Дневник разведчицы

Кажется, тут не квартира, а выставка "Мы из девяностых". В коридоре на зеркало налеплены картонные бабочки, старомодные и выцветшие. Плитка в ванной симпатичная, голубенькая, но в общем – всё то же старьё. Окна, думаю, лет 30 не открывались, деревянные рамы заклеены пожелтевшей бумагой. Шкафа нет, одежда валяется в кульках по углам, как у бомжа. Посуда на кухне не мыта со времен Римской империи. Саша робко заглядывает в глаза: "Тебе, наверное, что-то не нравится?". Мне не нравится всё! "Хорошая квартирка", – говорю, а губы сами брезгливо поджимаются. Саша купил дорогой телефон, но не удосужился поставить нормальные стеклопакеты. Никакой ответственности!

Присела на диван, а он – низкий и узкий, и тоже из допотопных времён. "У тебя хоть простынь есть?" – грустно спрашиваю. Русский кинулся шарить по кулькам, а я стянула свитер и джинсы. Всё будет как обычно. Сейчас залезет сверху, задрожит в приступе звериной похоти. Будет сопеть и потеть, но никогда не спросит: "О чём ты вчера плакала? Кого ты любишь? Как тебя обрадовать?". Я устала раздеваться. Я для них для всех – доска с резиновой дырой, уж простите за откровенность.

Саша пытается растелить на диване простынь, но его движения беспорядочны и суетливы. Ладно уж, помогла, а потом легла: получи, что хочешь, и отстань. "Трубачёв" начал с массажа, но грубовато: хватает кожу щепотью, как плоскогубцами. Потом, наконец, добрался до трусиков, стянул, но тут застопорился: "Презерватива нет". Он ко встрече и не думал готовиться! В общем, сказала, что хожу к гинекологу на процедуры, а там нужны презервативы. И достала один из сумочки. Саша поверил.

Старался пару минут, а я всё думала, когда это, наконец, кончится. Но вдруг потолок вздрогнул и поплыл, вместо себя оставив чёрный радостный провал! Ляжечка затрепетала, как птичка в пригоршне. Наверное, я что-то крикнула, но в памяти лишь глухая яма, в которую мы упали оба! Помню, как потом лежали, пытаясь отдышаться, а мой телефон, запертый в сумочке на вешалке, пищал эсэмэсками. Намекнула: мол, некоторые мужчины за сильный крик бьют женщин во время любви. Но "Трубачёв", как всегда, намёка не понял. Мужики бесчувственны.

Лежим, в окнах сгущаются розовые сумерки, а вещи разбросаны на пыльном полу. Из мебели в комнате – стол с компьютером и стулом, да наш диван. Даже телевизора нет. Пусто и неуютно. И в этой берлоге мне предстоит работать! Надо будет её привести в порядок. Пол подождёт, а вот обои я бы переклеила, станет намного уютнее. Сюда пойдут светлые тона, так смотрелось бы просторнее. А посередине можно поставить журнальный столик. В коридоре нужен шкаф, однозначно. А в ванную подошла бы тумбочка, определим её в угол.

Порылась на кухне, нашла в шкафчиках симпатичные плетёные коврики для стола, типа индийских. Расстелила – получилось по-домашнему. Свечку отыскала, зажгла, стало совсем уютно. Немного секса, немного уюта – вот оно, счастье одинокого мужчины. Только об этом подумала, как позвонил Альфред. Надо было звук на телефоне отключить! Сказала Саше, что мне сестра названивает. Он отправил меня на кухню, а сам уселся в комнате за компьютер. Деловой: монитрует репортаж для американского канала. Потом расскажу Альфреду.

А сегодня опять говорили с шефом о делах сердечных. Я закрыла дверь, стояла у окошка и шептала. Объяснялись минут 30, у меня аж ухо покраснело. Альфред просил прощения: мол, ему тяжело и я должна понять. Я же пыталась втолковать, что мне ещё тяжелее, ведь он мужик, а я – слабая и совсем не молодая женщина. Инициатива должна быть за ним! Альфред утешал: дескать, мой возраст не причём, просто ему надо решить семейную проблему. Опять из пустого в порожнее.

