Перестрелка. Год девяносто первый

Боеприпасы выдали после того лишь, как руководивший от имени партии теми событиями партократ, испугался сам за свою жизнь, ведь без защиты армии его могла скосить шальная пуля распоясавшихся ублюдков и питекантропов. Чернь во время революции всегда выходит из-под контроля. Ещё Суворов говорил, что народ в революции есть лютое чудовище, которое надобно укрощать цепями.

А как потрясли события в Новочеркасске, о которых Рославлеву довелось узнать от участника их, достаточно осведомлённого во всех перипетиях! Результаты были страшными. На площади перед обкомом было расстреляно – не военными, а наёмниками Хрущёва – гораздо больше, чем 9 января 1905 года. А ведь Хрущёв, бичуя царский режим, и сам частенько вспоминал о том, так называемом, кровавом воскресенье.

А потом повеяло ветром добрых перемен – выгнали поганой метлой Хрущёва со всех должностей. И уже мятеж в Чехословакии, поднятый ублюдками и питекантропами, направляемыми теми же натовскими спецслужбами, что и в Венгрии, подавили в течение нескольких часов, потому что руководил этими действиями Маршал Советского Союза Андрей Антонович Гречко, целиком и полностью опиравшийся на гений десантника № 1 генерала армии Василия Филипповича Маргелова.

Рославлев помнил ту блестящую операцию. Но помнил он и другую – Афганистан. Там всё сложилось иначе. Предложение Маргелова стремительным ударом воздушно-десантных дивизий, десантированных в районе перевалов, отсечь душманов от гор и занять перевалы, было отклонено. Тайным врагам удалось даже добиться отстранения и увольнения в запас блистательного генерала. Планы по вводу войск подручные тёмных сил Запада выдали врагу, и началась длительная война, подрывающая и мощь, и авторитет Советского Союза.

Где только не довелось послужить Рославлеву. Был в разных горячих точках. В одной из них впервые услышал о комбате Теремрине. Хотел даже повидать его, чтобы рассказать о подвиге его матери во время Венгерских событий. Но Теремрин сам совершил подвиг, был ранен и исчез в ненасытном жерле госпиталей. А потом всё забылось, потому что появилось немало партийных функционеров, заявлявших, подобно одному из таковых мерзавцев, израненному афганцу: «Я вас в Афганистан не посылал! Какие ещё льготы?»

Много странного происходило в Советском Союзе, очень много. Почему-то высшие партийные власти иногда совершали действия, которые шли во вред стране, действия же, которые могли пойти на пользу, шельмовались и охаивались. И всё же Рославлев верил в советский строй, верил в социалистическую идею. Когда в годы перестройки стали говорить о том, что советская власть принесла вред России, он вспоминал, что отец всегда предостерегал: «Не верь… Это говорят те, кто хочет реставрировать капитализм. А капитализм в любом случае уступает социализму. Я признаю лишь то, что Самодержавная власть, сама по себе выше любой другой власти, а всякие там -измы это не власть, это способы закабаления трудящихся. Социализм тоже в какой-то степени закабаляет, но в неизмеримо меньшей степени, чем капитализм, и у социализма человеческое лицо, а у капитализма – звериное. Не всё было хорошо и в Российской империи. А вот в послевоенные сталинские годы делалось то, что нужно было делать…

И обещал дать почитать работу Сталина «Экономические проблемы социализма», которую запретили сразу же после загадочной смерти вождя. Он всегда говорил, что нужно служить России, служить честно, ибо военные обязаны защищать целостность страны и её территорию. Ну а в верхах всегда свара – там слишком много врагов, как социализма, как советской власти, так и самой России.

Минули годы, не стало отца. Григорий Александрович Рославлев сам уже прошёл многие ступени – взвод, рота, батальон, затем академия. После неё полк, дивизия, и снова академия, теперь уже Генерального Штаба. Затем армия, округ и… Москва. Центральный аппарат.

Сколько людей было в подчинении – таких разных, не похожих друг на друга. И всё же подавляющее большинство порядочных, честных офицеров и генералов. Подлецы встречались редко. Из каких же тараканьих щелей они теперь вылезли? Где таились? Где ждали своего часа?

