Смерть Цезаря: Хроника самого громкого убийства в древней истории

В Риме молодой Антоний прославился тем, что пил, распутничал, влезал в долги и связался со скверной компанией[23]. Но к двадцати пяти годам он прекратил разгульную жизнь, побывал в Греции, где изучил ораторское искусство и блестящим образом начал военную карьеру, получив командование всадниками на Востоке (с 58 до 55 г.). Уже в своих первых сражениях он отличился: первым поднялся на стену вражеского города во время осады, после чего продолжал служить образцом отваги и одерживать победы.

Мы не знаем деталей его службы в Галлии, но, судя по всему, она была успешной: в 53 г. Цезарь отправил его в Рим баллотироваться на должность квестора, и Антоний без труда победил на выборах. Затем он вернулся в Галлию как один из главных офицеров Цезаря и, подобно Дециму, покинул ее с многообещающим списком заслуг.

Как и Децим, в 50 г. Антоний занимал выборную должность. Будучи одним из десяти народных трибунов, которые избирались каждый год и должны были представлять интересы простонародья, он сыграл определенную роль в роковом столкновении Цезаря и его противников в сенате. Здесь хотели лишить Цезаря командования в Галлии и не позволить ему выставить свою кандидатуру в консулы второй раз (сенат в это время возглавлял Катон). Цезарь опасался, что, если он вернется в Рим, противники привлекут его к суду и вынесут заведомо несправедливый приговор[24]. Антоний пытался воспрепятствовать действиям сената, направленным против Цезаря, но потерпел неудачу и бежал из Рима в лагерь своего господина.

Во время гражданской войны Антоний проявил себя как лучший военачальник Цезаря и его незаменимый помощник. Он получал самые важные задания: организацию обороны Италии, переправу легионов Цезаря через кишащее врагами Адриатическое море и воссоединение с Цезарем в римской Македонии. Свою самую яркую партию Антоний сыграл в битве при Фарсале (9 августа 48 г., Центральная Греция), командуя левым флангом в войске Цезаря в решающем сражении с Помпеем. Когда солдаты Цезаря прорвали строй армии Помпея, кавалерия Антония преследовала бегущих врагов.

То было неожиданное и страшное поражение. Казалось, у врагов Цезаря еще оставались карты на руках: сотни военных кораблей, тысячи солдат, сильные союзники и много денег. В Риме накопилось множество политических помоев, да еще и владеющих собственной армией. И теперь гибель этой армии лишила их сил. При виде тысяч погибших при Фарсале воинов Помпея мы словно слышим шум сливающейся воды, очищающей политическую клоаку Рима.

Цезарь провел весь 47 год на Востоке: искал союзников, собирал деньги, подавлял восстания, ухаживал за новой любовницей. Антония он отправил в Рим, где тот организовал два назначения на текущий год: Цезаря – диктатором, а себя – начальником конницы (magister equitum); так в то время называлась должность, как мы сказали бы, заместителя диктатора.

Вторая диктатура Цезаря встревожила поборников демократической свободы. Консерваторы, в свою очередь, были оскорблены разгульным образом жизни Антония, который буянил теперь даже больше, чем в юности. Источники свидетельствуют, в каком разврате проходили его ночи, как по утрам его тошнило в общественных местах, как по его приказу запрягали львов в колесницы. Широко обсуждали его роман с актрисой-вольноотпущенницей, известной под сценическим именем Киферида,[25] «служительница Венеры»; эта женщина часто появлялась с ним на публике в открытых прогулочных носилках[26].

Вскоре Антоний потерял контроль над политической и военной ситуацией. Когда поборники кассации долгов и снижения платы за жилье попытались бунтовать, Антоний ввел на форум войска и пролилась кровь – было перебито восемьсот человек. Тем временем наблюдалось волнение в некоторых легионах Цезаря, вернувшихся в Италию: здесь требовали выплаты обещанных вознаграждений и демобилизации.

Обстановка требовала сильной руки, и осенью Цезарь вернулся. Он подавил мятеж и согласился снизить плату за жилье, но отказал в кассации долгов. Предстояло приструнить Антония, но диктатор всегда знал, как с выгодой использовать человеческие слабости. В сенате Цезарь выступил с речью против Антония, а между тем, возвращая свое расположение, дал своему незадачливому «заместителю» новое назначение.

