Если женщина просит
И, как выяснится чуть позже, слова банкира были куда как невинны и дипломатичны по сравнению с теми мыслями, которые они выражали.
Вайсберг поправил очки и продолжал:
– Вы правильно поступили, Дамир Маратович, что не стали поднимать шума. Огласка – это не дело в данных обстоятельствах. Надеюсь, вы распорядились, чтобы из клуба никого не выпускали? Под каким-нибудь благовидным предлогом?
– Да.
– Вот и прекрасно. Вы разумно поступили. Рыбка не должна уплыть.
Вайсберг окинул взглядом комнату, в которой был убит его зять, и начал тягучее рассуждение:
– Этот номер был заперт. Но, как я понимаю, опытному специалисту ничего не стоило открыть дверь отмычкой и произвести выстрел. Ведь, если Юрий лежал так, как он лежит сейчас, на животе и ногами к двери, то его затылок находился в трех метрах от этой двери. И представлял собой прекрасную цель для убийцы. Не так ли, Дамир Маратович?
Дамир, которого бросило в пот от этого холодного рассуждения, медленно подводящего их к чему-то жуткому, к какому-то выводу, который перелопатит все течение его жизни и его бизнеса, машинально кивнул.
– Я рад, что вы соглашаетесь со мной, – кивнул Михаил Моисеевич и снова поправил очки. – Теперь, я думаю, вы согласитесь и с тем, что нужно найти убийцу. И сделать это как можно быстрее.
– Вы хотите сказать, Михал Моисеич, что это нужно сделать… мне? – быстро спросил Дамир.
– А вы предпочитаете, чтобы я обратился в прокуратуру, РУБОП и ФСБ? – впервые за все время разговора повысил голос Ледяной. – Или того лучше – к Андронику? Я могу это сделать, но, думаю, это не будет лучшим выходом для вас и этой девочки.
Дамир, похолодев от этого жуткого, режущего голоса, поспешно замотал головой. Аня, которая сидела на краешке «траходрома», боясь шелохнуться и даже глубоко вздохнуть, впервые видела его таким.
– Вот и хорошо, что вы меня понимаете.
С этими словами Вайсберг поднялся и в несколько шагов, сделанных длинными журавлиными ногами, достиг Анны. Она сидела, опустив голову и пытаясь не замечать взгляда его бесцветных рыбьих глаз, которыми он в данный момент буквально буравил ее.
Вайсберг протянул руку и тонкими сухими пальцами, цепко взявшись за Анин подбородок, приподнял его и впился леденящим взглядом в ее влажные темно-синие глаза, на дне которых тускло отражались животный страх и почти физическая боль.
– Красивая девочка, – наконец сказал банкир. – Как тебя зовут?
– А… Аня.
– Аня? Анна, значит. Это красивое имя. Оно означает «благодать» в переводе с древнееврейского. Ты не знала об этом?
Аня пыталась уклониться от его холодного взгляда, оторвать от него свои глаза, как от вязкого болота, как от гибельной трясины, но не могла. Она даже не могла понять, к чему он говорит ей о ее имени.
Впрочем, она чисто машинально качнула головой в ответ на его вопрос: нет, не знала.
– Значит, теперь будешь знать. Знай и другое: я сочувствую тебе и понимаю, что ты сейчас переживаешь. Но… – Ледяной сделал длинной паузу, по мере истечения которой Аня все отчетливей слышала, как колотится и падает в груди ее сердце, – но и ты должна меня понять. Убит близкий мне человек, муж моей дочери. Единственная, кто может навести на след его убийцы, – это ты. Я и так сделал вам послабление, не обратившись в соответствующие органы… я не хочу подрывать репутацию Дамира Маратовича, репутацию этого, в сущности, неплохого клуба, да и свою тоже: все-таки человек, входящий в мою семью, был убит непосредственно на проститутке. Так? Так.
Аня оцепенело молчала, чувствуя на своем подбородке его холодные пальцы… Только невнятно шевелились губы, словно не в силах подобрать слова, которые могли бы оправдать ее перед этим неумолимым и невозмутимым человеком.
Вайсберг отпустил ее подбородок и договорил:
– Тебе просто не повезло, Анна. Я понимаю, что ты не виновата. Но тебе не повезло, а невезучим в нашей собачьей жизни достается самый тяжелый крест. За такое невезение можно заплатить по самой высокой ставке. Вот так.