И вот они сплочены и готовы к действию. А честные и порядочные люди даже защитить себя не могут, как не может сегодня защитить себя и сам Рославлев. Ситуация действительно оказалась невероятной. Он был уверен, что уже принято решение его ликвидировать, но предотвратить это не мог. Не мог же он, в самом деле, пойти в милицию и заявить о том, что его готовятся убить. Никто не поверит. Подумают, что генерал сошёл с ума. Не мог обратиться ни в КГБ, ни в МВД, хотя многих знал в центральном аппарате. Не мог даже найти убежище в комендатуре города. Потому что убийцы были никому неизвестны, потому что они были прикрыты на самом высоком уровне, потому что действовали с соизволения самых главных криминальных авторитетов – партийных криминальных авторитетов, предавших партию и перекрасившихся в демократы.

Он мог лишь оттянуть расправу над собой, но этой оттяжкой поставить под удар других людей и в первую очередь дочь и внука.

Постепенно мысли обратились именно к ним, дорогим для него существам. Он послал их к Андрею Световитову, отправил, потому что верил этому молодому генералу, направленному в Академию Генерального штаба с должности командира мотострелковой дивизии и получившему это звание на первом курсе.

Зашумела въезжающая во двор машина. Рославлев присмотрелся: «Москвич» Петровича. Встал, неслышно подошёл к только что открывшему дверку Петровичу и негромко спросил:

– Что скажешь мне?

– Всё в порядке… Передал из рук в руки. Приняли с радостью. Давай ко мне. Чайку попьём, а то и покрепче чего?

– Нет, к сожалению, не могу. Я должен быть дома… Да, я должен быть дома, – сказал Рославлев, подумав, что, приняв приглашение на чай, он поставит под удар этого своего старого знакомого, давно уволившегося в запас и охотно выполнявшего некоторые просьбы.

Он даже не захотел вместе с Петровичем заходить в подъезд. А вдруг там уже ждут… Зачем же? Нужно всё самому, только самому.

Он передёрнул затвор своего пистолета и положил его в правый карман, ещё не решив, может ли он защищаться, или тем самым навлечёт беду на своих близких.

Сумерки уже сгустились, августовская прохлада обволакивала двор, повлажнели гравиевые дорожки. Она освежала и бодрила, помогала сосредоточиться.

Рославлев попытался представить себе, что сейчас делается в доме отдыха, представить, как произошла встреча и что означает сказанное Петровичем: «Приняли с радостью». Представил, насколько был удивлён и поражён Световитов.

В доме отдыха сейчас благодать. Радует глаз тенистая берёзовая аллейка, что ведёт от КПП к входу, зеркало залива уже раскрашивается отражением мерцающих пока ещё не в полном мраке небесных светил, и над всем этим тихим и уютном уголком Подмосковья, растворяется тишина, нарушаемая лишь гулом самолётов, заходящих на посадку в аэропорт Шереметьево.

Рославлев любил бывать там, да только вот отдыхать выдавалось редко. Чаще просто заезжал повидать дочь и внука.

Постояв ещё немного в сквере под защитой густой августовской зелени, Рославлев, собрался, готовясь к неведомым испытаниям и решительно направился к дому…

Световитов не знал, как объяснить Алёне, чем встревожил его телефонный звонок. Понял одно – надо действовать. Он набрал номер Теремрина и заговорил, рассчитывая на сообразительность своего бывшего боевого командира:

– Дмитрий Николаевич, это я, Андрей…

– Рад слышать, – отозвался Теремрин, не задавая лишних вопросов и ожидая, что Световитов сам пояснит цель своего звонка.

– С одним нашим суворовцем случилась беда… Точнее, ещё не случилось, но может вот-вот случиться.

– Я его знаю? – спросил Теремрин.

– Да, конечно… Это достойный человек. У нас времени в обрез. Можно я к вам сейчас приеду?

– Как найти помнишь? Жду…

Световитов положил трубку и сказал:

– А не пора ли Володе в ванну перед сном?

– Пора, – сказала Алёна. – Володечка, быстро мыться и спать… Завтра купаться пойдём, потом на спортплощадку – словом, дел по горло.

– А на лодке?

– И на лодке тоже.

– А в бильярд? – и посмотрел на Световитова. – Может, разрешат, – он помялся и решительно прибавил, – с папой… С папами иногда разрешают.

В бильярдную детей не допускали, хотя иногда и делали исключения для тех, кто приходил с отцом, особенно, если умел играть.

– Да, да, обязательно пойдём, обязательно, – сказал Световитов. – А теперь в душ и спать.