Это было поручение, от которого отказались бы большинство римлян, но только не Антоний. Ему не хватало политической изворотливости, и при этом он не боялся пачкать руки и был предан государю. Поручение состояло в том, чтобы продать всё конфискованное у Помпея имущество частным покупателям. Помпей был вторым после Цезаря богачом в Риме, а Антоний выступал как sector, буквально – «резальщик», человек, который скупал конфискованную собственность на публичных торгах и продавал по частям, оставляя прибыль за собой. Эта профессия считалась позорной для человека с таким происхождением, как у Антония. Это было не только грязное, но и опасное дело, ибо союзники и сыновья Помпея пребывали в добром здравии, а их люди – в боевой готовности. Антоний, будучи воином, предпочел бы, конечно, одерживать победы в Африке и Испании, но вместо этого до начала 45 г. он занимался перепродажей конфиската, чтобы его государь имел средства платить своим солдатам. Антонию постоянно не хватало денег, и Цезарь, разумеется, позволил ему оставлять себе кое-что из собираемых средств.

Спустя какое-то время Антоний решил вернуться на стезю добродетели и после развода женился на Фульвии – уже дважды овдовевшей женщине из знатной семьи. В ряду самых влиятельных женщин своего времени Фульвия была неповторима. Она единственная, кто в тяжелую минуту опоясалась мечом и набрала армию[27]. Реакции противника не пришлось долго ждать: ее имя обнаружили нацарапанным на метательных снарядах[28] вместе с грубым пожеланием, чтобы они попали в некоторые части ее тела. Впрочем, ее главным оружием всегда были слова. Фульвия по праву считалась настоящей популисткой, и ее мужьями побывали поочередно три видных политика: уличный демагог Публий Клодий Пульхр, народный трибун Гай Скрибоний Курион, поддерживавший Цезаря, и, наконец, Марк Антоний. Враги Антония говорили, что она использовала своего мужа, но дело совсем в другом. Этой сильной женщине удалось закалить его волю, и она почти наверняка сообщала ему профессиональные секреты своих предыдущих возлюбленных[29].

В 45 г. Антоний присоединился к Цезарю при его возвращении в Италию; он снова оказался в милости у диктатора. И теперь Антоний стоял в колеснице рядом со своим государем и въезжал в Медиолан, наслаждаясь громкими приветствиями; он мог рассчитывать на блестящее будущее! Но впереди его ждали серьезные испытания.

Третьим спутником Цезаря был Октавиан. Он родился 23 сентября 63 г. и был на добрых двадцать лет моложе Антония и Децима, но его влияние на окружение было обратно пропорционально его возрасту. Если Антоний считался воплощением Геркулеса, то Октавиан походил на Аполлона[30] – небольшого роста красавец с ясными глазами и слегка вьющимися светлыми волосами. Только плохие зубы и спутанные волосы выдавали в нем человека, который презирает внешнее и наносное, стремясь проникнуть в самую суть вещей. Кроме того, он не был типичным атлетом и нехватку физической силы компенсировал силой воли.

Ни Антония, ни Децима не было рядом с Цезарем в Испании: рядом был Октавиан. Правда, он не успел принять непосредственного участия в сражениях, потому что был серьезно болен – здоровье часто подводило юношу. После выздоровления со своими спутниками он догнал Цезаря; причем по пути они успели потерпеть кораблекрушение, после чего им пришлось совершить опасную поездку по вражеской территории. Диктатор восхищался юношей, и это чувство лишь росло по мере того, как раскрывались ум и одаренность Октавиана. Цезарь удостоил своего внучатого племянника чести путешествовать с ним по Испании в одной колеснице[31]. Цезарь не впервые выражал Октавиану свое расположение: тот подавал большие надежды.