Он повернулся к Дамиру и, смерив владельца клуба своим холодным цепким взглядом, вымолвил, чеканя каждое слово:
– Я. Даю. Вам. Двое. Суток. Двое суток, и ни минутой больше.
– А если… – начал было Дамир тоном старичка, который в «Бриллиантовой руке» спрашивал у Нонны Мордюковой, что делать, если жильцы не будут брать лотерейные билеты, но Михаил Моисеевич оборвал его точно так же, как Нонна Викторовна своим безапелляционным «А если не будут брать – отключим газ!»:
– А если не успеете – пеняйте на себя! – И мягко добавил:
– Двое суток – это сорок восемь часов. Вам не имеет смысла тратить это время на совершенно бессмысленные препирательства. Так что в ваших интересах, Дамир Маратович, поторопиться. А потом… потом можно возобновить разговор о кредите. Я вас прошу, как человека, с которым мы могли бы хорошо и обоюдовыгодно поработать: решите эту проблему, и все будет прекрасно. В противном случае… Впрочем, не будем об этом: я уверен, что все будет хорошо. Возможно, вы отловите убийцу сейчас же, на месте. К тому есть все показания. Сейчас я распоряжусь, чтобы приехали эксперты-криминалисты из службы безопасности моего банка и произвели все необходимые анализы и экспертизы. Конечно, конфиденциальность гарантируется. Всего наилучшего, Дамир Маратович. Счастливо… Аня.
* * *После его ухода Дамир упал на «траходром», схватился руками за голову и начал раскачиваться взад-вперед, как от сильной зубной боли.
Телохранитель Вадим, который точно так же, как и Аня, никогда не видел босса в таком состоянии, только моргал глазками, но от выражения своих мыслей и впечатлений вслух воздерживался.
Потом Дамир вскочил, подлетел к окну и выглянул из него, убедился в том, что автокортеж Вайсберга еще здесь, а потом, навертев махровое замысловатое ругательство, снова бухнулся на кровать-»кингсайз» так, что та застонала и затряслась, и продолжил свои шаманские штучки с раскачиванием.
Изредка сквозь бубнеж и бормотание просачивались вполне членораздельные слова и целые реплики типа «шалава», «ну что за твою мать!» и «жидяра».
Впрочем, Дамиру пришло в голову то, что причитаниями и вырыванием волос из задницы горю не поможешь.
Он поднял голову и бросил на Аню взгляд, весьма далекий от восторженного. А потом процедил сквозь зубы:
– Одного я не могу понять: почему этот гребаный киллер не убрал и тебя? Почему? Ведь так куда проще! Почему он не убил тебя… а, сучка?!
Он подскочил к ей и, схватив за волосы, притянул к своему лицу ее пепельно-серое, оцепеневшее лицо с яркими полуоткрытыми губами, зашипел, скаля острые зубы до самых десен:
– Может, это ты, кошка драная, его и шлепнула? А, мымра? Может, ты и шлепнула? Пришел к тебе богатый дядя, сказал, что ты на своей манде, пусть даже сладенькой и валютной, в рай все равно не выедешь… слил тебе лавэ, а потом сказал, что делать. А? Так оно и было, ты, шмара? Ну признайся! Всем легче будет, и тебе в первую очередь! Если ты… если ты ему ласты склеила, то тебя сразу шлепнут и еще памятник поставят… гранитный. Сам оплачу, да еще поплачу, бля буду!
Аня хотела что-то ответить, но в горле словно застрял и растопырился колючий сухой ком, не давая протолкнуть и словечка.
– Ну, признайся, сука! – продолжал вдохновенно вещать Дамир, прихватывая Аню здоровенной рукой уже за горло. – Признайся, ведь легче будет… мне. А то все равно тебя по наводке Ледяного звери Андроника кубиками нашинкуют, а перед этим всю расковыряют своими шнягами черными. Ну, бля, что ты молчишь?!
Аня уже давно разучилась отвечать на такие выходки Дамира соответствующе.
То есть – гневно и с достоинством.
Три года назад, когда они только начали «работать» вместе, Аня попыталась было высказать Дамиру, что она думает о нем и всем его бизнесе, построенном на удовольствиях одних и крови и боли других. Дамир тогда ничего не сказал. Ушел и вернулся с пятью татарами, своими соотечественниками. Правда, один из них оказался никаким не татарином, а армянином. Прямо как поется в блатной песне: «четыре татарина и один армян».
