В одно окно смотрели двое

© Атуэй А., 2018

© Оформление. ИП Суховейко Д. А., 2018

В одно окно смотрели двое

– Говорю тебе, любит он её! – причитала шестидесятипятилетняя Фёкла своему мужу Авдею, кутаясь перед сном в пуховое одеяло.

– Да с чего ты взяла, Фёклушка? Поцеловал ручку – и уже, выходит, что любит? – отвечал Авдей.

– А глаза? Подметил ты, как глаза у него сверкают? Совсем как у тебя, когда меня обхаживал. Нет, точно любит.

– На глаза-то я и не обращал внимания. Да и зачем мне?

– Старый ты дурак, совсем из ума выжил. Пойми ты, ослиная голова, что, может, такого шанса для нашей дочки больше и не будет. Пока он опьянён любовью, пока не передумал и не разглядел, надо дело брать в свои руки. Глядишь, через недельку-другую встретит какую-нибудь молодуху и переметнётся.

– Молодое дело нехитрое.

– Об чём я тебе и толкую! Если это дело сейчас не обставить, то когда ещё такой случай подвернётся? И так от неё все нос воротят, а теперь ещё и в летах – кому она нужна такая? А Антип Григорича нам сам бог послал за лишения наши и за Капитолинино старанье.

– Так-то оно так, но это как-то не по-людски.

– Я что-то тебя не уразумею, – и Фёкла хлопнула в сердцах обеими руками вдоль тела по пуховому одеялу. – Ты что, своей дочке, кровиночке своей, добра не желаешь? Ишь, моралист нашёлся. Я одною ногою в могиле стою, а он жеманиться решил.

– Что верно, то верно – со спокойным сердцем уйти хочется. Но что за выгода от студента бедного? Зачем он ей? Только обуза.

– Я надысь разузнала всё: что без денег и сирота – это правда, но племянник он графа Ожаровского. Граф пока в чёрном теле его держит, вот выучивает на свои и квартирку снял. Без места потом наверняка не оставит, а там, глядишь, сам преставится, и перепадёт кусок Антипу Григоричу – графу-то детишек бог не дал, вот он и печётся о сироте.

– Вон оно что! Ну а мы-то как помочь можем? Какой от нас с тобою прок?

– Э-эх! Прожил семьдесят лет, а ума не нажил. В этом деле нахрапом брать надо. Видишь, Антип Григорич – человек совестливый, честь свою наверняка не уронит, а мы поможем ему не ударить в грязь лицом.

– Так ты на обман идти задумала?

– Какой такой обман? Всё порядком устроим. Не без лукавства, конечно, но это необходимо в этом разе. Ведь он ещё молод, долго будет кругами ходить и скромничать, а мы его к решительности должны подвинуть, направить куда следует, опять же для его выгоды. С Капитолиною я сама поговорю, а ты, сделай милость, не мешай со своими идеалами, а помоги лучше! Потом спасибо мне скажешь.

Студент Антип Топилин будто не шёл быстрой походкой, а летел по Невскому проспекту от ещё строившегося здания Николаевского вокзала, где он неподалёку снимал недорогую квартиру, в направлении дворца Белосельских, не доходя которого должен был свернуть налево, чтобы попасть на Владимирскую площадь. Там в трёхэтажном доходном доме почт-директора Пряничникова проживала со своими престарелыми родителями предмет его восхищения – гувернантка от бога Капитолина Авдеевна Ужегова.

Нет-нет, не любовь к этой женщине гнала его по Невскому проспекту, а именно восхищение её не по-женски острым и пытливым умом, обширным уровнем познаний и невероятной смекалкой в вопросах изучения наук. Смекалка эта проявлялась неожиданно для её подопечного – необычным способом решения задачи или оригинальным суждением, неизбитым и многоплановым, о каком-либо общественном явлении или предмете природы, который, казалось бы, всем давно известен, и уж более о нём ничего сказать нельзя, а она таки находила во всём своё особенное зерно. У этой необыкновенной женщины был оригинальный взгляд на всё, и судила она обо всём, будто наизнанку выворачивала, так преподносила, что белое казалось чёрным, а очевидное – невероятным. Этот дар инакомыслия с замесом на оригинальности и остроумии, отшлифованный добрым расположением, сдержанностью и невероятным обаянием её голоса, как раз и окрылял молодого студента, давал пищу для обожания и уважения своего педагога, но не для любви.

