Сказ о древнейших временах (О земле Сибирской слово)

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателей запрещается

© Елена Долгих, Южно-Сахалинск, 2016

© «Союз писателей», Новокузнецк, 2016

Вступление

В Сибири существует много сказов, сказаний и сказок о давно минувших временах, когда наши предки только начали заселять этот богатейший край. Наших прародителей окружал неведомый, полный загадок, мир. Они жили в нём, любили его, сумели передать его красоту и неповторимость в устных преданиях.

Именно тогда и появились в рассказах на ночь (а может, существовали реально!) Медовая Борода, Почереда, Золотая Баба, Моряна… а рядом с ними – обыкновенные люди, не испугавшиеся испытаний. Те, о которых и сложили впоследствии эти сказы. Какие приключения им довелось пережить? Все ли смогли устоять пред соблазнами и страхами? В чём заключается истинная любовь? На что способен человек ради любви и дружбы? Ответы на эти вопросы вы узнаете, окунувшись в увлекательный мир сказов Сибири.

Время, в конце концов, разрушит многое, но останутся сказки, мифы, байки – то, что не умирает никогда, бережно передаваясь из поколения в поколение. В каждой деревне, в каждом селе, рассказанные на свой лад, они, в конце концов, создадут картину мира, в котором жили наши предки и живём мы. И передадут (я верю!) красоту языка Сибири, дух вольницы и бесконечной любви к Родине.

Медовая Борода

Этот сказ про давешние времена. Тогда только-только деревушка наша обживалась. Ну, известное дело, на ту пору, чем лечились – травки всякие пользовали да лесной мёд. В баньке, конечно, парились. Так хворобу и изгоняли. На краешке деревни Марфина избушка стояла. Сам-то хозяин срубил избу да Богу душу и отдал, надорванный он был. Марфа и осталась одна с детками, их семеро было. Подросли, как водится, оженились да замуж повыскакивали, осталась с Марфой дочка младшенькая, Машутка. Заневестилась и в положенный срок просватали её за местного, Антипом звали. Парень видный, работящий. Дети вскорости по избе затопотали. Так и жили себе потихоньку. Марфа толк в травах знала, к ней все тянулись, ежели что. Антип охотник знатный был, из лесу частенько медок таскал. Туески, опять же, хорошо мастерил. Да не попросту там, а узорчато, с думкой! Вот однажды осенью Марфа, как обычно, напоминает ему, что пора, мол, дорогой зятюшка за медком в лес. Тот ничего, собрался и пошёл, дело нужное. А как до мёда-то добирались? Найдут дупло, где пчёлки хорошились, дымком обкурят, одурманят летучий народец и черпают сладкое лекарство. Антип не одну утайку медовую знал, брал-то не всё, а треть, а то и меньше. Чтоб, значит, пчёлок не обижать. И в этот раз добрался он до заметного места, только собрался огня запалить, вдруг слышит голос:

– Посладститься разохотился, Антипушка?

Оглянулся, а в кустах дедок стоит. Сам невысокий, кряжистый, а борода цвета солнышка, слышь-ка, почти до земли кучерявиться. И в этой бороде пчёлки шебаршатся! Антип тут и смекнул, что к нему сам дедко Медовая Борода вышел. Заробел малость, но голос не потерял. Поклонился в пояс и ответствует:

– По добру ли поздорову ли, дедушко?

Тот со строги́нкой в глазах глянул:

– На добром слове всё по-хорошему!

И опять за своё:

– По уму ли медок берёшь, Антип?

– Дак треть себе, остальное пчёлкам, а где и четверть беру, чтоб без обиды.

Дедок бороду погладил, кивнул.

– Давно за тобой гляжу, знаю, не обижаешь лесной народ. Понапрасну не стрельнёшь, травку, ветку зряшно не ломишь. А по здорову ли Марфа?

– Бог милует!

Ну, поговорили так, Антип молчит, ожидаючи. А дедко нагнулся и поднял из травы туесок, поболе супротив Антипина.

