Охота за невидимками

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Ежегодное собрание акционерного Общества мясников и торговцев мясными изделиями, как всегда, проходило чинно, гладко. По заведенному издавна обычаю перед началом собрания акционеры осмотрели в фойе огромного клуба «Породистый бык» выставку изделий из мяса. В буфете каждый мог взять для себя и своей супруги или спутницы (правление не вникало в подробности интимной жизни акционеров) две порции любого мясного изделия и к ним два бокала пива. Можно было попросить и нечто покрепче, и буфетчицы безотказно отпускали бокальчик-два джина или чистого спирта с содовой водой.

– Мы заинтересованы в том, чтобы акционеры трезво разбирались в делах Общества, – говорил обычно председатель правления господин Хамертон.

Но бывалые участники ежегодных собраний знали: никто их не осудит за то, что они пропустят кроме пива что-нибудь покрепче. Благо, что за все съеденное и выпитое платил не держатель акций и не акционерное общество, а члены правления из своего собственного кармана. Почему же не выпить и не закусить за чужой счет?

Новичков на первых порах смущало это обстоятельство. За какие такие грехи члены правления, и без того отдающие столько сил хлопотливым общественным делам, должны еще оплачивать угощение акционеров в день ежегодного собрания?

– Ничего им не станется, – отвечал на это Харви Кювэтт, мясник с сорок второй улицы. – Слава богу, мы в правление избираем не голоштанников и безработных. Люди все при деньгах.

Председатель правления господин Хамертон, считавший своим долгом в день собрания обойти все столики и лично поздороваться с каждым акционером, слушая эти разговоры, замечал:

– Правильно говоришь, Харви, Кому почет, с того и деньги. В этом мире ничего не дается бесплатно. Даже за гроб и за место на кладбище приходится платить. Так уж лучше платить за почет. Ну, выпьем… только я чуть-чуть. Врачи не позволяют… А как я бывало пил!

Он охотно рассказывал о своей молодости, о том, как работал мастером на бойне и как, благодаря усердию и терпению, стал крупнейшим мясоторговцем Бизнесонии.

Его любили слушать: кому не хочется узнать секрет достижения богатства? А у господина Хамертона так просто все получается: трудиться, не быть расточительным и соблюдать интересы хозяина. А от хозяйского глаза никогда не укроется расторопность, услужливость и преданность хорошего работника.

Да, господина Хамертона стоило послушать. Человек пожил немало и повидал много. Что касается супруги председателя правления госпожи Падди Хамертон, то она не меньше мужа знала, чем расположить к себе людей. Ценителей женской красоты она вряд ли могла заинтересовать. Супруга господина Хамертона соответствовала ему и фигурой, и весом, значительно превосходившим обычный даже в среде мясников, не отличающихся, как известно, изящест­вом. Но вот Падди вместе со своим супругом подходит к столику и знакомится с подругой акционера. Она подробно вникает во все семейные дела, делится секретами поддержания молодости и красоты, которые ей удалось узнать у лучших косметиков бизнесонской столицы. Каким-то особым чутьем она угадывает, какой комплимент больше всего придется по душе собеседникам. После всего этого не только представители слабого пола, но и те, кого мы привыкли причислять к сильным, забывали, что перед ними женщина, вряд ли способная увлечь своей красотой, и проникались к ней симпатией.

Одним словом, когда началось собрание, в зале царила, как пишут в газетах, атмосфера непринужденности, взаимопонимания и тот особый дух удовлетворенности, который испытывают люди, хорошо знающие друг друга, доверяющие друг другу, далекие от мысли, что в их среде могут существовать обман, зависть, борьба.

Можно себе представить, как прозвучали в этой обстановке реплики какого-то сумасброда с галерки. А ведь если вдуматься, то легко прийти к выводу, что именно эти реплики были началом цепи событий, едва не ставших поворотным пунктом в истории человечества и грозивших ему страшными последствиями.

Но не будем забегать вперед. Пока все идет чинно, благообразно, по заведенному порядку.