Да и какая любовь могла быть у семнадцатилетнего юноши к женщине, разменявшей пятый десяток? И в мыслях не было. А вот восхищению не существовало предела. Он преклонялся перед её кругозором и был твёрдо уверен, что она сполна перед ним оправдывала своё имя – Капитолина, – переводимое на русский как «головастая». И действительно, Антип, как изволила выразиться Фёкла Матвеевна, был опьянён своею гувернанткой, и это заметно бросалось в глаза. В одном только просчиталась старушка: это была не любовь.

Здесь также стоит упомянуть, что Капитолина Авдеевна не отличалась хоть какой-нибудь красотой, скорее даже наоборот. Отец её, из разорившихся вконец пермских помещиков, одарил дочь незабываемой внешностью местных народов, про которую даже царь Пётр в одном из своих указов писал, что-де в рекруты пермяков не брать, дабы они своим гнусным видом не позорили воинства русского. С тех пор прошло уже достаточно времени, но след некогда населявших эту местность народностей до сих пор иногда проявляется в облике современников. Авдей Ипатьевич Ужегов, взглянув на новорождённую, расстроился неописуемо и первым делом зарёкся больше не иметь детей, а вторым – положил в секретер первые три рубля на образование своего чада, поскольку истинно был уверен, что семейного счастья она вовек не обретёт и кормиться после их смерти ей придётся самой за неимением супруга. И в этом он не ошибся – ко времени нашего повествования Капитолина не то чтобы не была замужем, но даже не имела ни одного случая хотя бы намёка покушения на свою девичью честь.

Эти самые три рубля, последующие накопления родителей и многочисленные долги батюшки позволили Капитолине Авдеевне, пришедшей в надлежащий возраст, получить великолепнейшее образование во Франции. Она пробыла там ни много ни мало шесть с половиной лет, набравшись самых замысловатых и модных знаний, изысканных манер и политесов. Потом, попробовав себя в течение трёх лет на поприще просвещения в Германии, и, наконец, почувствовав в себе силу, решилась-таки вернуться в Россию. Теперь, спустя много лет, она была не просто гувернанткой, а гувернанткой с большой буквы, и уж совсем не чета нашенским владельцам удостоверений о нравственных качествах, которые не способны связать и двух слов не только по-французски или по-итальянски, но и на отеческом языке.

Её авторитет к тому времени высоко ценился в петербургских кругах, и она давно уже кормила не только себя, но и своих родителей, однако не появлялась в мире вне рода своего занятия. И дело было совсем не в происхождении – оно-то как раз соответствовало. Совсем другое, можно даже сказать, забавное обстоятельство сдерживало её минута за минутой, растягиваясь в года и десятилетия: она не могла позволить себе достойного для балов туалета. Да-да, не удивляйтесь: всё шло каким-то заколдованным кругом – поначалу она целый год добивалась аттестата от Академии наук; потом, получив разрешение на репетиторство, лет семь или восемь отдавала родительские долги за свою учёбу; после, развязавшись, наконец, с этим, решила подснять ещё одну комнату, чтобы хоть спать отдельно от родителей. Дальше – больше: позарилась на кухню, тоже осилила и сняла; потом кабинет для занятий с подопечными; потом пианино, опять же для занятий. А там уж родители совсем состарились, пришлось служанку нанять, чтобы готовила и обихаживала – опять траты, – а тут незаметно и у самой минул бальзаковский возраст. С ним и мысли другие пришли: «А зачем мне этот свет, эти балы? На молодую никто не заглядывался, а теперь и подавно. Чего я там не видела? Танцев? И так чуть ли не через день обучаю им. Музыки? Эка невидаль – только и выслушиваю фальшивые нотки. Разговоров? Да что в России за разговоры – одна скукота, пережёвывают не дожёванное в Европе. Кавалеров?..»