Думала к "Трубачёву" заскочить на часик, а пробыла часа четыре. Вечер тих и нежен. Во дворе, окруженном пятиэтажками, воздух наливается тяжёлым тёмным бархатом. Осень тихо распускает над нами чёрнеющую шаль, во дворе вспыхивают окна-фонарики, где-то внизу шуршит постаревшая грустная листва. Эх… Разве нужна я Саше? Он на 6 лет моложе, ну какой ему интерес? Скоро у него день рождения, и я пообещала подарить велосипед. Посули человеку хороший подарок – и человек у тебя в кармане. Моя работа порой совсем проста.

Кот Василий с виду воспитанный и мягкотелый, но, зараза, когда мы с Сашей любовь делали, носился по комнате и драл лапами ножку стула: хулиган ещё тот! Я его полюбила, теперь возьму под опеку. Из кухонного окна виден краешек соседнего балкона. Я выключила свет, притаилась и наблюдаю. На балконе движение, там кто-то на стуле. Саша подкрался сзади, а я приложила палец к губам: "Тссс! Кажется, там кое-что сосут". Но милый отчитал меня как маленькую девочку: мол, некультурно подглядывать. Впрочем, любовь на соседнем балконе мне, наверное, показалась.

Проснулась в пять утра, покормила своих ненаглядных котиков. Первый – рыжий, усатый и большой. Завоеватель, не признающий правил. И очень мстительный. Это Александрас. Второй, Платон – нерешительный, беззащитный и добродушный. Александрас – бессовестный и нахальный, а Платон – чуткий романтик. Как они уживаются в одной квартире, не пойму. Наверное, их объединяет ревность: когда меня долго нет, они страшно злятся. Только Платон переживает про себя, а Александрас яростно дерёт мебель. Теперь у меня ещё и Васька, я многодетная мама.

Заварила на кухне кофе. За окном – чёрный вакуум. Когда уйду из этого мира, там, за границей нашего разума, тоже не будет ничего, кроме вечной обволакивающей темени. Для чего жила, сама не знаю. Но в бесконечной мозаике дней должна отыскаться тонкая ниточка, что тянется сквозь прожитое и куда-то устремлена. И если представить, что ниточки нет, то становится страшно. К чему я двигалась с юных дней до моего сегодня? Не заработала никаких денег, и даже квартира у нас с мужем в ипотеке.

Я познакомилась со вторым мужем, когда работала в Вяженапасе, костюмершей в театре. Арумас пришел на спектакль, стоял в очереди в гардероб, а я пробегала мимо. Высокий, в форме, все бабы на него смотрели. Выглядел огромным и стройным, как телебашня. Я молниеносно поняла, что это шанс, и даже не поняла, а ощутила странным всеведущим чувством, которого не выразить словом, но которое вернее миллиона слов. Подошла к нему и спросила, могу ли чем-нибудь помочь. Разговорились, в конце концов он пригласил на дискотеку в субботу.

Впрочем, было кому приглашать и без него. Помню нашего театрального художника, который, когда выпивал, рвался написать мой портрет, и для этого зазывал в гости. Я конечно, смеялась, но иногда ходила, ведь в искусстве любви он был неплох, чего не скажешь о его картинах. Был ещё паренек с гитарой, который ходил встречать меня с работы. Как же его звали? Ждать у театра я ему запрещала, отправляла за угол, и он покорно стоял там, согнувшись в форме вопросительного знака. Любовь с ним была не из самых приятных, от паренька несло огуречным лосьоном. Зато песни пел тонким голоском, и это было красиво.