Когда зашумела вода в душе, Алёна, сразу догадавшаяся о цели таких манёвров, обратилась вслух.

– Ты беспокоишься за отца? – спросил он.

– Да, очень… Пуго, Ахромеев…

– Не надо об этом… Мы попробуем подстраховать… Во всяком случае, у суворовцев-выпускников должно получиться. Кадет кадету друг и брат. Я к Теремрину. Вы ни на шаг из номера. К телефону не подходи. Если что нужно передать, мои друзья, которые отдыхают рядом, постучат так: три раза, перерыв, два раза, перерыв и один раз. Это будет мой однокашник по академии Борис Сухов. Он здесь с семьёй в соседнем номере. Ну я пошёл… Не провожай… Володе объясни что-нибудь.

Они остановились в холе номера у двери. Глаза встретились. Андрей чувствовал, что она чего-то ждёт, но сделал усилие и, быстро поцеловав в щёку, вышел из номера.

Борис Сухов выслушал просьбу внимательно и пообещал:

– Наблюдение за номером? Да в лёгкую. Сейчас соберу преферансистов, и сядем в холе так, чтоб коридор просматривался. Значит, обрёл сразу жену и сына? Поздравляю…

– Теперь главное не потерять…

Андрей попрощался, быстрым шагом дошёл до своей машины и уже через 25 минут был в спальном микрорайоне.

– Заходи, но не раздевайся, – сказал Теремрин. – Нас уже ждут. Едем. Я догадался, о ком речь идёт.

– Каким образом?

– А за кого ещё из наших ты пойдёшь вот так – в огонь и в воду?

– За любого…

– Это верно. Но к Рославлеву у тебя особое отношение… Кстати, ты так и не встретился с…?

– Она у меня в номере, – тихо сказал Световитов. – Вместе с моим сыном Володей.

– Да что ты говоришь. Вот это новость. Поздравляю… Тогда тем более спешим. Мы с тобой – два сапога пара. Разбросали детей по свету… Ну ладно, шучу, шучу…

Теремрин не стал брать машину, поехали на «Волге» Световитова.

– Я уже позвонил, кому надо, а те в свою очередь позвонили таким ребятам, которые могут всё. Более ни о чём не спрашивай. Ты помнишь, что кадет кадету друг и брат? Так наши ребята есть во всех структурах… Ты увидишь, какая оперативность, тем более речь идёт… Я фамилии не называл, но все догадались, кто может быть следующим… Ты понимаешь, о чём я говорю.

– Спасибо вам, Дмитрий Николаевич, – только и мог произнести Световитов.

– Вот, давай сюда… И остановись, – вместо ответа попросил Теремрин. – А теперь подождём.

Буквально через минуту недалеко встали ещё две машины, затем ещё одна.

– Пошли, – сказал Теремрин.

Возле машин уже стояли ребята, в которых угадывалась отличная выправка, а при ближайшем рассмотрении – и специальная подготовка. Лица некоторых из них Световитову показались знакомыми, да и они приветливо кивнули ему. Обменялись рукопожатиями. С некоторыми Теремрин даже обнялся по-братски.

– Ну что, – начал Теремрин. – Следующим будет Рославлев.

– Не только он… Но там уже мы меры приняли. А здесь дело непростое – серьёзные люди, точнее звери, им занялись, – сказал один, назвавшийся Евгением, плотный коренастый с суровым волевым лицом. – Я своих ребят туда уже направил. Должны по рации вот-вот доложить. Лучше бы упредить, и раньше пройти в квартиру, а то ведь, кто знает, что отморозки задумали.

В одной из машин зашипела радиостанция. Коренастый, у которого, как шепнули Теремрину, фамилия прямо-таки царская, подошёл к машине и, выслушав доклад, сказал:

– Так вы уже в квартире? Молодцы. Мы идём к вам.

Он, посмотрев на Теремрина и Световитова, сказал:

– А вот вы там будете лишними. Это наша работа…

Теремрин запротестовал за двоих.

– Ладно, дорогой мой комбат, тебя я возьму, – сказал Евгений, – но Андрею сейчас надо быть возле жены и сына. Мало ли что. Да и не должен он засветиться возле Рославлева.

Световитов умоляюще посмотрел на Теремрина. Тот сказал:

– Решение правильное. Езжай… Понимаю, приедешь ни с чем. Ну, так побудь пока у своего однокашника. Туда, к нему я и позвоню, как всё закончим.