И при этой мысли ей совсем становилось грустно…

Антип через парадную взлетел по лестнице на второй этаж в предвкушении долгожданной встречи, озарённый радостной (случайный прохожий даже сказал бы придурковатой) улыбкой на лице. Ему безмерно нравились эти занятия с чрезвычайно умной и доброй женщиной, поражавшей его своей смекалкой и благонравием. Он искренне радовался, что именно его лицейское собрание выдвинуло на проведение этакого опыта, и приписывал сие чудесное обстоятельство ни чему иному, как провидению. Задумка учёного совета лицея заключалась в том, чтобы неожиданно блеснуть перед высочайшими особами, как некогда блеснул в свете первый выпуск Смольного института, но блеснуть ещё заметнее, ещё ошеломительнее, явив тем самым новый поворот в просвещении.

Уже явно был виден кризис Александровского лицея, в цене всё более поднималось классическое французское или даже немецкое образование, перед которым наше доморощенное, некогда скопированное с лучших стандартов, заметно бледнело. Даже переезд лицея в столицу ничегошеньки не дал: как говорится, от перемены мест слагаемых только хуже. Нужен был новый взгляд, какой-то оригинальный подход, приём, наконец, который позволит иметь Александровскому преимущество перед другими университетами, обеспечит такую высоту личности воспитанников, что при одном их только появлении всем понятно будет: это питомцы царскосельские. Чтобы сквозило от них образованностью и манерностью, изысками в обращении и спокойной уверенностью в любом деле, при любых обстоятельствах, чтобы равных им не было ни в спорах, ни в науках, ни в светской беседе.

Но где же сыскать сей подход? Как породить его? Где найти истоки новшества? И закостенелые умы чиновников от образования ничего лучшего не придумали, как определить для изучения этого вопроса нескольких лицеистов к лучшим изощрённым гувернёрам (как сейчас принято употреблять – новаторам), поставить им задачу и проводить периодически наблюдения с целью выявления тех самых диковинных взглядов на просвещение. А там авось что-нибудь и проявится.

Так над Антипом Топилиным зажглась его счастливая звезда, сведшая его с ангельской, но несчастной в семейном отношении женщиной. С последним, конечно, можно и поспорить, поскольку к этому времени она уже мало и довольно редко помышляла об обычном счастье со всегда недовольным мужем и кучей сопливых детишек. Всё больше Капитолина находила радость жизни в общении со своими родителями и более всего – в общении с учениками во время занятий с ними. Воспитанники для неё были как дети, и она незабвенно отдавала себя всю до капельки, чем заслуживала всеобщую любовь и уважение. Она питалась этим, это стало смыслом её жизни. Но не скажу, что она вовсе оставила другие мысли, и особенно в дождливый промозглый день на неё накатывало гложущее чувство несбывшихся надежд и желаний, печаль о всех тех радостях, коими пользуются другие и которыми обделена она.

– Антип Григорич, батюшка, рады вас видеть! – встречали в коридоре долгожданного гостя родители Капитолины.

– И вам желаю здравствовать! Капитолина Авдеевна примет меня?

– Примет, примет, с утра уже готовилась: и Шопена проштудировала, и кроки Италии повесила, а Аграфену послала в китайское кафе на Мойку за книгами со свежими стихами.

– Чудесно! Чудесно! Значит, сегодня опять день удачный! – радостно проговорил студент и с нетерпением, но скромно постучал в дверь кабинета. – Капитолина Авдеевна, вы позволите войти?

– Да, да! – послышалось из-за двери. – Входите, не церемоньтесь, я давно вас поджидаю.

И Антип с усилившейся радостью, с горящими глазами легонько впорхнул в кабинет. Войдя, он раскланялся и хотел было припасть к её руке в знак почтения и уважения, но Капитолина Авдеевна жестом остановила его. Чувствовалось её волнение и какая-то внутренняя напряжённость, будто она боролась с чем-то внутри себя, и от этого ещё больше ощущалась неловкость в её поведении. Она как будто уже всё решила для себя, с чем-то согласилась, пошла на что-то, но всё её существо упрямилось и сопротивлялось предстоящему, не пускало в нужный образ, не давало расслабиться и вести себя естественно и непринуждённо. Наконец она поборола себя и продолжила разговор более уверенно, посмотрев на Антипа и убедившись, что тот, к её выгоде, совершенно ничего не заметил.