В 51 г. – ему было всего двенадцать – Октавиан взошел на ораторскую трибуну, чтобы произнести надгробную речь при погребении своей прабабушки Юлии, сестры Цезаря. В 48 г., в возрасте пятнадцати лет, он уже был избран одним из римских высокопоставленных жрецов. Кроме того, он временно исполнял обязанности высшего магистрата. Несмотря на юный возраст, он восседал на трибунале на форуме и выносил судебные решения – это зрелище производило серьезное впечатление[32]. В 46 г. Цезарь вернулся в Рим, чтобы справить триумфы за победы в Галлии и в гражданской войне[33]. В одном из триумфальных шествий диктатор даже позволил Октавиану следовать за его колесницей (вероятно, верхом) с офицерскими знаками отличия, хотя юноша не принимал участия в военных действиях[34]. Такой чести обычно удостаивались сыновья справляющего триумф полководца, и было ясно, что Цезарь считал своего семнадцатилетнего внучатого племянника практически своим сыном. Это интересовало окружающих.

В отличие от Антония, Децима и самого Цезаря, Октавиана нельзя было однозначно считать аристократом по крови. Благородным происхождением могла похвалиться только его мать, Атия; она, кстати, была дочерью Юлии, сестры Цезаря. Его отец Гай Октавий происходил из семьи богатой, но не относился к высшему классу; он был римским всадником – так называлось состоятельное сословие римских граждан, ступенью ниже, чем сенаторы. Гай Октавий стал первым сенатором в своем роду. Октавии переселились в Рим из Велитр (совр. Веллетри), небольшого и незначительного местечка в Альбанских горах неподалеку от Рима; но на выходцев из небольших городов римские снобы всегда смотрели сверху вниз. Гай Октавий сделал успешную военную и политическую карьеру, которую прервала его смерть в 59 г.; он ушел из жизни в возрасте около сорока лет.

В молодом Октавиане чувствовалось что-то особенное. Родство с Цезарем имело, конечно, большое значение, но это было лишь одно из обстоятельств, которые интересовали диктатора. Двоюродные братья Октавиана, Квинт Педий и Луций Пинарий, тоже внучатые племянники государя, не вызывали у него такого же уважения. Молодой Октавиан, должно быть, обнаруживал признаки развитого ума и стратегического мышления, честолюбие, тончайшее политическое чутье и безжалостность, – словом, тот гений, который в скором времени возведет его на вершину власти.

Четыре человека на колесницах, вступающие в Медиолан, не чувствовали особого единства. На расположение Цезаря претендовали трое, но только один мог быть фаворитом. Антоний вскоре должен был, с благословения Цезаря, стать консулом. Децим собирался занять пост претора и располагал согласием диктатора на другое важное наместничество, а через два года – на консульство. Октавиану уже совсем скоро предстояло получить столь же высокий пост, и даже еще больше власти.

Но как Антоний и Децим относились к внезапному появлению молодого соперника? Об этом можно только догадываться. Вернее всего, они недооценивали юношу: знатные римляне с презрением относились к молодым людям незнатного происхождения. Однако Антоний и Децим были тертые калачи: им было очевидно, что неспроста в свите Цезаря юноша занимает такое почетное место. В поступках своего соседа по колеснице, каким бы очаровательным тот ни был, Децим подозревал холодный расчет. Это ж надо: внук какого-то провинциального политика из Велитр ухитрился затмить в глазах диктатора благородного потомка основателя Республики! Сложно было назвать чувства Децима завистью, но он был римлянин, и внешние почести имели для него большое значение.

Цицерон утверждал, что Антоний стоял за попыткой убийства Цезаря в 46 г.[35] С одной стороны, типичное измышление, порочащее неугодного человека; такое было характерно для великого оратора. С другой стороны, его рассказ об одном событии, имевшем место в 45 г., кажется правдоподобным. Тем летом, отправляясь в Южную Галлию,[36] Антоний услышал от своего сослуживца осторожное предположение насчет убийства диктатора[37]. Он не проявил интереса к этим словам, но и не сообщил об услышанном диктатору, как поступил бы верный друг, – нет, Антоний оставил эту информацию при себе.

Когда победное шествие вступило в Медиолан, казалось, между людьми в колесницах царило согласие. Однако то был лишь фасад, прикрывающий борьбу за власть. Диктатору следовало бы это заметить, но пока его мысли занимали десятки видных римлян, приехавших на север, чтобы поприветствовать триумфатора. Марк Юний Брут (не будем путать его с Децимом Юнием Брутом) был самым важным среди них и самым непредсказуемым. Всего за несколько лет он превратился из врага в друга и помощника Цезаря. За его спиной всегда маячила объединяющая их фигура Сервилии; так звали мать Брута, в прошлом – любовницу Цезаря.

