Как мне стало зашибись

 "А помнишь, как всё начиналось…"(с)

О том, что была долгожданным ребёнком, я знала с самого детства. Меня же целых пять лет ждали, этого никто не скрывал. Даже раздобыли где-то модного тогда Спока, читали-готовились.

Мама всегда говорила, что я была не проблемной в младенческом возрасте, все умилялись, что и по ночам спала, и соску не сосала, и к горшку-прикорму мгновенно приучилась.

Потом уже появилась сестра Катя. (Лет через десять я назову её Басей, что станет на долгие годы её вторым именем для многих.) Этого, конечно, я не помнила, год и пять месяцев – слишком несущественная разница. Хорошо помню только то, что моя прекрасная зелёная коляска перестала принадлежать мне и страшно к себе манила – как всякий запретный плод.

Пробраться в коляску было важнейшей целью, но для этого нужно было провернуть целую операцию.

Жили мы всё в той же любимой родительской квартире, где и сейчас живут мама и папа, только тогда родители с нами обитали в спальне, а в большой комнате жила бабушка, папина мама.

Так вот и заветная моя коляска стояла там же, в бабушкиной комнате, у балкона. Дверь туда всегда закрывалась достаточно туго, поэтому надо было бесшумно пробраться к большой комнате, не скрипнув при этом ни единой паркетиной, высмотреть, чуточку подтянувшись, в стеклянные двери, нет ли в комнате бабушки, умудриться открыть дверь так, чтобы никто этого не услышал, и стремглав, затаив дыхание, влезть в высокую свою большую коляску. Для двухлетнего человека это было и в самом деле очень непросто. Наверное, именно поэтому как сейчас помню это чувство Победителя – такой невероятной казалась эта полоса препятствий!

Главное, я знала наверняка, что скоро найдут и будут ругать: колёса были старые, не выдерживали большой нагрузки, и на вес двухлетней меня, конечно же, не рассчитывали.

Но это счастье обладания своим – оно было несравнимо с последующим наказанием.

И нет, не так уж чтобы прямо строго наказывали. Просто уже тогда знала, что я – проказница, старшая, и нельзя лазить в коляску, потому что она теперь принадлежит маленькой сестре.

Но так хотелось ещё побыть маленькой маминой дочкой, которой на самом-то деле и являлась, хоть и была уже старшей сестрой, что никакие наказания страшны не были.

Про платье

Платьев было два. Новых, пахнущих ещё как будто бы магазином. Страшная редкость была – почему-то именно в Военторг в нашем доме "выбросили" детские платья!

Одно из них не помню вообще. Зато второе, с такими необычными вырезами капелькой на рукавах, помню, как вчера. Ведь именно с ним и случилась страшная, по моим пятилетним меркам, неприятность.

На следующий день после покупки приехали наши москвичи: мамина родная сестра с детьми. И моё новое платье эти взрослые решили подарить старшей двоюродной сестре. Мне сказали – мы тебе ещё одно такое купим.

Кто помнит конец восьмидесятых, тот поймёт: то, что "выбросили" почему-то вчера, можно было не встретить в этом магазине больше никогда. Что, конечно же, и произошло.

Так я и осталась с одним платьем. Не помню каким, в чужом же огороде платья красивше, ага.

И да, это, конечно же, яркий пример моего злопамятства, но вот когда тебе пять и вчера купили тебе, а сегодня отобрали – пусть даже и с благими намерениями – то оно чего-то запоминается. Надолго. На всю жизнь.

Про зайца

Им, маме и тёте, было тогда ненамного меньше, чем мне сейчас. Думаю, в районе тридцати. Казалось бы, ну к тридцатке уже соображалка должна работать! До сих пор понять не могу, почему не возникло ни единой тени сомнения?

Они, понимаете, кофе решили попить. А просто так им было невкусно. Ну тут ладно, я согласна, кофе с шоколадом и впрямь вкуснее.