Кто же ещё был? Надо вспомнить. Бывший милиционер, вечно хвалившийся подвигами. Начинающий бизнесмен, торговавший брелоками и трусами. Пара таксистов, женатый инженер, учитель географии, строитель из Беларуси, врач-окулист, Ян с автозаправки, директор шашлычной, студент-геодезист, моряк из Дайклепа, безработный циркач, сантехник домконторы, писатель-фантаст, агроном-мелиоратор, начальник цеха абажуров… Порой они были богаты, порой образованы, и даже нравились мне, но каждому чего-то не хватало. Наверное, надёжности и силы? Силу другого человека невозможно объяснить, её можно лишь ощутить, как энергию.

Мне каяться не в чем, я хороший человек. Если перед кем-то и виновата, то немного перед сыном. Он вечерами в одиночестве учил уроки, а по ночам всё ждал, когда скрипнет входная дверь и появится мама, чтобы обнять и поцеловать. Но ведь я была не затворницей, а всего лишь одинокой женщиной, искавшей сильное плечо. И разве не хочется в молодости ночных приключений? Разве не хочется свободы и стремительного полёта? Сын всё понимал и я уверена, что он меня простил, ведь мы любим друг друга и никогда не предадим.

Роман со вторым мужем был кратким и точным, как выстрел снайпера. Арумас тогда сказал, что его переводят в Сильвин, и я поняла, что подарок судьбы уже в руках, оставалось лишь аккуратно его распаковать. Помню, как шагали вдвоем по вечернему Вяженапасу, я держала жениха за руку. Над трубами котельных, над дальними шиферными крышами, исчезающими в сумеречных облаках, мне уже чудились огни столицы. Я представляла новую жизнь, в которой наконец будут уют, спокойствие и душевное тепло. Разве я этого не заслуживала?

Арумас казался мужественным и благородным, ведь я была с ребенком, но его это не пугало. Он и сам был разведённым: жена и дочь жили отдельно, у мамы. Свадьбу мы сыграли через четыре месяца, но будущее, увы, оказалось не тем, в которое так охотно верилось раньше. Конечно, у Арумаса была комната в общаге, и мы с сыном перешли к нему. Жить стало легче: уже не надо было снимать квартиру, оправдываясь перед хозяйкой за постоянные задержки. И всё же при этих воспоминаниях мне тяжело и больно. Сыну было 14, и прекрасным солнечным утром он спросил моего нового мужа: "Теперь я буду называть тебя папой?". А тот вдруг ответил: "Ребенок у меня уже есть. Можешь называть меня Арумасом". Так и сказал.

Мне всегда казалось, что мужчина, взявший чужого ребенка, становится ему отцом. Когда встречалась с Арумасом, даже не думала над этим вопросом, ведь была уверена, что благородный мужчина поступит благородно. Но Арумас безжалостно вернул меня на землю. Мой мужественный герой оказался обычным глупцом, да и я оказалась не умнее. Но что мне было делать? Подавать на развод? Разворачивать жизнь назад? Я промолчала и смирилась, но боль не ушла, она до сих пор во мне.

Арумас прекрасно образован, окончил военный институт, мне есть чем гордиться. Двенадцать лет назад, когда переезжали в Сильвин, считался перспективным офицером. Но его зарплаты я толком не увидела. Львиную долю денег отдавал прежней семье, находя тысячу оправданий. Конечно, он устроил меня на хорошую работу, я стала элитой, женой офицера. Но жена офицера вкалывала как лошадь и несла в семью каждый грош: нам, деревенским, работа в радость.

Однажды мы с Арумасом ездили в Вяженапас и я увидела его бывшую. Она выглядела как элитная потаскуха: безупречный бордовый маникюр, белый меховой полушубок, надменный взгляд с поволокой. Пока Арумас бегал в контору, эта напыщенная дурочка с томным видом стояла у входа, зажав сигарету своими ухоженными пальчиками. Я попробовала заговорить, и услышала снисходительное: "Так ты работаешь? А я – нет". По какой-то дурацкой логике Арумас её полностью обеспечивал, хотя говорил, что эти деньги – для дочери. Но я по-прежнему молчала: мне казалось, что я заслуживаю меньше, чем другие.