– Вот, – говорит, – подарочек от меня. На зиму до́лжно хватить.

Антип опять же в ноги кланяется. Разогнулся, а дедка, как и не было! А туесочек-то стоит. Сам сжелта, горит, что солнышко светит, и узор по нему цветочный да с пчёлочками. Мудрёно! Покачал головой Антип, подарок схватил да домой. Обсказал всё Марфе, а та улыбается:

– Помнит меня, однако ж, Медовая Борода! Ты, Антип, никому не сказывай про то, что было.

А среди внучат Марфы девчоночка росла на особинку. Сама не высоконькая, а волос с рыжинкой и глаза, слышь, жёлтеньким посверкивают. Чисто золото! Шустренька на ногу и к бабушке больно льнула. Да и Марфа выделяла её. То ленточку красну в косу ей подарит, то бусёшки выменяет, опять же красненькие. Ну, и прозвали Баской, а то проще, Бася. По имени и не кликали уж! Бася да Бася.

Эта девчушка и услыхала разговор о Медовой Бороде, и ну к Марфе приставать: «Обскажи, бабушка, что да как!» Та с поначалу отнекивалась, а внучка и так и этак ластится. Ладно, уж, слушай!

Живёт по лесам Сибирским народец, что за тайгой-лесом присматривает. Кто, значит, за озёрами, кто за реками, а кто и за пчёлками. Медовая Борода, как раз и есть пригляда за медовым богатством. Ежели сам он не покажется, то ни в жисть его не углядишь средь леса. Росточку небольшого, но крепенький, а по летам завсегда в одной поре – дедушкой всем видится. Какой похитник объявится на пчёлок, к примеру, мёд хапает с излишеством, он на это тут же укорот найдёт. А коли человек по ладному себя ведёт, с почтением к лесу, то и дедко всенепременно поможет. Наведёт на дупло с таким медочком, что от одной ложки человек оклемается, если болен чем.

Ну, поговорили они. Дальше всё своим чередом пошло. Марфа по хозяйству суетится. Известное дело, когда семья большая, на месте не засидишься. То одно, то другое, а там и ночка в окно стучится. День за днём зима прокатилась, с крыш закапало, повеселел народ – дело к теплу. Да случилась беда. Мальчонка, пострел соседский, на реку побёг, надёргать рыбицы на ушицу, да под лёд-то и ушёл. Антип на ту пору из леса возвращался. Кинулся за ним, спас. Пострелёнок быстренько оклемался, а вот Антип занедужил. Марфа и так и сяк бьётся, ничто не помогает. Ну, ясно дело, медку-то нет, закончился подарок лесной. Вышел весь на ребячьи болезни. Тут Бася и говорит:

– Бабушка, а ну как, сходить к Медовой Бороде, да попросить медку? Нешто откажет?

Та принахмурилась да и кивает:

– Придётся, видать, на поклон идти. Но сама я не дойду, ноги не те, а ты больно мала.

– Да где же мала? – вопросит Бася. – Мне уж десятая зима! Пусти, родненькая, тятя не выдюжит!

Марфа призадумалась. Дедок так просто не покажется и найти его не всякий сможет. Кивнула внучке. Пошептались они, старушка рассказала, как добраться до заветного места и какие слова сказать, чтоб откликнулся Медовая Борода. На утренней зорьке сунула Бася краюху хлеба за пазуху, на лыжицы встала и в лес задками отправилась. Идёт шустро, знамо дело, до ночи надо воротиться, потому, как волки по ночам лютуют. Хоть и на тёплое свернула зима, а сторожиться надо. В тайгу как зашла, сразу хлебушка отломила кусочек, на пенёк положила – улестить, вишь, хозяина. Чтоб не водил зазря. А то не ровен час, заплутаешь!