А что мог заметить Антип? Да ничего. Он давно уже привык к подобным выпадам своей наставницы, которая изредка прибегала к методам театрализации процесса обучения. Она умело входила в образы, создавала ситуации, в которые втягивала и своего подопечного, закручивала сюжеты, увлекавшие молодого человека настолько, что образование становилось не скучным впихиванием в молодой мозг жизненных реалий и постулатов науки, а увлекательнейшей игрой, когда студент и сам не замечал, как обзаводился бесценными пластами знаний, да ещё и с опытом практического их применения. И на этот раз Антипу подумалось про начало нового действа, которому он тут же решил всецело отдаться. Глаза его ещё больше зажглись, он расплылся в улыбке, весь трепетал и неумело сдерживал свои эмоции, стараясь угадать, как же проявлять себя на этот раз.

Капитолина Авдеевна заметила эту пылкость, но приписала её проявление совсем другим причинам.

«Права была маменька: он ведь и точно неравнодушен ко мне, а что, если и вправду любит? Но зачем тогда мне весь этот балаган? Не лучше ли пойти открыто и дождаться его откровенности? Ах, нет, время-время. Опять же маменька права: вдруг он вглядится в меня, в моё обличье – это ведь так важно мужчинам. Или, чего доброго, другою увлечётся – тогда пиши пропало. Решено же всё вчера было, зачем я опять сомневаюсь?»

Всё это случилось в одно мгновенье – и жесты, и мысли, и внутренняя размолвка с собою. И почти в тот же миг, как она остановила его, Капитолина решительно повернулась к студенту и, смело, открыто глядя ему в глаза, спросила:

– Антип Григорьевич! Зачем вам моя рука? Ведь я не подавала её вам.

При этих словах она мелко покачивала головкой из стороны в сторону и, сделав елейные, слегка заведённые под верхние веки глаза, улыбалась внутреннею улыбкой, которую можно было прочесть только по чуть вздёрнутым вверх уголкам губ. И это выражение лица, и укоризненный голос выдавали неприкрытое кокетство, на которое мужчины особенно падки и отвечают теми же манерами, невольно заражаясь воздухом этих женских ухищрений, и, словно брачующиеся павлины, начинают распускать хвосты, ходить, горделиво озирая предмет своего обожания. А женщины в свою очередь начинают искусственно скромничать и опускать глаза, что придаёт им вид ещё более притягательный.

Разговор тут может применяться какой угодно, да хоть о ценах на бирже – слова практически не имеют никакого значения. Здесь важны только движения, повороты головы, пылкие взоры, нечаянные касания рук, сближение лиц до неприличного как бы невзначай, неровное дыханье и ахи да вздохи. Мужчина наступает, сближается, вот-вот коснётся грудью её плеча, и останется только поднять руки, чтобы прижать желанную к себе, а женщина всё время отступает, словно ускользает, и влечёт за собой, но не убегает совсем, а только раззадоривает погоней, которая вот-вот должна увенчаться успехом, и каждый раз срывается, как рыбка с крючка. При этом он страстно шепчет ей почти на ухо о внезапно поднявшемся спросе на кротовые шкурки и о почти бросовых ценах на морковь, которая хотя и уродилась в достатке, зато вид имеет совсем непрезентабельный и даже нисколько не сладкая. Она же рассказывает, как третьего дня собирала в саду ромашки, а потом убегала от пчелы, и каждые две минуты на мгновенье поднимает на него глаза, обжигая страстным, но пристыженным взглядом, и тут же опущенные ресницы дают знать собеседнику о кротости её нрава, которая ещё больше возбуждает в нём желание.

Нечто подобное стало развиваться между нашим учеником и учителем, с той лишь только разницей, что Капитолина Авдеевна воспринимала всё со стороны Антипа за чистую монету, а сама старалась обыграть роль. Антип же воспринимал всё как игру и усердствовал вовсю, ожидая, во что всё это выльется, и гадая о том, каков будет из этих брачных забав нравоучительный или назидательный результат, пытался угадать образ и соответствовать ему. Впрочем, он так увлёкся, что в какой-то момент распалился не на шутку – его уже влекло женское тело, он просто органически воспылал к ней, ему хотелось прикасаться, владеть ею, пусть не всею, но хотя бы той же рукой: сжать её крепко, поцеловать и не отпускать долго-долго, припав к ней губами. Игра пробудила в нём дремавшие инстинкты, и он уже не понимал, где кончается его искусственное лицемерие и где начинается настоящая страсть, взбудораженная женским заигрыванием.