Световитову ничего не оставалось, как согласиться.

– Ну а мы… Вперёд, – сказал Евгений. – Без меня нашим ребятам трудновато будет действовать. Нужно прикрытие. Неизвестно, что там готовится. А у меня всё же ксива надёжная, – и он показал впечатляющее удостоверение.

А между тем в холле третьего этажа вальяжно разместились преферансисты. Все они были далеко не профессионалами, да и любителями карт почти никакими, но откликнулись на просьбу Сухова поторчать под благовидным предлогом в виду номера его товарища.

Играть-то играли, но вяло. Больше говорили.

– Да, Рославлев генерал что надо! Я с ним в Афгане был… Отважен, как чёрт! – говорил один.

– А я у его отца учился, когда он начальником суворовского служил. Любили мы его. Фронтовик, весь в орденах. Дивизией командовал до назначения на училище, – вторил другой.

– А меня Рославлев командиром роты назначал, – сказал Сухов. – Правда, обстановка была совсем мирная и рассказывать особенно нечего…

Сказать-то сказал, но на какие-то мгновения потерял общую нить разговора, впрочем, не очень заметно для всех. Вспомнилось ему то жаркое лето, когда он на крупных учениях применил манёвр, за который вполне мог получить неполное служебное соответствие, а получил роту. Потому что руководил учениями Григорий Александрович Рославлев, в ту пору ещё генерал-лейтенант. История длинная – но чем дальше от нас уходят годы лейтенантские, тем отчётливее вспоминаются они и тем вспоминать их приятнее…

Генерал Рославлев всегда стремился чётко отделять тех, кто не умеет что-то сделать так, как нужно, но пытается всей душой, от тех, кто боится ответственности, а потому не хочет. Этому учил и подчинённых. Он считал очень важным и грамотно изложенным такое положение Полевого Устава Советской Армии (Полк-дивизия): «Упрёка заслуживает не тот, кто в стремлении уничтожить врага не достиг своей цели, а тот, кто, боясь ответственности, проявил бездействие и не использовал всех сил и средств для достижения успеха в бою».

Рославлев знал, что мужество необходимо не только в военные, но и в мирные дни. Конечно, не в той степени, как в бою, где подстерегают многие опасности, где и ответственность неизмеримо выше, но нужно иметь определённую смелость, чтобы отстаивать свою точку зрения перед высоким начальством, если уверен в своей правоте и в успехе дела, которое делаешь. Нужно не бояться брать на себя ответственность и за нестандартное, смелое решение, непривычное для других.

Проницательности генерала можно было позавидовать. Рославлев редко ошибался в людях. Лейтенант Сухов произвёл впечатление. Он выделялся среди других офицеров смелостью, уверенностью в себе, оригинальностью мышления и способностью отстоять своё мнение.

Такие одерживают победы не только в учебных, но что неизмеримо важнее, в реальных боях. Такие уверенно ведут к победам свои подразделения, части, соединения и даже объединения. В армии всё начинается с малого. Если не смог справиться со взводом или ротой, не спасёт выдвижение на высокую должность. Тех, кого умело прятали от строевых должностей, а потом производили потихонечку в генералы где-то в штабах, никогда товарищами генералами не становились, а только лишь «эй-генералами».

Рославлев был «товарищем генералом» и не сомневался, что «товарищем генералом» станет в своё время и лейтенант Сухов.

– Скажи, будущий генерал, как войска теперь учить будешь? – прервав мысли Сухова, обратился к нему пожилой преферансист. – Оборона, так сказать, главный вид боевых действий? Так что ли?

– Это почему же?

– Ну а как понимать эту горбачёвскую оборонительную доктрину. Вы нас не бойтесь. Обещаем мирно сидеть, тихо сидеть. Вы только нас не обижайте… Тьфу. Противно думать об этом. И стыдно. Стыдно… Ну, вляпались в Афгане. Ведь всё можно было к в Чехословакии… Специально ведь Маргелова отстранили, чтобы нас в войну затяжную втянуть. И всё-таки это было наступление – наступление на врага, который только и ждёт, чтоб обглодать наши косточки и вышвырнуть. Сколько раз уже на картах своих и Антанта, и Гитлер, и генералы НАТО расчленяли и делили Россию. А мы всё об обороне. Оборона – верный путь к поражению.

– Мы же ни на кого нападать не собираемся…– заметил один из слушателей.

