Убийство Царской семьи. Избранные главы с приложением

Мотивы ареста Государя и Государыни

Постановление Временного Правительства о лишении свободы Государя и Государыни состоялось 20 марта. В нем не указано мотивов принятия такой меры.

Я пытался вскрыть их допросами трех лиц: главы Временного Правительства, председателя Совета Министров князя Львова, министра юстиции в его составе Керенского и министра иностранных дел Милюкова[11].

Князь Львов показал: «Временное Правительство не могло, конечно, не принять некоторых мер в отношении главы государства, только что потерявшего власть. Эта мера, принятая в отношении Императора и его супруги по постановлению Временного Правительства, состояла в лишении их свободы. Я бы сказал, что принятие ее в тот момент было психологически неизбежным, вызываясь всем ходом событий. Нужно было оградить бывшего носителя верховной власти от возможных эксцессов первого революционного потока».

Кроме этой причины лишения свободы Их Величеств князь Львов указал еще и другую: «Временное Правительство было обязано, ввиду определенного общественного мнения, тщательно и беспристрастно обследовать поступки бывшего Царя и Царицы, в которых общественное мнение видело вред национальным интересам страны, как с точки зрения интересов внутренних, так и внешних, ввиду войны с Германией».

Керенский показал: «Николай II и Александра Федоровна были лишены свободы по постановлению Временного Правительства, состоявшемуся 20 марта. Было две категории причин, которые действовали в этом направлении. Крайне возбужденное настроение солдатских тыловых масс и рабочих петроградского и московского районов было крайне враждебно Николаю. Вспомните мое выступление 20 марта в пленуме московского совета.

Там раздались требования казни его, прямо ко мне обращенные. Протестуя от имени Правительства против таких требований, я сказал лично про себя, что я никогда не приму на себя роли Марата. Я говорил, что вину Николая перед Россией рассмотрит беспристрастный суд. Самая сила злобы рабочих масс лежала глубоко в их настроениях. Я понимал, что дело здесь гораздо больше не в самой личности Николая II, а в идее „царизма“, пробуждавшей злобу и чувство мести… Вот первая причина, побудившая Временное Правительство лишить свободы Царя и Александру Федоровну. Правительство, лишая их свободы, создавало этим охрану их личности. Вторая группа причин лежала в настроениях иных общественных масс. Если рабоче-крестьянские массы были равнодушны к направлению внешней политики Царя и его правительства, то интеллигентско-буржуазные массы и, в частности, высшее офицерство определенно усматривали во всей внутренней и внешней политике Царя и в особенности в действиях Александры Федоровны и ее кружка ярко выраженную тенденцию развала страны, имевшего в конце концов целью сепаратный мир и содружество с Германией. Временное Правительство было обязано обследовать действия Царя, Александры Федоровны и ее кружка в этом направлении.

Постановлением Временного Правительства от 17 марта 1917 года была учреждена Верховная Чрезвычайная Следственная Комиссия, которая должна была обследовать деятельность носителей высшей власти старого строя и всех вообще лиц, приковывавших к себе внимание общества своими действиями во вред интересам страны.

Эта Комиссия и должна была обследовать также роль Николая, Александры Федоровны и ее кружка.

Необходимость такого обследования указывалась в самых мотивах постановления Временного Правительства об учреждении Комиссии. Для того чтобы эта Комиссия могла выполнить ее обязанности, необходимо было принять известные меры пресечения в отношении Николая и Александры Федоровны. Эта необходимость и была второй причиной лишения их свободы».

Милюков показал: «Мне абсолютно не сохранила память ничего о том, как, когда состоялось решение вопроса об аресте Царя и Царицы. Я совершенно ничего не помню по этому вопросу. Представляя себе вообще характер событий того времени, мне кажется, что Временное Правительство, по всей вероятности, санкционировало известную меру, предложенную ему Керенским. В то время некоторые заседания Правительства происходили секретно, и журналы таких заседаний не велись. Вероятно, в такой же форме состоялось и решение самого вопроса».

Инструкция Керенского для Царской семьи. Режим

Лишение свободы Их Величеств создало для них особый уклад жизни.

Кто установил его?

Керенский показал на следствии: «Установление известного режима в отношении Николая II, его жены и всех вообще лиц, которые пожелали остаться с ними, было возложено Временным Правительством на меня. Мне же принадлежало и наблюдение за выполнением режима… Согласно воле Временного Правительства я выработал инструкцию, которая устанавливала самый режим в Царском, и передал ее для руководства Коровиченко» (коменданту дворца).

