Россия, лихие годы: рейдерский захват
Гостей в этой фирме одних не оставляли. Меня сопровождал второй из ньюйоркцев. Перед закрытой электронным замком стеклянной дверью – взмах магнитной карточки, – и она беззвучно распахивается. Под ногами ковры, над головой повсюду видео-глазки наблюдения, кондиционированная прохлада и тишина – именно такие условия любят большие деньги.
Но я до сих пор ничего не смог придумать для первых слов, – что-нибудь да подвернется на язык.
За дверью секретарша. Скользнула глазами по моему мотоциклетному пропыленному облачению, но ни малейшей удивленной реакции. Сопровождающий ньюйоркец отошел от меня к свободному креслу и присел.
– Директор ждет вас, – пропела секретарша.
Директор оторвался от своих бумаг на столе, когда я уже сделал несколько шагов от двери. Без улыбки он указал рукой на кресло и остановил на мне глаза.
– Слушаю вас, господин Соколов. – Можно было только подивиться, как у них поставлено дело: они узнавали имя каждого, кому назначали встречу.
Я присел, вынул из кармана книжку с врезанным диктофоном и небрежно положил ее на стол. Тот настороженно на нее покосился.
– Я у вас по чужому личному делу. Мне поручили одну работу, и она привела меня к вам.
Я окинул глазами кабинет. Все дорого, классно, изумительный дизайн – стекло, полированная сталь, и в контрасте с этим – антикварная тибетская бронза. Я намеренно тянул, и он, ощутив замедление своего нервного ритма, порывисто взглянул на часы.
– Почему вы решили, что мы можем вам помочь? – Я почувствовал, что начал раздражать его. Тонкий его нюх никаких серьезных денег за мной не ощутил. Он только терял со мной свое драгоценное время.
– Я выполняю работу для господина Софронова, вы с ним знакомы.
Он медленно откинулся в назад кресле и закинул обе руки за затылок. На лице впервые появилась легкая улыбка и интерес.
– Ах, вот оно что…
– Откровенно говоря, я пришел не говорить, а выслушать вас.
– Забавно. Мне он о вас не упоминал…. Мы с ним обо всем договорились. Или нет? Что-то еще осталось? Не понимаю! – возбуждаясь, он загибал нотки своего голоса вверх, заканчивая почти фальцетом.
– Вы очень на него давите. Отпустите слегка.
– Вы что, новый переговорщик? Свой иск мы заберем из суда, когда увидим подписи на договоре. Вы в теме?
– Не в деталях.
– Чем быстрее мы с ним договор подпишем – легче будет затормозить. Уголовное дело – это серьезное дело. Затянет – посадят. В тюрьму посадят. Его, лично! Я ему все объяснил!
Об уголовном деле я не был наслышан от Софронова. Но это было обычным сопровождающим ходом, – липовое уголовное дело, открытое купленными ментами для пущего напряжения, – авось нервишки не выдержат. Передо мной сидел типичный хищник, агрессор. Рейдер за чужим добром. Плохой персонаж. Хотя, пожалуй, все в природе нужно, как и волки – санитары леса, и щуки в озере, чтоб караси не дремали. Так было и в мутных водах нашего дикого капитализма. В его заводях было полно жирных, заворовавшихся красных директоров, не умеющих работать в рынке, разваливших и разворовавших налаженное при коммунистах дело, – в недавнем прошлом самих коммунистов-ленинцев, а теперь откровенных хапуг. Но только что за манеры, господа волки!
– Вы, может быть, возьмете деньгами? – Я начал импровизировать. Во мне тот видел и слышал кого-то другого. Меня это вполне устраивало: где-нибудь он да приоткроется.
– Таких денег, какие мне нужны, у Софронова нет. И никогда уже не будет. Проворовался он со своими, с позволения сказать, менеджерами, – так теперь сядет. Не хочешь сидеть? Тогда отдай. Не ты завод строил, не твой отец, и не дед. Ты у родной страны оттягал его втихую, а теперь еще у акционеров воруешь. Попался на аренде – так не пикай. Печатай договор и подписывай, пока я согласен. Слушайте, зря мы месяц битый толковали, время теряли? Завтра же собрание!
