С утра до вечера

1. Рассвет

Среди многочисленных своих сверстников детства я лучше всего помню одного – Вячку Койранского.

Это был маленький и постоянно вертящийся мальчуган, то хохотавший над чем-то до слез и заражавший смехом других, то не в меру серъезный, задумчивый и временами даже грустный.

Я познакомился с Вячкой в первом классе гимназии, куда мы поступили одновременно.

Я узнал о нем, что он лучше всех выдержал вступительный экзамен, и первым стоял в списке принятых.

Я также узнал из слов классного наставника Ящинского, что Койранский – сирота, что отец его умер зимой в год поступления его в гимназию, а больную мать увезли куда-то далеко и он живет у брата, офицера крепости.

«Он хороший, честный мальчик», говорил наш руководитель,» он нашел в городском саду золотые часы и не присвоил, а отдал мне». Все посмотрели на этого честного мальчика, решив, вероятно, что непроходимо глуп, а сам Вячка сидел красный, как рак, вынутый из крутого кипятка.

Вячка всегда опаздывал на первый урок, так как он ходил пешком из крепости, отстоявшей от города в трех верстах, поэтому ему прощали опоздания. Но однажды один из педелей (помощников классных наставников), Яков Яковлевич Клячко, или попросту «Кляча», сделал Вячке замечание, приведя его, опоздавшего, в класс, где уже восседал на кафедре учитель арифметики Федор Федорович Галун.

«Вы, Койранский, каждый день опаздываете. Так нельзя. Надо ранбше выходить из дому».

Вячка вспыхнул, мгновенно показал «Кляче» язык и, сев на свою парту, зарыдал громко и неутешно.

Клячко и Галун растерялись, смотрели молча то друг на друга, то на Вячку. А в классе стало тихо-тихо.

Потом Клячко ушел, а Галун, что-то объясняя, начал писать на доске и Вячка как-то сразу успокоился.

Свое ученье в гимназии Вячка начал с двоек, которые сыпались на него как из рога изобилия, даже по закону божию.

И хорошим поведением он также не отлтчался: то побъет товарища, то намажет чернилами учительский стол, то заведет на уроке музыку на пере, воткнутом между партой и ее крышкой.

Учителя терпели Вячкины проделки и редко наказывали, а инспектор гимназии Шантырь даже благоволил к нему, приглашал к себе в гости, часто на переменах ласкал, гладя его черную голову.

Как и следовало ожидать, учебный год для Вячки кончился печально, он остался на второй год в первом классе.

На каникулы Вячка уехал из города к матери и о нем все забыли. Только сын инспектора Жора Шантырь нет-нет да и вспомнит своего неспокойного соседа по парте:

«Жаль, что Вячки не будет в нашем классе: замечательный парень, очень жаль!»

В новом учебном году Вячка жил уже не в крепости, у брата, которого перевели на другое место службы, а в городе, на ученической квартире, которую содержала жена офицера стоящего в городе Эстляндского пехотного полка, Горшкова Мария Николаевна. Это была лучшая из всех ученических квартир города. В том году в ней жило 12 гимназистов разных классов, от 8-го до 1-го.

Понятно, режим там был строгий, уроки учить заставляли каждый день и проверяли. Проверка производилась старшими гимназистами. Вячка был прикреплен к гимназисту 7-го, предпоследнего, класса Силе Ляшко. Это был даровитый юноша, хорошо игравший на скрипке и певший приятным тенорком, но почему-то игравший в гимназическом духовом оркестре на малом барабане.

Сила прелестно декламировал, здорово читал стихи и Вячка подпал под его влияние. Они подружились – 11-летний с 18-летним.

В этом году Вячка очень переменился. Он стал хорошо учиться, не стало его шалостей и разных с ним приключений.

Но в классе Вячка был словно чужой: ни с кем не дружил, с одноклассниками не играл в лапту или в городки, стал читать книги, но больше всего Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Фета. Он читал на переменках и дома и почти каждое воскресенье его можно было встретить с книгой на скамейке городского сада, либо одного, либо вместе с Силой Ляшко.