Глава 2

Лучшие из лучших

БРУТ

В АВГУСТЕ 45 Г. В МЕДИОЛАНЕ Цезарь встретился с Марком Юнием Брутом;[38] весь минувший год тот был наместником диктатора в Италийской Галлии[39]. Сейчас эта должность уже перешла другому человеку, и Брут вернулся в Рим. Но сейчас он вновь выехал в Северную Италию, чтобы отчитаться перед своим руководителем.

Инспекция, с которой прибыл Цезарь, не могла не вызывать определенного беспокойства; диктатора боялись, даже несмотря на его возраст. Его преследовали приступы головокружения – вероятно, симптом эпилепсии: он иногда страдал припадками.[40] Цезарь лысел. Пятнадцатилетняя война изрезала его лицо морщинами, щеки впали. И всё же это по-прежнему был хитроумный и опасный человек. Современник писал о нем как о воплощении одаренности, выдающегося ума, исключительной памяти, образованности, а также настойчивости, коварства и упорства в достижении целей.[41]

Но Брут был не из пугливых. В свои сорок он был во цвете лет: горделивый, талантливый в разных областях, всегда спокойный, изысканный и, возможно, слегка тщеславный. Во всяком случае, он держался настоящим командиром.[42] Портреты Брута (профиль на монете и мраморный бюст) изображают умного и волевого человека с классическими чертами лица. То был мужчина решительный, энергичный и повидавший жизнь. Характерные черты внешности: густые кудрявые волосы, темные брови, глубоко посаженные глаза, прямой нос, полные губы, выдающийся подбородок и мускулистая шея. При виде Цезаря по его спине, возможно, и пробежал холодок: ведь в отличие от Антония, Децима или Октавиана Брут когда-то ходил в недругах диктатора. Брут был примером политики милосердия Цезаря: тот прощал своих противников, а иногда даже одаривал их государственными должностями.

Доверив Бруту Италийскую Галлию, диктатор показал человеку свое доверие. Во время гражданской войны в 49 г. именно отсюда Цезарь отправился в поход на Рим. Галлия была провинцией стратегического значения, и в распоряжение наместника предоставлялись два легиона. На эту должность не должен был попасть чересчур амбициозный, некомпетентный или жестокий человек. Цезарь лично проконтролировал, чтобы местные жители получили римское гражданство и таким образом уравнялись в правах с остальными италийцами, а потому они охотно поддерживали диктатора, но требовали хорошего к себе отношения и в дальнейшем. В общем, здесь требовался способный, но не слишком суровый администратор. И Брут казался прекрасным кандидатом на это место.

В отличие от Антония, Децима или самого Цезаря Брут не был военачальником. Он предпочитал мирную жизнь в соответствии с римскими конституционными нормами. В Риме не имелось записанной конституции: было принято следовать определенным методам управления государством. Для людей, подобных Бруту, римские политические принципы значили очень много, но крайне мало – для тех, кто не попадал в узкий круг привилегированных граждан. Брут был философом, но притом – представителем высшего света. Он верил в Республику, в свободу, в приятные одолжения друзьям, в продвижение по карьерной лестнице. Цезарь умел договариваться с такими людьми. И Брут оказался замечательным наместником – тем редким римлянином, который не грабил бы местное население. Жители провинции даже установили его статую в Медиолане.[43]

Впрочем, Брут, по всей вероятности, не был в восторге от этого назначения. Исполняя должность квестора в Киликии (Южная Турция) в 53 г., он преспокойно набивал кошелек, вымогая деньги у населения; в Италийской Галлии ему подрезали крылья. Цезарь был верен своей стратегии доброжелательных отношений с провинциальными элитами; грабить их стало сложнее, а кроме того, Цезарь установил за наместниками постоянную слежку, особенно в таких важных местах, как Италийская Галлия. Вымогательство у местных жителей стало для Брута невозможным[44]. У диктатора были и другие способы наградить тех, кто ему служил; но эти милости зависели от расположения Цезаря, а не от статуса того или иного римского аристократа.