– Вы свое заявление заберите сегодня. До собрания. – Меня несло куда-то, но он сам мне выкладывал панораму поля «боя».
– Э нет, дружок. Пока рыбка в воде – крючок в губе. Завтра с работягами вашими разберемся, во вторник подпишем, по бокалу выпьем, – вот тогда.
– Слишком давите. Нехорошо это.
– Столько, сколько требуется. Все в его руках, я ему полгода объясняю и тороплю: живее, живее!
– Внучку его отдайте.
– Кого? Не понял. О ком вы? – Что-то я заметил в его скосивших на миг глазах, Точно, было, – или мне показалось? – Да кто вы такой!
Нет, не показалось. Собственно, я для этого только сюда и приехал, – любой бы знак мне сгодился, любая зацепка, – только бы почувствовать, где искать эту внучку. Миллионы и заводы меня не интересовали, я обещал искать только девчонку. Мимо миллионов я прохожу совершенно спокойно, в нашей стране бедняков они часто приносят горе, а иногда и гибель их владельцу. А несвободу и страх – всегда.
– Я уже сказал, – частное лицо.
– Ах, вот что! Детектив… Интересная профессия, впервые встречаю. И вы у меня его внучку ищете?
– У вас.
– За такой базар, знаешь, как отвечают, – глаза и тон его менялись мгновенно, это был серьезный и очень крутой человек в своем мире.
– Угрозы оставьте для слабонервных с деньгами. По-хорошему девочку отдайте. – Я спокойно отследил, как его нервная рука опустилась под крышку стола и нажала сигнал тревоги.
– Убирайся! – На лице его читалось только глубокое презрение ко мне. За моей спиной щелкнула дверь. Тяжелые шаги по мягкому ковру остановились в метре от моей спины.
– Вы не нервничайте, – сказал очень спокойно я. – Но я вас убедительно прошу не давить так на моего клиента.
– Ты уберешься, шваль, отсюда?
Я встал из кресла.
– Лишение свободы человека – тяжкое преступление, Борис Михайлович, одумайтесь… – я не закончил фразы. Хозяин за столом кивнул, и сразу две руки, как тисками сдавили мне руки под заплечьями. Сопровождавший меня ньюйоркец дождался настоящей работы.
Здоровенные руки поволокли меня назад, я едва успел, чтобы не упасть, отставить ногу. На лице хозяина я видел расползающуюся презрительную усмешку. Внезапно меня охватила обида, – я и сам уйду, не надо рук, что у тебя, Борис Михайлович, за манеры со всеми!
Я запомнил этого полицейского еще у входа – здоровенный, моего роста, но тяжелее и шире. Поэтому я знал, на какой высоте может быть его нос. Не потеряв еще окончательно равновесия, я резко ударил затылком назад, надеясь, он сам найдет его. Нашел, – мягкий, хрящеватый, – его нос влажно и упруго остановил мой затылок. Оттолкнувшись затылком, я восстановил равновесие. Тиски-руки на миг свались с моих плеч, и я развернулся. В полуметре от меня ньюйоркец жалким образом сжимал себе лицо, из-под пальцев текла на подбородок кровь. Я только подставил ему под пятку свою левую ногу, и легко толкнул ладонью в грудь. Он мягко упал, его голова подпрыгнула на мягком ковре, и кровь из носа веером окропила рубашку.
Я повернулся к хозяину, и он откатился от меня назад в своем кресле на шариках. На лице была не усмешка, а страх. Рука давила и давила под столом сигнал тревоги.
– Борис Михайлович, вы меня поняли? – я поднял со стола свой блокнот и положил в карман. За спиной опять щелкнула дверь. – Теперь вы думайте, но времени в обрез. Тем более – для девочки. Как вы это говорите, – живее, живее!
