Судьба советского офицера

– Вот видишь… Дело не доделано, как же можно уйти?

Ирина поспешно села на стул, не захотев занять прежнее место на кровати.

– Что же ты так волнуешься? – прошептал Синеусов, – В конце-то концов, кровать широкая, да и я, ей Богу смирный.

А сам подумал: «Куда уж смирнее, если всё внутри горит и клокочет, а я не смею и подумать ни о чём…». Но он понимал, что мужчина никогда не должен терять рассудка, мужчина должен быть всегда сильнее женщины и быть нравственнее, нежели женщина, ибо женщина иногда срывается с тормозов не из-за недостатка нравственности, а от избытка чувств. То, что много лет назад в этом же самом санатории Дмитрий Теремрин принял избыток чувств молодой девушки за поощрение его настойчивости, не сделало его счастливым, как не сделало счастливою и саму Катю, на какое-то мгновение потерявшую власть над своими чувствами и покорившуюся им. Но Синеусов не знал о судьбе Кати и Теремрина, да и, казалось бы, возраст у Ирины был не тот, чтобы сравнивать ситуации. Вчерашняя школьница Катя и учитель истории Ирина – разве сравнимы?

Казалось бы?! Но кто может наверняка заранее сказать, что ждёт за чертою, которую в старой добропорядочной России преступать считалось преступным. Синеусов и Ирина жили уже в иное время. Ведь даже то, что они остались вдвоём в номере, и им предстояло провести ночь на одной кровати, было чертою этого времени. А ведь они, по существу, не знали друг друга. Сутки прошли с момента их знакомства. Синеусов не ведал, замужем Ирина или не замужем, и она не знала, женат он или не женат. На курортах спрашивать об этом, было не принято, ибо курорты предполагали и несколько иные – курортные отношения, а, проще говоря, курортные романы. Курортный же роман – это роман на время курортной путевки. Хотя, конечно, известно немало исключений из этого правила.

Было уже поздно, и сама обстановка требовала развития событий.

– Вот на этой стороне, у окна, чистое белье, – сказал Синеусов. – Просто одноместных номеров свободных не было, и мне дали одному такой. У нас так принято…

– Номер шикарный. Не то, что у нас, – сказала Ирина и тут же спросила: – И воду на ночь не отключают?

– Нет. Но это не только потому, что у нас военный санаторий. Просто «Ленинские скалы» расположены повыше и значительно. Повинно несовершенство здешнего водопровода. Не хватает напора воды. Ведь оба санатория фактически на склоне Машука…

– Да, у нас в это время воды уже нет, – сказала Ирина. – Так я могу принять душ?

Когда после душа вошла в комнату, завернувшись в полотенце, попросила:

– Отвернись, пожалуйста.

И тут же нырнула под одеяло, уже разобранной и аккуратно подготовленной дальней стороны кровати. Синеусов выключил свет и, когда, тоже приняв душ, вернулся в комнату, ему показалось, что Ирина уже спит.

Он долго укладывался, долго не мог устроиться удобно, наконец, спросил:

– Ты спишь?

– Сплю, – был ответ.

– Тебе удобно?

– Да…

Его тянула к ней неодолимая сила, но была ли той силой истинная, высокая, всепобеждающая любовь, он не знал. А, не зная этого наверняка, он сдерживал себя. Сдерживал, а все же думал: «Ну и что? Ей же не восемнадцать лет… Почему бы и нет…». Он нашёл в темноте её руку, взял в свою ладонь её узкую, изящную кисть, слегка сжал, ощущая трепет её руки, отражавший трепет всего тела. Подвинулся ближе. Она молчала, затаив дыхание, как ему показалось, в ожидании…

– Можно я тебя поцелую? – попросил он.

– Зачем?

Этот вопрос не мог рассчитывать на вразумительный ответ. Он мог лишь напомнить Синеусову, что подобных вопросов женщинам не задают.

