Большая Охота

Глава 1

Черный день

Конечно, нам не надо было выходить в океан. Особенно в такой шторм. Особенно, когда никто этого не делал уже целых пять лет. Но зло, которое грозило вырваться из-под земли на небольшом острове в Тихом океане, было неотвратимым и страшным, как сама смерть.

Сколько себя помню, боялся грозы. Всегда, когда на горизонте появлялись зарницы, я прятался в нашем бунгало, с головой укрывался под одеялом, крепко зажмуривался и ждал, когда ударит стихия. А потом, когда тростник начинал гнуться под натиском тропического ливня, вздрагивал от каждого удара грома. А он грохотал и грохотал – непрерывно.

В тот день, когда мы вопреки всякому здравому смыслу должны были уходить в океан, тоже была гроза. Но я не кричал и не трясся от страха, потому что видел: взрослым не до меня. Взрослые искали корабль. И хотя кораблей в порту было достаточно, но подавляющее большинство их было в большей или меньшей степени затоплено, остальные были давно заброшены, проржавели и потеряли ход. Но нам обязательно надо было покинуть остров. Стоило нам остаться, и грядущее землетрясение все равно утопило бы нас вместе с островом, всех до единого. И тогда шансов не было бы уже ни у кого.

В центре острова бушевал вулкан, плюясь в небо раскаленными, оставляющими трассирующие следы камнями, извергая клубы черного дыма и пепла, трясясь и взревывая все сильнее с каждым часом. В черной туче над нами непрестанно сверкали молнии, а грохот грома и извержения слились в непрерывную оглушительную канонаду. Мне бы и в голову не пришло ее перекрикивать в попытке произнести хоть какое-то слово, хоть какое-нибудь детское испуганное причитание. Я был подавлен стихией, подавлен настолько, что мое сознание отказывалось анализировать происходящее. Мама тянула меня за руку, и я плелся за ней, с трудом переставляя ноги, не зная куда, не зная зачем, не представляя, что ждет нас на этом пути. Мы двигались плотной толпой, следуя за дядей Эдом, все четыреста островитян, включая детей, и я предполагал, точнее чувствовал, что нас ждет неминуемая и страшная смерть. Всех. Мне было очень страшно, потому что, несмотря на возраст, я понимал весь ужас безвыходности положения, в котором мы оказались. Выйдя в океан, мы из клыков стихии попали бы в когти другого зла – человеческого.

Немного вселяло надежду лишь то, что с человеческим злом можно хоть как-то бороться, этому меня всегда учил отец. Когда-то он был рыбаком. До войны. До войны многие были рыбаками на этом острове, но когда все закончилось, когда воздух перестал ухать далекими взрывами высотных бомб, выйти в океан было уже невозможно. Там поселилась Смерть. Она поджидала неосторожного, а потом быстро и точно с ним расправлялась. Десяток случаев – и никто больше не рисковал. Никто, кроме отца.

Когда очередное цунами смыло посевы в западной части острова, начался голод. Было очень тяжело, и, когда кончились припасы, отец рискнул. Он очистил от песка давно заброшенный катер в эллинге, взял рыболовные снасти и вышел в океан. Никто не верил, что он вернется. Но он вернулся, причем с полным грузом рыбы, и после этого наша семья уже никогда не бедствовала. И никто на острове больше не бедствовал, потому что отец нашел способ обмануть Смерть. То человеческое зло, которое убивало людей в океане.

До него многие пытались сопротивляться. Пытались и гибли один за другим. Вступали в поединок с кошмарными тварями глубины и каждый раз проигрывали. Потому что они были слишком разумны, эти твари. Почти так же разумны, как их создатели, с той разницей, что весь их разум был направлен только на эффективное уничтожение. Они не умели ничего другого, они были созданы только для этого. И созданы, как это ни дико, людьми. Сначала в секретных биотехнологических лабораториях, затем на заводах, когда война была в самом разгаре. По иронии судьбы война кончилась именно из-за огромного количества биотехнологического оружия в океане. Вместо связующих путей моря превратились в гиблые места, по которым не могло пройти ни одно судно, даже рыбацкая лодка. А потом на материке началась страшная эпидемия легочного вируса, доведя ситуацию до логического завершения. На островах люди тоже болели и умирали, но на материках эпидемия оказалась столь опустошительной, что человечество ужаснулось потерям.