И вот теперь Цезарь в компании Брута продвигался через Италийскую Галлию[45] и, вероятно, советовался с ним о том, какие земли в этой процветающей провинции он может передать своим ветеранам. Диктатор хвалил Брута за прекрасную службу, сулил ему большое будущее и обещал сделать городским претором (главным судьей) на 44 г. и консулом на 41 г. После диктатора именно консулы оказывались в Риме высшими должностными лицами[46]. Зная манеру Цезаря вести дела, мы можем предположить, что он наверняка дал еще несколько обещаний. В годы гражданской войны в его руках сосредоточились все возможные полномочия, но некоторые оптимисты верили, что теперь, когда вновь установился мир, Цезарь вернет власть сенату и римскому народу. Сам Цезарь поддерживал в людях подобные надежды, что было несложно. Вероятно, именно это имел в виду Брут, когда впоследствии утверждал: он был уверен в переходе диктатора на их сторону – на сторону элиты, которая традиционно управляла Римом и отчаянно цеплялась за свои ограниченные и консервативные представления об общественном благе.

В Риме не имелось политических партий, но всех политиков легко можно было поделить на две группы. Представители того слоя высшего класса, к которому принадлежал Брут, называли себя «лучшими людьми» – оптиматами (от лат. optimus – «наилучший»). Альтернативу оптиматам представляли популяры, или популисты (от лат. populus – «народ»). Обе эти группы возглавляли аристократы, которые боролись за голоса избирателей из простонародья; так, они зарабатывали популярность за счет того, что «продавливали» те или иные социальные пособия.

Оптиматы были сторонниками наследственного характера привилегий. Они считали, что совсем небольшая группа потомственных аристократов должна продолжать управлять империей с населением в 50 миллионов человек точно так же, как на протяжении веков управляла городом Римом. С этой точки зрения очень немногие люди имели соответствующие происхождение, воспитание, состояние и доблесть, необходимые для того, чтобы суметь сохранить величие и независимость государства. Оптиматы не хотели делиться своими привилегиями даже с италийской знатью или знатью из провинций, не говоря уже о более низких социальных классах.

В свою очередь популяры выступали за перемены.[47] Они представляли интересы бедных, безземельных, запутавшихся в долгах аристократов, а также состоятельных, но незнатных людей, разбросанных по всей Италии, социальной группы, известной как «римские всадники», которые стремились войти в сенат.

Сенат был государственным органом и одновременно закрытым клубом для элиты. Членство в сенате было пожизненным, и сенаторы ревностно охраняли свои привилегии. В сущности, сенат по большей части заполняли представители всего нескольких семей: каждый из сенаторов когда-то исполнял в Риме одну из высших политических должностей, большинство из которых были годичными; иногда за этим следовала служба за пределами Италии, а затем до конца жизни – пребывание в сенате. Оптиматов среди сенаторов насчитывалось больше, чем популяров.

Цезарь не был оптиматом. Совсем даже наоборот – он был величайшим популистом Рима, собравшим новую и обширную коалицию, которая пришла к власти благодаря поддержке со стороны народа и решимости легионеров.

Римляне называли свою политическую систему res publica (с лат. – «общественное дело»). И в этом смысле оптиматов крайне беспокоил вопрос: останется ли Рим Республикой – с Цезарем во главе?

ЦИЦЕРОН

Если кто и говорил от лица Республики в 45 г., то это был Марк Туллий Цицерон. Говорил, впрочем, вполголоса: немногие решались публично выступать против диктатора. Бывший консул и лидер оптиматов поддерживал Помпея в гражданской войне в 49 г., но затем помирился с Цезарем. К своим шестидесяти годам великий оратор оставил политическую жизнь и полностью посвятил себя философии. С античного бюста на нас взирает энергичный мужчина с орлиным носом и массивным подбородком; впрочем, лицо его тронуто морщинами, голова облысела: мы видим приметы старости.

Цицерон не доверял диктатору. Он за глаза называл того царем[48] и считал нелепостью оптимизм Брута в отношении Цезаря и оптиматов.