Он научился вдохновенно читать в классе заданные по русскому стихи, выразительно, увлеченно читать прозу. В следующих классах учителя использовали эту его способность: он читал для класса принесенные учителями книги по истории, по географии и другим предметам; он был непременным участником школьных вечеров самодеятельности.

Помню, как в 4-ом классе Вячка инсценировал рассказ Чехова «Лекция о вреде табака». Это было замечательно! Ему долго хлопал зал, а учителя позвали его из-за кулис и по очереди пожимали ему руку.

Уже с 1-го класса авторитет Вячки стал заметен. Его все встречали с симпатией, охотно с ним беседовали. Даже старшие гимназисты зазывали его на переменах и слушали декламацию Койранского, его рассуждения о красивых и некрасивых стихах, рассуждения еще детски-наивные, но интересные.

Как я уже раньше сказал, Вячка учился хорошо, без троек, и поведенья был отличного. Но конец учебного года был отмечен неприятным для него происшествием.

Весной мальчишки, жившие у Горшковой, затеяли игру в войну. В саду дома хозяйка развесила для просушки десяток предназначенных для копченья свиных окороков. Шалуны пожелали имитировать войну с японцами, начавшуюся в январе этого года, и стали забрасывать окорока, заменившие японцев, комьями грязи. Через полчаса бомбардировки окорока превратились в сплошную грязь. Все разбежались, кроме Вячки, который не принимал участия в ребячьей потехе. Он, сидя на скамейке, читал как всегда книгу.

Квартирная хозяйка пожаловалась в гимназию. Началось расследование. Никто не признавался. Инспектор взялся за Вячку, долго его «пытал», играя на чувствительных струнах мальчишки и Вячка рассказал всю правду, назвал всез и себя в том числе, как участника.

Все были наказаны карцером на восемь часов и поведенье уменьшено до четырех балов.

Вячка стоически перенес наказание, но отношение с товарищами по общежитию были испорчены. Но так как все участники этой шалости, кроме Вячки, не были на следующий год взяты Горшковой на ученическую квартиру, этот инцендент был скоро совершенно забыт в гимназии.

В следующем учебном году, когда Вячка учился уже во втором классе, ученическая квартира была ликвидирована Горшковой. Она, принаняв два этажа в этом же доме, открыла женскую прогимназию, с 4-го по 6-й класс. А Вячке и Ляшко просто сдавала комнату на двоих с полным пансионом.

Этот год был для Вячки и печальным и знаменательным.

Печальным потому, что во время рождественских каникул умерла его мать, знаменательным – по другим очень важным причинам.

Прежде всего Вячка вступил в духовой гимназический оркестр. Ляшко, кончая в этом году гимназию, должен был найти себе заместителя на малый барабан. И он уговорил Вячку, которого обучил в течение месяца. И уже с октября Вячка стал самостоятельным оркестрантом. Капельмейстер Эрнест Иванович Крейбих, чех по национальности, старался привить оркестрантам, независимо от того, на каком инструменте играли, вкус к прекрасному, чувство красоты и гармонии.

И Вячка открыл свою детскую душу всему прекрасному, человечному и чистому.

Ему хотелось выражать эти свои высокие чувства, уже достаточно приготовленные раньше чтеньем поэзии и дружбой с поклонником красоты Силой Ляшко, но он не знал как это сделать, а барабан, которым он овладел в совершенстве, не мог стать средством выражения этих чувств.

Случай, правда печальный, помог Вячке.

В том же доме, где он жил, на четвертом этаже были квартиры учителей прогимназии Горшковой. В одной из них жили супруги Сутугины, оба учителя. У них была маленькая дочурка Лиля, 4-х лет. Сутугины, уходя, оставляли дочку одну и часто с открытым окном на улицу.

В один из теплых осенних дней Лиля взобралась на открытое окно, сидела, играя куклой, и напевала песенку. Неожиданно она повернулась и, не удержав равновесия, упала на каменный тротуар. Конечно, Лиля разбилась на смерть. Как говорили взрослые, смерть наступила от шока.