– И на нас никто нападать не собирается? – переспросил Сухов, – и тут же парировал, – Ещё как собираются. Просто боятся, потому и ищут всякие «звериньские» способы нас ослабить. Не зря же выдумали эту перестройку.

Неожиданно послышались шаги по лестнице – лифт уже отключили – и появился Световитов. Все, едва ли не хором, воскликнула:

– Ну что? Как там дела?

– Меры приняты. Меня не взяли с собой, решили, что должен быть здесь, возле, – и он кивнул в сторону своего номера. – Будут звонить тебе, – прибавил он, посмотрев на Сухова.

– Пойду скажу жене, чтоб позвала, – сказал Сухов. – Но пока не расходимся, посидим немного. Так?

Никто не возражал.

А между тем, Теремрин и вся боевая группа выпускников СВУ готовилась к встрече врага. От одной из машин отделился человек и тихо сказал Евгению.

– Всё готово. Ликвидаторы уже в пути. Мы знаем, кто они и откуда. Отморозки. Можно не церемониться. Если что, их спишут. Хорошо, что приехал Теремрин. Он видный публицист. Нужно как следует «засветить» Рославлева. Сегодня отобьём, а что завтра?

– Я уж думал об этом и кое-кого ещё пригласил. Слежки нет?

– Нет, проверяли.

– Ну, мы пошли.

Они поднялись на нужный этаж. Дверь в квартиру открыли без звонка. Видимо, снизу уже сообщили.

– Григорий Александрович, а мы к вам в гости, – сказал Теремрин.

– Да уж не ждал… Но очень рад, проходите. Другие вот гости собираются, – сказал он, закрывая дверь.

– Почему же их нельзя сразу, внизу встретить и повязать? – спросил Теремрин у Евгения. – Зачем рисковать?

– Мы не знаем, сколько их. Спугнём этих, могут прислать других. У нас формальных оснований не будет для разговора с некоторыми товарищами из наших же бывших сослуживцев. Всё ведь поделилось на «красных» и «белых», – пояснил Евгений.

В этот момент зазуммерила радиостанция:

– Началось. Поднимаются четверо, – доложили снизу.

– Приготовились, – сказал Евгений. – Вы, Дмитрий Николаевич, прошли бы в кабинет к Рославлеву.

Теремрин послушно ушёл из коридора и услышал за спиной звонок в дверь. Евгений баском ответил, стоя за углом:

– Кто там ко мне пожаловал?

И тут же за дверью послышались хлопки, и пули, пробив дверь, вонзились в стенку в конце коридора. Евгений, прячась там же, за углом, громко охнул и стал стонать.

За дверью, видимо, посовещались, затем все четверо разом ударились об неё с разбегу. Дверь предусмотрительно была не заперта, и все повалились на пол, где моментально были взяты в наручники и получили каждый по наклейке на рот, чтоб не кричали.

– Ну, вот и всё, – сказал Евгений, но в этот момент Теремрин, уже собиравшийся идти в коридор, услышал за спиной звук разбитого стекла и увидел, как, стоя одной ногой на пожарной лестнице, а другой на подоконнике, человек в полумаске целится в Рославлева.

Мгновение на раздумья. Теремрин схватил за ножку стул и швырнул его в пришельца. Тот потерял равновесие и полетел за окно с диким воплем.

Вбежал Евгений и сокрушённо сказал:

– Ну надо же… Прозевали… Или двор не осмотрели?

– Он, скорее всего с чердака спустился, – сказал Рославлев. – Снизу у нас не поднимешься, там целый участок пожарной лестницы снят для замены.

За суматохой сделали упущение – связанные увидели Теремрина и других ребят, которые были без полумасок.

– Что ж, любопытство – порок. Они сами себе приговор и подписали. Придётся всех убрать.

Один стал крутить головой и что-то мычать. Его тут же успокоили.

– Вот и всё! – заключил Евгений.

Теремрин сказал:

– Я бы предпочёл остаться с Григорием Александровичем. Мало ли что.

– Безусловно. Останутся с вами и наши журналисты, для беседы. И ещё двое из наших так сказать секретных ребят, но вот их ни о чём не расспрашивайте, да и особо с ними не знакомьтесь – это и для них, и для вас лучше.

Теремрин вышел проводить Евгения.

– Ну, кадет, бывай. Если что, звони. Сейчас с этими закончим, и будем считать, что одержали пусть очень небольшую, но первую победу над всей этой сволочью, которая замахнулась на нашу советскую империю. Ещё поглядим, кто кого.