После этого я обернулся. В двух метрах, с дубинкой наготове, а с другой рукой на кобуре, стоял второй полицейский, незнакомый. В дверях маячил третий крутой мужик в летней рубашке, с помповым дробовиком в руках. Но без команды они ни на что не решались и ждали, поглядывая на хозяина.
– Я ухожу. Или вы хотите еще одну свалку? – Я обращался к хозяину кабинета за своей спиной. Ответа не услышал, и вдруг меня возмутило его хамство. Я с силой отпихнул спиной его изящный, но жиденький стол, тот заскользил по ковру, зазвенели опрокидывающиеся дорогие вещицы, и столешница с маху въехала в кресло хозяина. Рук-ног ему, похоже, не прищемило, иначе голос был бы выше:
– Пусть убирается! Пропустите его!
Я шагнул мимо размазывающего по лицу кровь охранника и подумал, что в Нью-Йорке за это с человеком в такой форме мне дали бы лет пять, без разговоров. Но этот был только ряженый. От дверей нехотя отступил еще один, тоже с сине-розовыми тату на широких бицепсах, сильно курносый. Ствол его дробовика смотрел мне точно в живот.
Я сел на мотоцикл в отвратительном настроении. Завелся, поехал вперед без определенной цели. Увидал кафе на улице, остановился, заглушил мотор. Надо поесть, поразмыслить. За столиком включил диктофон, прослушал все с самого начала, от входа до выхода, почти с четверть часа. Понятным становилось почти все об этом так называемом корпоративном конфликте. Кроме главного – где внучка Таня?
Классический, азбучный, и неотразимый прием рейдеров. Состряпать уголовное дело на генерального, и с прикормленными ручными ментами – давить его и давить, пока не запросит пощады. Поводов найти – никогда не проблема: у этих красных директоров рыльце не только в пушку, оно в густых перьях. Этот Портной упомянул об аренде, значит, на ней он его и поймал. В заводоуправлении на двух этажах бизнес бурлит, еще наверняка есть что-то в самих цехах. Арендная плата по бумагам, как всегда, – копейки, остальное черным налом, генеральному и замам. За все годы – сумма со многими нулями. А это уже растрата, статья…. до пяти лет, – если подзаняться, да хорошо раскрутить от имени обиженных, обворованных акционеров.
Классика, старая как наша «перестройка», и по-прежнему работает, как часы в умелых руках. Неоднократно проверено: не выдерживают у многих нервы, все эти воры очень скоро бегут сдаваться рейдеру, – мол, забирай все, только не сажай. Но зачем ему еще и внучка? Захват, похищение, удержание – работа для серьезных бандитов, а с ними свяжешься – можно не только испачкаться, а что похуже. Не бытовое ли, действительно? По тому, как мать с отцом о ней пекутся, да никто об ее парне ничего не знает, – беспризорная она девчонка. А ведь как это бывает у молодых в наши времена: любовь, секс, потом наркотики – дальше, кому как повезет.
4. Золотая молодежь
Вечером в пятницу я с ветерком прокатился по загородному шоссе. Когда несешься на мотоцикле и тебя чуть не сносит с седла ветродуй, – в голове остаются только хорошие мысли. Поэтому я приехал в коттеджный поселок, где живут Софроновы, свежим и радостным, все угрюмые мысли о недавней неудаче унесло ветром.
Еще было рано, солнце стояло высоко, и, заметив узкую тропку, уходящую от шоссе в лес, я свернул, отъехал метров на триста и встал на дивной полянке. Теперь надо было найти сухое дерево – потому что к живым я не прикасаюсь. Я тренируюсь через день-два, по полчаса или больше, и так все последние десять лет. Я метаю ножи – единственное оружие, которое использовал в частном сыске. Два тонких, без рукоятей ножа в спаренных ножнах, пристегнутых к левой руке, под рукавом.