Вскоре к нам в соседний отдел устроился певец Бейрис, он тогда ещё служил. А дальше вы знаете. Бейрис – не юный беленький Роберт, и не чёрный травокур Тадеуш. Бейрис и взрослее, и глупее: он не умеет скрываться от жены. Если бы не жена Бейриса, приехавшая тогда в Сильвин и всё рассказавшая моему мужу, то муж бы не догадался. Мужа вообще не было в Сильвине: он уехал работать на побережье, наведываясь домой по выходным. Когда жена Бейриса настучала и история вскрылась, муж только посмеялся: "Ха-ха-ха, романчик". Я жёстко объяснила, что он меня бросил, уехав работать из города. Мне было одиноко и страшно, и потому он сам виноват, что я общалась с другим. Несколько недель мы спорили, но в итоге муж согласился, что виноват, и даже извинился. Попросил начальство и его перевели обратно в Сильвин.

Впрочем, на побережье у него наверняка была любовница. Однажды я приехала к нему среди недели, а его вечером в военном общежитии не было! Потом объяснял, что выпивал у друга, и в доказательство водил меня к нему. Но друг всегда прикроет и солжёт, нет ему веры. И вообще, как мужчина может жить один? Если он вдали от дома, то есть и любовница.

После истории с "романчиком" жизнь вроде бы наладилась. Сын окончил школу и поступил в пединститут. У меня появился Альфред. Так вышло, хотя я не очень хотела (расскажу в другой раз). А потом я, наконец, вычислила измену! Арумас стал задерживаться по вечерам, объясняя, что сильно занят в Министерстве обороны. Позвонит, бывало: "Нужно отчёт составить" или "у нас вечернее совещание". Но в его голосе проступали тонкие, едва уловимые нотки неуверенности и вины. Он не говорил, он блеял.

Потом муж сделался вежливым и волнительным, стал вдруг слать эсэмэски: "Во сколько будешь дома?". Какой заботливый! Мне было горько и отвратительно, ведь он писал вовсе не из любви: хотел вычислить время, чтобы увидеться со своей шлюхой и не проколоться. Но я выиграла эту схватку, вывела их на чистую воду и даже сняла видео! Расскажу вам, как будет момент.

С другой стороны, при всех изъянах мой муж не самый плохой на свете. Конечно, он предатель и лжец. Но он умеет быть прекрасным другом и умным советчиком, вот ведь загадка. Арумас лёгок на подъем и готов отправиться в путешествие сразу, без нудных обсуждений и подготовок. Мы пешком исходили добрую половину балтийских лесов. Бывает, сидим с утра, я и говорю: "Махнём в поход?". Другой станет обдумывать, мямлить, а он отвечает просто: "Давай". И мы идём.

На часах 8 утра. Альфред прислал СМС: "Сегодня в 12:30, на точке". Это значит, в нашем дворике у Синего моста. Увидимся, мой дорогой! Через 20 минут написал Саша: "Доброе утро, моя девочка!". И с ним увидимся тоже. В 11 написал его светлость Роберт: мол, хочет вечерком прогуляться в Новый город. И ему я тоже подарю радость.

День вчера вышел неожиданный. Утром купила для сашиного котика сладостей и попросила Сашу зайти в салон, забрать: "Чем раньше, тем лучше". А русский упёрся: "Приду вечером". Но ведь на вечер был назначен мой молодой повеса, мой Роберт! Пыталась Сашу отговорить, а он стоял на своём. Роберта пришлось отменить. Саша – гадкий разлучник.

В 12:30 командир подъехал в наш дворик, стал торопить: "Почему ещё не была у немца в магазине?". Нет у меня ответа кроме стыда. Шеф сказал, что в Германии лучший автопром и я должна с немцем говорить про их машины, хвалить. Ещё нужно восхищаться их литературой и вообще всем немецким.

– Назови мне деталь машины, – говорит.

– Ну, колесо…

– Неплохо. Значит, немец будет у нас "Колесов". Теперь в нашей переписке у него такой псевдоним.

Запомнила. По Саше "Трубачёву" шеф говорит, что ребята ждут результатов. "А результатов пока ноль", – кидает Альфред невзначай, разглядывая дворники своего "Форда". Но в этой непринужденности чувствую, как вина ложится на меня свинцовым грузом. Доложила, что была у русского дома, сделали любовь. Но шефу мало: "Подари ему турпоездку на пару дней". Приказ поняла. Командир добавил, что "Трубачёв" днями сидит в "Фэйснете". Причем тут это?…

… Вечером Саша прилетел в салон радостный, расцеловал: "Прогони всех, сегодня будь со мной". Я и так с тобой, мой любимый. Показала ему цех, где работает наш директор. А Саша сделал загадочный вид: "Сегодня покажу тебе то, чего ты не видела!". Но разве есть в этих краях что-то, чегог бы я не знала? Какое приятное и надёжное чувство, врасти в свой город и шагать по нему почти вслепую.

Посмотреть на этот город зимой или осенью – пасмурная слякотная провинция, чернеющая разрытыми тротуарами. Сильвин сдали в ремонт, и кажется, сколько будет жизнь на Земле, столько эти улицы будут в рытвинах и стройках. Кривоватые троллейбусные столбы, чёрно-серая людская одежда, делающая всех нас пассажирами одной лодки. И надо всем этим – тихая скука, за которой, кажется, нет никакой надежды. Лишь пьяные туристы своими криками иногда будоражат переулки Старого города. Но там – витрина для приезжих, а настоящий Сильвин – иной.

Русский повёл через мост, в старый район, где улочки окружены домами из прошлых веков: каменными, бревенчатыми, кирпичными. По виду – тут обычный заштатный городок, а всё же здешняя провинциальность особая, сильвинская, потому что дышит большой историей. Прошли с "Трубачёвым" татарский молитвенный дом, а там пора увидеть, как за верхушками деревьев покажутся византийские купола. Только не видно: уличные фонари погашены, как в войну, и мы шагаем вдвоём сквозь темноту и шорох невидимой листвы, упавшей на асфальт. Проходим подворотни, за которыми угадываются дворы в зарослях кустов, приземистые сарайчики, скамейки, вросшие в землю: старая сильвинская жизнь, которая осталась только здесь.

Я люблю Сильвин. Звон колоколов на Кафедральной площади не дает моей душе увянуть, тревожит, будит. А река, важно и широко проплывающая под каменными мостами, шепчет о вечности, которая, притаившись, ждёт каждого из нас. А ещё этот шёпот о том, что я тут своя, и только тут. И сейчас я иду под руку с иностранцем, и мои шаги в темноту тверды и уверенны. Говорят, большие музыканты чувствуют инструмент как продолжение собственного тела, как часть себя. Сильвин – мой маэстро, а я – его живое продолжение. И этого иностранцу не понять.

Саша привёл на край просторного поля, уходящего вниз: в полутьму, освещенную сиреневым светом уличного фонаря. А внизу, у реки, протянулась аллея с ивами. На пригорке старое дерево, и на толстой ветке подвешены качели. Взлетаешь вверх, над полем, и несёшься в ночные осенние облака, за которыми потусторонняя лунная подсветка. Затем – летишь обратно вниз, потом опять разгон, и берёшь новую высоту. Саша бегал вокруг и всё уговаривал сильно не раскачиваться, а я смеялась и качалась еще сильнее, чтобы он понервничал. Затем, наконец, остановилась и мы долго и нежно целовались: я сидела на качеле, а русский стоял рядом, сжимая меня и укрывая собой.

Он был здесь, добрый и заботливый мужчина, способный в этот вечер отобрать меня у других. Я вспомнила, как в детстве, в деревне, за нашим домом тянулся участок, заросший сорняками. Там, за старым забором, стоял чуть покосившийся деревянный домик. Его доски были черны от времени, а окна выбиты, отчего дом казался слепым. Мы, три балтийских девочки, жутко его боялись, особенно по ночам. Но когда стали старше, тайком от бабушки брали лестницу, лезли сквозь пролом в заборе и взбирались на чердак.

На верхотуре валялись старые кирзовые сапоги, книги на русском, колпак от керосиновой лампы. Это пыльное старьё мы рассматривали с восхищением. В глазах до сих пор открытка, найденная среди хлама: старомодный человек в красном кителе, перевязанном странными золотыми верёвками, стоял на колене перед дамой. А та сжимала букетик, жеманно глядя в сторону. По открытке ползли синеватые разводы плесени, издеваясь над её красотой, а половина головы у дамы была оторвана. Потом я узнала, что человек, опустившийся на колено, называется гусаром. И мне было интересно, что же у них с дамой случится потом? И сейчас, на качелях, в объятьях русского, я вспоминала ту открытку. Я вдруг ощутила, что мы с Сашей друг у друга в руках, словно старомодный гусар добился той дамы, и так теперь останется навсегда. "А знаешь, Петров, – сказала я, когда мы вдоволь нацеловались и присели на бревно. – Я сейчас поняла, что моя фамилия будет Петрова". Смешно же, правда?

Я ждала его испуга или хотя бы неловкого кашля. Ждала удивления или шутки. Но русский отреагировал поразительно: "Я не против, но мне надо решить вопрос с женой". Но это чушь, выдумка, сказка. В реальной жизни таких разговоров не бывает, и сердечные вопросы решаются годами, а чаще всего – не решаются вовсе. Или русский – агент, играющий роли не хуже меня? Пишу дневник, стучу клавишами и смеюсь – и над собой, и над Сашей.

Потом побрели на набережную, где отражения разноцветных огней крутятся на воде, как цветные веретёна. И я вдруг поняла, что свою прежнюю зазнобу, ту шлюху из Англии, Саша водил на ту же качелю. Вот откуда он знает это место! Сказала ему об этом, у него забегал взгляд и я увидела, что права. Но что было, то прошло, и теперь я вырву своего мужчину у всех. Сколько мы будем вместе? Неделю? Год? Пусть решает Альфред, моё дело работать. Ты рулишь мужчиной, будто велосипедом, и достаточно лёгкого движения, чтобы пустить его по нужному пути. Надо лишь сказать фразу "всё будет, как хочешь ты, ведь ты всё решаешь". И пусть себе тешится.

Мы с Сашей долго стояли у бездонной мрачной воды и целовались. Шептали друг другу нежные горячие слова. Русский был мой, весь, до конца. И я поняла, что теперь я буду его подругой и его хозяйкой, и проникну в него как лучи Рентгена, чтобы выполнить всё, что приказано. А сейчас надо вести семейные разговоры, одинокому мужику будет приятно.

– Ты постоянно в интернете. Если я буду накрывать на стол, то не потерплю, чтобы ты сидел в "Фэйснете". Обед – значит обед.

– Откуда знаешь про "Фэйснет"? – Саша в недоумении. – Сама говорила, что в интернет не ходишь и ничего в этом не смыслишь.

Неожиданно. Мигом сообразила сказать, что просила подругу Ляну поискать про Сашу информацию, и якобы Ляна и нашла его "Фэйснет". Проехали. Звал к нему домой, но я отказалась: муж не поверит, что снова ночевала у Ляны. А быть гулящей в глазах мужа не хочу, чтобы не оправдывал свои измены.

Потом Саша проводил на троллейбус, и я долго подглядывала в заднее стекло, как мой русский стоял на остановке. А он отвернулся и смотрел в другую сторону, будто мы и не пробыли вместе весь вечер. Может, домой не собирался? Хотел к какой-то бабе? Ведь странно, что он крутит любовь со старой женщиной, а молодой у него нет. А может, поедет отчитываться своему куратору? Приехала и отправила сообщение: "Ты дома?". Он прислал фото, как сидит на кухне в своей красной мастерке и большой палец руки поднял вверх. Ну, допустим.

"Сегодня я в Сильвине. В 10 у тебя, нормально?". Мой певец Бейрис решает сам, когда мне написать, а я – вечно ждущая, но молчащая. Ведь написать самой – нарушить любовную конспирацию и послать сигнал в дом, где бдит его злая ищейка, называющая себя женой. Бейрис всегда пишет внезапно, а я каждый раз срываюсь с места и, поломав любые планы, покорно несусь на встречу. Но вечно так не будет, рано или поздно его нелепый и несчастливый брак поломается.

Со мною Бейрис как бычок на веревочке: что захочу, то и сделает. Займёт или отдаст деньги, приедет в отель "Балтазар" или ко мне в общагу, будет меня любить лёжа или сидя. В наших встречах я обожаю краткий момент, когда иду к нему и знаю, что скоро всё случится. С Тадеушем, с этим чёрным хамом, любовь получается сильнее и грубее, и волнение, уносящее в параллельное возбуждённое измерение, всегда больше. Тадеуш нахал. А Бейрис, хотя тоже скотина, но не такая наглая. Его хамство мягкое, и то, что хочет, он делает с изяществом и вежливостью, достойных интеллигента в десятом колене.

Бейрис как ушёл из армии, стал председателем сельсовета. Но душа у него не чиновничья. Любимый пишет песни, которые поёт своим медовым басом. Обожаю! Они выступают дуэтом с его другом Шенисом: старые балтийские панки, у которых не вышло расстаться с молодостью. И творческий изыск, я думаю, должен сквозить в Бейрисе, во всём его облике. Вот испанцы: страстные, ревнивые, и это всегда заметно по их резким южным манерам. Но в Бейрисе его чувственности не видно, внешне он пустой и скучный. И всегда холоден и спокоен как каменная глыба.

Мой любимый способен на верность и преданность, даже несмотря на женатость. И он, конечно, неглуп, он говорит убийственно правильные вещи о жизни. Но при этом не понимает простейших вещей. Не понимает, что мне больно, и что жена ему изменяет из мести, и что мы стареем и уже нельзя себя вести, как раньше. Тонкий ум и тут же – глупость, страстная натура и тут же – бесчувственный холод. Бейрис – человек-противоречие.

Стоит у общаги огромный, с пышными песочными кудрями, которые, кажется, никогда не поседеют. В одежде любимый неприхотлив, не носит колец или татуировок. Обычный балтийский мужчина, в моём вкусе. Всегда рассуждает логично и здраво, но логика не приводит его к самому простому: зачем жить с нелюбимой женщиной и мучить всех вокруг, если рядом жду я?

Быстренько открыла дверь подъезда, мчусь на второй этаж, а он не мчится: он гордо вышагивает, высоко поднимая ноги, отчего похож на аиста в болоте. Моя комнатка – тесный скворечник, но чистенький и аккуратный, а главное – ждущий влюблённых человеческих голосов. Мы все живем под вечным надзором, за нами каждую секунду следят чужие глаза – на улице, на работе, в магазине. И лишь двое любящих, оставшись наедине, сбрасывают с себя притворство и лживость, чтобы стать собой и превратиться в комок желания.

Эта грань так тонка. Вот обычный поцелуй в щёку от такого культурного Бейриса. А через миг он хватает мой зад, и вежливость проваливается внутрь него, оставляя на поверхности осоловевшие глаза. Его движения стремительны. Скинь свои строгие чиновничьи брюки! Войди сзади, поганая тряпка, и не смей оргазмировать без приказа страшего по пыткам! К ноге, мерзкая тварь!!!…