На вести от Брута о якобы республиканских намерениях диктатора Цицерон отвечал, что новоявленному желающему присоединиться к оптиматам придется ради этого повеситься[49] – столь немногие из оптиматов выжили после резни в гражданскую войну. Брут был одним из них, а может быть, Цицерон считал его таковым, во всяком случае политик огорчил великого оратора: Цицерон посчитал, что Брут служит Цезарю из корыстных интересов[50], [51].

Но одно дело выражать скепсис в отношении Цезаря, если находишься на расстоянии нескольких сотен миль от него. Совсем другое – говорить с ним лицом к лицу в одной комнате, как приходилось Бруту. Цицерон это хорошо понимал, а потому сыпал ругательствами только за спиной диктатора и всячески славословил его при всем честном народе. Цезарь и сам был одним из наиболее влиятельных римских ораторов, притом чрезвычайно харизматичным. Цицерон писал, что тот «говорит по-латыни едва ли не чище всех других ораторов»,[52] на что Цезарь вежливо отвечал, что считает Цицерона «первооткрывателем всех богатств красноречия, столь много послужившего во славу и величию римского народа».[53] Он даже пошел еще дальше, сказав о Цицероне, что «настолько расширить границы римской образованности – дело куда более славное, чем расширить границы империи».[54] Впрочем, о политических успехах Цицерона Цезарь едва ли выражался с такой же теплотой, но с этими успехами приходилось считаться.

Ряд философских текстов Цицерона, относящихся к 46–44 гг., содержат замечательное описание республиканских идеалов. Цицерон оплакивал Республику, понимая, что она может не выжить, если устоится нынешний режим. Да и сами римляне были довольно практичным народом: республиканские идеалы, казалось, уходили в прошлое. В письме 46 г. Цицерон писал об «утрате» свободы: Республика лежит в руинах и управляется силой, а не законом.[55] Однако позднее в том же году он сообщал другу, что его обнадеживают намерения диктатора установить в Риме своего рода конституционную систему.[56] В целом Цицерон с симпатией относился к Бруту, пусть тот и любезничал с Цезарем. «Но что делать ему?» – вопрошал Цицерон.[57]

Так или иначе, Цицерон признавал талант Брута и его выдающееся положение. В трактате «Брут, или О знаменитых ораторах» можно найти самый щедрый комплимент, которым Цицерон мог одарить политика: оказалось, на ранних этапах карьеры Брут был так успешен, что мог стать великим оратором на форуме. Иными словами, Брут мог бы быть похож на Цицерона в его лучшие годы. Это преувеличение попало в текст, несмотря на сомнения автора в ораторских способностях Брута. Что касается скромных ораторских успехов последнего, причина их проста: близость к Цезарю пагубно влияла на свободу слова. Подхалимство вытесняло откровенность; так, в одной из речей 46 г. Цицерон громко говорил о «бессмертной славе» диктатора, которой тот достиг в силу своей «внушенной богами доблести».[58] Позже великий оратор писал другу, что этот день показался ему таким прекрасным, будто он застал возрождение Республики.[59]

Однако в обновленном Риме сложно было оставаться оптимистом. Цицерон роптал и мрачно вспоминал греческую историю, богатую примерами того, как мудрые люди терпели regnum и rex (regnum – «царская власть», rex – «царь»).[60] В Риме эти слова были бранными. В сознании римлян монархия стала близка к произволу, тирании и порабощению.[61] Единоличный правитель являлся врагом свободного конституционного государства.

Предки Брута были известны тем, что когда-то давно изгнали последнего царя из Рима. Но благородный потомок тираноборцев не оказывал никакого противостояния Цезарю, даже наоборот: казалось, верил в его болтовню. На то, по крайней мере, жаловался Цицерон, которому следовало бы давно уже понять – Брут верил только в собственную выгоду.[62] В моменты серьезных перемен он демонстрировал удивительную гибкость. Возможно, истоки его непостоянства обнаружатся в детстве.

СЕРВИЛИЯ

Мать Брута Сервилия была одной из самых влиятельных женщин в Риме – умной, привлекательной и тщеславной особой. Она происходила из влиятельного патрицианского рода. Ее семья имела хорошие связи; впоследствии Сервилия положила много сил на их укрепление и приобретение новых. Но никого не было для нее в жизни важнее двух мужчин: сына и любовника.