Это происшествие так подействовала на Вячку, что он две недели был скучным и задумчивым. Его обуревали чувства жалости и напрасности жертвы. Это его состояние разрешилось тем, что он написал в своей новой тетради стихотворение «Лиля», написанное смаху, без намерения сделать это и без обдумывания.

Он сам удивился, много раз перечитывал и никак не мог понять, как это произошло.

Вот это неожиданное стихотворение. Привожу его по памяти, не утверждаю, что оно таким и было, хотя прошло уже много лет.

Это наивное и простодушное выражение своих дум и чувств пытается объяснить причину паденья девочки из окна – это обвинение взрослым, хотя и завуалированное. Шоком разбилось: он еще не понимал, что такое «шок», но слышал, что смерть от шока. И дальше: плач родителей он считает неискренним, как у наемных плакальщиц, оплакивавших, как он недавно видел, еврейскую невесту по древне-еврейскому обычаю. Так впечатлительный Вячка, отразив свои впечатления, гневно прокричал свои в стихах о своей жалости и о своем негодовании.

Теперь Вячка нашел средство для выражения своих чувств и дум.

Это его и озадачило, и обрадовало. Но он не знал, хорошо ли он выразил свои чувства, сомневался, прятал стихотворение, чтобы его не увидели, и перечитывал по несколько раз в день. Наконец, не выдержал, показал стихотворение своему другу Ляшко, а тот, прочитав, неистово стал целовать его, поздравлять и торжественно объявил, что Вячка – талант.

Прошло немного времени, и как-то после уроков Ляшко и три его товарища-восьмиклассника увели Вячку на квартиру огромного двадцатилетнего Иннокентия Хало, первого силача в гимназии, замечательного гимнаста и устроителя вечеров самодеятельности. Там Вячке показали рукописный журнал «Колокольчик», который уже несколько лет издавали гимназисты старших классов. Они заявили Вячке, что им нужен свой поэт, что больше не будут писать в журнале стихи Надсона и Фофанова, что отныне Вячка будет поэтом журнала.

На извинения Вячки, что он не умеет писать стихи, Ляшко прочитать стихотворение «Лиля», а также потребовал от Вячки «честной честности». А когда друзья прочитали «Лилю», было решено, что Койранский будет скот и ретроград, если он откажется сотрудничать в журнале. Вячке пришлось согласиться, и его тут же утвердили членом редакции.

Следующий номер журнала должен был выйти через неделю. К этому номеру отпоэта требовалось стихотворение не больше 30 строк и не меньше 20, на любую тему. Представьте себе положение Вячки. С ним, двенадцатилетним мальчишкой, поступили как с опытным писателем. А он написал, и без намерения к тому же, только одно стихотворение.

О чем писать, как писать, когда нет нужных мыслей и навыков. Почти всю неделю думал Вячка и ничего не придумал. Он решил спросить Силу.

Тот посмотрел в окно, показал Вячке на снег, который впервые в этом году вздумал посыпаться на землю, и сказал:

«Вот она, тема, летит прямо к тебе в руки, – пиши, что идет снежок и все будем кататься на санях и устраивать снежные бои на реке».

И Вячка загорелся. Он сел к столу и через 15 минут было написано второе Вячкино стихотворение. Он прочитал и протянул Силе.

«Здорово!» – Это все, что сказал друг.

Стихотворение было помещено в журнале «Колокольчик». Вот оно:

Под стихотворением в журнале стояла фамилия «Койранский». Это было так необычно, так ново и удивительно, что Вячка долго не находил себе нигде места. Для него стало мученьем сидеть на уроке. Хотелось двигаться, петь, кричать…

Этот восторг долго владел Вячкой, тем более, что по мере распространения журнала (его переписывали в десяти экземпляров), глаза многих устремлялись на Койранского.

Его с уважением стали звать Вяча, Вячик, милый Вячеслав.

К Вячке пришла слава, яркая, ощутимая, которой больше никогда в жизни он не знал.

С тез пор в каждом номере «Колокольчика» красовалась его фамилия под одним, а иногда под двумя стихотворениями.

Теперь темы приходили сами. Вячка их не искал и ни с кем не советовался, разве Иннокентий Хало попросит непременно о чем-нибудь написать. Эти заказные стихи получались хуже и даже иногда их приходилось не раз переделывать, по указанию редакции.

Журнал был секретным от гимназического начальства, имел сатирическое направление, а потому участие в нем было довольно опасным делом, о чем не подозревал счастливый Вячка. Он продолжал еще оставаться ребенком, хотя рассвет его жизни уже заканчивался.

Наступало солнечное, чистое утро.

2. Конец славы

В душе Ыячки росло какое-то новое чувство. Оно окрашивало все, что он видел, что он чувствовал, в красивые, даже неповторимо-красивые цвета, плохому придавало хорошее толкование, восторженно принимало хорошее.

Как позднее определил Вячка, это было лирическое направление души, требовавшее все опоэтизировать. Это было огромное, неописуемое счастье!

Мелодии музыкальных пушкинских стихов сливались с собственными мыслями, словами и рифмами.

Вячка писал так много, что исписывал в несколько дней тетрадку. И не перечитывал написанного, совершенно нге интересуясь, хорошо или дурно написаны стихи.

Ему надо было только писать, только выражать свои чувства и думы стихами.

Это состояние отражалось на ученье, на поведенье в классе. Во время уроков не было возможности слушать. Стихи текли и рука с карандашом механически записывала на на клочках бумаги неразборчивые фразы, которых часто он сам не читал, а просто складывал в тетрадке для стихов.

Учителя дивились и за невнимательность отчитыали, а потом ставили единицы. Что мог сказать им Вячка?..

Тем временем слава поэта продолжала сопутствовать Вячке.

Когда он, склонившись над своим барабаном, на корке нотной тетради писал и его карандаш-огрызок быстро бегал или на некоторое время останавливался, а глаза устремлялись вдаль, оркестранты сразу затихали, чтобы не мешать «брестскому Пушкину», как многие часто называли Вячку.

Уже через небольшой срок о Вячке стали говорить и в женской гимназии. В 3-ем классе впервые его пригласили на вечер в женскую гимназию, тогда как только с 4-го класса обычно гимназисты получали такие приглашения. Вячкино приглашение было подписано так: «От имени 4-го класса Лёля Пашкевич».

Вячка смущенно пришел в первый раз на вечер к гимназисткам. Его там ожидал почти весь 4-ый класс. Лёля Пашкевич представилась сама и познакомила со многими своими подругами. Некоторые подруги убежали. Лёля позвала гостя в зал, где готовились танцы. Лёля была маленькая, коренастая девочка, довольно круглая на вид. Ослепительно белый воротничок оттенял ее смуглое лицо с большими выразительными глазами, маленькими губками и ушками и с маленьким же широким носом, приплюснутым, как у императора Павла, портрет которого украшал учебник русской истории Иловайского.

Но Вячке она показалась ангелом, божеством. Она почти не отходила от Вячки и танцевала весь вечер только с ним.

Нужно сказать, что Вячка отменно танцевал и умел, как танцор, понравиться девочкам. Это искусство он постиг частыми упражнениями еще до смерти отца, в крепости, где жила его семья и где все дети учились танцам.

Словом, все было в зале красиво и поэтично. Но Лёля не оставляла Вячке времени на сосредоточения.

В антрактах между танцами гимназистки и гимназисты прогуливались в зале и в коридорах, пели, декламировали, рассказывали смешное.

Девочки подходили к начальнице гимназии и к классным дамам для представления приглашенных ими гимназистов.

Этой участи не избежал и Вячка. Начальница внимательно осмотрела его и сказала Лёле:

«Что это Вы Пашкевич, такого маленького пригласили?»…

Пашкевич что-то пролепетала и тут же отошла, таща за руку Вячку.

В городе было известно, что Евгения Ивановна, начальница женской гимназии, любила высоких девочек и мальчиков. Это был пункт ее помешательства и об этом по городу ходили смешные анекдоты. В одном из них рассказывалось, что Евгения Ивановна в молодости была влюблена в морского кадета, при чем заочно, по требованию маменьки и папеньки, сговорившихся с соседями по имению, что их дети по окончании кадетского корпуса и института обязательно поженятся. Евгения Ивановна давно окончила институт, а нареченный все не ехал за ней. Она прятала его портрет под подушкой, по ночам страстно целовала его, а его все не было: по окончании морского корпуса он отправился в кругосветное плавание, продолжавшееся четыре долгих года. Наконец любимый приехал и поспешил навестить невесту. Евгения Ивановна, увидя его, была разгневана: жених был такого низкого роста, что приходился не до пояса высокой представительной девушке. Она сочла его малый рост за обман и, конечно, через неделю официально отказала ему в своей руке. А вскоре переехала с матерью к своему дяде в нашем городе, где двадцать лет была классной дамой, а потом начальницей гимназии. Обманутая в лучших своих чувствах в молодости, так и не вышла она замуж. Впрочем, это не мешало ей быть весьма уважаемой и горожанами и своими воспитанницами.

Вячка ей явно не понравился.

В один из перерывов между танцами, по просьбе Лёли и еще других, Вячка декламировал стихотворение Пушкина «Стансы» и по своему обыкновению так прекрасно, что вызвал бурю аплодисментов. И тут же – свое новое стихотворение «Другу», посвященное Силе Ляшко, которого уже не было в гимназии, Это стихотворение явно было сочинением самого декламатора и было встречено восторженно.

После этого к Вячке подошла одна из классных дам и, обняв за плечи, подвела к Евгении Ивановне. Что та говорила, Вячка не понял, но слышал: он был на верхушке славы.

А когда Евгения Ивановна встала и поцеловала Вячку в лоб, он убежал в раздевальню и здесь, что греха таить, немного всплакнул от счастья.

После вечера он провожал Лёлю Пашкевич, и у своего дома она его поцеловала в губы. Это было так неожиданно, что он долго не мог разобраться, какие чувства вызвали в нем отношение Лёли и ее поцелуй. В конце концов он решил, что влюблен в Лёлю.

Он стал ежедневно ее встречать у входа в гимназию и провожать домой, неся ее сумку с книгами. Он стал покупать ей дешевые лубочные картинки и на обороте писать коротенькие стихи свои, посвященные ей, вроде таких:

Но этот «заряд» не тревожил и не осчастливливал Вячку.

Как то уже в начале октября они с Лёлей сидели бугском молу и о чем-то беседовали. Вячка долго смотрел на нее и был поражен некрасивостью ее носа. Без всякого намерения обидеть ее он сказал Лёле:

«У Вас, Лёля, нос, как кнопка от электрического звонка!»

Лёля мгновенно убежала не сказав ни слова. Это был конец любви. Несколько раз Вячка пытался встретить Лёлю около гимназии, чтобы проводить домой, но Лёля уклонялась. Однажды она, сощурив глаза, посмотрела на него и громко выпалила:

«Я с клопами дела не имею!». Это был намек на его рост и месть за нос. Это был окончательный разрыв.

На это не последовало ни слез, ни сожалений: ну, и не надо – и делу конец!

Тем боле, что разные события последовали одно за другим и отвлекли внимание Вячки.

Шел октябрь 1905 года. Революция, катившаяся по России, докатилась и до нашего небольшого тогда города. Рабочии гильзовой фабрики, механических мастерских, типографии и большого железнодорожного узла устроили всеобщую забастовку, а через два дня, после опубликования царского манифеста о даровании первой конституции и свободы слова, печати и собраний, организовали демонстрацию, и с красными флагами, с революционными песнями ходили по городу.

Полицейские попрятались, конных жандармов также не было видно. В день демонстрации, с утра, гимназисты не пошли в гимназию. Они отдельной колонной примкнули к рабочим, шагали с песней, вовсе не революционной, а той, что всегда распевали, когда шли в строю или на прогулку. Женская же гимназия не участвовала в демонстрации. В ней проводились занятия.

Когда демонстрация вышла на Кирпичную улицу, на углу которой находилась женская гимназия, восьмиклассник Левицкий подозвал Вячку и приказал ему по водосточной трубе взобраться к окну второго этажа, попробовать его открыть, влезть в класс, где занимались семиклассницы (выпускной класс), и пригласить их на демонстрацию.