Я с удовольствием отработал почти час, приплясывая вокруг старого пня: нужно метать с разных углов и расстояний, парами. В любое место на теле врага, размером в банковскую карту, я давно попадаю девяносто восемь раз из ста. Один раз из этой сотни нож попадает ребром, но и так он пускает кровь. Но один раз, – правда, не из сотни, а из пяти-шести сотен, – нож вообще никуда не попадает, и если целью было сухое дерево, он отскакивает от него с жутким звоном, летит назад, и надо успеть от него увернуться.
Но только кажется, что это идеальное оружие для улицы. Я могу так метать нож только с четырех шагов, – на один полный оборот ножа. Внутри оборота ножа, или за ним, – неминуемый промах. Однако со временем, после долгих тренировок, в глазах буквально вспыхивает эта дистанция, ее просто видишь. Отсюда нож войдет в сухое дерево гулко, крепко, радуя слух, и так глубоко, что сразу не вытащить. В мясо нож входит по рукоять.
Когда я подъехал к коттеджному поселку, солнце скрылось за лесом. У шлагбаума с обеих сторон – просторные будки с охранниками. За высоким кирпичным забором видны верхние этажи элегантных особняков. Я посмотрел по сторонам. В каждой деревне есть укромное место, где летними вечерами собирается местная молодежь. Элитный коттеджный поселок – не исключение, но только молодежь здесь богаче. Сегодня пятница, и чудный летний вечер, поэтому самое времечко для их тусовки.
Неширокая асфальтированная дорожка ведет вдоль забора в лесок, и там за сосенками горят фары, негромко рокочут моторы. Я очень медленно направил туда свой мотоцикл.
Песчаная лужайка, с краю – приземистый спортивный автомобиль, на бревнышках сидят три девушки и два парня. Перед ними красуются еще двое на мотоциклах, рыкая мощными движками. Я медленно подкатил к ним ближе и выключил мотор.
– Привет, – я махнул рукой в перчатке над рулем, как принято среди мотоциклистов. Двое на мотоциклах молча ответили тем же. Я выставил подножку своей старой «Ямахи», перекинул ногу через седло и с удовольствием распрямил спину. Все молча за мной наблюдали.
– Услыхал ваши моторы, захотелось поглядеть. Классные у вас аппараты.
Они действительно были хороши: один чоппер, настоящий «Харлей-Дэвидсон», очень престижный. Другой – спортбайк от Хонды, новый и тоже дорогущий. Сверкающие хромом и лаком, начищенные к выходным, – смотреть на них был одно удовольствие, тому, конечно, кто любит и понимает. Одеты были байкеры под стать своим аппаратам, в стиле каждого. На чоппере – ковбой в черной коже, черной бандане и в тисненых сапожках на каблуках. Спортсмен – в гоночном, пестром от рекламы комбинезоне с красным шлемом-интегралом.
Спортбайк рыкнул мотором, хрустнул песочком, как застоявшийся конь, и медленно, красуясь, сделал кружок перед бревнышками. По мелким признакам, заметным только опытному глазу, – ездок был не опытным, новичок. Всем им было тут лет по восемнадцать-двадцать. Я сразу почувствовал, что оказался здесь чужим и лишним, и очень старым. Здесь тусовалась золотая молодежь элитного поселка со своими подружками, – а я сюда приперся на своем старье. Но ведь я был тут по делу…
Я забросил ногу и завел мотор. Окинул глазами лужайку, асфальтовую дорожку, уходящую в лес, и поддал холостые обороты. Ручка газа как бичом подхлестывала раскаленные после дороги цилиндры, тахометр на приборке метнулся выше, заскакивая в красный сектор, вой двигателя из спаренных труб переходил в визг. И я отпустил толчком сцепление. Сразу чистый лесной воздух порвал скрежет задней шины об асфальт, и едкий синий дым вылетел из-под нее. Мотоцикл взлетел на дыбы, на заднее колесо, – и рванул вперед. Такое делать с места – самое трудное, – много легче «козлить» на ходу, отрывая переднее колесо. Но сейчас мне нужен был особенно сильный эффект.
Влетев в лес, я тормознул, упал на переднее колесо и развернулся. Обратно мне было жаль снова рвать так аппарат, и я броском разогнал его до восьмидесяти, и только перед лужайкой дал еще газку и рванул на себя руль. Мотоцикл встал опять на дыбы, как игривый конь, и так, на заднем колесе я прохватил мимо с бревнышек метров тридцать. Вернулся медленно, и мотоцикл поставил с краю, в сумерках сосен: пусть теперь старик отдыхает.
Девчонки встретили меня аплодисментами, к ним присоединились неловко и парни. Но это не было моим «выпендрежом». Это был такой «язык», понятный всем, кто садился на мощный мотоцикл, или хотя бы издали им любовался. Означало примерно следующее: вот мой ненаглядный аппарат, и вот что он умеет, – я на нем только сидел. Но самое главное: может, мне голову снесет когда-нибудь, но все равно это того стоит. Это не было ни показухой, ни вызовом, или приглашением повторить. Ради бога, не надо! Таким штукам на мотоцикле учатся годами, разбивая первые машины и ломая кости. Просто это такой «язык» рисковых людей, как их приветствие поднятой над рулем перчаткой – между незнакомцами, летящими навстречу, со скоростью за сотню, когда не только снимать руку с руля, а разжимать на нем пальцы опасно. Такой вот язык, такое общение.
Но, к несчастью, по неопытности, «спортсмен» на Хонде понял это как вызов. Ведь на бревнышках, как тетерки на токовище, сидели хорошенькие девочки. Но только он успел рыкнуть своим оборотистым движком, смахнул вниз стекло на шлеме, – и я уже знал, чем это все для него кончится.
Он откатил сначала по дорожке в лес для разгона, развернулся, рыкнул, и я не выдержал, соскочил с пенька, где сидел, и выбежал наперерез: сейчас этот салажонок навернется и сломает шею, и все из-за меня! Я махнул ему крест-накрест руками, тот пресек разгон и тормознул передо мной.
– Что тебе?
– Убьешься, слушай, не надо, не здесь. Я поучу потом.
– Отвали, брат, – за темным стеклом шлема видна была презрительная улыбка.
– Ладно, слушай, оторвешь колесо – не бросай газ, и ногу на тормоз! – Тот только кивнул и пошел на разворот.
Хорошо еще, что он не разогнался, как в первый раз, – хоть этим я помог, – он рванул вовремя руль на себя, и молодцом «закозлил», но отвернул ручку газа слишком сильно. Его крутой мощный байк просто вывернулся и уехал без него – на скорости под пятьдесят. Байк полетел дальше, набок в песок, кувырнулся раз, другой и осел с хрустом в кустах. Рубиновый фонарь прочертил в темноте сумасшедшие фигуры и земер. Сам же байкер крепко приложился затылком в шлеме об асфальт и с треском рвущейся ткани комбинезона закувыркался на обочину, в песок, под самые бревнышки.
Девочки вспорхнули, все разом бросились к нему, и я тоже.
– Алешка! Ой, мамочка, он не дышит! Алешка! Не пугай ты нас!
Глаза у парня глядели в разные стороны. Крови не было видно. Стянули шлем – улыбается. Стали поднимать – только охнул, когда привстал на ногу. Похоже, пронесло. Кожа на комбинезоне содрана, на заднике шлема – вмятина с трещиной, и рука на запястье до крови ободрана, там, где расстегнулась и вывернулась перчатка. Но все это были «семечки», дешево он отделался: «цокнись» он так в бандане, какая была у его друга-ковбоя, – и тогда его голова была бы похожа на сырую яичницу. А так через минуту-другую этот Алешка сидел уже героем среди перепуганных девочек. Ребята привели из кустов его байк – тоже не страшно, по песку он кувыркался, не по асфальту. Но пластик обтекателя поломан, задний поворотник всмятку. Но завели – фурычит.
На душе полегчало. Я взобрался на бревнышки выше и присел рядом с парнями. Пережитый общий страх сближает, и дает особые права. Поэтому я смело вынул из кармана фото с выпускного бала и молча протянул одному.
– Знаешь?
– Танька Софронова. Искали ее тут, – менты всех расспрашивали. И ты мент?
– Нет, сейчас не мент. Мне ее парень нужен.
Тот оглянулся на девчонок и окликнул одну.
– Галя, подойди, – и добавил для меня, – подружка.
Галей оказалась девушка постарше, лет двадцати, с темно карими глазами и обворожительной улыбкой. Я приметил ее раньше, и сразу выделил среди троих. Поэтому я не только ей улыбнуться, а даже поклонился – так она была хороша.
– Он ищет парня Таньки Софроновой. Знаешь?
– Ее парня? – Она непонимающе смотрела на меня, улыбалась и качала головой. – Вот же ее парень, Лешка, на спортбайке. Чуть не убился.
– А другой?
– Какой вам нужен? – она игриво улыбалась, и я улыбался ей.
– Другой, последний.
– Гуталин, наверное, – вставил первый парень и вернул мне фото, потом он крикнул всем, – Эй, народ, едем мы или нет? Десятый час уже!
– Едем, едем!
– Музыкант он – этот Гуталин, – ударник, играет в клубе, – закончил парень и спрыгнул с бревен. Компания засобиралась, и все потянулись – кто к машине, кто к байкам. И «цокнутый» Алешка похромал к своему. Но Галя никуда не торопилась, сидела, улыбалась и закончила за отвалившего от нас парня:
– В клубе «Дубль» он играет, недалеко.
– Галя, ну ты едешь? – крикнул байкер в бандане.
– Мне домой надо, маме обещала. Что так смотришь? Я ж тебе говорила!
Я спустился вниз по бревнышкам и подошел к Леше, он уже сел на свой спортбайк.
– Таню Софронову как мне найти?
– Ох, слушай, и ты ее ищешь…. Меня уже расспрашивали менты, – или допрашивали. Да кто ж ее знает, – такая она девка шальная…
– Жива?
– Да кто ж ее знает. Мы с ней расстались. Еще перед выпускными. Ну ладно, свидимся. Хорошая была девка. Жалко. Ну, давай.
– Счастливо.
Тишину леска разорвал рык моторов, молодые голоса утонули в нем, за сосенками мелькнули рубиновые фонари, и все стихло. Я обернулся. Галя сидела на бревнах, сбоку над соснами блестела чистая полная луна. Я подошел к ней и присел рядом.
– Какой вечерок… к вам присесть можно? – она в ответ только засмеялась. Посидели минутку молча – я уже забыл, что нужно говорить при луне красивой девушке. – Красивая луна… как живая. Вам не холодно? – и она опять засмеялась.
– Вы, наверное, из полиции.
– Нет, нет. Я сам по себе.
– А кто же вы?
– Я – Николай, а вы?
– Галя. Зачем вам ее парень?
– Пропала она. Неделя прошла. И дед ее извелся. Хоть бы позвонила. Передать ей можете?
– Кому? – она с деланным испугом повернулась ко мне.
– Подружке вашей, Тане.
– Как же я ей передам?
– Когда позвонит вам в следующий раз.
– Какой вы смешной! – она встала и оправила платье. – Мне пора.
Мы спускались вниз с бревнышек, и я взял ее за руку.
– Я вас провожу.
– На мотоцикле?
– Можно на мотоцикле. Садитесь.
Она игриво, но умело, запрыгнула в седло и обхватила меня сзади руками. Я медленно поехал мимо сосен и через сто метров остановился возле шлагбаума.
– Вот мой коттедж, – она махнула рукой за высокий забор. – А это Софроновых.
Коттедж Софроновых стоял с краю, мрачно чернея на фоне серебристых лунных облаков. Два окна на втором этаже светились.
– Я вас еще увижу? – я снял перчатку и протянул ей ладонь.
– Может быть. Клуб «Дубль». Он завтра там играет после девяти. Парень Танин. Мы все там будем.
– Я приеду. Обязательно. Спокойной ночи.
– Только сами-то не разбейтесь – так отжигаете, – и она юркнула под шлагбаум.
Я поглядел на два освещенных окна на втором этаже и набрал на своем мобильнике телефон этого коттеджа. Ответили не сразу, и я взглянул на часы – одиннадцатый час. Наконец, женский голос:
– Я вас слушаю. – Голос был низкий, грудной, такого сексуального голоса я даже и не слыхивал раньше. Возраст – не более двадцати пяти. Я попросил ее позвать Ивана Петровича
– Иван Петрович отдыхает. Кто его спрашивает? – Я назвал себя, и добавил, что по его заданию я разыскиваю Таню. После этих слов у нее изменился голос.
– Что-нибудь узнали?
– К сожалению, ничего. Иван Петрович спит?
– Сейчас посмотрю. – В трубке было слышно отдаленное: "Ваня, Ванечка! К телефону, мой дорогой, ты не спишь?"
Я ждал минут пять. Засветилось еще одно окно, наконец, раздался глухой, недовольный голос. С первых же слов стало ясно – хозяин сильно пьян.
– А-а, объявился, герой. Я что, нанимал тебя колотить всех до крови? Ты Танюшу нашел?
– Нет.
– Что за скандалы ты мне учиняешь! Портной мне звонит, – какого бандита я к нему подослал! Мы же с ним договорились обо всем, а ты мне свинью!
– Вы про внучку с ним договорились?
– Что о внучке? Что, я тебя спрашиваю! Может, и не он!
– Молитесь, чтобы он. Повторяю, лучше он.
– Охранника нашего избил – зачем!
– Его спросите, и свидетелей.
– И так тошно, еще ты всех мордуешь. Ищешь ее?
– Ищу. Но я звоню по другому вопросу. Я хочу завтра быть на собрании акционеров.
– Это еще зачем! Без твоих кулаков будет жарко!
– Соберутся интересные люди, – я должен их видеть.
– Очень интересные… Лишнее. Еще и завтра ввяжешься. Хирург, мне нашелся…
– Иван Петрович, как хотите, я могу прекратить ее поиски, решайте, денег я у вас не брал. И возьмите себя в руки.
– Ну вот, теперь ты хамишь!
– Мне вас жалко с Таней.
– Ты хоть что-нибудь узнал о ней?
– Ничего я не узнал. Что вы решили, Иван Петрович?
– Ничего он не узнал… Жива или мертва наша Танечка… Ладно, я закажу тебе пропуск. Но гляди мне завтра, рта на собрании не открывать! Не твое это дело!
5. Собрание
Документы проверяли в проходной так, как будто это был не пыльный старый кирпичный завод, а военный объект. Мне пришлось полчаса отстоять очередь в бюро пропусков. У окошка поминутно возникали мелкие скандалы – многих не было в списках, поэтому им не давали пропуска и не пускали. Скандалы переносились к турникету, где оборону держали дюжие охранники. Похоже было на то, что этих мелких акционеров, совладельцев завода, если их еще и можно было так называть, старались отсеять и не пустить внутрь всеми возможными способами, была бы любая зацепка.
Наконец, я добрался до актового зала. Зал был полупустым, – выставленные на входе препоны удались вполне. Я оглядел зал, выбирая себе место: впереди сцена, на ней крытый кумачом стол и фанерная обшарпанная трибуна. У дверей – охранники. Под сценой – кучка начальства, их уважительно и с опаской обтекали, проходя к свободным местам, последние допущенные. Узнаю Софронова и нескольких, кто собирался у него в кабинете. Поклонился генеральному, но тот, скользнув равнодушным взглядом, мне не ответил. Первый ряд пустой, на спинках листы с крупным "Резервировано". Во втором ряду узнаю Портного. Слева от него женщина средних лет с резкими движениями и недовольным лицом. Рядом – охранник, тоже мне знакомый по вчерашнему скандалу.