– Девушка вспомнила о том, что она тоже человек, – тихо сказал он, не глядя на нее. – У вас есть пять часов, чтобы рассказать ей о том, какой она человек.
О последующем кошмаре ей жутко вспоминать. Он продолжался не пять часов, а только час, а потом пришел Дамир и разогнал компанию недовольных «четырех татар и одного армяна», а когда кто-то заикнулся, что рановато что-то он забирает у них телку, Дамир молча хлестнул фрондеру по зубам и кивком головы показал на дверь.
Но Ане хватило и этого часа. Она поняла свое место. И то, что Дамир после назначенной им самим жестокой экзекуции, этого зверского изнасилования, говорил ей примирительные слова, целовал в щеку, в губы и в грудь и чуть не прослезился, объясняя, что его тоже переломало жизнью и что он хочет только закалить ее, дать понять, по каким волчьим законам живет этот мир, – все это она воспринимала едва ли не с благодарностью. Стыло смотрела расширенными синими глазами на склонившееся над ней его лицо и думала, что ведь он в самом деле хочет ей добра.
…Добра!
Такие рабские мысли означали только одно: гордую и самолюбивую девчонку, мечтавшую в богом забытом Текстильщике о покорении Большого мира, перемололи жернова этого самого Большого.
Вот и теперь – слыша грязные слова, оскорбления и прямой, пересыпанный бранью вопрос о том, не она ли убила Кислого, Аня только пролепетала:
– Я не знаю… я никого не убивала… он сам. Я никого… Я все рассказала. Ты должен… ты должен мне верить. Потому что если не ты… то кто же?
Дамир внезапно остыл. Провел рукой по мокрому лбу и кивнул головой:
– Да, так. Все верно. Ты извини. Я просто сегодня… день такой, сама понимаешь. Ладно. Мы теперь, Анька, ходим с тобой по краю пропасти. И ходить осталось два дня. И две ночи.
Аня машинально потянулась к нему, краем сознания тепля только одну мысль: а ведь никого и не было в этом жестоком, пустынном городе лучше его, Дамира.
Ведь это он нашел, отогрел, накормил. Определил в жизни. Он сильный. А все те, кого она видела в этом городе из тех, кто хотел ей помочь, – слабые. Без денег, без связей. Зачем они ей? Ей, которая твердо решила пробиться в этой жизни и чьи заглушенные, но все еще честолюбивые намерения старательно подогревал Дамир Сафин, владелец ночного клуба «Аттила»?
Дамир взял пиджак Кислова, извлек оттуда бумажник и, вынув деньги, переложил в свой карман.
– Склеить ласты – недостаточно уважительная причина для того, чтобы не платить, – пробормотал он. Потом протянул две купюры Ане и сказал:
– Двойная ставка за… моральный ущерб. А платье он тебе порвал, что ли?
– Ага.
Дамир вынул из бумажника еще несколько купюр, а потом засунул его обратно в Юркин пиджак.
– Вот теперь порядок. Ладно, Аня, иди переоденься, прими надлежащий вид и – работать.
– Работать?
– А ты что думала? – Дамир покосился на Вадима, который застыл у двери в позе дрессированного медведя, и добавил, чуть понизив голос:
– Но работать будешь только с теми, на кого я тебе укажу. Я сам… сам все продумаю, вам, бабам, иначе, чем вашим сладким местом мыслить ничем больше нельзя. Сам покажу пальцем. Не понимаешь, почему?
– Почему?
– Потому что тот киллер еще тут, в клубе. И мы его вычислим. Или ты – ты его вычислишь…
* * *В большом зале было около двадцати человек. Когда Аня, переодевшись и совершенно приведя себя в порядок так, что и следа не осталось от недавнего смятения и дикого, животного страха, читающегося в каждом жесте и в каждой черточке ее лица, вышла «в свет», стоявший возле стойки бара в сопровождении Вадима, Дамир окинул ее цепким взглядом и одобрительно кивнул.
По всей видимости, Дамир тоже успокоился: охранники клуба, приведенные в полную боевую готовность, докладывали ему о малейшем более или менее подозрительном поведении того или иного клиента.
С момента смерти Кислова – а он так и валялся наверху, в интим-кабинке, прикрытый простыней, как будто ничего и не произошло, – никто не выходил из клуба и не входил в него: двери были закрыты.
