Психология социального отчуждения

Возраст тотального отчуждения

Второй этап взросления определяется стремлением к отчуждению, когда реальные отношения формируются в зависимости от мира, созданного воображением. «Это понятие (человек) есть стремление реализовать себя, дать себе через себя самого объективность в объективном мире и осуществить (выполнить) себя»[12]. Когнитивный диссонанс как движитель личностного развития перешел из взаимодействия с окружающими во взаимодействие с самим собой, и страх сплоховать в глазах собственного Я отныне заставляет человека упорно работать над собой. На строительство образа мира и своего места в нем уходят большие силы на протяжении нескольких лет, в течение которых обществу приходится мириться с тем, что подростки живут по своей логике в соответствии с «подростковыми личностными реакциями».

В общем плане уход от реальности в мир воображения, из которого потом вернется уже другой (взрослый) человек, производит сильное впечатление на близких, которым жаль расставаться с ребенком, так что интуитивно факт появления личности окружающие улавливают безошибочно. Образно говоря, каждый взрослый прекрасно чувствует, что замахнуться, демонстрируя гнев и возмущение, еще можно, но ударить уже нельзя, хотя прошло совсем немного времени от того, когда ребенок ничуть не обижался, будучи наказан «за дело». Появление этого незримого рубежа совпадает с началом перестройки организма на воспроизведение потомства, так что чувство собственного достоинства и половое созревание связаны между собой на антропологическом уровне гораздо теснее, чем это можно заметить при современном укладе жизни.

По своим истокам подростковые личностные реакции выражают четыре основные потребности: в эмансипации, в оппозиции, в имитации и в группировании по возрастному признаку.

Реакция эмансипации внешне может выглядеть в диапазоне от реального ухода из дома (сравнительно редко) до огульной критики родителей (в каждой семье). Ярче всего она проявляется в ответ на стремление взрослых вызвать на откровенность и носит откровенно защитный характер (сила действия равна силе противодействия). И это понятно, так как строительство мира в воображении – дело исключительно индивидуальное. Поделиться воображаемым невозможно, оно не имеет каналов передачи информации. О происходящем в воображении со стороны можно только догадываться по косвенным признакам.

Например, обращает на себя внимание разрыв между общепринятым и индивидуально значимым смыслом слов. С началом подросткового возраста у взрослых теряется уверенность, что их собеседник правильно понимает обращенное к нему. То есть лексику он, естественно, улавливает верно, но истолковывает иначе. Э. Блейлер назвал это явление «подростковым аутизмом»[13].

Далее, манера ставить свои представления выше впечатлений с тем подростковым снобизмом, который особенно раздражает окружающих, но обозначает она лишь защиту еще хрупких конструкций своего мироощущения от бесцеремонного вмешательства реальности. «Деревянная» твердость своих отвлеченных схем вопреки ожидаемым сочувствию, сопереживанию, состраданию производит впечатление эмоциональной тупости и пугает близких (вдруг останется таким эгоистом навсегда).

И, наконец, воля, будучи израсходована на внутреннее строительство, не оставляет жизненной активности на такие мелочи, как личная гигиена или помощь взрослым, что может показаться редукцией энергетического потенциала.

В свое время Г. Гегель заметил, что подростку кажется, будто окружающий его мир распался и он приводит его в порядок в своем воображении, так что нужно известное время, чтобы понять – мир в своих основных чертах закончен, причем вполне разумно. Во всяком случае, с тем, что несколько лет воображение будет доминировать над впечатлениями, приходится мириться.

Реакция оппозиции выражается в своеобразной оценке своего положения в обществе. А именно, приступая к строительству целого мироздания, человек ощущает себя в центре событий и главным действующим лицом. Вполне естественно, что и в реальной жизни его не оставляет это впечатление. Ему кажется, что окружающие обращают внимание, «куда он пошел, что делает, с кем общается» и ждут, чтобы он высказал свое мнение. Он как бы на особом положении. Отсюда вопиющая бестактность, которую, как правило, снисходительно прощают, отлично понимая, что ему просто не приходит в голову, что он может быть хуже других. Миссия созидателя мира освобождает его от таких забот.