– Мне понравилось целоваться с тобой, – сказал Синеусов. – А тебе?

– Да…

Он посчитал это «да» приглашением к действиям и, повернувшись к ней всем телом, припал своими губами к её губам. Она вся дрожала. Он решил, что дрожала от страсти, и попытался пробраться к ней под одеяло. Она слабо препятствовала этому. Он что-то говорил ей ласковое, нежное, и говорил вовсе не потому, что женщинам нравится, когда говорят ласковые слова, ибо женщины любят ушами, а говорил, потому что чувствовал потребность говорить так.

– Перестань, – шептала она. – А то может случиться непоправимое. Не надо, милый, – вдруг ласково обратилась она к нему.

– Перестань – уже резче сказала она. – А то случится непоправимое. Не надо, прошу тебя, не надо…

Но Синеусов знал, что слова, подобные тем, что говорила Ирина, означают, порой, обратное тому, что хотят женщины сказать на самом деле.

– Я боюсь, не надо…

Но и эта фраза никак не отозвалась в сознании Синеусова.

Ирина продолжала что-то твердить всё тише и тише, но он, не обращая внимания на этот лепет, скользнул к ней под одеяло и ощутил всем своим разгорячённым телом, что она была совершенно голой, ибо сушить вынуждена была всё. Их тела уже готовы были слились в одно целое. Ирина вдруг попыталась вырываться, но не смогла, и вдруг, почувствовав какое-то неведомое ей доселе прикосновение в том месте, до которого она никогда и никого не допускала, причём прикосновение, вызвавшее болевые ощущения, резко выкрикнула:

– Больно!.. – и сильно оттолкнула Синеусова, словно очнувшись и одумавшись, а, может, просто испугавшись того неведомого, что накатывалось на неё.

Синеусов отпрянул, лёг рядом и попытался стать ещё более ласковым, более нежным, а в душе бушевали два чувства: во-первых, радость оттого, что ему всё-таки встретилась такая, у которой прежде никого не было, а во-вторых, начинало волновать сначала лёгкое, а потом всё нарастающее угрызение совести. Он не должен делать того, делал, потому что он не мог ей предложить того, что должен предложить после того, что случается между мужчиной и женщиной, когда у женщины это случается в первый раз. И он не стал добиваться того, чего не имел права добиваться.

Он говорил ей о своих чувствах с искренностью, он был ласков с нею, ставшей особенной, неповторимой, умиротворённой в те непередаваемые минуты. Но он понимал, что она вправе ждать каких-то его предложений, и это его беспокоило. Но Ирина не говорила ни слова. Она отвернулась от него и едва слышно всхлипывала. Неприятные ощущения постепенно проходили, но она не знала, что же всё-таки случилось, поскольку неведомо было ей, как всё это происходит.

Проснулись, когда яркое солнце заливало комнату. Воскресное утро в санатории – самое спокойное время: ни за мусором не заглянут, ни для уборки номера не придут, да и лечебных процедур нет. Завтрак они проспали, а потому отправились в город, чтобы в каком-нибудь кафе совместить завтрак с обедом. С того дня время полетело стремительно. Они гуляли по городу, танцевали, ходили в музей, в театр. Они привязывались друг к другу все сильнее, но в номер к нему Ирина больше не зашла ни разу вплоть до самого отъезда. Да и в тот день забежала лишь на минутку. Того, что позволила ему в ту ночь, о которой у неё остались гнетущие воспоминания, она больше не позволяла. Отпуск должен был когда-то закончиться, и он закончился для Синеусова раньше, потому что приехал он в санаторий тоже раньше, чем Ирина.

И вот теперь он лежал на диване купе спального вагона. Спать не хотелось. Он вышел в коридор. Дверь в соседнее купе, где разместились Екатерина Владимировна с дочерью, была открыта. В это время проводница проносила чай, и Екатерина Владимировна предложила:

– Присоединяйтесь к нам.

После потребности побыть одному и разобраться в своих мыслях у Синеусова появилась другая потребность, вытекающая из первой – поговорить с кем-нибудь, а может и поведать что-то из того заветного, что томило душу. Поезд почти всегда располагает к откровенности, поскольку попутчики чаще всего более уже никогда не встречаются в жизни. Здесь же к откровенности располагала и сама Екатерина Владимировна. Синеусов принял приглашение, взял стакан с чаем и присел на диван в их купе напротив неё. Алена была поглощена какой-то интересной книгой. Она отказалась от чая и даже предложила Синеусову своё место за столиком, перебравшись в противоположный угол купе и включив лампу над дверью.

Быть может, Синеусов и не начал бы свой рассказ, но Екатерина Владимировна спросила об Ирине, которую хорошо, как выяснилось, рассмотрела на платформе. И он поведал кое-что об их отношениях, о своих чувствах и о том, что продолжение отношений невозможно.

– Почему? Вы женаты?

– Нет… Но у меня на руках два сына.

– Два сына? А что случилось с женой? Развелись? – поинтересовалась Екатерина Владимировна.

– Её нет в живых…

– Извините. Мы затронули больную тему.

– Нет, нет… Вы не сделали мне больно… Давно это было, да и…

Он почему-то прервался, помолчал, а потом вдруг, словно решившись на откровенность, заговорил:

– Поженились мы сразу после того, как я окончил училище. Встречались с третьего курса. На танцах в нашем Доме офицеров познакомились… Была она, как бы вам пояснить, – Синеусов некоторое время подбирал определение и сказал мягче, чем мог бы, наверное, сказать. – Была она чрезмерно общительна, что при её привлекательности иногда давало некоторые авансы иным повесам и ловеласам. Пытались ухаживать за ней многие, и это ей нравилось. А мне хотелось настоящей, крепкой семьи, хотелось детей… И родились два мальчика с разницей в два года. Она ими занималась недолго. К бабушке отправила. А сама предпочла блистать в военном городке, отвечая на некоторые ухаживания. Я-то всё на службе, да на службе. Взвод, потом рота. От солдат надолго не уйдёшь. А в гарнизоне есть и те, кто иначе служат: в караулы не ходят, в лагеря не выезжают. А вот времени свободного у них много. Да что вам рассказывать? Вы лучше меня, наверное, знаете гарнизонную жизнь.

Он помолчал, глядя в окно, за которым мелькали огоньки какого-то населённого пункта, затем, не спеша, продолжил:

– Когда второй ребёнок родился, квартиру дали, но жена предпочитала держать сыновей у своей мамы. Словом, никак я не мог всё поставить на место. А тут снова беременность, хотя она не хотела больше детей. Я твердо сказал: ребёнок должен быть. Ну и начала мудрить – и в институт, мол, решила поступать, да и какой я такой начальник, чтобы семью большую содержать. А когда я вернулся из летних лагерей, оказалось, что она прекратила беременность. И после этого у меня к ней всё пропало – хоть разводись. Только из-за сыновей и терпел. Не скрою, появилась и у меня пассия. Он вдруг улыбнулся и заметил:

– Говорят, что в таких вот случаях мужчина не изменяет, а ищет более перспективные варианты для продления своего рода. В общем, сыновья росли, а семьи не было. Примерно год спустя я снова находился в летних лагерях, и зачем-то понадобился срочно в городке. Она мне позвонила и сказала, что ладно, мол, безлошадный, попрошу уж, что б за тобой съездили. И попросила одного майора, о котором говорили, что у него с ней, – Синеусов запнулся и с трудом вымолвил: – В общем, мало ли что говорили. Хотя, конечно, всё могло быть.

– Да, это печально, – молвила Екатерина Владимировна.

– Очень даже… Мало того, что его попросила меня привезти – ещё с ним сама за мною поехала. Да ещё ночью…

– И как она посмотрела вам в глаза?

– Никак, – вздохнув, сказал он. – Не доехали они. На крутом повороте лоб в лоб столкнулись с КАМАЗом. Оба насмерть.

– Что вы говорите. Какой ужас! – проговорила Екатерина Владимировна, и после паузы спросила с участием: – А как же дети? С кем они теперь? С бабушкой?

– Нет. Дети со мной. И всегда будут со мной. Поэтому, пока не вырастут, а они ещё и в школу не пошли, придётся мне позабыть и о себе, и о тех женщинах, которых мог бы рассматривать в качестве спутниц в жизни.

– У меня сложилось впечатление, что девушка, которая провожала вас, очень хорошая. И, наверное, любит вас, – сказала Екатерина Владимировна.

– Мне кажется, что я тоже её полюбил. Но…

– Что «но»? Как же это так, молодой человек: о себе, значит, вы подумали, а о ней? Вы сказали ей о детях?

– Нет… Знаете, хотелось, что б, – он запнулся. – Боялся я, что всё испорчу. Замечательные у нас сложились отношении. Хотелось хоть на время забыться.

– А честно это?

– Вы учительница? – вопросом на вопрос спросил он.

– Нет, я врач…

– Понимаю, что поступил не очень честно.

–То-то и оно, – сказала Екатерина Владимировна. – Да и не вам за неё решать. Меня, к примеру, если бы встретила настоящего человека, дети бы не остановили. Напротив, хватило бы и им тепла и любви, поскольку это дети любимого.

– Что же мне делать?

– Выяснить отношения. Во всём признаться. Адрес-то, надеюсь, у вас есть?

– Конечно. Она как раз перед отъездом мне дала его.

– Так немедленно напишите. Всё расскажите ей. А она уже решит, как поступить. Извинитесь, что сразу не сказали всего. Объясните, уж как сумеете.

– Спасибо… Спасибо, – радостно сказал Синеусов. – После разговора с вами всё стало на место.

С лёгким сердцем он встал, собираясь откланяться. А Екатерина Владимировна вслед, чтобы, наверное, ещё более раззадорить его и утвердить в решении, сказала:

– А то сморите. Мы, женщины, мстительны. Вот не узнает правды ваша Ирина, подумает, что женаты, и заведёт новый роман.

– Нет-нет, – испуганно возразил Синеусов. – Она этого не сделает.

– Ещё как сделает! – убеждённо заявила Екатерина Владимировна. – А кому ей хранить верность? Человеку, который уехал и забыл её?

– Не успеет. Я напишу…

Синеусов попрощался и удалился в своё купе. Всё прояснилось в его мыслях. Он разобрал кровать и лёг спать, но долго ещё размышлял над тем, что написать Ирине и как сделать ей предложение. Тут нужна была особая деликатность. Завершение же разговора с Екатериной Владимировной пробудило некоторое беспокойство и, даже ревность. Он подумал о том, что Ирине ещё осталось некоторое время отдыхать в санатории среди многочисленных донжуанов и ловеласов, которые будут непрерывно осаждать её. На курорте красивая женщина подвергается атакам не единожды в день.

Поразмыслив, он решил немедленно написать письмо при тусклом свете дежурного ночничка, чтобы отправить его утром с любой большой станции. Но это оказалось сложнее, нежели подготовить статью по боевой подготовке для военного журнала. Здесь затрагивались такие струны души! Сказать бы сразу: люблю и прошу быть моей женою. Но Синеусов подумал: «А вправе ли я совсем ещё молодой женщине навязывать своих детей? Сколько проблем! Какая ответственность! Ведь она шла на отношения со мной, вероятно, полагая, что я холост. Правда, успокаивали слова Екатерины Владимировны о том, что, если женщина любит, дети не могут быть помехой, особенно в таком как у него случае. Исписал несколько листов бумаги, но потом от всего написанного оставил, наверное, не более того, что осталось в краткой записке в известном эпизоде из фильма «В бой идут одни старики». Что ж, краткость сестра таланта… Ирина должна была знать, что он любит её, что он холост, но у него два сына…

Утром он купил в киоске на платформе конверт, вернулся в купе и открыл накладной карман сумки, чтобы взять адрес. Адреса не было. Он в замешательстве стал вспоминать, когда и где мог потерять его. Письмо от детей было на месте. Он помнил, как положил листочек с адресом туда же, где находилось письмо, помнил, как, заметив ещё до посадки в поезд, что карман открыт, застегнул его. Больше он туда не лазил, но адрес исчез.

«Мистика какая-то, – размышлял он. – Но не Ирина же его вытащила? Зачем ей это? Она сама написала его. Нет, конечно, нет. Но ведь больше просто некому».

Он открыл сумку, пошарил там, проверил все свои карманы, зачем-то осмотрел купе. Всё тщетно. Сосед крепко спал, и Синеусов вышел в коридор в надежде, что удастся поговорить с Екатериной Владимировной. Дверь в её купе была открыта, и он снова получил приглашение на чай. Поблагодарил, зашёл в гости и поделился своим несчастьем.

– Невероятно, – говорил он. – Листок не мог выпасть незаметно. Но что же делать?

– Писать на санаторий.

– А я и санаторский адрес толком не знаю. И фамилию её не знаю.

– Как же так? – удивилась Екатерина Владимировна.

– Всё откладывал и откладывал серьёзный разговор. Ну а просто ни с того ни с сего посчитал неудобным фамилию спрашивать.

– Тогда выход один. Сесть во встречный поезд и вернуться в Пятигорск, – посоветовала Екатерина Владимировна.

– И это надо? – неожиданно вставила Алена, начавшая прислушиваться к разговору, к которому накануне ещё была равнодушна.

– Это уже зависит от человека и силы его чувств, – ответила Екатерина Владимировна.

Синеусов оживился. Казалось, решение найдено. Он допил чай и пошёл смотреть расписание остановок в крупных городах, то есть на таких станциях, где можно было выбрать наиболее удобный встречный поезд для возвращения в Пятигорск.

Железнодорожных станций впереди было ещё много, и он, изучая расписание, размышлял, с которой из них удобнее вернуться в Пятигорск. Выбор свой остановил на Харькове. В ту пору поезда ходили ещё по старому маршруту – через Украину. Это уж потом, когда «вожди-пигмеи» отрезали от России даже исконно Русские земли Харьковской области и Донбасса, пришлось изменить маршрут, чтобы не тратить время транзитных пассажиров на нудные эксперименты «самостийной» таможни.

Синеусов выбрал Харьков, потому что оттуда, если не удастся взять билет до Пятигорска, удобнее продолжить путь на Москву. Через Харьков проходило большое количество поездов не только Крымского, но и Кавказского направлений.

Чем ближе был Харьков, тем больше колебаний ощущал Синеусов. Волновало, конечно, в первую очередь то, что Ирина может отвергнуть его предложение. Волновало и то, что отпуск был на исходе, а денег осталось ровно столько, чтобы добраться от Харькова до Пятигорска. До Москвы же потом пришлось бы ехать уже не в «СВ», как теперь, а в плацкартном вагоне, что, конечно, гораздо менее приятно.

Он всё ещё стоял в раздумьях у расписания, когда поезд начал замедлять свой ход. Из купе вышла Екатерина Владимировна, которой было очень интересно узнать, решится или не решится Синеусов на такой, прямо скажем, хлопотный шаг. Это не было пустым любопытством. Она всё время думала о Теремрине, и почему-то лезли в голову глупые мысли: а как бы поступил Дима, если бы она была на месте Ирины, а он – на месте Синеусова? Хотя, конечно, сравнивать было бессмысленно. Ситуации слишком разные. Да и понимала она, что в их отношениях с Димой Теремриным, которого она считала погибшим и который столь внезапно вновь возник на её пути, поправить что-либо просто невозможно.