Как бонус-меры, были активированы видеокамеры, имеющиеся на входе, встроенные в потолок главного зала и в стены двух VIP-апартаментов.
В одном из них сидел Вайсберг с охранниками.
По лицу этого человека самый опытный физиономист никогда не определил бы, что он только что пережил смерть зятя. Потому что Ледяной нисколько и не переживал. Он сидел рядом с начальником своей охраны, прихлебывал из бокала с таким видом, словно там был кофе или подкрашенная марганцовкой водичка, и равнодушно смотрел на то, как его телохранитель вдохновенно мацает севшую к нему на колени девушку из штата «Аттилы».
Амеба.
Аня подошла к Дамиру.
– Хорошо? – спросила она, показывая глазами на свое новое платье.
– Нормально, – коротко бросил Дамир. – Значит, так…
Но он не успел сказать, что «значит» и что «так»: застрекотал его мобильник.
– Я слушаю. Что? Какой Леня? Ломится? Конечно, не пускать! Понятно. Придержите его там на пару сек. Сейчас пришлю… подкрепление.
Закончив разговор, Дамир вскинул глаза на Аню и быстро проговорил:
– Значит, так. Иди к выходу, там ребята тормознули какого-то раздолбая. Деньгами сорит направо-налево. Но это не самое главное. Главное то, что он хочет свалить из клуба. Сильно я сомневаюсь, что это он… Есть у меня одна мыслишка, но… в общем, иди и проверь этого, который на выходе баламутит. Если еще кредитоспособен, то обслужи. Только быстро, как говорится, по экспресс-методу Илоны Давыдовой! Все ясно?
– Да.
– Тогда валяй. Труба зовет!
Злоба и всплески бешеной ярости из-за упущенной выгодной сделки и нажитой на пустом месте проблемы, грозящей непредвиденными и серьезными осложнениями, – все это сменилось у Дамира лихорадочным весельем, неестественным и красноречиво свидетельствующим о том, что он натянут, как струна.
Аня, которой стоило большого труда успокоиться, взглянула на босса из-под ресниц и, цокая тринадцатисантиметровыми каблучками, грациозно двигая бедрами – половина мужчин в зале оторвали свои физиономии от столов, лиц собутыльников или собутыльниц или же вовсе от тарелок с салатом, – направилась к выходу.
Туда, где нужно было «проверить» буянившего раздолбая, заподозренного в причастности к убийству зятя банкира.
ГЛАВА 3
ОТЕЦ НИКИФОР
– Да вы че, пацаны… мне, типа, надо в два нуль-нуль быть на Курской площади как штык… подъехать тама надо. Да вы че, в натуре? Да вы знаете, кто я… ик! кто я т-такой?
– Знаю, знаю, – лениво говорил рослый секьюрити в черном костюме и с бэйджем «ЛЕОНИД. Служба безопасности» и отталкивал шатающегося клиента. – Ну перебрал ты, мужик. Веди себя прилично. Иди в зал. Там сейчас шоу начнется с девчонками.
– Странно, – пьяно удивлялся клиент, плотный и низенький бородатый мужичонка в черной рубашке и узких голубых джинсах, к которым был прицеплен сотовый телефон. – Помню, я тут как-то раз нажрался с одним моим коллегой, так нас с ним в шею. Да еще морду набили… мы. Мой коллега… ик! он раньше служил в… в-вы… спецназе ГРУ. Он одному вашему руку сломал, а второму – стол, за которым тот, второй, сидел. Здорррровый был паря, этот мой… приятель! Два метра, а в плечах – еще м-метр. Косой… метр… как это говорится: в плечах косая… косой…
– Сам ты косой! – сказал Леонид из службы безопасности. – Иди, иди в зал.
Тот попытался было обогнуть охранника, но снова уперся в его широченный корпус и запрыгал, смешно переваливаясь на коротких толстых ножках, обтянутых джинсами. Его взгляд натолкнулся на бэйдж, и бородатый медленно прочитал:
– «Ле-о-нид». Леонид! Так ты че, Леня, что ли?
– Леня, – невозмутимо подтвердил секьюрити.
– И я Леня! Давай дружить… Ленями! – бухнул бородатый и попытался было обнять огромное тело бодигарда, но тот легонько оттолкнул назойливого посетителя ночного клуба, и бородатый колобок отлетел к стене, едва устояв на ногах, крутившихся, как на шарнире, под толстой выпирающей задницей.