А как раз накануне нам, детям, раздобыли где-то фигурных шоколадных зайцев. Ну помните же про конец восьмидесятых? Это было событие! Особенно для детей, нам было-то: шесть, пять, четыре и два.

Так вот нам после обеда, перед дневным сном, разрешили съесть по половине. Каждый своего зайца каким-то образом пометил, оставшуюся половину назад в фольгу завернул и спрятал. Такое священнодействие детское.

В общем, пока мы спали, мамам нашим пришла идея попить кофе с шоколадкой. И они решили разжиться зайчатиной. И взяли остатки первого попавшегося зайца. Без разбора. Ну и съели его, конечно, всего!

А когда мы проснулись, то, конечно же, кинулись к своим сокровищам. И все нашли свои оставшиеся половинки, а мне со смехом было предложено заменить вкуснейший шоколад обычными ирисками. Брат и сёстры ели своих зайцев, пятилетняя я возмущённо ревела от обиды, а мама с тётей смеялись, что ну вот так получилось, чего ты, мол, убиваешься, сама забыла, как съела его целиком.

И вот мне уже тридцать шесть гребаных лет, а я до сих пор не понимаю, не хочу понять! Почему двум взрослым тёткам не пришло в голову взять по кусочку от каждого зайца, а не есть чью-то заветную половинку целиком. Или предложить остальным детям поделить оставшийся шоколад на всех. Или не смеяться над этим, как над ерундой.

Иногда мы, взрослые, бываем такими беспросветно бестолковыми.

А через год случилась ещё одна шоколадная история. Эту все помнят, периодически со смехом рассказывая.

Про шоколад

Всё началось с того, что муж той самой маминой сестры, тёти Наташи, привёз из Польши набор шоколадных фигурок. Целую коробку.

Тут стоит рассказать, что каждое лето мы проводили семьями под маленьким городком Новохопёрском – там папина сестра живёт, самая старшая тётушка, в честь которой меня назвали.

Ну и так как там природа-погода-река, а детям больших городов этого очень недостаёт, нас туда всем скопом и вывозили каждое лето. И ещё папина средняя сестра приезжала с детьми, и набиралась нас там целая орда: из Воронежа, из Москвы, из Великого Новгорода.

Размещались по очереди, неделю одни в домике, другие в палатке, неделю наоборот.

И вот в самом начале этого двухнедельного отдыха всем нам был торжественно продемонстрирован этот роскошный польский набор. Заграничный! Шоколадный! Были там и рыбки, и зайцы, и птички, и прочие звери. Красота, одним словом. Загляденье.

По классической взрослой традиции "не трожь, это на Новый год!", нам было сказано, что это на день рождения тёти Наташи. И убрано в помещении, отведённом под кухню.

Ну не знаю, почему остальным детям это не пришло в голову, а я целых дня два страдала от того, что столько шоколада пропадает.

В общем, я решила, что съем половинку от одной фигурки. Потом подумалось – к чему эти полумеры, и съела рыбку целиком. За рыбкой пошли в ход и птичка, и зайка, и кто-то там ещё. В общем, поймана я была только день на пятый.

Наверное, было вкусно. Возможно. Но я не помню этого вообще. Вот как пробиралась тайком на кухню – помню. Коробку с прозрачной крышкой – помню. А вкуса этого шоколада – не помню совсем.

Зато разоблачение с прилюдным позором на всю турбазу – помню очень хорошо. Было ли мне стыдно? Возможно. Но к тому времени, а мне было уже шесть лет, я точно знала, что в нашей большой семье являюсь примером для младших – именно на мне всегда останавливались, когда говорили, как делать нельзя.

Хотя вот до сих пор не могу понять, почему нельзя было поить лошадь из кружки, или как никто не боялся ходить ночью в туалет с лопатой в далёкие кусты, а не оставаться на тропинке около крайних к лесу домиков – там же светло и не так страшно!

Наверное, даже в детстве мы быстро научаемся играть отведённые роли. Может быть, поэтому я и мечтала, что когда вырасту – обязательно стану белокурой и голубоглазой худышкой, как Анечка (та самая московская кузина, счастливая обладательница платья из Военторга). И тогда меня тоже непременно будут хвалить, и мне не надо будет постоянно доказывать себе и всем вокруг, что я – хорошая.

Хотя, справедливости ради, хвалили меня тоже частенько. Потому что я обладала хорошей памятью, шпарила наизусть кучу всяких стихов, да и читать сама научилась по старым учебникам "Родная речь", хранившимся в книжном шкафу – моей личной Нарнии. Пожалуй, до сих пор нет ничего более волшебного для меня, чем запах этого шкафа. Разве что ещё запах библиотечных недр.

Очень я благодарна своим родителям за то, что читать можно было сколько угодно, несмотря на то что очки были моими спутниками с трёх лет.

Про очки

О том, что что-то не так, догадались не сразу. Потом уже поняли, что слишком уж близко подношу к лицу предметы или ложусь на землю, чтобы разглядывать жуков.

С глазами и правда была беда. Раздобыть очки смогли, а вот как неразумное дитя к ним приучить – это был вопрос!

Всё придумал папа. Ранним летним утром он поднял меня. Мы тихонечко пробрались на кухню, позавтракали и вышли из дому. Это был наш большой секрет – так сказал папа. А уж ему точно можно верить, это я знала наверняка, он ведь большой и сильный, и в армию недавно ходил.

На раннем утреннем дребезжащем автобусе мы приехали с папой в лес. И тут пришло время для заранее придуманной им легенды, в которой мне было рассказано, что вот сейчас он наденет на меня эти непонятные штуки, которые на самом деле – волшебные очки. И что они даются только избранным, таким как папа и я. И что вот теперь-то я точно найду все грибы в этом и соседних лесах.

И он надел на меня очки.

Помню, мне казалось, что даже птицы замерли от торжественности этой минуты. И как всё вдруг приняло чёткие очертания, и как будто даже ярче стало – тоже отчётливо помню.

Весь день мы провели в лесу. Хитрый папа специально водил меня мимо грибов, которые тут же были мною замечены. И как же я была счастлива каждой новой находке!

Помню, как возвращались домой с урожаем, с цветами для мамы, бабушки и Кати, как пили гранатовый сок на вокзале, и такими были уставшими, но очень-очень довольными: я – ощущением того, что только мы обладаем этой большой "очковой" тайной, а папа – проделанной работой. Потому что очки я больше не снимала.

И кстати, несмотря на то что в очках себя не любила и с пятнадцати лет ношу линзы, никогда особо не переживала по этому поводу. Папина заслуга.

Отцы и дети

При этом я никогда не была "хорошей девочкой". Например, я помню, как моими успехами гордились и даже хвастались: и читать сама научилась, и память хорошая, все адреса-телефоны помнит. Но это не делало меня покладистой и примерной. То есть я даже не старалась особо подстраиваться. Просто жила так, как хотела, за что и огребала регулярно.

Такой диссонанс– с одной стороны, очень хочется нравиться окружающим, с другой – ужасно бесит вот это "о ужас, что скажут люди!".

И главное – упёртое желание сделать наперекор. Как в той самой истории со съеденным шоколадом. Знаете, что я сказала, когда меня дружно ругали на общем собрании? "Зря я всё не съела, всё равно влетело!"

Все мы родом из детства. Мои родители были детьми своих родителей: их обоих никогда особо не баловали. Да и, думается мне, вообще не принято было с детьми разговаривать. И у Спока об этом тоже написано не было.

Мои классные мама и папа любили нас как умели. Строили, гоняли, баловали как могли. Папа придумывал для нас целые вселенные!

Но вот просто поговорить, спросить и послушать – нет, не получилось у меня такого. Тогда не получилось.

И уже тогда очень хорошо понимала: даже если ты чем-то отличаешься от остальных, ты всегда можешь найти то, что будет радовать и всегда приходить на помощь. Например, книги. Пока ты просто спасаешься ими от нехватки общения, ещё не зная, как они будут выручать тебя много лет.

"Мы все учились понемногу" (с)

В детский сад мы с сестрой ходили ведомственный, от предприятия, где мама с папой работали. Все этому очень удивлялись, ведь прямо в нашем подъезде был обычный детсад, охота была таскаться в такую даль.

Сад был не то, чтобы далеко, но с нами двумя дорога занимала никак не меньше получаса. Зато он был крутой: отдельно стоящий, с бассейном, большими площадками, на которых чего только не было.

Больше всего запомнились деревянные резные звери. Они появились, когда мне было лет пять, и я от всей души полюбила бегемота. Он был такой большой, толстый и недосягаемый: у неуклюжей мелкой меня никак не получалось влезть на него, ноги сползали с лаковой морды, а подтягиваться я отродясь не умела. Да и все мои попытки укутать этого теплолюбивого толстокожего голубым шарфом успехом не увенчались – слишком уж большой была его шея.

Поэтому приходилось шарфом делиться с сидящим рядом учёным котом: тот казался мне близким по духу, потому как был с открытой книгой. Я уже тогда нашла своё спасение в книжном шкафу, и моё раннее читательство всеми щедро поощрялось. На коте же можно было ещё и посидеть, но всё равно бегемот оставался любимцем.

Надо сказать, что пару лет назад, наведя ревизию на той самой детской площадке, с горечью обнаружила пропажу обоих. И хотя мне уже много раз не пять лет, но была очень расстроена этой потерей.

В сад ходила не так чтобы с удовольствием, но без проблем – и друзья там были, и сосед по шкафчику Яшка без меня маялся – шнурки завязывать научился только к школе, а я очень любила чувствовать себя нужной и полезной.

Яшка же одно время слыл самым модным женихом у нас в группе – он в то время уже играл на виолончели, малым был очень эрудированным, и воспитательницы его всегда хвалили. Одна только нянечка МарьФёдоровна, живущая с ним в одном доме, а потому регулярно утром провожающая его в группу, тяжко вздыхала: "Ох, да что ж ты на балалайке не играешь! Эдакую бандуру не таскали бы тогда!"

Помню ещё, как пели всей группой в сауне, куда нас обязательно водили после бассейна, полюбившуюся нам песню про бабочку. И не понимали, почему хохочет медсестра и ругается воспитательница, ведь мы так старательно выводили дружным хором: "Путана, путана, путана, ночная бабочка, ну кто же виноват".

Про Нанку

А школу я выбрала сама. Как меня ни переубеждали, что вон, за забором от дома есть хорошая школа, её и папа закончил, и обе тётушки с медалями – я была непреклонна. Сказала:

– В школу хочу в первую, как Нанка!

Я тут недавно прочитала интересную мысль о том, что дружба – это лет так до двадцати с небольшим, когда в сердцах страсти, в поле ветер, в опе дым, ну и с мозгом всё так ещё… относительно. А хорошая дружба лет после тридцати пяти непременно перерастает в любовь. Уже никто никого не хочет менять, уже все обросли всякими семьями, работами, обязанностями настолько, что вы вполне себе принимаете друг друга такими, какие вы есть – ну и что это, если не любовь?

Так вот, мне в жизни очень повезло, настоящего друга мне выдали сразу, в моём ещё почти бессознательном. Ровно тогда, когда родилась моя сестра, к нам во двор переехали новые соседи, с лапочкой-дочкой, моей ровесницей. Наша дружба родилась в песочнице, когда нам было года по полтора. И с тех самых пор пережила три с половиной десятка лет и кучу обстоятельств: менялись квартиры, мужья, рождались дети (крестными которых мы и являемся друг у друга). Но где бы мы ни были и с какой бы периодичностью мы ни встречались, одного её характерного взмаха руки достаточно для того, чтобы сердце моё сжималось от щемящей нежности.

В общем, за ней, за Нанкой я и собралась в супермодную "английскую" школу номер один. Которая в тот год ещё и гимназией стала языковой.

Мало того, что собралась, я туда ещё и поступила! В те годы про собеседование в первый класс почти никто не слышал, но я его всё-таки прошла.

В один класс с подружкой мы, правда, не попали, но как же это было круто, знать, что мы всё равно рядом!

Мама сбилась с ног в поисках неведомой синей формы. И вот долгожданный день настал: туго заплетённые косы, очки, как будто даже запотевшие от волнения, шуршащий накрахмаленный фартук и букет в потеющей ладошке. Я чувствовала себя самой счастливой девочкой в Советском Союзе, о чём и сообщила радостно в прихожей нашей квартиры.

Тогда я поняла, что можно добиться цели, если очень сильно этого захотеть. Надо только объяснить себе и окружающим, зачем всё это нужно.

Кстати, прошло уже почти тридцать лет, а папа до сих пор звонит мне каждое первое сентября и спрашивает:

– Ну что, дочь, ты сегодня самая счастливая девочка в Советском Союзе?

Школьные годы чудесные

Школу свою вспоминаю всегда тепло, несмотря на всякую всячину, что успела произойти за десять лет. Но искренне считаю, что мне повезло – у нас был достаточно сложившийся коллектив, десять лет в одном социуме уже классный опыт.

Несмотря на то, что первая наша классная мама меня любила, как-то я сразу поняла, что внутри класса лидеры образовались другие. Что не мешало мне начинать заводить знакомства и со старшими параллелями, и, уже позже, с младшими.

В пятом классе я уже не только знала, что я – лохушка, но и понимала, что это плохо. А потом и вовсе обзавелась настоящей кличкой, с лёгкой руки ничего не подозревающего учителя словесности.

В то время в самом разгаре была первая чеченская, очкастая я беспрестанно вертелась на первой своей парте, и желающий угомонить меня Геннадий Анатольевич всё повторял: "Ох, Люська, придут за тобой чеченцы!"

Чечня, Чеченка – прицепилось мгновенно и на долгие годы, почти до девятого класса.

Нет, я не скажу, что было прямо невыносимо. И что легко и ненапряжно – тоже не скажу. По-разному было. Но именно в то время я особенно активно стала общаться вне класса, всё чаще убегая не только к параллельным бэшкам-вэшкам, но и к младшим, и к старшим классам тоже. Именно в то время особенно расширилась паутина моих знакомств.

Помню, был момент, классе в восьмом, когда стало совсем тяжело. Я плакала у папы на плече, просила, чтобы перевели меня в другой класс. Но папа сказал:

– Дочь, ну ты чего? Ведь тогда они победят, разве ты этого хочешь? Поверь, если ты покажешь своё безразличие, сможешь быть выше этой дурацкой ситуации, ты станешь победителем для себя самой. А потом и остальные подтянутся.

Но все эти разборки не мешали обычной школьной жизни. Наш класс вообще был вполне себе дружный, вопреки всему, что с нами происходило. Так как в последний год началки наша учительница очень много болела, мы были таким бесхозным классом, что после пятого от нас в ужасе отказались все ключевые предметники: русский, матеша, окружайка. Из стойких остались лишь давно с нами знакомые англичанки и невероятная историчка Нина Павловна. Именно её подруга и стала нашей классной с шестого по одиннадцатый.

Александра Николаевна быстро превратилась в Кассандру (сразу понятно, какой период проходили по истории), что достаточно быстро сократилось попросту в Касю. Она нас и строила, терпела, любила, заодно обучая нас всяким математическим премудростям.

Надо сказать, что она всегда со старшими классами работала, а нас ей дали в нагрузку, когда она пришла преподавать в нашу гимназию, а заодно и дочерей своих решила перевести. Тут-то и выяснилось, что в обмен на устроенных дочек ей придётся обзавестись отказниками в виде шестого "А".

Ох, сколько же она с нами хлебнула! То один таракана съел на спор, то другой притащил в класс таракана же, но мадагаскарского, чтобы девчонкам за шиворот засовывать. Визгу-то было! На всю жизнь запомнилась фраза, которой она нас успокаивала:

– Девочки, запомните! При желании вы его съесть сможете, а он вас – никогда!

Потом начались эксперименты с внешностью, потом полкласса бегало курить на переменах. Потом кто-то просто бегал с уроков.

А Кася всегда была классной Классной– ироничной, в меру строгой, и всё прекрасно про нас понимающей. Она умела прикрикнуть, когда надо – закрыть глаза, а иногда и вовремя позвонить родителям.

Лишь однажды она захотела уйти от нас. Даже не от нас, а из школы вообще. Когда в девятом "А" случилось ЧП областного масштаба: Илюшка повесился.

Про Илюшку

С того самого первого сентября, на которое я уходила самой счастливой девочкой, я вернулась разнесчастной первоклахой. Со словами: "Я знаю, меня посадят с этим противным мальчишкой в очках!"

Так оно и произошло. Нас, конечно же, посадили вместе.

Он был двоечник и разгильдяй, но всегда ходил в чистых клетчатых рубашках и имел чистый носовой платок. Его всегда забирали бабушка с дедом, у него были зелёные глаза, веснушки и кудрявые волосы. А ещё противный голос. Он был влюблён в Ленку Р., в которую, собственно, была влюблена ещё половина мальчишек класса, но он был первым. Я его ненавидела так, что аж влюбилась к концу пятого класса.

Шли годы, менялись учителя, но Данилкова и Демченко неизменно сидели за первой партой.

Его изобретательности можно было позавидовать: чего он только не делал, чтобы усложнить мне жизнь. Он мазал мои ручки красным перцем, зная привычку их грызть; приклеивал под партой магнит, чтобы я не могла писать; прятал на переменах мой стул на шкаф, чтобы мне не на чем было сидеть; и даже записался в кружок юных энтомологов для того, чтобы ему дали домой того самого многострадального мадагаскарского таракана, чтобы пугать меня им, ибо от обычных слизняков и личинок я уже не верещала.

Но он никогда не дразнил меня Чеченкой. И давал читать книгу про "Кино", и Цой стал жив в моей жизни. И у него навсегда осталась моя книжка про Хоббита.

Когда его не стало, четырнадцатилетних нас прибило резко и насовсем.

Мы не были готовы к тому, что на нас будут сыпаться сотни вопросов от любопытных окружающих. Мы не были готовы к тому, что человека так вдруг может не стать. Это жестокое бескомпромиссное "никогда" очень быстро сделало нас взрослыми. И сдаётся мне, что тогда-то нас всех и сплотило.

Ценность если не каждого по отдельности, то коллектива в целом стала вдруг очевидной и важной.

Наверное, и поэтому тоже мы продолжаем встречаться каждые пять лет спустя, приезжая отовсюду и откладывая важные дела. Чтобы отдать дань самим себе, тем четырнадцатилетним, раздавленным серым ноябрьским небом и страшной бедой, ставшей нашим общим оперением.

"Я вас плохому не научу"

А в десятом классе со мной случилась "первая любовь". Почему в кавычках? Потому что сейчас не так чтобы уверена, что это была именно она. Думаю, будет правильным списать это на всякие там подростковые гормональные страсти, нашедшие возможность реализоваться.

Тогда, в конце девяностых, когда наши родители выгребались из-под завалов дефолта, а мы дружно бегали покурить за гаражи, с нами из взрослых вообще мало кто разговаривал. Кроме, разве что, нашей Елеши, учителя по английскому, вот та нам часто повторяла про "свою голову, жаль, вам не приставить", про "вы, девочки, даже не представляете, как скоротечен ваш век", и про "вы будете мои слова вспоминать, это я вам обещаю". И ведь она была чертовски права, всякий раз встречаясь с моей любимой одноклассницей Шишкиной, мы вспоминаем нашу Елешу.