Господин Хамертон поздравил присутствующих с новым годом. Оговорившись, что в силу не зависящих от него причин делает это с опозданием на девять дней, он привел в оправдание то обстоятельство, что сырокопченые колбасы, выдерживаемые в печах еще более долгий срок, а именно сорок пять дней, отнюдь не хуже вареных сосисок. Эта острота, которая возможно не пришлась бы по вкусу ценителям тонкого юмора, была, однако, одобрительно встречена залом. Ибо сидели здесь люди, знающие разницу между быстро портящимися сосисками и выдержанной, сырокопченой колбасой, выпускаемой на фабриках господина Хамертона.

После председателя правления слово было предоставлено казначею Общества господину Пфайфферу, в добропорядочности которого могли усомниться только люди, совершенно незнакомые с этим добродетельным и педантично-честным человеком. Именно эти качества возвели его в эталон, образец, ибо все помнили историю с одним бульгеном, ради которого господин Пфайффер пожертвовал почти годом своей жизни. Господин Пфайффер забросил все дела и приказал произвести проверку всех книг, всех записей за все годы существования акционерного Общества, так как баланс не сходился как раз на эту сумму, казалось бы, ничтожную, учитывая миллионные обороты, но весьма значительную с точки зрения честности и точности ведения акционерных дел.

– Я не пожалею всего своего богатства ради того, чтобы докопаться до истины, – говорил господин Пфайффер. – Мы обязаны гарантировать нашим акционерам здоровый, крепкий сон, не нарушаемый тревогами за свои капиталы.

И действительно, он нашел пропавший бульген! Разве это не основание для того, чтобы присвоить господину Пфайфферу звание почетного акционера и сохранить за ним должность казначея, которая требует от занимающего ее безукоризненной честности?

Кое-кто в кулуарах, правда, выражал удивление по поводу того, что казначей во время поисков пропавшего бульгена изъял из бухгалтерии некоторые документы, якобы для тщательного изучения, и позабыл их возвратить. Поговаривали также, что по странному стечению обстоятельств, окончание проверки совпало с приобретением господином Пфайффером роскошной виллы на курорте в Брамсберге. Но члены правления твердо заявили, что эти разговоры – плод зависти неудачников, и господина Пфайффера следует по-прежнему считать эталоном добропорядочности и честности.

Таким образом, когда казначей на описываемом собрании взошел на трибуну, он был встречен громким свистом, считающимся в Бизнесонии, как известно, выражением добрых чувств аудитории.

Присутствующие знали, что господин Пфайффер не отличается красноречием, и терпимо отнеслись к тому, что он читал отчет о финансовой деятельности правления монотонным голосом. В конце концов казначей – не сенатор и ему вовсе не обязательно быть хорошим оратором.

В зале стояла тишина. Акционеры подремывали, будучи спокойными за свои капиталы, охраняемые честнейшим казначеем, а отчасти еще потому, что покорились зову желудков, переваривавших колбасы и прочие мясные изделия, которыми правление нашло возможным угостить их по случаю торжественного, дня.

Тишина и мерный ход собрания были нарушены в самый неожиданный момент. Господин Пфайффер скороговоркой доложил, что правление сочло своим долгом оказывать помощь особо нуждающимся акционерам, израсходовав на это в общей сложности около девяти процентов средств.

– При нашем бюджете – это мелочи. Как вы думаете?

На подобные вопросы подремывавшая аудитория обычно не отвечала, и господин Пфайффер собирался продолжить речь, как вдруг с галерки раздался голос:

– А вы как думаете?

Господин Пфайффер удивленно взглянул на галерку и в свою очередь спросил:

– Что вы имеете в виду?

– Вас. Именно вас, – ответил голос с галерки. – Что вы думаете об этих девяти процентах?

На лице казначея ничего, кроме удивления, прочесть нельзя было. Это видели все в зале, от первых: рядов до последнего, ибо на сцену были направлены лучи юпитеров, щедро освещавшие докладчика.

– Отвечайте, о чем вы думаете сейчас, когда говорите о средствах, израсходованных на вспомоществование особо нуждающимся?

И тут юпитеры сыграли подлую роль: стало видно, что лицо казначея заливается краской.