Инструкция вводила следующие ограничения:

а) Царская семья и все, кто остался с ней, были изолированы от внешнего мира.

б) Заключенные пользовались правом передвижения только в пределах дворца.

в) Для прогулок были отведены особые места в парке, специально для этого огороженные. Во время прогулок узники окружались караулом.

г) Богослужения совершались в дворцовой церкви.

д) Всякие свидания с заключенными были абсолютно запрещены и могли быть допущены только с согласия Керенского.

е) Вся переписка подвергалась цензуре коменданта дворца.

ж) Дворец и парк были оцеплены караулами солдат.

з) Существовало двойное наблюдение за жизнью заключенных: наружное, принадлежавшее начальнику караула, и внутреннее, принадлежавшее коменданту дворца.

Кроме этих общих мер были приняты еще две, направленные, главным образом, на особу Императора.

Первая состояла в отобрании у Императора его различных документов по требованию Чрезвычайной Следственной Комиссии, что имело место в мае-июне.

Вторая мера состояла в ограничении свободы Императора и внутри дворца. Он был отделен на некоторое время от Государыни и виделся с нею под наблюдением дежурного офицера, в присутствии всей семьи и приближенных только за столом. Позволялось в это время вести беседы лишь на общие темы. По этому поводу Керенский показал на следствии: «Эта мера была принята лично мною, по моей инициативе, после одного из докладов, сделанных мне по их делу Следственной Комиссией. Имелся в виду возможный допрос их Комиссией. В целях беспристрастного расследования я признал необходимым произвести это отделение. Николаю II об этом я объявил сам лично. Александре Федоровне было объявлено об этой мере Коровиченко по моему приказанию… Такой порядок был установлен мною, кажется, в первых числах июня и существовал приблизительно с месяц. Затем надобность в нем исчезла, и он был отменен».

Жизнь Царской семьи после отречения Императора – это состояние ареста. В основе его лежала, главным образом, мысль получить таким способом возможность найти «вину» Царя и Царицы перед Родиной.

Жизнь заключенной семьи в Царском. Эксцессы революционной среды

Эта идея создала основной фон жизни Царской семьи в период ее пребывания в Царском.

На этой почве вырастали многие эксцессы, порождая для семьи неведомые ей дотоле переживания.

Строгость режима, установленного Керенским, показалась некоторым из господ революционных офицеров недостаточной. Они потребовали от полковника Кобылинского, чтобы вся Царская семья ежедневно предъявлялась им. Упадок дисциплины, моральная распущенность и мещанское любопытство прикрывались здесь соображениями, что семья может бежать. Кобылинский долго боролся с такими домогательствами, но в конце концов он должен был сделать доклад генералу П. А. Половцеву, сменившему Корнилова. Требование офицеров было удовлетворено в несколько смягченной форме: ежедневно, когда Царская семья выходила к завтраку, в столовую являлись два офицера: кончавший дежурство и вступавший в него. Однажды, когда оба офицера явились к Царской семье, Государь простился с офицером, уходившим с дежурства, и, по своему обыкновению, протянул руку его заместителю. Тот отступил назад и не принял ее. Государь подошел к нему, взял его за плечи и, заметно волнуясь, сказал: «Голубчик, за что?» Офицер ответил: «Я – из народа. Когда народ протягивал Вам руку. Вы не приняли ее. Теперь я не подам Вам руки». Этот офицер гордился впоследствии своим поступком. Его фамилия Ярынич.

При полном безвластии того времени царскосельский совдеп также вмешивался в жизнь семьи и «делегировал» в помощь Кобылинскому своего человека: армянина Домодзянца в чине прапорщика. «Глупый, грубый и нахальный», по свидетельству Кобылинского, он упорно стремился проникнуть во дворец в роли начальствующего лица. Когда это не удалось, он начал подкарауливать Царскую семью в парке и, как мог, отравлял ее жизнь. О нем упоминает в своем дневнике Наследник Цесаревич и бранит его метким русским словом. Как и Ярынич, он также не принял однажды руки Государя.

Подобные случаи повторялись неоднократно и, как видно из показаний свидетелей, особенно тяжело отражались на состоянии детей, вызывая у них чувство оскорбления, душевного возмущения.

Один из офицеров, студент университета, не известный мне по фамилии, особенно старался проявить свою бдительность по охране и обыкновенно ни на шаг не отходил от семьи во время прогулок в парке. Идя однажды сзади Государя, он буквально стал наступать ему на пятки. Взмахом трости назад Государь был вынужден охладить пыл революционера-охранника.

Подобное поведение некоторых из офицеров, а иногда и прямая агитация таких, как Домодзянц, развращали солдат. Они также старались проявить собственную инициативу в деле охраны и переходили границы всякой пристойности. Во время прогулок они не отходили от семьи, подсаживались к Императрице, разваливались в непринужденных позах, курили и вели неприятные для нее речи.

Однажды они увидели в руках Наследника его маленькую винтовку. Это была модель русской винтовки, сделанная для него одним из русских оружейных заводов, ружье-игрушка, совершенно безвредная ввиду отсутствия специальных для нее патронов. Солдаты усмотрели опасность и через офицера потребовали обезоружить Наследника. Мальчик разрыдался и долго горевал, пока полковник Кобылинский тайно от солдат не передал ему ружья по частям, в разобранном виде.

Когда дети поправлялись после болезни, семья собралась как-то вся вместе и проводила вечер за чтением. В комнату вошли солдаты и заявили, что отсюда идут сношения с внешним миром путем световой сигнализации. Это одна из Княжен, занимаясь рукоделием, машинально покачивалась из стороны в сторону. Ее тень и была принята за сигнализацию.

Солдаты входили во внутренние покои дворца, где не было никаких постов, рассматривали обиход семьи, высказывая невежественные, лживые и грубые суждения.

Иногда поступки их были лишены всякого смысла, носили чисто хулиганский характер. В парке жили дикие козы. Один из солдат, стоя на часах, застрелил одну. Он подвергся репрессии. Но когда он снова стоял на том же посту, он застрелил другую.

Склонность революционных солдат к воровству была немалая. Часовые взламывали хранилища с царскими вещами, находившиеся вне комнат дворца, забирались в кладовые, похищали провизию.

Были в составе охраны и иные люди, как среди офицеров, так и среди солдат. Они совсем иначе относились к Царской семье, но делали они это тайно, боясь обнаружить свои чувства.

Царская семья и приближенные

Мученичество Царя порождала не одна только революционная среда. Я погрешил бы перед истиной, если бы умолчал о некоторых лицах, издавна окружавших Царя и пользовавшихся его милостями.

В числе других людей наиболее близкими к Царю до его отречения от Престола были: начальник походной канцелярии Нарышкин, начальник конвоя граф Граббе, флигель-адъютант Мордвинов, флигель-адъютант герцог Н. Н. Лейхтенбергскии, флигель-адъютант Н. П. Саблин, заведовавший делами Государыни граф Апраксин.

Мы видели, как уходил Нарышкин из поезда Царя, прибыв вместе с ним в Царское. Перед отъездом Царя в Тобольск ему была дана возможность взять с собой несколько человек по его личному выбору. Он выбрал Нарышкина. Когда последнему было объявлено желание Государя, он попросил 24 часа на размышление. Государь не стал ждать конца его размышлений и выбрал И. Л. Татищева.

Прибыв во дворец 22 марта, Государь ждал, что к нему не замедлят явиться Мордвинов и герцог Лейхтенбергский. Они не ехали. Он справился о них у камердинера Волкова. Тот пошел к обер-гофмаршалу графу Бенкендорфу. «Доложи, – сказал Бенкендорф, – не приехали и не приедут».

В показании Волкова значится: «Государь не подал никакого вида и только сказал: „Хорошо“. А Мордвинов был одним из самых любимых флигель-адъютантов. Таким же любимым флигель-адъютантом был Саблин. Когда в дни переворота к дворцу стали стягивать войска и пришел гвардейский экипаж, в составе которого находился Саблин, я видел почти всех офицеров экипажа. Но Саблин не явился и больше не показался Царской семье».

Граф Апраксин был во дворце, когда генерал Корнилов арестовал Государыню. Он остался в числе добровольно арестованных, но через несколько дней ушел.

Граф Граббе тайно скрылся, бежал не только от семьи, но и от своей службы.

Свидетели показали:

Кобылинский: «Самоотвержения графа Апраксина хватило всего-навсего дня на три, не больше. Он очень скоро подал заявление и просил его выпустить, так как-де все дела здесь, во дворце, он кончил».

Теглева: «Многие изменили им… Граф Апраксин ушел от них, убежал начальник конвоя граф Граббе. Забыл их близкий Государю человек, свитский генерал Нарышкин, ни разу их не навестивший в Царском».

Эрсберг: «Ни разу к ним не явился свитский генерал Нарышкин. Убежал от них начальник конвоя граф Граббе. Ушел Апраксин. Ни разу к ним не пришел и ушел от них старший офицер гвардейского экипажа флигель-адъютант Николай Павлович Саблин».

Не все оказалось благополучным и в среде дворцовой прислуги. Многие приняли на себя роль добровольных сыщиков и шпионов. Когда Императрица поняла серьезность положения, она уничтожила некоторые свои документы при помощи Вырубовой. Как только Керенский прибыл во дворец, ему было сейчас же доложено об этом прислугой. Донос встревожил Керенского. Производилось расследование: допрашивалась прислуга, осматривались печи. Вырубова была отправлена в крепость.

Старый дядька Наследника Цесаревича боцман Деревенко, тот самый, среди детей которого протекли первые годы жизни Наследника, кто носил его на руках во время болезни, в первые же дни переворота проявил злобу к нему и оказался большевиком и вором.

Всем этим людям невольно противопоставишь двух других, никогда не принадлежавших к придворной среде. Это были девушка Маргарита Хитрово и некая Ольга Колзакова. Они не боялись иметь общение с заключенной семьей и в своих письмах слали ей слова любви и глубокой преданности, не прикрывая своих имен никакими условностями.

Но я особо полагаю себя обязанным отметить высокую степень личного благородства и глубочайшую преданность Русскому Царю и его семье двух лиц: воспитателя Наследника Цесаревича швейцарца Жильяра и преподавателя английского языка детям англичанина Гиббса.

Неоднократно подвергая жизнь свою риску, Жильяр всецело жертвовал собой для семьи, хотя ему как иностранцу ничего не стоило уйти от нее в первую же минуту.

В момент ареста Государыни Гиббс не был во дворце. Потом его уже не впустили. Он настойчиво стал требовать пропуска и подал письменное заявление, чтобы ему позволили учить детей. В показании его значится: «Временное Правительство не позволило мне быть при них. Отказ, я очень хорошо это помню, имел подписи пяти министров. Я не помню теперь, каких именно, но я помню, что именно пяти министров, причем из моего ходатайства было видно, что я преподаю науки детям… Мне, англичанину, это было смешно». Пять революционных министров не сломили воли упорного англичанина. Он соединился с семьей, но уже в Сибири. В показании его значится: «Я приехал в Тобольск сам. Я хотел быть при семье, так как я им предан… Это было в час дня. Я был принят Государем в его кабинете, где были Императрица и Алексей Николаевич. Я очень рад был их видеть. Они рады были меня видеть. Императрица в это время уже понимала, что не все, которых она считала преданными им, были им преданны. Им не оказался преданным начальник конвоя граф Граббе. Граббе убежал от них на Кавказ во время революции».

Должностные лица: дворцовые коменданты Коцебу и Коровиченко, военный министр Гучков, министр юстиции Керенский

Как относились к семье те люди, которым принадлежала власть над ней в дни революционного потока?

Ближайшая власть была в руках дворцового коменданта Коцебу и начальника караула Кобылинского.

Штаб-ротмистр Коцебу, офицер Уланского Ее Величества полка, был первым революционным комендантом. Его назначил на эту должность генерал Корнилов. Все свидетели в одинаковых выражениях говорят о роли Коцебу: он служил не революции, а Царской семье. Но он не был искушен в этом трудном деле и не учел настроения дворцовой прислуги. Когда он сидел и беседовал с Вырубовой, за ним внимательно следили. Подсмотрели, что он передает Царской семье письма, не вскрывая и не читая их. В результате последовал донос, и Коцебу был уволен.

После него короткое время обязанности коменданта нес Кобылинский, а затем комендантом был назначен Коровиченко.

Павел Александрович Коровиченко – военный юрист по образованию и адвокат по профессии. Политический единомышленник Керенского, связанный с ним и общностью профессии и личными узами, он был в полном смысле слова «оком» Керенского во дворце. В показании последнего значится: «Коровиченко, как лицо, назначенное мною, который был уполномоченным Временного Правительства, являлся уполномоченным от меня. Ему там в мое отсутствие принадлежала вся полнота власти».

Своей личной персоной Коровиченко не нес зла семье. Наоборот, он старался сделать ее заключение менее стеснительным. Но, не принадлежа к той среде, в которую он попал, он не умел держать себя и казался семье грубым, бестактным, плохо воспитанным. Передавая Княжнам письма или беседуя с ними, он «в шутку» говорил с ними словами этих писем, не замечая, что такие «шутки» коробят их. Семья не любила его. Он оставил свой пост добровольно, будучи назначен командующим войсками сначала казанского, а затем ташкентского военного округа, где и был убит большевиками.

После Коровиченко обязанности коменданта снова перешли к Кобылинскому, который сохранил их до самого конца. Поэтому о роли Кобылинского я скажу впоследствии.

Из лиц, имевших высшую власть, в Царском бывали: генерал Корнилов, военный министр Гучков и министр юстиции Керенский.

Несмотря на неблагодарную роль, которую принял на себя Корнилов, на некоторую сухость к нему Императрицы, он все же, видимо, ни у кого не оставил во дворце чувства недоброжелательства к себе.

В показании камердинера Волкова значится: «Арестовывать Государыню приезжал генерал Корнилов. Я его сам тогда видел – Держал себя Корнилов наружно с достоинством, как держали себя все приезжавшие в старое время во дворец. Государыня нисколько не была огорчена после отъезда Корнилова и была так же спокойна, как и раньше, до его приезда. Я уверен, что Корнилов лично не сделал Ее Величеству ничего худого и не причинил ей никакой обиды».

В таких же выражениях говорят об этом и все другие свидетели.

Когда позднее Керенский объявил Корнилова изменником России и Государь узнал об этом, он выражал свое глубокое возмущение и негодовал за Корнилова.

Гучков был в Царском, видимо, один раз, и до приезда Государя.

Свидетели показали:

Князь Львов: «Он (Гучков) ездил туда как военный министр. Делал ли он тогда доклад по поводу своей поездки, я не помню; с кем он там имел общение, я не знаю».

Камер-юнгфер Занотти: «После, должно быть, приезда Корнилова приезжали к нам во дворец еще какие-то люди. Насколько я могу помнить, среди них был тогда Гучков. Я хорошо помню, что Государыня тогда очень волновалась по поводу их приезда и выражала свое негодование по этому поводу: ей было неприятно их видеть. Но она видела тогда Гучкова (я теперь хорошо помню: да, это был Гучков). Она после говорила, что приезд его был бесцелен, что ему не для чего было приезжать».

Камердинер Волков: «Зачем он (Гучков) тогда приезжал к Императрице, я не знаю. Его никто не звал. Приезжал он тогда сам и без предупреждения. Когда он шел назад, один из офицеров, приезжавших с ним, как заметно было, основательно пьяный, обратился ко мне, гардеробщику Ивану Мартышкину и лакеям Труппу и Предовскому (мы все стояли вместе) и злобно крикнул нам: „Вы – наши враги. Мы – ваши враги. Вы здесь все продажные“. Он это кричал громко, с неприличными жестами, как пьяный. Я сказал ему: „Вы, милостивый государь, в нашем благородстве ошибаетесь“. Больше я ничего не стал ему говорить. Гучков шел впереди в расстоянии всего нескольких шагов от этого пьяного офицера и даже головы не повернул на эти слова. Он не мог не слышать этих слов».

Относились ли эти слова к хозяевам дворца?

Хотя я допрашивал Гучкова[13] как свидетеля, но по узкоспециальному вопросу. Я надеялся, что он даст впоследствии более пространное, исчерпывающее показание. Но его дальнейшее отношение к делу дало мне основание думать, что он не желает более свидетельствовать. Поэтому, освещая его посещение Царского данными следствия, я, как судья, отнюдь не настаиваю, что они вполне соответствуют истине.

Первое свидание Керенского с Царской семьей произошло 3 апреля 1917 года. Он был принят Их Величествами в присутствии Наследника Цесаревича и Великих Княжен Ольги Николаевны и Татьяны Николаевны. Никто из посторонних при этом не присутствовал и очевидцем происходившего не был. Правда, няня детей Теплева находилась в соседней комнате, но она слышала только первые слова Керенского и ничего существенного в дело не внесла.

Сам Керенский показал: «Я видел тогда Царя, Александру Федоровну и детей, познакомился с ними. Я был принят в одной из комнат детской половины. Свидание в этот раз было коротким. После обычных слов знакомства я спросил их, не имеют ли они сделать мне как представителю власти каких-либо заявлений, передал им приветствие от английской королевской семьи и сказал несколько общих фраз успокоительного характера. В это же свидание я осмотрел помещение дворца, проверил караулы, дал некоторые указания руководящего характера».

Жильяр рассказывает в своей книге [14] со слов Наследника Цесаревича, что Керенский во время этого первого свидания, уединившись с Государем, сказал ему: «Вы знаете, что я добился отмены смертной казни как наказания… Я это сделал, хотя множество моих товарищей пало жертвой своих убеждений».

Я не имел в виду при допросе Керенского этого рассказа, и поэтому его слова про «общие фразы успокоительного характера» могу лишь оставить на его совести.