Потом уже вернулся от лифта и сказал не без гордости:

– Ну каковы мои ребята?

– Выше похвал.

Потом Теремрин узнал, что все посланные ликвидировать Рославлева, были на их же машине вывезены подальше от дома, дабы свидетели – если таковые найдутся – могли указать, на чём они уехали, затем пересажены в другие автомобили, и больше их действительно никогда и никто не видел.

Что же касается упавшего из окна, то Теремрин сам позвонил в милицию и сказал, что находится с группой журналистов в гостях у генерала Рославлева, который подвергся грабительскому нападению: кто-то только что разбил окно и попытался войти в квартиру, но сорвался и упал вниз. Стул, по счастью, не выпал вслед за ним и был возвращен на своё место в кабинете.

Приехали из местного отделения. Расспросили о происшествии, осмотрели квартиру. Дырки в двери перед их приездом залепили пластилином, и никто не обратил внимание на специально сделанные крупные кляксы. Зачем лишние вопросы? Пусть проходит как попытка ограбления. Всё же у генерала есть что взять – особенно ублюдки и питекантропы охотились в то время за орденами. А дома хранились ещё и отцовские награды. Всё пускала с молотка демократия.

Суета и кутерьма продолжались долго. Наконец, когда все ушли, Теремрин коротко рассказал Рославлеву, как они здесь оказались, и спросил, откуда можно позвонить Световитову, которого предусмотрительно на операцию не взяли.

– Спустимся к Петровичу.

– Не беспокойтесь. Я сам. Вам ещё рано говорить с дочерью, да и вообще с домом отдыха.

Петрович открыл, хотя было уже далеко за полночь. Прочитал записку Рославлева и сказал:

– Слава Богу. Всё обошлось.

Теремрин позвонил в номер Сухова и сказал то, что они условились говорить со Световитовым. Несколько незначащих и не привлекающих внимание фраз, которые и стали известием, что с Рославлевым всё в порядке и он в безопасности.

Жена Сухова вышла к преферансистам и несколько удивлённо передала всё это Световитову, сидевшему в сторонке и наблюдавшему за игрой, а точнее за спором игроков.

Вздох облегчения был общим. Световитов сказал:

– Спасибо вам всем. Ну я пойду?

– Иди, иди – улыбнулся Сухов. – А мы всё же ещё немного посидим. Хотя бы для виду.

В свой номер он постучал осторожно, как и условились.

– Кто? – спросила Алёна.

– Я вернулся.

Дверь моментально открылась, и номер проглотил Световитова в свой полумрак.

– Что, что там?

– Всё в порядке, всё в полном порядке, милая, – сказал Световитов и отыскал в темноте её горячие губы.

Она прижалась, потом оторвалась от него.

– Отец в безопасности?

– Рядом с ним надёжные люди, ну а те, кто что-то замышлял – уже наказаны.

На следующий день полковник Вавъессов, которому были поручены некоторые, как говорил генерал Стрихнин, мелочи – то есть устранение Рославлева и ещё кое-кого из неугодных новой власти, зашёл к своему патрону с оторопью, чтобы доложить о срыве операции. Находившийся в этот момент в кабинете Синеусов стал свидетелем разговора.

– Да знаю, знаю… Один идиот с лестницы грохнулся, – сказал с раздражением Стрихнин. – Сошёл за грабителя и то ладно, да и чёрт с ним. А остальные?

– Остальные как в воду канули, – доложил Вавъессов.

– Скверно.

– Но вот что нам передали…

– Читай…

– Вы уж сами, пожалуйста…

– «Рославлева и… – далее перечислялось ещё несколько фамилий. – Не трогать. Это гарантия безопасности, тишины и спокойствия для вас лично! Иначе не пощадим», – прочитал Вавъессов и прибавил: – А об этих пропавших ни слова, как и не было.

– Ну и будь по сему, – решил Стрихнин, – Считаем, что ничего не было.

– Но что делать с Рославлевым? Повторить попытку?

– В верхах есть другое решение. Не будоражить страну. Спустить всё на тормозах. А Рославлев, думаю, умный человек. Они проиграли, а умные люди умеют проигрывать. Во всяком случае, он понимает, что шум поднимать бесполезно – никто не услышит. Так что победившей демократии российский сумасшедший бунт не нужен.

Синеусов не удержался и поправил: