Ломаная прямая

     Агрегат продвинулся по проходу, стюардесса с готовной улыбкой повернулась к троице, и улыбка сменилась выражением некого замешательства.

– Простите, вас же здесь не было…

– А теперь – есть, – радостно сказал Савойский.

– Вы же сидели в эконом-классе, – на чистом лобике стюардессы обозначилась пара морщинок, – на третью места не хватило.

– Сидели, сидели, – подтвердил Савойский. – По ошибке сидели, – и понёс какую-то пафосную пургу про личное приглашение генерал-губернатора Порт-Саида, про то, что билеты в эконом-класс выписали по ошибке, абсолютно несоответственно уровню делегации, а если необходимо, он сейчас же доплатит. Или генерал-губернатор доплатит. Вытащил из внутреннего кармана предусмотрительно захваченное из горсовета приглашение, украшенное живописными печатями со скрещёнными саблями и размашистой росписью, и сунул её стюардессе. Та вертела приглашение в руках, снова морщила лобик, разглядывала диковинный документ, шевелила губами. И неожиданно эта радужная бумажка произвела на стюардессу искомое действие. Она бережно вернула документ Савойский, осторожно сказала:

– Это конечно, не положено. Но, если такие обстоятельства… Чего желаете?

– Три красного вина, три апельсинового сока, и шесть стаканчиков.

Стюардесса понимающе и даже по–свойски улыбнулась маэстро, сгрузила на стол аперитивы, заметила свежее пятно на его рубашке.

– Вы пятно посадили. Вот вам пакетик соли, присыпьте, а то след останется, – и покатила конструкцию к паре сонных арабов на заднем ряду.

Мы же соседи, а соседство обязывает!

     Савойский аккуратно вскрыл пакетик, оттянул планку рубашки, присыпал пятно горкой соли, и на миг озадачился.

– Нужно слегка втереть, – легко принимая роль секретаря-референта сказала Таня, – не двигайтесь, я сейчас всё сделаю.

     Карагодин, сидевший между Таней и Савойский, вознамерился было привстать, чтобы деликатная операция прошла успешно. Таня придержала его за плечо, сказала, – Не беспокойтесь, я и отсюда достану, – слегка прилегла на соседа, и безымянным пальчиком растёрла горку соли по ещё влажному пятну. Карагодин млел и не шевелился, боясь разогнать прельстительные феромоны.

– Вот и всё, – Таня осторожно вынула пакетик из руки маэстро, стряхнула остатки соли в пластиковый стаканчик и вернулась на место. Карагодин, освобождённый из сладостного плена, осторожно выдохнул, сказал: – Ну, просто умница. – И, не совладав с порывом, наложил было аппликатуру на Танину ручку, но ручка вдруг повернулась навстречу этому движению, и их пальцы сплелись.

– Праздник продолжается, – объявил повеселевший Савойский. – Орудия к бою. – И потянул из-под колен неизбывный Арарат.

     При словах «орудия к бою» дама в шиншиллах не сдержала улыбки, что-то сказала своему спутнику, седоватой эспаньолкой похожему на Шона Коннери  из «Погони за «Красным Октябрём», правда в слегка семитской редакции.

– Господа, приглашаю присоединиться, – воззвал Савойский, заметивший эти движения, – мы же соседи, а соседство обязывает!

     «Соседи» подняли свои интеллигентные бутылочки, демонстрируя вежливое участие в общем веселье.

– Соседство обязывает, – значительно повторил Савойский, передавая партнёру Арарат с парой пластиковых стаканчиков на горлышке.

      Танечка понятливо привстала, пропуская Карагодина в проход.

– Вы просто Бонапарт какой-то, – засмеялась дама, – и всё старалась поднять стаканчиком горлышко коньячной бутылки, которой умело орудовал Карагодин.

– Мне совсем чуть-чуть, – сказал Коннери, – просто почувствовать вкус молодости. – А вы?

– Момент, – Карагодин вернулся на место. Танечка проворно присела рядом. Карагодин выстроил аэрофлотские стаканчики на столик, в один пролёт наполнил их точно на треть, – передал Савойскому и секретарю-референту. Поднял свой.

– Мы сейчас на высоте 10 000 метров над землёй. И это обязывает… – он сделал хитрые глаза, – выпить за наше знакомство немедленно и до дна! Прозит!

– Прозит! – поддержал Савойский.

– Прозит! – улыбнулась Танечка.

Не надо было суетиться!

     Соседи приветственно подняли стаканчики, и все дружно выпили.

     Завязалась вполне светская беседа. Новые знакомые, будучи свидетелями строгих разговоров со стюардессой, поинтересовались, что за миссия такая у делегатов. Карагодин  дал краткие, но внушительные пояснения. Те уважительно кивали в такт коротким периодам Карагодина.

– Вот такие пироги, – неожиданно сказал Савойский, и все засмеялись.

     Дама в шиншиллах оказалась Фаиной, супругой Коннери, а сам Коннери – Аркадием Львовичем, владельцем супермаркета в Каире.

     «Какие любезные люди, – умилился Карагодин, – какие скромные!»

     Беседа прекратилась самым естественным образом: прикатили коляску с разнообразной снедью. Под аэрофлотовские наборы с ветчиной и красной рыбой пошло красное винцо.

Не успели разделаться с едой, – новая тележка. Чай, кофе, плюшки-круассаны.

– Я не хочу ни чая, ни кофе, – сказал Савойский, отвалился на спинку кресла и смежил глаза.

– И я… ничего не хочу, – присоединилась Танечка.

– А я – кофейку, – сказал Карагодин.

      Стюард поставил на край стола, напротив Танечки, которая сидела у прохода, подносик, на него чашку и в эту чашку пустил из никелированного кофейника дымящуюся струю.

      Танечка тут же подносик подхватила, и, уже вжившись в положение секретаря, стала разворачиваться в сторону Карагодина. Стюарт толкнул коляску по маршруту вдоль прохода, чайники–кофейники неожиданно громко звякнули, Танечка повернулась на этот звук и…

     Карагодин инстинктивно отпрянул назад и даже подобрал ноги, но поздно: чашка опрокинулась, и огненный кофе выплеснулся на правую ступню, ничем не защищённую, так как, желая дать отдых ногам, во время трапезы он под столом новые туфли снял.

– Господи, – выдохнула Танечка.

      Карагодин, превозмогая боль, улыбнулся незадачливой референтше кривой улыбкой:

– Ерунда, не бери в голову, – неожиданно переходя на «ты», сказал он. И стал промокать носком левой ноги ошпаренную правую. Боль как-то незаметно рассосалась.

     Танечка прихватила предплечье соседа.

– Господи, какая же я росомаха… какая дура! Очень болит?

     Карагодин, частично преодолевший болевой шок, прикрыл ладонью танечкину лапку, и ощутил себя настоящим мачо, которому всё нипочём.

– Во-первых, ты не росомаха и не дура, а во-вторых, нам в этой жизни предстоит ещё масса трудностей. Но мы их преодолеем.

– Господи, какой ты сильный, – восторженно выдохнула Танечка. – Я никогда не встречала таких сильных мужчин… Ты меня ненавидишь?

– Прекрати, чтобы большей этой чуши не слышал, – строго сказал Карагодин. – Главное, что мы встретились.

     Танечкина лапка судорожно сжала предплечье соседа, она ткнулась в его ухо, внутренне прошептала: «Милый, милый, милый», – но вслух ничего не сказала.

     Соседи, которым никелированная телега и стюарт заслонили самое интересное, увидели лишь идиллический финал драмы, деликатно его не заметили, допили свой чаёк, и смежили глаза, откинувшись на спинки кресел.

     Савойский отчётливо похрапывал.

     Карагодин вытянул из под колен «Арарат», налил Танечке, налил себе.

– За нас, – значительно сказал он.

– За нас, – прошептала Танечка.

     Наркоз подействовал самым волшебным образом, через минуту боль ушла совершенно. Одушевлённый новой дозой элексира  Карагодин страстным полушётотом понёс откровенную пургу: о всемирном проекте, о важной роли Танечки в этом проекте, о том, что она будет иметь долю в бешеных гонорарах и премиях концессионеров.

     Танечка пребывала в каком-то сомнамбулическом трансе, чуть не подстанывала от сказочных этих речей. Вдруг сказала неожиданно трезвым голосом:

– Я согласна. Главное, что мы встретились. Но я хочу, чтобы всё было по-человечески. Я полечу в Лагос, объяснюсь… улажу все дела. И тогда прилечу. Всё должно быть по-человечески.

      Карагодин пощупал ногой ошпаренное место, снова почувствовал слабую, но какую–то нехорошую боль.

– Наверное, ты права, всё должно быть по-человечески.

– У тебя есть чем записать?

      Карагодин достал из внутреннего кармана красивый «паркер», подарок Дарьи.

      Танечка зацепила бумажную аэрофлотовскую салфетку, разгладила её и, по-школярски прикусив нижнюю губку, что-то на ней написала.

– Это мой… ну наш, домашний телефон. Позвонишь мне, как вы устроитесь в гостинице. Звони в среду утром, после девяти, не раньше. Раньше нельзя.

      Карагодин сложил салфетку и засунул её в нагрудный карман пиджака.

      Танечка склонила голову на его мужественное плечо и смежила глаза. Тот тоже закрыл глаза и тут же провалился в сон.

– Дамы и господа, через 20 минут мы прибываем в аэропорт Каира, пожалуйста, пристегните ремни и приведите спинки кресел в вертикальное положение.

      Компаньоны, не открывая глаз, проделали необходимые операции, и… продолжили сладкую дрёму.

      Танечка же не спала. Немигающим взглядом она проницала толщу проносящихся в овале иллюминатора облаков, словно пытаясь прочитать в изменчивой игре веерных солнечных лучей сквозь призрачные громады небесных айсбергов своё неизвестное будущее.

Серёга, ты настоящий человек!

Прощание совсем не походило на прощание. Маэстро вполне по-свойски поцеловал Танечку, остающуюся в самолёте, в щёчку, сказал неопределённое: – Дай-то Бог, – отчего Карагодину стало непонятно, – помнит ли он о том, что у них теперь есть секретарь-референт, ответственный за всё. Однако и сам он чмокнул Танечку на прощанье вполне обыденно, разве что присовокупил:

– Как договорились, звоню тебе в среду после 9-ти. Береги себя.

      И похлопал себя по нагрудному карману.

      Делегаты двинулись к выходу. Танечка секунду пребывала в каком-то странном ступоре, вдруг рванула из-под сиденья свою сумку, прытко двинулась за ними вслед, едва не  уткнувшись в спину Карагодина.

     Тот инстинктивно обернулся. В его глазах стоял немой вопрос.

– Боже, что я делаю… – пролепетала Танечка, сумка выпала из её рук. Она притянула ошалевшего Карагодина за шею, поцеловала его в безвольные губы.