Далее пробирается, головёнкой по сторонам вертит, заметки выглядывает. В тайге-то скоренько можно обмануться и с концами пропасть. Тятя её не раз брал с собой, не так далеко, правда, но она приметливая, запоминала всё, что видела. Хоть и споро шла, а по сторонам всё ж оглядывалась. Там деревце на особинку ветками в сторону, тут полянка с рябиновыми кустами. То след лисы поперёк пути вяжется, то заяц петельки оставил. Заприметила, что птичка неподалёку лётает. То вспорхнёт слева, то справа голос подаст. Бася за ней поглядывает. Видать, не проста птичка, ох, не проста! От самой деревни провожает.

Долго ли коротко, добралась до нужного дерева. Вроде, и птичка-спутница не кажется более. Поворотилась, как бабка сказала на все стороны, поклоны отбила, да и говорит:

– Медовая Борода, за тобой правда всегда. Сделай милость, покажись, с Басей малость подружись!

Сказала и примолкла. Смотрит, нет ответа. Всё повторила ещё раз. Тут вдруг дерево и распахнулось, ровно дверка. А оттуда тёплышком пахнуло. Бася смотрит, ступеньки изукрашенные вниз ведут. По бокам уступчики и всё, понимаешь, будто солнышком светит. Девчоночка лыжи к деревцу прислонила и внутрь вошла. А за спиной всё и захлопнулось. Спустилась она вниз, а там горница деревянная. Ладненькая кровать стоит, стол, как положено, и креслица вокруг, всё, знамо, из дерева. На столе посуда резная, наполненная мёдом разным. Слышит голос за спиной:

– Устала, поди? Садись, поешь медку.

Она обернулась, увидала Медовую Бороду, заробела малость. Ну, ясно дело, недолетка ещё! Однако хорохорится, виду не подаёт, что в испуге. Присела чинно, хозяина ждёт, чтоб первым из чашки черпанул. А тот похохатывает:

– Али боишься меня, Бася? Али нет у тебя доверия? Что ж ты не ешь медок?

Бася встала, поклонилась да и говорит:

– Нет, батюшка, не боюсь. Токмо не принято у нас поперёд хозяина в чашку лезть.

Медовая Борода видит, что не сомлела девчушка. Улыбнулся, приглашает ещё раз за стол и сам садится рядышком. Бася съела одну ложечку, чует, всю усталость как рукой сняли. Съела вторую – у неё сил прибавилось вдвое против прежнего, а третью еле доела, так насытилась.

– Благодарствую, дедушка, – говорит, – за хлеб да соль. Только не дело мне засиживаться здесь, добрый хозяин. Домой торопиться надо, батюшка в недуге лежит. Прошу тебя, Медовая Борода, сделай милость, удели медку, по возможности, чтобы беду отвести, болесть укоротить.

– Знаю я о твоей беде, Басенька, – отвечает ей дедок, – и мёд уж приготовил. Вот он, в туеске стоит.

Бася мигом поднялась и к лестнице. А там хода нет.

– Не торопись, милая. По лесу тебе не пройти, наверху уж ночка безлунная, час волчий настал. Отведу я тебя по своим путям-дорожкам. Только, чур, никому не рассказывать!

Делать нечего, Медовая Борода здесь всему указ. Пожалилась в уме Бася о лыжицах, что наверху остались, тятино подаренье. Но смолчала, чего хозяина обременять. И так напросилась в гости и выклянчила мёду.

Пошли они под землёю. Басе чудно́ – все ходы изукрашены резьбой да фигурками. Везде светло, а откуда свет, непонятно. Под ногами дощечка к дощечке стелено, да не просто так, а узором невиданным. От всего этого дух перехватывает! Медовая Борода помалкивает да промеж всего на Басю поглядывает. Ну, пришли всё ж к узорчатым дверям. Хозяин стукнул два раза, ход открылся. Оказалось, что они на задках, у бани. В аккурат у берёзки, вот из неё выход и распахнулся! Шагнула девчоночка наружу, глядь, никого позади нет. А у дерева лыжицы стоят. Подхватилась и бёгом до избы. Марфа уж вся изошла, все жданки съела. Да и Мария не раз спрашивала, куда и зачем, мол, внучку послала? Ну, обошлось всё. Антип быстрёхонько на ноги поднялся, почитай за две недели оклемался. И кашель, и слабость, как рукой сняло. Вот он какой, медок-то лесной целебный!

Про то, где мёд взяла, Бася никому не рассказывала, да шибко и не спрашивали. Знамо дело, догадывались. Иной раз, какой и спросит, что, мол, с Медовой Бородой задружилась? Но у Баси на всё ответ был. Не ваше, мол, дело! А коли шибко любопытствуете, то сходите попытать Медовую Бороду. Ну, народ и отстал. А Бася по стопам Марфы пошла, тоже знахаркой стала и в травках дюже понимать наловчилась. С Медовой Бородой встречалась потом и не раз. Но об этом другой сказ будет!

Заячья тропка

Бася, что к Медовой Бороде ходила, в девическую пору вошла. Марфину науку переняла легко. Хоть и не велика годами была, а ходил-заглядывал к ней народ частенько. И то сказать, не всякому дано травку понимать. Нет, конечно, малину, бузину заварить на чай, или там подорожник, череду собрать по весне, оно каждый может. Однако ж до тонкостей, чтоб с понимаем, так это редкость. Тут, вишь, чуйку надо иметь. А Бася запросто различала травки и в каждой толк знала. По крови, видать, от бабки передалось. Марфа ещё по избе бегала, но хворала часто. И то сказать, старшему внуку сорок годков отстучало. Вот и считай, сколько ей было!

На ту пору приехал к нам купец с сыном. Сам Ерофей Митрофанович пожаловал. Обычно-то с приказчиком прибывал, а тут старшого взял. Парнишка лет восемнадцати, как и Бася. Ерофей тогда в силе был, почитай всю пушнину ему сдавали. Жировал, что и говорить! Ну, чин чином сына водит, знакомит с делами. К Антипу в избу зашли, а тут и Бася по хозяйству проворит. Зыркнула на молодого-то, тот и сомлел. Бася, слышь, не больно видной была – коса, как водится, бровки вразлёт, и всё такое. А вот глаза у неё были на диковинку – в пол-лица, золотом отсвечивают, а как ресницами махнёт, так парни, вишь, и млели сразу. Сватались к ней и наши женихи и с других деревень подкатывали, да только понапрасну всё. Бася зубками свернёт и скажет, как отрежет. Мать с отцом не неволили – поскрёбыш, ведь, любимица.

И этого Пантелея тоже скрутило. Пожи́ву они с отцом взяли зимнюю, да и уехали восвояси. А Пантелей зачастил наездами. Чуть ли не каждую седмицу бывал! И всё с подарочками. То колечко, то бусы, то браслетик какой. Однако Бася не принимала. «У меня, – говорит, – такого добра хватает!» Тот с подкатом к ней – женюсь, мол! И на это у девушки ответ был: «Сама себе жениха выберу, да не по деньгам, а по́ сердцу!» Пантюша зубами скрежещет, а подступиться не может. Ну, и замыслил недоброе, силой взять. А там, думает, стерпится-слюбится. Приехал ночью утайкой с дружками. На тропе, где Бася в лес обычно ходит, засаду устроили. Ждут-пождут, да и сморило их. Чай ночь-то не спамши!

Бася утречком мимо них ходко проскользнула. Идёт, о своём думки крутит. Хотелось ей найти травку особую, о коей бабка сказывала, жи́вотень. Ту травку по-разному называли. Кто жи́ва кликал, кто жи́вота. То без разницы! Главное, помогала она часто там, где остальные отвары бессильными оказывались. Вот Бася и задумала найти её.

Ну, ясно дело, ни с кем мыслишками не делилась, сама по себе ходила, высматривала. А в округе май горит, солнышко прила́скивает. Скоренько добралась до задуманного места, огляделась, заметочки сделала, потому, как у нас заплутать в раз можно, и пошла туда, куда редко кто заглядывал – к болоту. Марфа ей как-то сказывала, что на том месте прежде город стоял и вокруг него росла жи́ва не меряно. Подивилась Бася на те речи и, хотя матушка велела ей из головы это выбросить – небылица, мол! – крепенько запомнила. Бася давеча ходила в эту сторону, да водил её Хозяин по кругу. На сей раз подготовилась, травку-оберег взяла, опять же и заговор новый придумала. Ну, обсказала всё, как надо и ступила вперёд. И вправду, легко пошла, как по́ полю. В голове образ жи́вотеня держит, какой бабушка расписала. Да лёгкость скоро закончилась, кусты колючие со всех сторон подступили. Бася и так и этак крутится, нет хода и всё! Тут откуда ни возьмись, зайчишка под ноги выкатился. Глазком сверкнул и под куст порскнул. Глядит наша травница, а там тропочка едва видная. Пала на землю и поползла. Уж так ей хотелось исполнить задуманное! Пролезла всё ж таки промеж колючек. Поободралась, правда, но не унывает, веселёхонька. Только оправилась, а ей навстречу парень идёт, чубатый, волосом светел, глазок тёмный. Сам одет во всё серое, улыбкой светит, а зубки, вишь, по переду широконькие.

– Чего, – говорит, – ненагляда, забыла здесь? За ягодой рано ещё. Может, за пиявками в такую даль забралась?

Бася сторо́жко смотрит. Не поймёт, кто такой, откуда взялся. А потом заприметила – на ушах у него ровно пушок мягонький. Смекнула, что к чему. Поклонилась да и сказывает:

– Говорят люди старые, что здесь на болоте город стоял, а вокруг трава росла заветная. Хотелось бы ту травку увидеть да собрать для пользы человеческой.

– Есть, – отвечает он, – такая травка, да раненько ты пришла за ней. Приходи ближе к осени, тогда и покажу.

– Не забыть бы дорожку, – намекает девушка на непроходимые кусты.

Тот ей травку засушенную протянул:

– Вот тебе указка. Бросишь поперед и пройдёшь без задержки.

Взяла Бася травку, а это заячья трава. Тут она и вовсе в мысли укрепилась, кто перед ней. Попечалилась малость, по душе ей паренёк-то пришёлся. Но что поделать. Поклонилась и назад пошла. А он ей вдогон:

– А что ж имени моего не спросишь, Бася? Али интересу нет?

– Отчего же нет, – ответствует она, – по нраву ты мне, да только не человек. Чего ж сердце зряшно маять?

Вздохнула и смотрит на него. Парень тоже опечалился, головой поник. Потом глянул да и молвит:

– Кто ж знает, как судьба повернёт? Может, я в таком обличии навек останусь, а может, и ты захочешь в мой облик перекинуться.

И добавил:

– Обратно по той же тропе к дому не ходи, у берёзок сверни, через пролесок скорее. Возле зарослей бузины поджидает тебя воздыхатель, умыкнуть хочет силой.

Бася глазами сверкнула:

– Спасибо за помощь! А с ухажёром я разберусь.

Назад-то в момент добралась, будто и не шла вроде. Ребят знакомых подговорила о насильнике. Те бока намяли славно Пантюшеньке! Бася, хоть и отговорилась ото всех сватов, но никого худым словом не обидела, а деревенские за своих крепко стояли. Купец прознал о сыновних проделках, за батог схватился: «Позорить меня вздумал!» Наподдал, конечно, сынку. А тот пуще злобу затаил.

Ну, лето колесом прокатилось. За делами-покосами времечко быстро бежит. Вот уже и лист желтеть начал. Бася обещание заячье помнит, в лес опять собралась. Торбочку для трав взяла, травку дарёную на груди припрятала. Марфа видит, что неспроста внучка в лес идёт. Напутствует:

– Ежели что не так, помощи у Хозяина проси, чай, не откажет тебе!

– Спасибо, родненькая, только есть у меня защитник.

Сказала, а сама неулыбчиво смотрит. У бабки сердце защемило. Всё лето за лапушкой своей смотрела, видела, что она смурная частенько. Сколь ни спрашивала, ответа не дождалась. Ну, смекнула сама, что к чему. Поняла, что на сердце у Баси тоска любовная. Но невдомёк, по ком девка сохнет! А тут запах травки от девушки почуяла, дошло до старой!

– Охти мнешеньки! – всплеснула руками. – Да ты никак на заячью тропку попала? Неужто сам Заю́ша к тебе вышел?

Та встрепенулась:

– Заю́ша?

И чуть слышно добавила:

– Я так его и звала про себя…

Видит Марфа дело такое, пригорюнилась, а потом и говорит:

– Что ж ты, милая, отца-мать бросишь?

Та вздыхает:

– Как бросить, бабушка? Ясно дело, этого не будет. Схожу за жи́вой и вернусь.

Проговорилась в печалях!

Марфа вскинулась:

– Ты что удумала? По себе ли дело взяла? Пропадёшь ни за грош!

Но та упёрлась намертво:

– Обещалась и пойду, не держи зла, не молви горечь.

Ну, пошумела бабка малость, потом всплакнула и проводила внучку до лесу. В этот раз Бася совсем резво дошла до кустов непроходных. Огляделась, веточку заячью наземь бросила. Тут дорожка и открылась ей ровная. А на другом конце уж и Заю́ша ждёт. Без улыбки, правда. За руку девушку взял и повёл ей всё показывать. И увидала тут Бася город красоты невиданной. Не избы, а терема кругом. Да изукрашены так, что любо-дорого посмотреть. Резьба затейливая, где цветы да листочки, а где и звери лесные. И до того искусно всё сделано, что почти что дышит! А в другом разе выписаны и люди, как живые. То девушка с парнем рядом стоят, то женщина с детками, то богатырь. И опять же, кажется, что вот-вот сойдут и рядом встанут. В общем, мастеровитый люд, что и говорить. Все жители добротно одеты, в сапожках да расшитых рубахах. Хмурых лиц и не видать, с улыбкой народ жил.

– Отчего ж, – спрашивает Бася, – Город сей сгинул? И куда весь люд подевался?

– Как пошёл с Северу лёд, так и люди к теплу подались, туда, где солнышко грело. Разбрелись по всему свету белому. А Город со временем под землю ушёл, болотом покрылся.

А вокруг городища, слышь, трава растёт всякая и цветы промеж неё невиданные. Басин провожатый легонько рукой подтолкнул её на тропку слева и подвёл в уголок. Тут травница и приметила жи́ву. Слыхала она от бабки, что травка эта в одиночку растёт, а тут, вишь, её сколь хошь. Рви, не хочу. Бася постояла, подумала да и говорит:

– А нельзя ли, мил друг, так сделать, чтоб травка эта людям чаще показывалась?

– Нет, – говорит тот, – никак нельзя. Потому что нет мира меж людьми, жадность да зависть их душит, а жи́ва токмо там легко в руки даётся, где царят понимание и любовь.

– Жалко мне зараз столько травы губить, – раздумывает девушка. – Опять же, когда ещё сюда попаду, кто ведает?

И к Заю́ше поворотилась, в глаза смотрит. Тот плечиками поводил и помалкивает. Бася насмелилась, присела и давай выкапывать, потому как в самом корне вся сила. Набрала, сколь решилась, торба полнёхонька. Пора, вроде, и до дому. Ну, пошли оба не в радостях, об одном и том же думки у них – как бы вместе быть. Идут, дороги не замечают. За руки взялись, смотрят они друг на дружку, в глазах у них тоска. А уж и прощаться пора. Напарник в руку ей камешек положил да шепнул:

– Как придёт охота повидаться, стукни об порог, на ночь, глядя. Я и выйду тогда на окраину.

Камень тёмного цвету, в ладонь вмещается, но увесистый, а с виду не скажешь. Пошла по тропке к деревне травница, почти из леса вышла, а позади и грохнуло вдруг. Выстрел! Она спохватилась да назад кинулась. Смотрит, у куста Заюша лежит в крови, и наполовину в обличье заячьем. Поверху парнем остался, а ноги уж в серые лапки превратились. Рядом Пантелей со своими дружками ухмыляется:

– Вот, – говорит, – укараулил я вас! Что ж ты, девка человеческого роду, а со зверьём водишься? Али тебе парней мало?

И похаживает горделиво перед ней. Бася в сердцах-то и долбанула его по лбу. Тот упал и дыху лишился. Дружки видят, девка на всё готовая, оробели малость. Да и то не поняли, что не рукой она вдарила, а камнем. Бася ружжо схватила:

– Кто первый на тот свет?

Ну, те, ясно дело, на попятную, сбёгли от греха подальше. А она на коленки пала, Заюшу обтирает от крови да приплакивает малость, – известно, девка.

– Не судьба, видно, нам вместе хороводиться, лада моя, – это он ей так говорит, – теперь мне вовеки в шкуре звериной быть, дорога сюда заказана, да и ты ко мне никогда тропку не найдёшь.

– Погоди, – промеж слёзок она говорит, – сказывала мне бабушка, что может человек стать зверем лесным, но слова надо знать заветные. Тебе они ведомы?

– Ведомы, Басенька, – кивает он, – но тебе не скажу. Не хочу, чтобы ты с родными рассталась.

Тут она как вскричит:

– Разве тебе решать удел мой? Поперёд меня спрашивай! А моё слово одно – с тобой хочу рядом быть. И весь тут сказ!

Видит Заюша, что девка твёрдо решилась, хоть и маленько не в себе. Прошептал слова заветные, а сам уж с лица спал, ослаб. Бася, камешек подаренный приложила, куда надо, и слова прошептала нужные. В тот же миг и она и раненый превратились в зайцев. Покрупнее обыденных, и у обеих меточки на груди – пятнышки в виде сердечек. Поскакали они прочь. С ноги у зайца капельки крови срывались иной раз, а у заюшки слёзки капали из глаз. Там, где на землю кровь и слезы падали и выросла жи́ва.

Пара эта потом редко кому показывалась. А коли кому посчастливится её узреть, того ждёт доля редкостная. Непременно в жизни переворот будет. И ещё люди заметили, кто встренет зайчишку с пятнышком на груди, тому и любовь выпадает верная да долгая. А торбочку с жи́вой люди нашли и долго пользовали да Басю добрым словом поминали. Так-то!

Евсеева заимка

Недалече от нашей деревушки сельцо было, вдвое меньшее. Там кузнец у них знатный жил. Евсеем звался. Супружница у него, Авдотья, ему под стать попалась. Высокая да статная и хохотушка, каких поискать! Деток они настрогали мал мала меньше. А старшой самый, Авдей, в отца пошёл и статью и характером. Дюжинка лет ему исполнилась, а на вид так все шестнадцать давали. Девки уж на него заглядывались, а он только улыбался задумчиво да молчал. В молчунах, то бишь, числился. С малолетства в одного любил бродить. Все детки гуртом и его кличут, а он токмо глянет да мимо пройдёт.

Кузнец тот, вишь, и поохотиться любил, потому заимку себе сгоношил у озерка. Не так, чтоб далече, версты три пёхом. Раз как-то пошёл на уточку осенью и пропал с концами. Искали, конечно, как без этого. Но сыскать не смогли. То ли утоп, сердешный, то ли ещё какая беда приключалась. И остался Авдеюшка за главного. Поскольку у отца в помощниках ходил, то по кузнечному делу и продолжил махать молотом. С поначалу горе мыкали, иной раз, и хлеба в избе не было. А годка через три два последыша подросли, в кузнице веселей застучало, и семья их малость вздохнула. Авдея сперва Евсеечем окликали, а после и вовсе Евсеем прозывать стали. Ну, Евсей так Евсей, парнишка и не супротивился. Ещё годков несколько пролетели уточками, уж девчоночки-сестрёнки заневестились, братья Евсеевы в дом невесток привели, а он, как есть, бобылём оставался. Бывало, мать его станет урекать, а он покивает да в кузницу спровадится. Так и жил, пока четвертак не стукнуло.