Около пяти лет искусственно выращенные разумные торпеды, мины и донные ракетные платформы безраздельно властвовали в океане. И хотя почти сразу после первого применения стало ясно, что держать биотехов под контролем невозможно, слишком много к тому времени уже было выброшено в океан искусственных икринок и личинок. Биотехнологическое оружие превратилось в стихию, но стихию разумную, от чего еще более страшную.

Каждый человек был для глубинных тварей просто целью, они догоняли его и взрывались, или поджидали его в засаде и взрывались, или целились в него, стреляли и убивали. Их было много разных видов – генетически сконструированных убийц. Многие люди тоже пытались их убивать, но человек куда более универсален, а потому функция убийства не главная для него в силу того, что не единственная. А у мин и торпед, кроме нее, ничего не было, потому они так легко справлялись с самым искушенным боевым пловцом.

Только мой отец догадался не штурмовать биотехов в лоб. Он начал их изучать. Я видел, как он подолгу сидел на скале с биноклем, отслеживая перемещения стаи легких скоростных торпед и записывая результаты наблюдений в тетрадку. А когда возникла необходимость, он очистил от песка старый катер, взял рыболовные снасти и вышел в океан. Один и без оружия, потому что не было на острове такого оружия, которое могло бы противостоять чудовищам глубины. Точнее, у него было свое оружие, с которым никто еще ни разу не выходил против биотехов, – тетрадка и часы. И это оружие оказалось эффективнее ракетных ружей, винтовок, легких ручных торпед и глубинных бомб. По крайней мере отец вернулся живым и с грузом рыбы. Он не стал драться с торпедами, как делали другие. Он их попросту обманул. Он изучил их повадки, отследил манеру выходить на цель, разобрался в системе их сигналов.

И теперь, когда от записей в его тетрадке зависела жизнь всех островитян, самое время было применить эти знания в полной мере. Только сначала взрослым надо было найти подходящий корабль. Порт, некогда процветавший, после нападений биотехов превратился в кладбище затопленных кораблей. Никому и в голову не приходило, что когда-нибудь снова придется выходить в океан, но вот пришлось, и никто к этому не был готов.

Бушевала гроза. Дядя Эд лучше всех разбирался в корабельных турбинах, и ему с четырьмя сыновьями через несколько часов после начала извержения удалось найти судно с более или менее исправной ходовой машиной. Однако в правом борту корабля зияла приличная пробоина, часть отсеков затопило, вследствие чего образовался серьезный крен на правый бок. С одной стороны хорошо – судно частично оставалось на плаву, а пробоина поднялась выше уровня океана, не позволяя больше воде попадать внутрь. Но с другой стороны – от накренившегося, отяжелевшего корабля трудно было ожидать хорошего хода и маневренности. Кроме того, сказал дядя Эд, стоит выйти из-под защиты портовых волнорезов, как начнется серьезная качка, и в любой момент неустойчивость судна способна сыграть с людьми смертельную шутку – оно может поменять крен с левого борта на правый, в пробоину хлынет вода, и корабль неминуемо пойдет на дно.

Поэтому островным советом было принято опасное, но единственно возможное решение – эвакуировать население на корабль, а уже после этого продолжить ремонтные работы и попытаться откачать из отсеков воду насосами. Тогда, даже если извержение усилится и остров начнет погружаться, корабль останется на плаву. Держать же людей на берегу становилось все более опасным – землю трясло так, что начали обрушиваться здания. Я видел, как рядом с нашей школой землю прорезала огромная трещина. Она ползла как змея, подрагивая в отсветах молний, пожирая все на своем пути: трансформаторную подстанцию, водонапорную башню, тракторное депо… Это было так страшно, что я все же не выдержал и заревел, выпустив на волю чувства, которые сдерживал до этого момента.

А потом встал вопрос, как нас переправлять на корабль.

Он стоял недалеко от разрушенного взрывом пирса, но все же посуху до него было не добраться, а в лодку четыреста человек не посадишь. Мой отец предложил проложить мост с берега на борт, а дядя Эд должен был заняться переправой на плоту и лодках тех, кто мог сразу начать ремонт корабля. В первую очередь, это понимали все, необходимо было заварить пробоину и начать по возможности откачивать воду.

В команду по возведению моста взяли всех, включая детей, способных носить инструменты и гвозди. Этот кошмар я не мог потом забыть много лет. Даже когда подробности событий стерлись из памяти, я все равно вспоминал, как тащил деревянный ящик с железными скобами, ревя от страха и надрываясь от тяжести. С неба хлынул горячий дождь, трясущаяся земля исходила паром, солнце скрылось в клубах дыма, и наступила ночь, ежесекундно рассекаемая сполохами чудовищных молний. А я тащил и тащил ящик, понимая, что мне доверили нечто очень важное, от чего напрямую зависит жизнь множества людей.

Отец не просто командовал группой плотников, но и сам вовсю орудовал водородной пилой, стараясь закончить работу как можно скорее. Ему было не до меня, поэтому ящик пришлось подтащить к самым его ногам, прежде чем он обратил на меня внимание.

– Молодец, Андрей! – похвалил он меня. – Там еще скобы остались?

– Да, – кивнул я, не в силах успокоить дыхание после затраченных усилий.

– Неси. Надо спешить, чувствуешь, как земля трясется?

Конечно, я чувствовал! И мне пришлось снова бежать на склад, к тете Анне, чтобы взять новый ящик со скобами. Взрослые не могли тратить на это время, они занимались своей работой, куда более сложной и ответственной, чем у нас, у детей. Они пилили и сбивали доски, по которым на корабль пойдут люди.

Однако, добравшись до места, я с ужасом обнаружил, что скобы мне уже никак не взять – склада не было. На его месте зияла огромная трещина, как рана от удара ножом. И тут я услышал крик, точнее визг, доносившийся откуда-то из затянутой дымом темноты. Сначала я подумал, что кричит тетя Анна и что трещина не глубокая, но стоило мне осторожно над ней наклониться, как в лицо пахнуло обжигающим воздухом, и у меня ресницы свернулись от жара. И я понял, что, откуда бы ни доносился визг, из трещины он точно доноситься не может. Там, внизу, не могло остаться никого живого.

Прислушавшись сквозь грохот грома и извержения, я понял, что визг, почти непрерывный, раздается слева, там трещина была значительно уже, чем в том месте, где недавно располагался склад. Я бросился туда, спотыкаясь и падая, хотя прекрасно понимал, что вряд ли смогу кому-то помочь. Потому что маленький, потому что не хватит сил. Но и не бежать я не мог. Надо мной сверкали молнии, но я уже не боялся их, надо мной грохотал гром и взлетали в небо раскаленные камни, но и они больше не пугали меня. Я вдруг понял, что если бы люди не спасали друг друга, рискуя собой, от человечества уже давно бы ничего не осталось. Меня пугала смерть, но если кто-то так визжит, надрывая голос, то смерть подкралась к нему гораздо ближе, чем ко мне.

Внезапно земля так вздрогнула, что я не удержался и покатился кубарем по раскисшей от ливня грязи. Несколько узких трещин пробежали вокруг меня, исторгая клубы горячего пара, и мне пришлось через них перепрыгивать. Визг приближался, и в конце концов сквозь пелену дыма я разглядел перевалившийся через трещину ствол пальмы, на котором чудом удерживалась девчонка в розовом платье. Я с трудом ее узнал, поскольку она училась не в нашей школе, а в той, что располагалась почти в центре острова. И уж понятное дело, я не имел понятия, как ее зовут. Но какая разница? Она то и дело скрывалась в клубах пара, а я уже знал, каким жаром пышет из этой трещины. Меня снова охватил ужас, но не за себя, а за нее.

Первой мыслью было бежать за помощью к взрослым. Но это далеко. А что я сам мог сделать? Залезть на бревно и попытаться вытащить оттуда девчонку? А почему она сама не слезала? Я не знал, что ей мешало, не знал, что могло помешать мне, но не мог просто стоять и смотреть, как она визжит, закрыв глаза от ужаса. Наверное, именно этот ужас и эти зажмуренные глаза не давали ей слезть самостоятельно.

– Эй! – крикнул я.

Она никак не отреагировала. Меня отделяла от незнакомки пара десятков шагов, но мне трудно было решиться пройти по поваленному стволу пальмы над трещиной. Это казалось страшным, даже если бы оттуда не шпарило жаром, потому что я не мог похвастаться отменным чувством равновесия. Но и не прийти на помощь я тоже не мог.

– Эй! – снова закричал я, стараясь перекрыть грохот стихии.

На этот раз девчонка отреагировала. Она распахнула глаза и медленно повернула ко мне лицо. На нем читались страх и отчаяние, и я ощутил, как мы с ней сразу стали взрослее. Одновременно. Когда наши взгляды встретились, я понял, что уже не смогу отступить, не смогу даже подумать о том, чтобы бросить ее и помчаться за помощью. Может быть, это был неоправданный риск, но с другой стороны – это была моя собственная ответственность. Если бы я помчался за помощью, а девчонка в это время сорвалась бы вниз, я не смог бы простить себе этого. Лучше бы мы сорвались вместе, это было бы, на мой взгляд, намного честнее. А еще больше мне хотелось и ее спасти, и самому уцелеть. Но это было куда больше во власти случайности, чем в моей собственной.

Мне пришлось лезть на бревно. Несколько неуверенных шагов, жар в лицо, но я решил не обращать на него внимания. Расставив руки, как канатоходец, я шаг за шагом приближался к замершей в ужасе девчонке. Но увидев, почему она не может слезть самостоятельно, я так удивился, что на миг потерял равновесие и чуть не свалился вниз. Она держалась за ствол одной рукой и боялась пошевелиться, а другой держаться не могла потому, что сжимала в ней коробку с гвоздями.

– Брось ее! – заорал я в сердцах.

Но девчонка только помотала головой. Жестко так, очень уверенно помотала. И я понял, что не от ужаса она скрючилась, а от напряжения, чтобы удержаться самой и удержать то, что по ее мнению, являлось ее вкладом в спасение островитян. Сделав еще пару шагов, я оказался рядом, но вместо того, чтобы протянуть мне руку, девочка протянула коробку.

– Ты дура! – выкрикнул я.

Я уже собирался выхватить у нее гвозди и швырнуть вниз, но снова наткнулся на ее взгляд. И такая в нем читалась воля, что я не посмел ослушаться. Пришлось отнести сначала коробку. А возвращаться уже не потребовалось – освободившись от драгоценного груза, незнакомка легко пробежала по стволу и спрыгнула на край трещины.

– Спасибо, – сказала она. – Они меня перевешивали.

– Кто? – недовольно спросил я.

– Гвозди. Надо бежать, а то сейчас все рухнет, и мост не успеют построить!

– Дались тебе эти гвозди! – с криком я выпустил наружу накопившееся напряжение. – Дура!

– Сам дурак! Может, это последние гвозди на острове! Видел, от склада ничего не осталось?

Мне нечего было на это ответить. Я хмуро сплюнул себе под ноги, закинул на плечо коробку и широким шагом направился к пирсу. Небо совсем потемнело, ни один луч солнца не пробивался через густую пелену дыма. Дышать становилось все трудней и трудней – в воздухе, кроме дыма, начали клубиться желтоватые пары какой-то удушливой гадости.

– А что с тетей Анной? – спросил я, закашлявшись.

– Она умерла, – просто ответила девочка. – Я видела, как все рухнуло в трещину, едва я вышла со склада.

– Тебе повезло.

– Не знаю. – Она пожала плечами без особых эмоций.

Мне еще не приходилось говорить с таким странным ребенком. На вид она была моей сверстницей, то есть ей было лет двенадцать-тринадцать, но никто из моих знакомых не способен был так просто говорить о смерти. Смерть каждый день была слишком близко, чтобы не думать о ней вообще, но поскольку люди не рисковали выходить в океан, она редко кого настигала, отчего каждый случай гибели кого-то из островитян нес на себе печать глубокой трагичности. А в словах девчонки была не трагичность, а лишь сдержанная грусть, вот что меня удивило.

Мы спустились с пригорка и увидели в клубах дыма взрослых, суетившихся у недостроенного моста. Не хватало всего одного пролета, и мой отец с двумя помощниками пытался веревками связать оставшиеся бревна. Но растущие волны снова и снова разбивали непрочную конструкцию. Это было невероятно, немыслимо, но им действительно не хватило всего пары десятков гвоздей, чтобы закончить работу.

– Где скобы?! – крикнул отец.