Капитолина заметила его порыв и, чтобы усилить чувства партнёра, вернулась опять к началу разговора:

– Антип Григорьевич, а вы ведь так и не сказали, зачем вам моя рука? – бросила она через плечо, стоя спиной к нему вполоборота и уронив взгляд где-то в стороне от его ног, а потом, с озорством вскинув на две секунды пылающие страстью глаза на собеседника, опять спрятала их за длинными ресницами.

– Я, право, не знаю. Наверное, это в знак уважения? – сказал Антип, обожжённый взглядом, и сделал еле заметный шаг в её направлении, стараясь приблизиться настолько, чтобы невзначай коснуться её руки, а потом, как бы по случаю, легонечко взять её своими пальцами. Но Капитолина вовремя заметила его порыв и, чуть отступив, поправила столь желанной рукой локон своих волос. Сделала она это с таким изяществом, что Антип едва только коснулся руки кончиками пальцев, и она тотчас же упорхнула от него. Прикосновение раззадорило юношу – рука стала ещё желаннее, и он ещё более открыто и ещё более неуклюже стал добиваться задуманного.

– Антип Григорьевич, мне всё же кажется, что вы со мною не откровенны, это обижает меня. Вы хотите, чтобы я осерчала на вас?

– Нет-нет, что вы! Ни в коем разе! Я нисколько не хочу вас расстроить, – сказал он растерянно, уже заходя на новый вираж, приближаясь к всё время уворачивающейся от него кокетке, которая то поправит гардину, то переложит салфетку со спинки стула на стол, не оставляя шансов в захвате руки, каждый раз отходя и ещё больше маня его за собой.

– Отчего же тогда вы не раскроетесь мне? Что вы нашли в моей руке, неужели она занимает вас? – и Капитолина подняла её чуть поодаль от себя на уровень лица и с любопытством стала смотреть, как бы разглядывая её в недоумении, выделывая пальцами красивые мановения, невольно возбуждавшие воображение молодого человека. – Сдаётся мне, что в ней нет ничего особенного.

– О, что вы, что вы! Она восхитительна! – чуть ли не капая слюной, сказал Антип и, воспользовавшись моментом, взял её ладонь в свои руки, якобы желая доказать и показать, где именно она восхитительна, а на самом деле поднёс её к своим губам и коснулся ими кончиков пальцев. – Она божественна!

Тут он уже явно не придумывал: опьянённый добычей, Антип ощутил тепло и нежность хрупких, почти прозрачных белых женских пальцев в своей сильной и, как ему уже казалось, властвовавшей над нею руке. Это мизерное по своей сути обладание захватило его, он почти был уверен, что стоит теперь только легко потянуть за эту очаровательную ручку, и женщина падёт в его объятия. Он хотел было уже сделать это, но Капитолина так же ловко, как вручила ему эту руку, легко и непринуждённо высвободила её из плена и внутренней стороной кончика среднего пальца лукаво и озорно щёлкнула незадачливого студента по носу, остановив тем самым его тело, уже начинавшее подаваться в её сторону.

– Шалун! Разве я вам разрешала такие вольности? – опять отрицательно покачивая головкой и едва улыбаясь, наигранно пристыжала она его. В этом укоре было больше завлечения, чем запрета. – Условимся же, что такую честь надо заслужить.

– Я, я… я весь в вашей власти, ра… располагайте мною. Я готов заслужить. Для вас – всё что угодно!

– Ах, не обнадёживайте меня раньше времени. Нешто и вправду вы чувствуете стремление услужить мне? – и, воспользовавшись замешательством, она отошла от него, огибая стол, чтобы отрезать пути преследования.

Антип, оставшийся без добычи и немного растерявшийся, вскоре нашёлся и, влекомый чувством охотника, теперь стал расставлять словесные силки, но, сконфуженный неудачей, делал это так грубо и открыто, что ни одна дичь не попалась бы в его сети. И только Капитолина, которая сама и заставляла расставлять его эти сети, стала потихоньку запутываться в них, чтобы не охладить охотничий пыл и подогреть его мужское самолюбие тем, что он якобы так ловко справлялся с отловом.

– Это естественно, – сказал Антип. – Я многим вам обязан, и дело чести послужить вам. Но даже если бы вы не были моим наставником, даже в этом случае я бы счёл за честь исполнить любую вашу прихоть.