Не задумываясь, Вячка по трубе долез до указанного окна. Ему тотчас же открыла окно сидевшая около него гимназистка и он прыгнул в класс. Там была Евгения Ивановна, Начальница!..

По видимому, ей очень не хотелось выпускать своих воспитанниц, потому что, как оказалось, двери класса были закрыты на ключ, а ключ она держала у себя в кармане.

Она чуть ли не с кулаками набросилась на Вячку, так что тот сначала даже струсил, но потом крик гимназисток и удары в дверь снаружи заставили начальницу открыть дверь. В дверях стояли Левицкий и еще несколько человек, по видимому, из рабочих.

Семиклассницы выбежали из класса, стали открывать двери других классов. Женская гимназия присоединилась к народной демонстрации, к ликованию народа, получившего, наконец, основные свободы, не подозревавшего гнусного обмана царского правительства и его палачей. Когда эта мирная демонстрация подошла к зданию мужской гимназии на Алексеевской улице, раздались выстрелы, но никто не падал, так как стреляли, очевидно, поверх голов демонстрантов.

Но паника началась. Часть рабочих и гимназисты-старшеклассники укрылись на гимназическом дворе, где они все через два часа, после демонстративной стрельбы и ультиматума жандармов, были арестованы. Другие демонстранты, не зная, откуда стреляют, бросились вверх по улице и набежали на отряд полиции, которая, испугавшись, отступила в боковую улицу и пропустила бегущих. С ними были и мы с Вячкой. Мы смиренно уселись в саду дома Горшковых, как будто нигде не были и ничего не знали.

Расплата началась на другой же день. Вячку не пустили в гимназию до решения педагогического совета.

Дело могло закончиться исключением его из гимназии с волчьим билетом, т. е. без права поступления в казенные учебные заведения и на работу куда бы то ни было.

Но Вячку спасли. Несмотря на уверенья Евгении Ивановны, что это Койранский взбунтовал женскую гимназию вместе с Левицким, было представлено начальству свидетельство врача о том, что он с 8 часов утра до 4-х часов дня находился на излечении в его кабинете. И семиклассницы заявили, что начальница обозналась. Исключенный из гимназии восьмиклассник Левицкий даже назвал фамилию мальчика, влезшего в окно, причем того, который был застрелен на гимназическом дворе.

На этот раз Вячка уцелел. Его спасла хозяйка его квартиры Мария Николаевна Горшкова, пользовавшаяся большим весом в городе и легко получившая нужную врачебную справку.

Она почему-то любила Вячку, хотя никогда не давала ему этог понять. И после всего случившегося не упрекнула его в содеянном. Только муж ее, капитан Горшков, долго похохатывал, вспоминая «подвиг» Вячки.

Жизнь потекла по-старому, но что-то в Вячке изменилось. Он перестал дышать только поэзией, стал учиться и перестал появляться на вечерах в женской гимназии.

Он стал религиозным, бывал аккуратно на всех богослужениях в гимназической церкви. Своим прилежанием к дому божию он обратил на себя внимание гимназического священника отца Иоанна и был сделан прислужником в алтаре. На его обязанностях лежали: раздувать кадила и подавать их попу, зажигать и гасить свечи, откупоривать вино, предназначенное для причастия, ходить к просфирне за просфорами.

То ли письма старших братьев и сестер подействовали на него, то ли наставленья инспектора гимназии Шантыря, то ли чудодейственное спасение от, казалось бы, неминучей беды, а вернее все это вместе оказало свое влияние.

Но скоро разразился новый удар, который чуть не доконал Вячку. По вине одного ротозея из 6-го класса, Костьки Смирнова, было раскрыто существование журнала «Колокольчик». К счастью, номер журнала, забытый Смирновым в парте, был выпущен до октябрьских событий. Но в нем красовались подлинные фамилии всех его участников, в том числе и Вячки.

Когда стало известно о провале, все экземпляры журнала, как бывшие на руках, так и хранившиеся у матери Иннокентия Хало, которого уже не было в гимназии, были уничтожены.