– Вы молчите? – продолжал между тем голос с галерки. – Отвечайте!.. Не хотите? Тогда я скажу собранию, о чем вы думаете. Я читаю ваши мысли: «Кто это?.. Откуда он взялся?.. Что он узнал?.. Это мелькает у вас в голове. Берегитесь! Не думайте! Я читаю все, как по писанному. Ага! Вот вы подумали: «Неужели он знает, что деньги пошли мне?.. Хамертону… Ерунда, откуда он может узнать? Документы изъяты… Не думать… Не думать… Думать о дру­гом…» Это вы приказываете себе. Но заставить себя не думать не так легко. Вот опять поймал вас: «Кто мог выдать? Господин Истлел? Но он ведь тоже получил свою долю…»

Можно было подумать, что все это – какая-то грубая мистификация, схожая с театральным представ­лением. Но господин Пфайффер вдруг схватился за голову и, словно спасаясь от одолевающих его мыслей, заметался по сцене.

И тут раздался в зале зычный голос:

– Не верьте этому галерочному крикуну. Он голодранец!

Все узнали голос Харви Кювэтта, мясника с 42-й улицы, бас которого выдвинул его в число лучших певчих столичного костела «Манна с неба».

Поднялся шум. На галерке началась драка. Подоспевшая полиция увела нарушителя порядка.

Допрошенный старшим лейтенантом Бимбой, он назвался ассистентом кафедры нормальной физиологии Блекпульского университета Терри Бруссом.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Прежде чем объяснить, почему Харви Кювэтт, мясник с 42-й улицы, взял под защиту казначея акционерного Общества мясников и торговцев мясными изделиями, расскажем, каким образом ассистент кафедры нормальной физиологии Блекпульского университета Терри Брусс попал на ежегодное собрание акционеров. Но до этого стоит, пожалуй, сообщить кое-что о дочери мясника.

Ее звали Юнита. Имя широко распространенное в Бизнесонии, но девушка, окрещенная этим именем, была далеко не заурядной.

У каждого, говорят, свой вкус, и поэтому не стоит удивляться тому, что красивый, представительный мужчина выбирает себе спутницей в жизни женщину, ничем особым не отличающуюся, а иногда даже обладающую такими чертами, какие в обществе считаются отклонением от нормы. Никто, например, не осуждает писателя Крона Штейна за то, что он выбрал супругой горбатую Иссу Кубаст. Их обоих охотно принимают в избранном обществе Бизнесонии. Злые языки утверждают, правда, что решающую роль в этом браке сыграли миллионы, оставленные Иссе Кубаст ее отцом. Но к подобным разговорам всегда нужно относиться с большой осторожностью: ведь завистники живут и умирают, а зависть, как известно, вечна.

Но не об этом, собственно, речь. Юнита была как раз из тех девушек, при виде которых люди разных вкусов и подчас противоположных взглядов на женскую красоту, говорят: «Да, она прекрасна!»

Можно было бы придраться к тому, что у Юниты был чересчур короткий носик и несоответственно ему чрезмерно полные губы. Но это не замечалось, как неприметны иногда детали в общем ансамбле. Возьмем хотя бы оркестр. Каждый инструмент в отдельности, как бы ни усердствовал играющий на нем, не доставит вам такого удовольствия, какое приносит оркестр в целом. В оркестре есть, например, барабанщики, и занимают они обычно подобающее им место. Да не обидятся они на нас. Тем более, что некоторые ценители музыки в Бизнесонии предпочитают оркестры, где главенствующую роль играют именно барабаны. Но речь идет не о такой музыке и не о таких оркестрах, которые рассчитывают главным образом на успех барабана.

Одним словом, Юнита была красива и не могла пожаловаться на отсутствие внимания к себе со стороны молодых, да и старых холостяков 42-й и не только этой улицы. Сам Хамертон сказал однажды, что готов отправить на бойню быстро стареющую Падди и бросить все свое богатство к ногам Юниты. Это было принято за шутку. Но шутка еще больше утвердила Харви Кювэтта в мысли, что надо действовать именно так, как он наметил: выдать свою дочь за сына достопочтенного господина Пфайффера. У Пфайффера завидное положение в обществе. Еще год–другой и он станет, как поговаривают, единственным и полноправным владельцем Хиксонских боен. К тому же он уже совсем немолод и вдовец, а это тоже кое-что значит. Короче говоря, надо быть ребенком или сумасшедшим, чтобы не понимать всей этой ситуации.