– Вот как? И откуда же такая надобность в вас возникла? – Капитолина огибала стол, а Антип всё это время провожал её взглядом, любуясь неторопливым движением бёдер, благо этому способствовал покрой платья и то, что Капитолина всё это время находилась к нему спиной. Она вышла с другой стороны стола и неторопливо стала заходить ему за спину, как бы намереваясь сделать новый виток вокруг стола.

– Это необъяснимо. Просто я чувствую, что сие желание живёт во мне, и когда я вас вижу, оно ещё больше разгорается. Хотите – проверьте меня, и вы убедитесь, что я не придумываю. Это идёт от сердца моего.

– У вас есть сердце? – как бы удивлённо спросила она. – Какая незадача. А хотя что я такое говорю? У каждого человека есть сердце. Так, говорите, испытать вас? Ну что ж, извольте.

К этому времени она совсем зашла ему за спину, а он, всё время провожавший движение поворотом головы, уже не видел её, но разворачиваться не стал, надеясь увидеть её с другой стороны от себя. Капитолина же внезапно остановилась почти вплотную к нему, и Антип, находясь между ней и стулом, не в состоянии был развернуться, боясь неловко задеть её.

– Что же мне придумать такое, чтобы вы проявились? – Капитолина стояла, буквально касаясь его лицом, и горячее дыхание, которое Антип почувствовал на шее и волосах, зажгло в нём откровенное желание. Не в силах сдержать себя, он закрыл глаза и ждал, что вот-вот она обнимет его своими маленькими, нежными, но крепкими руками, припадёт головою к его широкой спине и отрешённо прошепчет: «Антип, милый, я так страдаю без твоей любви!» В один момент он даже провалился в какую-то пропасть своего сознания, чёрную и бездонную, летел в неё, не осознавая ничего, и только ощущение задевшей его ноги юбки вернуло юношу к реальности, когда Капитолина опять продолжила движение.

Возвращаясь в реальность, он так и не понял, почувствовал ли только юбку, или Капитолина всё же провела своей маленькой ручкой по его ногам. «Ну, нет. Этого не может быть. Она не могла так откровенно заискивать». Студент уже потерял нить игры и подхватил другую, которая влекла его в череду событий, осознаваемую им только инстинктивно, с предвкушением неминуемо приближавшегося сладострастия. Голова шла кругом, он был уже на всё готов, на всё согласен, только бы сию минуту добиться хотя бы её расположения. Сердце стучало где-то в висках, руки похолодели, а на лбу выступил крупными каплями пот.

– Вы молчите? – с ехидством промолвила она и взглянула на него опять искромётным взглядом, но тут же сделала вопросительное выражение лица, как у маленькой девочки. – Что с вами? Да на вас лица нет! Не тушуйтесь. Я вижу, что вы растерялись, но это не беда. Я приду вам на помощь. Для начала потрудитесь встать на колени передо мною – этим вы оправдаете немного себя.

С этими словами она встала в выжидательную позу, сложив ладони вместе. Антип с трудом вышел из оцепенения и, подумав секунду-другую, решил не подходить, а прямо где стоял, опустился на колени.

– Вот… Вот, Капитолина Авдеевна, теперь видите, что я не шутил? – промямлил он робко и невнятно.

– Так что же вы там встали, будто перед столом на коленях? Надо же передо мною, – усмехаясь и делая глупое лицо, как будто чего-то не поняв в его позе, выпалила Капитолина.

Антип сделал на коленях несколько мелких, но быстрых шагов к Капитолине, которая, в свою очередь, чуть не прыснула от его поспешности и неловких движений и, уже не сдерживая улыбки, сказала:

– Ну, это совсем другое дело. Теперь я почти поверила вам. Давайте продолжим? А, скажем, как вы относитесь к подолу моего платья? – и она, взяв в руку складку юбки, стала водить рукой вправо и влево так, что край ткани описал несколько восьмёрок. Под платьем замелькал подъюбник, маня своей белизной и словно символизируя женскую невинность.

– Я всё время мечтал прикоснуться к нему, – пересохшими губами с пафосом в голосе произнёс студент и опять, семеня на коленях, приблизился, подобрал край платья и, закрыв глаза, забвенно поцеловал его.

– Так-то каждый может, – не унималась Капитолина. – В чём прелесть целовать одежды? А вот щиколотку мою наверняка не посмеете?