Вместе с тем самоуверенность не лишена тревоги, которую испытывает любой из нас, оказавшись в центре внимания кого бы то ни было. Рациональный ум подсказывает, что нужно знать меру в вещах и точно представлять себе уровень дозволенного. Это подталкивает на постоянные эксперименты с тем, что другим запрещено. Чаще всего исподтишка (важнее увидеть себя в ситуации греха, а не испытывать на себе карательную меру), чтобы осознать, в какой мере можно рассчитывать на исключительность своего положения. Ну а тем взрослым, кому в силу своей привязанности деваться некуда, приходится выступать в качестве подопытного. Доводить до белого каления близких, лишенных возможности протестовать, самый прямой путь установить, чем отличаются требования, которыми принуждают других в своих интересах, от истинных правил, которые должны и соблюдают все. Окружающие не взыскивают строго, понимая, что, «действуя по инструкции, личность не развивается»[14].

Наказание, как правило, не влечет раскаяния, а вызывает враждебность и желание отомстить либо организовать событие, которое ухудшит положение окружающих.

Реакция имитации обнаруживает себя поразительным однообразием внешнего облика и манеры поведения молодежи в данной культурной среде. Все похожи друг на друга, но не чувствуют никакого дискомфорта от отсутствия оригинальности. Если учесть, что подростки ни за что не хотят походить на взрослых, такая смесь разнонаправленных мотивов кажется не совсем адекватной. При этом они в упор не видят свое отражение в зеркале глазами взрослых, которые безуспешно призывают: «Посмотри, чучело, на кого ты похож!»

По-видимому, нечеткость Я-образа на первых порах его формирования подменяет отражение воображением, так что социальные роли, которые теснятся в голове, можно проигрывать в жизни для получения информации о своих возможностях лишь в намеренно игровой ситуации, гротескно, без претензии на реальное признание, уклоняясь от ответственности, из нее (роли) вытекающей. Ведь, как известно, в мире взрослых людей нельзя безнаказанно вводить в заблуждение, изображая намерения, которые не в силах и не хочешь реализовать. Недаром подростки больше всего боятся, что их примут всерьез. А если вспомнить, что в подростковом возрасте ролевые конфликты нередко разрешаются конверсионным способом (переходом психического напряжения в физическое недомогание или расстройство функций), легко понять, почему авторы, описывавшие истерию, отводили место в ее классификациях и феноменам переходного возраста[15].

Стремление эмансипироваться от фактов, сочетающееся с желанием обратить на себя внимание окружающих экстравагантным обликом (ориентироваться на внешнего наблюдателя) и сохранить дистанцию от угрозы потерять высокую самооценку, приводит к «однообразной пестроте» и бедности «репертуара»[16]. Претендуя на оригинальность, человек, не чувствующий своего Я-образа, всегда кому-то подражает. Богатое воображение разнообразит варианты. Людей попроще тянет к эстетике контркультур, где одним внешним сходством можно «попасть в большие забияки». А так как реакция имитации охватывает всю массу подросткового населения, сводный образ выглядит достаточно примитивно. Во всяком случае, наивные последователи криминальных традиций составляют в этом возрасте немалый процент среди уголовно осужденных.

Реакция группирования освобождает строительство внутреннего мира от давления социальных институтов. Проснувшееся стремление узнать себя требует защиты, получить которую в сложившейся системе общественных отношений с их достаточно жесткими экспектациями невозможно. Подростки инстинктивно создают стихийно возникающие группы, где чувствуют себя корпоративно обособленным островком архаичных социальных отношений, где можно экспериментировать и ошибаться безнаказанно.

Чтобы представить себе силы, побуждающие подростков сменить коллектив на группу неформального общения, достаточно взглянуть на роль лидера, своеобразного центра кристаллизации социальных отношений, вокруг которого они формируются. Это сверстник (группа, как правило, одновозрастная и однополая), наделенный талантом, который не был заметен в детстве и не будет востребован во взрослом состоянии – чувствовать аффилиативную ситуацию, уметь своеобразно подытоживать эмоциональный настрой и выражать решительно то, что другие хотят подспудно. В период тягостных сомнений относительно социальной адекватности своих оценок и стремлений (вдруг раздастся хохот жуткий в наступившей тишине), подросткам нужен, если можно так выразиться, аффилиативный щит. Тот герой, который возьмет на себя инициативу обнаружить публично общие намерения. Следовать за ним не зазорно. Лидеру ничего не нужно объяснять членам группы, чтобы за ним последовали. И, кстати сказать, он, как правило, не озабочен количеством сторонников. Чаще всего он ими даже тяготится.

Влияние группы сохраняется и в ее отсутствие. Подростки сохраняют верность моральным принципам (в том рудиментарном варианте, на который они уже способны в этом возрасте), принятым в их среде, особенно перед лицом официальных представителей общества и государства. Такая корпоративная солидарность с учетом эмоциональной природы ее возникновения может служить причиной делинквентного поведения и истолковывается окружающими как пренебрежение к принятым нормам, моральным и этическим ценностям, традициям и институтам. Отсутствие раскаяния и страха наказания, проистекающее из во многом подсознательной регуляции поведения, нередко создает у взрослых иллюзию деградации нравов со стремлением покарать не проступок, а личность преступника.

В этом возрасте человек затрачивает много сил на исследование пространства своей нарождающейся личности, что, естественно, не каждому по силам.

Но и в обычных обстоятельствах подростка, от природы хорошо одаренного и правильно воспитанного в рамках родительской культуры, ждут серьезные испытания. Образно говоря, он в своем развитии подходит к некому рубежу («второе рождение», как иногда называют это время), который можно представить себе в образе реки. Пока что дорога шла посуху (путем отождествления с реальным социумом на твердом грунте идеологически ориентированного воспитания). Дальше нужно плыть к другому берегу, где обитают «самость», «идентичность», «свобода нравственного выбора» и т. п. Известный японский писатель Харуки Мураками использует более яркую метафору. Герою его книги «Страна чудес» для того, чтобы выйти за пределы стен, оберегающих традиции этой страны, не допускающие самодостаточности человека, предлагается нырнуть в водоворот реки, уходящей под стену. Другого пути нет. Герой (в этом японцы похожи на нас), испугался и отпустил свою тень (образ «самости») плыть и рисковать, а сам остался на берегу.

Можно картину нарисовать иначе. Через реку, положим, наведен мост из общепринятых идеологий, скрепленных гвоздями традиций и удерживаемый канатами коллективистических чувств. Если пройти по нему в сообщество взрослых, человек будет способен «путем самоотрицания, жертвы частными интересами, даже подвигом смерти осуществлять духовное бытие, в чем и заключается его человеческая ценность» (Б. Муссолини). Его социальное развитие продолжится, но без той рефлексии, которая мучает духовно развитого (способного к отчуждению во внутренний мир) человека. И чем проще нравы, тем шире и доступней мост. Л. Выготский заметил, что подростковый период жизни с его условными ценностями, игровыми значениями и безответственными смыслами увеличивается в прямой зависимости от уровня развития цивилизации. Как в масштабах целого народа, так и той социальной ниши, где протекает воспитание подростка. У так называемых «примитивных групп населения» дети становятся взрослыми очень рано. В современной европейской модели общественного устройства на то, чтобы подросток оттолкнулся от берега и «нахлебался идеалов» перед тем, как выйти на другой берег, отводится чуть ли не десять лет, в течение которых ему предоставляется возможность компоновать внутренние смыслы поведения с общепринятыми значениями более или менее произвольно. Естественно, с неизбежным в такой ситуации риском экстремизма.

В российской модели (о проблемах взаимодействия «продвинутых» и «примитивных» на Западе мы знаем только понаслышке, и не берем на себя ответственность вникать в их особенности) очень сильны традиции советской ментальности, коллективистической до самых корней. Еще совсем недавно ни о какой «самости» не было и речи, а все, что было с ней связано в психологии, считалось «порочным в своей методологической основе». В таких обстоятельствах обычные подростки не выходили за рамки либерального свободомыслия в дозволенных пределах или хулиганили на улицах в рамках терпимой делинквентности. Река казалась непреодолимой («переправа, переправа; берег левый, берег правый, снег шершавый, кромка льда…»). «Продвинутым» в чем-то удавалось внутренне освободиться. Продолжая образный ряд – переправиться на другой берег не совсем вплавь, а с помощью подручных плавсредств. Они восприняли перестройку без особого энтузиазма, но не враждебно, и стали студентами высших учебных заведений, расплодившихся во множестве. Взрослые понимали, что главное здесь не квалификация как таковая, а возможность медленно взрослеть в студенческом сообществе. Так сформировалась подростково-молодежная субкультура по-нашенски.

Другое дело – подростки с куцей социальной перспективой. Им жилось много лучше при старом режиме. По окончании школы они, не теряя времени даром, вступали в сообщество взрослых. Девушки рожали детей, а юноши поступали на завод или уходили в Армию (выполнявшую в те времена, главным образом, воспитательные задачи). Теперь перед ними открылись «сумерки переходного возраста». Ветер с Запада, который глобализировал информационное, культурное, экономическое пространства, изменил нравы. Вступая в жизнь, подросток видит очень расплывчатую перспективу, где конечные цели теряются за горизонтом его близорукого мировоззрения, а в обозримом будущем – только неясные правила, условные ценности, скрытые смыслы субкультуры, которые ему недоступны. Конечно, родить и поступить на работу можно и сейчас, но это не снимает проблем повседневной жизни, где сверстникам живется иначе. Общество не ждет досрочно повзрослевших. Они ему не нужны. Так появляется социальное отчуждение маргинального характера на старте жизни[17].

Возраст избирательного отчуждения

Третий этап – формирование структуры личности, когда опыт, накопленный за период снисходительного отношения взрослых к подростковым экспериментам, необходимо систематизировать и ранжировать. Здесь трудно придерживаться каких-то схем, хотя есть разные взгляды на компоновку свойств и качеств индивидуальности. Мы же возьмем за основу ту схему, которая больше отвечает задачам нашего изложения.

«Сверх Я» – источник внутренних побуждений и смыслов поведения, трансформирующих энергию чувств в идеалы и убеждения.

«Я-концепция» (роли-принципы, роли для себя самого, что не покупается, не достается по блату) – источник нравственных потребностей и регулятор социальных ориентаций. Ответственность за них поддерживается страхом когнитивного диссонанса.

«Я-образ» (роли-статусы, роли для других) – роли, сформировавшиеся в процессе воспитания и принятые личностью за ориентиры собственного достоинства. Поддерживаются гордостью, самолюбием.

«Я-манера» (роли-функции, роли-навыки для достижения цели) – ориентированные на экспектации, имеющие прагматичное значение, реализуемое в поступке.

Пространство личности будет выглядеть как ядро и окружающая его периферия (примерно так мыслят психологи с XIX века). В центре нравственные принципы, идеалы, убеждения, оберегаемые человеком не только от постороннего вмешательства, но и от любопытства. Как заметил В. Шекспир, «добродетель нуждается в оправдании». Они формируют Я-концепцию – хранитель чувства собственного достоинства, гордости и чести. Прикосновение к ним чрезвычайно болезненно. На всякий случай человек уберегает их и от испытаний, не без оснований полагая, что те могут оказаться им не под силу.

Типичный пример стечения обстоятельств, когда нагрузка падает на ядро личности – оказаться в обстановке, где правит социальная стихия и играть роли бессмысленно. В обыденной жизни это подростковая группа, для некоторых – казарма, в исключительных случаях тюрьма. Недаром, когда стиль общения определяет лозунг «не верь, не бойся, не проси», а прошлые заслуги не в счет, сохранить лицо удается далеко не каждому.

Взаимодействуют же с окружающей средой образы и роли, созданные воображением и не лишенные элемента игры. Их сцепление с ядром личности не одинаково. Есть устойчивые образования, верность которым человек старается хранить постоянно и реагирует обидой и гневом на сомнения в искренности его чувств. «Привычка свыше нам дана / замена счастию она». Есть менее стойкие, требованиям которых следуют лишь частично и в обстоятельствах, к тому располагающих. Есть роли-эксперименты, где человек не чувствует ответственности, из них вытекающей. Все три, будучи произведением разумной воли и продуктом воспитания, составляют некий образ человека в глазах окружающих, где есть как бы три оболочки – для себя, для других, для обмена, соприкосновение с которыми вызывает эмоциональные переживания разной степени выраженности.

Но в нашем изложении специфика внутреннего мира взрослого человека не очень актуальна, так все комплексы, связанные с социальным отчуждением, к этому времени обычно сформированы, а психология опустившихся в социальном отношении людей, не имеющих к тому предрасположения, не входит в задачи, которые мы ставили перед собой, начиная книгу.

Глава 2. Социальное отчуждение и патогенез