– Ты уже три раза говорил, что ты Леня, – невозмутимо произнес второй охранник, на бэйдже которого было написано: НИКОЛАЙ.
А вот теперь бойцовый клиент разозлился по-настоящему. Надулся, как та жаба, которая хотела перерасти вола, да в результате и лопнула от натуги. Круглое добродушное лицо, и без того багровое от неумеренного употребления алкогольных напитков и врожденного полнокровия, стало и вовсе бордовым.
И неизвестно, что за батальная сцена произошла бы дальше, не появись в этот момент Аня.
Она окинула взглядом наличествующих мужчин и, убедившись, что бородатый колобок и есть искомый раздолбай, жаждущий избавить от своего общества посетителей «Аттилы», подплыла к нему и спросила:
– Простите, вы Леонид?
Услышав у самого своего уха мелодичный женский голос с вкрадчивыми бархатными интонациями, толстяк медленно повернулся – так, как поворачиваются грузные люди с бычьей шеей, то есть всем телом.
Узрев возле самого своего плеча высокую стройную девушку лет двадцати двух—двадцати трех, затянутую в весьма откровенное платье и оснащенную прелестными длинными ножками, буян Леня расплылся в широченной пьяной улыбке, которая сразу навела Аню на мысль, что никакого отношения к убийству Кислого этот смешной толстый человечек не имеет, да и вообще отроду ничего опаснее бутылки – какой уж тут пистолет! – в руках не держал.
Но Дамир так распорядился. Ему виднее, что делать. Ведь он ясно дал ей понять, каким именно органом, по его мнению, мыслят женщины.
– Я – Леонид? – переспросил толстяк. – А, ну да, я – Леонид. Для вас – Леня. Рррразрешите угостить вас шапан… марти… вод… вот.
И, не дожидаясь ответа, подхватил Аню под руку и потащил в зал.
Усевшись за столик и стараясь говорить что-то впопад непрестанно трещавшему Лене, Аня поймала на себе пристальный взгляд Дамира. Он увидел, что она смотрит на него, и кивнул: продолжай.
– Я тут часто бываю, – распространялся Леонид. – Вввас как зовут? Аля? Юля? А, ну да… Аня. Так вот, Анечка, я что-то тут тебя раньше не видел. Бывал я тут… бывал. И этим, которые у дверей, на чай давал частенько. А они у вас какие-то небля… е-бля… ебла… н-н-н… небла-го-дарные! – наконец-то удосужился выговорить Леня. – А как вы относитесь к Конституции Анголы? Никак, да? Ну тогда, это самое, послание святого апостола Павла к коринфянам. Не читала? Нет? И прррравильно! Я его кажнн… кажный раз когда с амвона… вона… вон аннно што!
Словесный понос толстячка был перекрыт, как некая украинская река – ДнепроГЭСом, приходом официанта, который принес заказ Леонида.
Немедленно после того, как была распита первая порция заказанного напитка – толстяк не распробовал, какого именно, а Ане было все равно, – он повел сбивчивый и перескакивающий с пятого на десятое рассказ дальше:
– Был у меня один коллега… Он у вас тут часто бывал. Афоня Фокин… он года полтора назад уволился из Воздвиженского собора, попом там был, как я вот сейчас – на его месте. А я тогда дьяконом был.
– Так ты что, священник? – произнесла Аня, и на ее лице появилась бледная улыбка. – А мобильник, это что – прямая связь с господом?
– А то! – торжествующе ухмыльнулся тот. – В храме я зовусь отец Никифор, а в миру м-м-м… в общем, так я Леня Никифоров. По паспорту. Хотя бьют-то не по паспорту, а ниже пейджера. Баба с возу – потехе час… не, не туда я что-то. Про что я говорил, а… Катенька?
– Про Фокина какого-то, – отозвалась Аня.
– Ну конечно! – обрадовался отец Никифор. – Про него, родимого. Так вот, как-то раз мы с ним, это самое, пришли сюда. Ну, выпили немного. А потом, значит, халдеям местным почему-то не понравилось, что Афоня выворотил с корнем этот… шест, вокруг которого девчонки крутятся. Ба-а-гатырской силы был мужик! А этим вашим не понравилось. Ну, нас отсюда попросили, мы, естессно… ик!.. ни в какую. – Чудо-священничек закатил глаза к потолку, вероятно, призывая господа и всех ангелов его, что так оно и было и что нельзя препятствовать святым отцам на мирской их стезе. – А п-потом вызвали этих… архангелов из вне… вневедомственной охраны. Ну и повязали, м-муссса-а-ара: дескать, дорогие служители культа, п-переусердствовали вы в плане культурного отдыха.