Харви ухлопал всю свою жизнь на поиски призрачного счастья. Долгие годы он трудился на бойне простым рабочим. Он убил за свою жизнь тысячи и тысячи коров, свиней, овец, не имея никакого желания лишать их жизни, и делал это только для того, чтобы самому не умереть с голоду. Он каждую получку угощал мастера и постоянно угодничал перед ин­женером. А однажды даже согласился произнести на банкете по случаю механизации предприятия тост за здоровье хозяина бойни господина Пфайффера, хотя стачечный комитет не рекомендовал рабочим участвовать в этом торжестве. Их, видите ли, возмущало, что с введением машин уволят 76 рабочих. А что же делать? Не механизировать производство? Но теперь двадцатый век и нельзя работать так, как работали два века назад. Если верить этим забастовщикам, следовало запретить выпуск автомобилей, чтобы не лишать заработка извозчиков. Так говорил хозяин. И Харви считал, что это правильно. А безработные?… Ну что же, кому что на роду написано, тому и быть. Это и пастор Купманн говорит. Вот к примеру он, Харви Кювэтт, никогда безработным не был. А почему? Потому, что выше всего считал обязанность трудиться. Даже те, кто устраивает забастовки, твердят, что труд – основа жизни.

Речь на банкете ему, правда, не хотелось произносить, но господин Пфайффер лично попросил его об этом. И он произнес ее. И ему аплодировали все, кто был на банкете. И господин Пфайффер посадил его рядом с собой за столом.

Правду сказать, Харви не любил вспоминать об этом тосте. Но факт остается фактом, именно тогда по рекомендации господина Пфайффера он получил место мясника в крупнейшей мясной лавке на 42-й улице.

И вот представьте себе чувства Харви Кювэтта, когда на прошлогоднем собрании акционеров он перехватил о многом говоривший взгляд, устремленный сыном господина Пфайффера на его дочь. А спустя три месяца сам казначей дал недвусмысленно понять Харви, что разница в общественном и имущественном положении не служила бы помехой, если бы его отпрыск и красавица Юнита пожелали соединить свои судьбы. Казалось, сам бог пришел, наконец, на помощь Харви, всю свою жизнь гнавшегося за призрачным счастьем.

Можно было, однако, подумать, что этот самый католический бог одной рукой протягивал Харви счастье, а другой отнимал его. Похоже было, что он, бог, сам задумавший всю эту историю (ведь на земле, как говорит пастор Купманн, все творится по воле божьей!), сам же и мешал осуществлению задуманного. Юнита, во всем послушная отцу, на этот раз взбунтовалась. Она наотрез отказалась выйти замуж за Бобби Пфайффера.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Хотя, казалось бы, по ходу повествования в этом месте не было надобности делать перерыв, автор вынужден все же начать дальнейшее изложение событий с новой главы, чтобы дать возможность читателю оценить поступок Юниты.

Подумать только, дочь мясника, еще недавно работавшего на бойне и вынужденного лебезить перед каждым встречным и поперечным, не желает породниться с сыном достопочтенного, уважаемого гражданина Бизнесонии, с которым он, простой мясник, мог бы после этого на правах родственника сидеть за одним столом! Но не это главное, не для себя же он старается! Что требуется в конце концов шестидесятилетнему человеку, потерявшему жену, которую он любил беззаветно на протяжении почти тридцати лет совместной жизни, и не знавшему ни одной женщины, кроме нее, хотя, как известно, либеральные законы и нравы Бизнесонии позволяют желающим вкушать сладости любви не только на супружеском ложе?

– Твое счастье, вот о чем я пекусь, – говорил Харви дочери. И мы без всякой иронии скажем, что это было действительно так. Чувства отцов и матерей следует уважать ради их искренности, даже если они расходятся с общепринятыми понятиями.

– Уходя из этого мира, – говорил Харви дочери, – я не оставлю тебя без средств. У меня есть сорок четыре акции нашего общества. А это тебе не акции военных компаний: пахнет войной – они поднимаются в цене, заговорили о мире – летят вверх тормашками. Люди всегда хотят есть, и мясо им всегда требуется. Место мясника в лучшей мясной лавке на 42-й улице тоже что-то значит. Если я почувствую себя готовым отправиться в лучший мир, можно заранее перепродать это место: желающих много. Но все, что я имею, нетрудно растранжирить. А если ты станешь женой Бобби… О! Тебя тогда ждет настоящая жизнь!

– Я не люблю его., – робко возразила Юнита.

– Любовью не бывают сыты даже влюбленные молодые люди, – так говорит наш пастор Купманн, а я привык ему верить. Влюбленные теряют аппетит ненадолго. Тем более, что любовь не вечна и когда она проходит, хочется кушать еще больше. Деньги! Деньги! И еще раз деньги! За бульгены приходится жертвовать не только любовью. Люди иногда жизни не щадят ради того, чтобы больше заработать, пускаются на всякие авантюры, которые неизвестно, чем кончатся… Ты уже не маленькая, сама понимаешь… Даже богу, и тому, оказывается, нужны бульгены, иначе не стал бы наш пастор проводить сборы в костеле. Понимаешь?

– Понимаю, – со вздохом вымолвила Юнита.

– Вот и хорошо. Значит, договорились…

– Нет, папа…

– Я не тороплю тебя, Бобби может подождать еще. Но особенно затягивать не стоит, такие женихи, как Бобби, на улице не валяются… Можно пока объявить помолвку, а там… походите немного, присмотритесь, привыкнете, можно и свадьбу.

– Нет, папа, – уже тверже возразила Юнита.

– Не дури, Юнита. Такое счастье выпадает раз в жизни. Я тоже не всегда считался с тем, что мне нравится, когда шел разговор о деле, о бизнесе…

– Брак – не бизнес.

– Все бизнес! Недаром страна наша называется Бизнесонией. Богачу прощается все: и незавидное прошлое, и преступления, и бесчестие.

– Товарищи тебе не простили.

Харви закашлялся.

– Не будем вспоминать об этом, – промолвил он.

Харви не случайно избегал разговора о злополучном тосте на банкете, ибо хорошо знал, что, хотя Юнита никакого отношения к стачечному комитету не имела, но не менее отрицательно относилась к его поступку.

Выросши в окружении, где о бесчестии говорили как о вынужденной уступке ради права на существование, Юнита, однако, сохранила добрые чувства, унаследованные от матери. А супруга Харви, прожив с мужем почти тридцать лет, сумела, как это ни удивительно, остаться при тех убеждениях, которые посеял в восприимчивом ребенке отец-пастух. Она никогда не устраивала сцен мужу, если он поступал не так, как ей бы этого хотелось, и даже не корила его в таких случаях. Но уже по взгляду жены, по тому, как она замыкалась, подобно улитке, при виде опасности прячущейся в свою раковину, Харви легко догадывался, что супруга не одобряет его действий. Единственная ссора, которая произошла в семье за тридцать лет, носила очень бурный характер и случилась она как раз в связи со злополучным тостом на банкете. Очевидно, и на этот раз все могло сойти мирно, без шума и ограничилось бы неодобрительными взглядами жены, если бы Харви проявил немного больше выдержки. Но как было сдержаться, если она в самой категорической форме отказалась пойти на банкет и Харви вынужден был объяснять всем, в том числе и господину Пфайфферу, отсутствие жены внезапной болезнью, хотя утром того же дня и на следующее утро все видели ее.

Самое обидное в том, что эта единственная ссора в семье произошла в присутствии Юниты. Она и без того находилась под влиянием матери, а с тех пор стала еще настороженнее относиться к действиям отца. Харви был уверен, что и отказ выйти замуж за Бобби Пфайффера, сына казначея, является следствием дурного воспитания.

– Это у тебя от матери, – говорил он.

Но оказалось, что дело не только в этом.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Странные вещи случаются в мире. Красавица Юнита, к ногам которой готов был бросить все свои богатства сам господин Хамертон (ведь известно, что в каждой шутке есть доля правды), которую соглашался осчастливить, взяв себе в жены, такой блестящий молодой человек, как Бобби Пфайффер, – эта самая Юнита влюбилась в Терри Брусса, ассистента кафедры нормальной физиологии Блекпульского университета.

Долгое время Харви Кювэтт ничего об этом не знал, но рано или поздно все тайны в нашем мире раскрываются. В конце концов стала известной и тайна сердца очаровательной Юниты. И тогда Харви Кювэтт рассвирепел.

– Так вот в чем дело! – не владея собой, вскричал он. – Значит, ты любишь этого голодранца с прыщавым лицом? Этого урода?

Без сомнения Харви несколько преувеличивал – Терри Брусса нельзя было назвать уродом. Но красотой он тоже не отличался. Не без основания упомянув о прыщах на лице молодого человека, Харви в запальчивости упустил еще ряд далеко не привлекательных черт его: длинноватый нос, болтавшиеся вдоль худого туловища руки. Как же могла полюбить его красавица Юнита и действительно ли она его любит или это только сдается ей, как нередко кажется неискушенным девушкам, принимающим по неопытности увлечение за любовь? Будущее раскроет истину, но пока надо думать, что Юнита вполне искренна в своем чувстве.

Не столь важно, может быть, описывать, как встретились молодые люди. Скажем только, что произошло это случайно, как многое в нашей жизни. Но, познакомившись близко с Терри Бруссом, Юнита поняла, что нашла честного, трудолюбивого, умного человека, возвышающегося этими качествами над толпой бесцветных, невежественных сынков мелких лавочников и бездумных барчуков, добивавшихся ее руки.

Но именно эти качества молодого человека не приводили, мягко выражаясь, в восторг Харви Кювэтта, мечтавшего о более подходящей партии для своей дочери. Он не замедлил сказать об этом Юните, а когда она однажды явилась домой вместе с Терри, сказал об этом и ему, не постеснявшись назвать Бобби в качестве желанного зятя. Разговор оказался неприятным для всех троих, и Терри предпочел больше не встречаться с отцом своей возлюбленной.

Особенно обидно стало Юните, когда, распалившись, Харви позволил себе грубый намек на возможные плачевные последствия встреч его дочери с человеком, от которого можно всего ожидать. Это было тем более обидно, что Терри не позволял себе в отношении возлюбленной даже того, что принято между молодыми людьми, встречающимися не один месяц. Целомудренность отношений еще более привлекала Юниту к молодому человеку, но иногда и огорчала ее.

Наступил такой момент, когда Юнита стала внутренне негодовать на робость и нерешительность своего возлюбленного. Неудобно же было подсказывать ему, что, прощаясь, он мог бы поцеловать ее. Но как непостоянны и непонятны порой женщины! Когда случилось то, чего хотела Юнита, они чуть не поссорились.

Вначале все шло как обычно. Они съели по порции мороженого в недорогом кафе, потом отправились в укромный уголок парка и уселись на скамейке, на берегу озера.

В парке было безлюдно, в озере умывалась смешливая луна, листики деревьев таинственно перешептывались под дуновением легкого ветерка.

Юнита снова подумала о том, что Терри следовало бы быть менее робким и обнять ее.

И, чего никогда до сих пор не было, Терри действительно обнял Юниту. Она вздрогнула и слегка отодвинулась, но при этом подумала: «Не бойся, это так полагается. Мне приятно».

И Терри не снял руку с ее плеча.

«Не будь он таким робким, он бы поцеловал меня, – подумала Юнита. – Ах, как мне хочется этого!»

Мысль еще не успела исчезнуть, как она почувствовала на своих губах жаркие губы Терри. Она ответила поцелуем на поцелуй, но тут же, придя в себя, закатила Терри пощечину.

– Как вы смеете?.. Кто разрешил вам? – воскликнула она с негодованием.

– Разве не вы разрешили мне? – возразил Терри.

– Вы – нахал! Я не давала вам повода так плохо думать обо мне, – еще более обиделась Юнита.

– Я сделал только то, о чем вы подумали, – сказал Терри.

– Откуда вы знаете, о чем я думаю? – несколько растерявшись, спросила Юнита.

– А вот смотрите, – Терри вынул из кармана какую-то коробочку. – Эта коробочка поможет мне доказать вашему отцу, что человек, с которым он мечтает породниться, жулик и прохвост…

Но Юнита не пожелала слушать Терри и, не попрощавшись, побежала к выходу из парка.