– Склад провалился под землю! – ответил я. – Есть только гвозди! Зато целая коробка. Это она…

Я обернулся, чтобы показать храбрую незнакомку, сохранившую гвозди с риском для жизни, но девчонки рядом уже не было. Пришлось бежать к своим, чтобы не создавать лишнюю сумятицу у моста. Но я был полон решимости найти ее, когда мы погрузимся на корабль. Или даже раньше. Она не могла никуда деться, остров должны покинуть все.

Если бы не гроза, если бы не шторм, нам было бы намного легче покинуть остров. Никто бы и не подумал выходить в океан, потому что материковые спасатели на транспортных гравилетах вывезли бы все население острова в течение суток. Но в такой шторм могут стартовать только стратосферные баллистические лайнеры, а баллистического порта у нас не было. Вот и получилось, что обстоятельства не оставили нам выбора – хоть и нельзя было выходить в океан, а пришлось.

Когда мост был готов, остров уже трясло так, что бревна и доски, по которым мы поднимались на борт, ходили ходуном. Шторм тоже разъярялся все больше, от него уже не спасали просевшие от землетрясения волнорезы. Гулкие взрывы в жерле вулкана становились чаще и громче, а потом вдруг стало гораздо светлее, потому что в небо ударил фонтан раскаленной добела лавы.

Турбоход, на который мы погрузились, назывался «Принцесса Регина», а название порта приписки мне ни о чем не говорило, поэтому я его не запомнил. Для меня география планеты Земля имела не прикладное значение, как для моих предков, а чисто познавательное. Остров был для меня целым миром – за тринадцать лет я ни разу его не покидал. Должно было случиться нечто из ряда вон выходящее, чтобы на остров приземлился транспортный гравилет, а никакого сообщения, кроме воздушного, с Большой землей не было. За тринадцать лет жизни я увидел гравилет только один раз, когда дядя Гоша заболел психической болезнью, выскочил на порог дома с ракетным ружьем и открыл пальбу по поселку. Мужчины его быстро скрутили, но потом все равно прилетел представитель полиции, увез дядю Гошу в наручниках, и больше мы его никогда не видели.

Крен палуб был очень сильным, таким сильным, что трудно было ходить. Поэтому никто и не старался ходить – дядя Эд собирал людей группами, объяснял им, где лучше расположиться из соображений остойчивости, и все послушно рассаживались в указанных местах. Но мама наотрез отказалась расставаться с отцом, а ему необходимо было занять место в рубке, потому что никто лучше него не знал, как остаться живым в океане. Понятно, что в рубку взяли и меня – ну какая мама в такой обстановке оставит ребенка? Поэтому, как ни хотелось мне найти в толпе спасенную мной девчонку, но пока эту мысль следовало из головы выкинуть. Точнее, положить на дальнюю полочку сознания.

Чтобы вывести судно из опасной прибрежной зоны, где нас могло накрыть извержением, задушить газами или утянуть на дно, когда суша начнет погружаться, дядя Эд сразу дал машинам малый вперед. При этом из-за крена ему постоянно приходилось подправлять курс штурвалом. Я смотрел на его действия, как завороженный – никому из моих ровесников на острове еще не доводилось выходить в океан, а уж в ходовой рубке турбохода и подавно.

В дымной полутьме, озаряемой вспышками молний и отсветами вулкана, мы медленно двигались вдоль берега в сторону волнорезов, чтобы выйти из бухты, которая в любой момент могла стать западней. Навигацию в этой акватории нельзя было назвать простой – дяде Эду то и дело приходилось вращать штурвал, чтобы огибать возникающие из тьмы остовы притопленных кораблей, а отец не сводил взгляд с экрана сонара, чтобы обнаруживать еще и те препятствия, которые полностью скрывались в глубине. Но через какое-то время он его выключил, чем вызвал удивление дяди Эда.

– На траверзе девятого пирса спит мина, – сообщил ему отец. – Когда-то весила килограммов двести, но с тех пор она могла вырасти. Я ее давно приметил, но подрывать уже было поздно, ангары тракторного депо снесло бы.

– Сейчас от них и так ничего не осталось, – не отрываясь от штурвала, ответил дядя Эд.

– Да. Но сейчас взорвать нам ее нечем. Если пальнуть из ракетного ружья, то детонацией мины самих накроет, а ничего более дальнобойного у нас нет. С сонаром дальше двигаться смерти подобно. Эти твари реагируют на ультразвук наших приборов, я проверил это полгода назад.

– Понятно. Что предлагаешь?

– Сбрось ход. Я знаю только один способ ее обезвредить. Но придется пожертвовать одним спасательным ботом.

– Можно подробнее? Судно в таком состоянии, что каждое спасательное средство для нас дороже золота.

– Нет. Это в тебе говорит опыт бывшего моряка, но он уже не имеет значения.

– Никакой я не бывший! – вспылил дядя Эд.

– Успокойся… – Мой отец пристально посмотрел ему в глаза. – Ты можешь гордиться своим бурным прошлым сколько угодно, но сейчас океан уже не тот, к которому ты привык. В нем появились другие опасности. Какой смысл в спасательных средствах? Ты же знаешь, если высадиться на них в океане, нас меньше чем через час атакует стая торпед. Поэтому ни один бот на борту не представляет ценности как средство спасения, зато он представляет большую ценность как оружие.

– Ты хочешь направить лодку на мину?

– Да. С включенным сонаром. На таком расстоянии четверть тонны животной взрывчатки не причинят нам вреда, зато взрыв расчистит проход, уничтожив других малоподвижных биотехов. Тогда опасность будут представлять только торпеды.

– Только… – снова вздохнул дядя Эд. – На мой взгляд, нет ничего страшнее стаи скоростных торпед.

– Да, – кивнул отец. – Но сейчас именно мина не выпускает нас на открытую воду, значит, начать надо с нее. Придется готовить спасательный бот.

Дядя Эд полностью остановил винты, но турбины продолжали гудеть, чтобы в любой момент можно было тронуть корабль с места. В рубку грохот извержения проникал с трудом, а вот машинерию судна было слышно хорошо, и рука ощущала вибрацию механизмов, если приложить ладонь к бежевому пластику переборки. Через несколько минут сыновья дяди Эда, орудуя бортовыми лебедками, спустили на воду самый прохудившийся спасательный бот. Отец взял пульт дистанционного управления и дал шлюпке средний ход. Шторм крепчал, ботик среди волн выглядел жалко, но я уже знал, что это не просто дырявая лодка, а мощное оружие против страшной твари, затаившейся в глубине.

– Во время шторма любая мина сматывает якорный жгутик и погружается метров на десять в глубину, – объяснил отец. – Поэтому сейчас она подпустит ботик ближе, чем в спокойную погоду, и взорвется только потом.

– Выдержали бы у нас швы на днище… – хмуро произнес дядя Эд. – А то и без всяких взрывов корабль трещит.

– До мины больше двух миль. Все будет нормально.

По лицу дяди Эда я видел, что сам он далек от подобного оптимизма. И честно говоря, я испугался, потому что в вопросах морского дела у него было больше опыта, чем у отца. Так многие говорили. Отец же мог просто не вполне верно оценить ситуацию именно с точки зрения технических возможностей судна.

– Швы выдержат, – еще более уверенно заявил отец. – Главное, чтобы крен от удара не изменился.

Дядя Эд кивнул.

– Постой у штурвала, – попросил он отца. – Просто держи нос по ветру.

Сам он связался с трюмом и начал выяснять, в каком состоянии пробоина. Наконец он вернулся на место рулевого и сообщил:

– Мои ребята уже поставили заплату. Поставили пока кое-как, на живую нитку, но продолжают варить. С волнами вода уже не захлестывает, но если судно поменяет крен, то под усилившимся давлением заплата долго не выдержит.

За бортом раздался грохот, пробившийся через звукоизоляцию ходовой рубки. Фонтан раскаленной лавы вырвался из жерла вулкана на головокружительную высоту, корабль вздрогнул, как испуганный зверь, и тут же я с ужасом увидел, что вершина вулкана треснула гигантским огненным швом, а затем северный склон горы рухнул вниз, на поселок. Следом за чудовищным оползнем хлынул поток жидкого пламени, и тот мир, в котором я прожил всю свою жизнь, начал рушиться, размазываться и стираться, как изображение на неисправном голографическом мониторе. Новая ударная волна туго ударила в стекла, корабль снова шатнуло, на этот раз гораздо сильнее. Вода вокруг вздыбилась высокими стоячими волнами, словно неведомый исполин пнул в дно огромного тазика, а мы качались в этом тазике, как позабытые кем-то игрушки.