Аня, которой в этот вечер было определенно не до легкомысленных рассказов про пьяные выходки святых отцов, улыбнулась: от этого человека, несмотря на то что он был определенно пьян, веяло чем-то легким, светлым. Своим бормотанием, которое было смешно пересыпано иканием, он словно снимал чудовищное напряжение, скручивающее ее в клубок издерганных нервов. Да, бывают такие… вот такие люди.
Хотя в эту минуту Аня была куда как далека от того, чтобы предположить: среди мужчин попадаются и хорошие люди.
По крайней мере – лучше Дамира.
А отец Никифор продолжал болтать, подливая ей… ну да, конечно, это текила:
– А п-потом нас передали деятелям ППС, то бишь патрульно-постовой службы. Меня просто так посадили в этот… «уазик», а на Афоню… на Афоню наручники надели. Так и записано в про-то-коле: в-в-в… ввиду особо значительных размеров задержанного надеть на него н-наручники.
– И что? – спросила Аня, чокаясь с ним.
– Как – что? – передернул круглыми плечами служитель церкви. – И повезли в в-вытрезвитель. А потом Афоня немножко протрезвел, очухался, разорвал эту цепочку к черрртовой матери, прости меня, господи, грешного… а п-потом выломал дверь машины и перевернул этот «уазик» набок вместе с ментами. Меня выволок… ик!.. и свалили мы. «И исшед вввон, плакося горько». А доблестные блюстители порядка сидели и не пикнули, пока мы с Афоней все столбы не обстукали в ближайшем квартале. И з-за угол не завернули. Там как раз кабак был… в розлив в котором, значит, продают…
Он выпил еще, а потом добавил:
– Мне тогда еще нос разбили. Но ничего, даже спасибо, что немного кровь спустили. У меня же это… полно… полно-кровие. Пиявки ставлю. Дьячок их в исповедальне держит и мне ставит. Такая меррррзость… дьячок в смысле… а куда деваться?
Он так произнес это «а куда деваться?», что Аня засмеялась почти против воли: все ее существо кричало о том, что нельзя, нельзя ей смеяться, пока она не распутает петлю, затягивающуюся на ее горле, но… ей просто стало невыносимо смешно.
– Вот что, – Леня покрутился, словно видел главный зал «Аттилы» в первый раз. – Это самое, не нравится тут мне. У нас в ризницкой и то лучше жабать. Душевнее. Там икона Николая Угодника так смотрит… отечески… что никакой закуски не надо. А тут этот христопродавец на входе… Леонид. Какой он Леонид?! – Толстяк подскочил на стуле, как будто ему в задницу впилась особо жирная и жадная пиявка из числа тех, что ставил ему в исповедальне мерзкий дьячок. – Афоня бы ему пробил в контрабас… с полным отпущением грехов и… патологоанатомическим освидетельствованием…. уф-ф-ф! – Леня отдышался после чудовищного словосочетания «патологоанатомическое освидетельствование», произнесенного на глубоком судорожном вдохе, и, глубокомысленно закрыв левый глаз, сказал решительно:
– Нравишься ты мне, Оля… Коля… Аня. Поедем отсюда, душно тут. А?
– Куда? Зачем? – протянула Аня. – Разве тебе тут плохо?
– Да, – словно высказывая что-то давно решенное, брякнул отец Никифор. – Я уже хотел уйти, да вот не пускают. Не нравится… не нравится мне. Ты здесь работаешь? А хочешь, я тебя… отпрошу?
– Мы же не в детском саду, чтобы отпрашивать, – возразила Аня, а потом, решив перейти на бархатный призывный тон опытной куртизанки, наклонилась к уху толстячка и медленно проговорила:
– Разве я тебе не нравлюсь, Ленечка?
Эффект был неожиданным: странный мужичонка отскочил от нее, как если бы увидел в углу своей ризницкой клубящегося зелененького чертика с возмутительным плакатом «Долой антиалкогольную кампанию!» Потом посмотрел на Аню сначала левым, потом правым глазом и сказал с максимальной серьезностью:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги