Пуля для тантриста

Экстаз второй

Сосед Дима, инженер-подводник, зашел утром к Солнышкину с початой «Старкой». Леонид лежал на продавленном диване с тазом на животе и отрешенно разглядывал воздух. Капли монотонно озвучивали эмалированное дно емкости.

– Лучше диван отодвинь, – посоветовал Дима и поставил «Старку» на табурет.

– Зачем? – философски заметил Леня.

Он вовсе не был погружен в глубокую медитацию, как могло показаться со стороны. Он просто размышлял о снах. А конкретно, о том, что ежели и впрямь в этом есть что-то, как пишут в прессе, то быть ему, Солнышкину, либо президентом страны, либо секс – символом, либо гением – рифмоплетом.

Но сии приятные мысли были прерваны посторонними звуками: бухнулся в таз кусочек потолка, будто в бубен стукнули, и капли зазвучали чаще. За стеной заголосил петух. Потом в симфонию родной «хрущебы» втиснулся треск полыхавшей во дворе помойки, словно некто щедро посыпал наваристую мелодию барабанной дробью. От всей этой какофонии Леониду вспомнилось, почему-то, жаркое лето, румяный шашлык над костерком, сонные толстые петухи распушились словно белые хризантемы, хмельная полногрудая подружка в костюме Евы блаженно раскинула ноги, налитая, загорелая, упругая…

– Вот видишь, – прервал нить видений сосед. – Хорошо, башка цела.

Он принялся вылавливать из таза увесистый камушек.

– Да, неплохо, – рассеянно отозвался Солнышкин.

Дима разлил по кружкам напиток.

– Там где-то консервы были, пошарь под столом, – сказал Леонид, разглядывая муху, присохшую к жестяному дну кружки. «Ну, если эта тварь растворится в водке, и я ее выпью, то уж точно буду «под мухой», да уж», – сделал он философский вывод.

– Нашел! – крикнул из-под стола сосед. – Кстати, слышь, вот бы в кооператив пристроиться, во где «бабки» заколотишь, слышь?

– Верно, можно петухов разводить, бойцовых. Мне один абрек рассказывал, петухи…

– Дались тебе петухи, – разозлился Дима. – Я бы, значит, рэкетом бы занялся. Ну, скажем, кто-то кому-то долг не отдает, а ты приходишь и…

Сосед вдруг осекся и уставился на ворох газет.

– Чо у тя, полтергейст что ли?

Широкие листы прессы крошились и сыпались на пол. Из-под них выполз рыжий помпон и двинулся к горшкам с кактусами.

– Хомяк Миша. Сосед Дима, – представил их друг другу Солнышкин. – Миша любит грызть политику, – пояснил он.

Тут из зеленых недр аквариума вынырнула лягушка и уперлась немигающим взглядом в безработного инженера-подводника. Дима, в свою очередь, уставился на лягушку. Что-то общее в них почудилось Леониду. Может, пристрастие обоих к влаге, а может, еще что-то на глубинном, подсознательном уровне, неведомое Солнышкину.

– Теперь только петуха завести осталось, – сострил Дима.

Лягушка одобрительно пискнула (а может, неодобрительно, жертвенно, или еще как-нибудь, кто ее разберет), и скрылась в густой ряске.

День был мутный и сырой, как вода в аквариуме. И зеленый, как пустые бутылки – их много под диваном, теперь стало больше. Сосед уплелся восвояси. А Солнышкин продышаться пошел на улицу.

Во дворе за углом магазина звучала музыка из потрепанной иномарки, которая подпрыгивала и скрипела, словно танцевала. Леонида так удивила танцующая машина, что он подошел ближе и заглянул в окно. За рулем никого не было, зато над задним сиденьем торчали тонкие бледные девичьи ножки в симпатичных синяках, и тоже ритмично дергались в танце. Солнышкин долго любовался на это явление, потом надоело, и он принялся гулять по газонам и орошать деревья. Деревья эти, длинные и тощие, как Дима, глазели на узловатого мужика печально-неопохмеленного вида. У него Леонид спросил:

– Мужик, тебе кто-нибудь должен?

– Чего-о! – взъерепенился тот.

– Долги неотданные есть? Я кооператор по рэкету, выбиватель долгов.

Легкий ветерок качнул ветки, нежно прокаркала ворона в ответ на зависший вопрос Солнышкина, слабый свет фонаря высветил в траве смятые женские трусики и презерватив.

– Товарищ выбиватель, пожалуйста, послушайте! – вдруг выскочил из вечерней хмари, как черт из табакерки, тщедушный мужчинка. – Мне должен знакомый, давно должен, и опять не отдал, поганец. Вы не подумайте чего, товарищ рэкетир, я не жмот, а он, поганец, вон в том подъезде живет, седьмой этаж, квартира слева…

– Короче, гони полтинник, и идем.

– И я, е, пригожусь, е, – примазался печальный.

Потом они дружно закусывали в квартире должника, который, поняв, что к чему (очень понятливый оказался), проявил гостеприимство. Пропив долг и рэкетную пятидесятку, задушевно беседовали о политике.

– Я сперва за коммуняков был, а нынче я за демократов. А ты? – все приставал печальный к Солнышкину.

– М-м… – Мялся Леонид. – Да разве это не одно и то же?

– Ну ты даешь! – вскричали новые друзья. – Это же разные лагеря! Коммунисты, к примеру, всадили пулю в затылок родины, а демократы ее добили, то есть, тьфу, ты нас совсем запутал…

– Ну вот я и говорю, одно и то же. Получается, страна теперь – труп, а мы все – трупные черви в ней.

– Нет, слушай сюда. Коммунисты, значит, партократическая мафия, а демократы – другая, рыночная, это, ну, за рыночную экономику они.

– Словом, демократическая мафия. Понял, – резюмировал Солнышкин.

– Что-о?! – возмутились все. – Поганец, ты нас сбил с панталыку!

– Побьем его, побьем, это не рэкетир, а долбо… – закричали они и набросились на Леонида.

Солнышкин яростно отбивался и вопил:

– За что, братцы! Ведь хорошо сидели, я вам праздник же устроил, столько выпивки…

– Вот на свои шиши бы и праздновал, поганец, е…

Поздно вечером избитый Леонид в полубеспамятстве всплыл в центре города. Почему-то город не спал, а весело светился кострами. По улицам катались танки, возбужденный народ строил баррикады, похожие на снежные крепости в детском парке. Бодрая старушка напоила Солнышкина крепким кофе из термоса и накормила пирожками. Прохожие, ни о чем не расспрашивая, мимоходом проявляли заботу о Леониде, оттирали кровоподтеки на лице, подкармливали бутербродами. Потом вместе со всеми Солнышкин залез на баррикаду и что-то заорал. Было холодно и радостно, как в Новый Год. Только не было снега и Деда Мороза – ведь лето еще не завершилось. Люди передавали друг дружке флягу со спиртом, отхлебывая понемногу. А Леонид выдул все до дна и свалился с баррикады. Над головой летали бутылки и взрывались как хлопушки, в ушах шумело, в глазах троилось, он принялся было считать человечков с человечками (это оттаскивали и грузили раненых, догадался он потом), но тут его самого подняли и куда-то поволокли… Потом он выпивал с кем-то в бане… Потом летел в самолете… А когда в Прибалтике на таможне его спрашивали, он почему-то отвечал одно и то же:

– С легким паром, Валерий Васильевич…

– Кто такой Валерий Васильевич? Куда вы хотели попасть, переходя границу? – строго вопрошали люди в нерусской форме.

Леониду трудно было ответить на эти, как он полагал, бессмысленные вопросы. В конце концов он скромно сказал, что пробирался через границу к своим, на Кубу, а Валерий Васильевич, это, наверно, какой-нибудь кубинец, или типа того.

– Не морочьте нам голову! – орали выведенные из себя военные люди. – Куба дружественная страна, и пробираться туда незачем.

– Разве? – удивился Солнышкин. – А я вроде в прессе читал, что будто уже и не дружественная, а наоборот… Или это не я читал, то есть, я не читал…

Допрашивающие переглянулись и стали переговариваться на непонятном языке. Солнышкин понял: совещаются, дружественная еще Куба, или уже недружественная. Они схватились за телефоны, повытаскивали из карманов мобильники, а про Леонида забыли. Впрочем, встревожил их, возможно, вовсе не его нелепый ответ, а что-то совсем другое, скорее всего, бумажка, которую в тот момент принесла секретарша. Солнышкин заскучал, и ушел.

На улице он заблудился. На его расспросы, как выйти из города, никто не отвечал. Все спешили. В конце-концов, на автобусе-экспрессе он покинул город.

На попутках Леонид долго добирался домой, но попал в Сибирь, туда, где скважины бурили. Там он устроился вахтером. Ему выдали спецовку и паек. И Солнышкин стал зарабатывать деньги на дальнейший проезд…

Летели дни, а может, недели или месяцы. Как всегда, Солнышкин ощущал себя вне времени. У него были, конечно, точки отсчета: детсад, школа, армия… А дальше он не знал, с чего остчитывать. Дата рождения в паспорте давно затерлась – от частого перелистывания документа кадровиками при очередном приеме на работу. Свидетельство о рождении пропил еще его папа (царствие ему небесное). А дни рождения Солнышкин не отмечал. Поэтому точно не помнил, когда перевалило ему за двадцать – до того, как он стал дембелем, или после, но в общем где-то в том периоде, примерно… И вот вторглась в судьбу новая точка отсчета. А было это так…

Леонид дремал за своим вахтерским столиком, и грезились ему пальмы, на которых росли «сникерсы» и «баунти», и видел он жаркие воды океана, из которых выныривали голые смуглянки с большими сиськами и мускулистыми задами, они манили его, возлежавшего под пальмой на мягким, словно подогретая перина, песке, они звали его для райского наслаждения. Но ему лень было вставать, и он сказал, что примет наслаждение от той, какая первая слазает на пальму и нарвет ему сникерсов и коньячных кокосов. И девушки с криками выскочили из воды и помчались к пальмам… Только кричали они как-то странно, по-мужски, сиплыми пропитыми голосами, и матюгались очень уж знакомо… Солнышкин очнулся. Крики раздавались за окнами. Там, вдали, возле свежей скважины бурильщики метались и вопили. Леонид направился туда, к толпе возле дыры в земле. Пробившись к самому месту действия, он напряженно вгляделся в глубину, из которой вырывался вой, скрежет, а на дне в огне и гари что-то мельтишило.

– Это Ад! – резюмировал один из бурильщиков. – Там грешников жарят.

Солнышкин возразил, что Ада не существует, а есть астральная плоскость, куда отправляется духовная суть человека после разрушения его физической сути, а у низко развитых людей с преступными или стяжательскими наклонностями духовная суть пребывает в мучительной астральной плоскости, своеобразной камере пыток для души, вплоть до следующей инкарнации в уродливом теле, то есть люди с уродливой душой будут затем рождены в уродливом теле, и наоборот…

Но развить свою мысль до конца Леонид не успел. Как раз в тот момент, когда он хотел перейти к самому зерну проблемы «Ада», вдруг из скважины выметнулось темное крылатое существо с человечьим лицом, дико зыркнуло на всех, и с воем ухнуло обратно на дно. Бурильщики отшатнулись. Леонид тоже отскочил, но не в ту сторону, и рухнул прямо в пылающую бездну. Так быстро, что даже не успел испугаться.

Оказалось не так уж жарко. Градусов сорок, не больше, определил Солнышкин. Как в Средней Азии, примерно. И Леонид вспомнил знойные улицы, окаймленные чинарами и тополями, базар и чайхану…

Вспотел, расстегнул ватник и оглянулся. Никакого огня и дыма здесь не было, как казалось сначала. «Наверно, световой эффект», подумал он и поднял голову, вглядываясь туда, откуда только что сверзился. Наверху, над скважиной, было что-то вроде пожара. В чаду и гари маячили перекошенные лица бурильщиков. Леонид махнул им рукой. Лица отшатнулись. Здесь тоже все забеспокоились. Солнышкина накрыли решетчатым колпаком. Темнокрылые существа столпились возле Леонида и принялись сосредоточенно рассматривать его. «Ну прямо ученый совет», – подумал он. – «А почему бы и нет? Здесь тоже, поди, наука». Поняв, что его изучают, он доброжелательно улыбнулся и стал оглядываться по сторонам. И удивился, что ему все видно. Пространство было многомерно и мобильно. Вокруг вращался подземный город с обилием транспорта – двигались колесницы и дорожки, вращались многоярусные жилища, крылатые детишки резвились в больших песочницах. В школьной обсерватории светились макеты Вселенной с многослойными ярусами цивилизаций (оказалось, что мир устроен вовсе не так, как принято считать, а наподобие слоеного пирога, так что бурильщики добурились не до Ада, а до очередного разумного слоя).

«А наши-то об этом не догадываются, – подумал Солнышкин. – Ну дела, и в науке у нас лажа».

Он принялся было думать, как у этих крылатых с политикой и сексом, и есть ли это у них вообще? Но тут его клетку отключили от приборной доски, а самого извлекли из-под решетки и отправили восвояси. Он снова оказался в дыре, а нижний люк под ним захлопнулся.

Увы, вылезти наружу ему не удалось: оказалось, что верхнюю часть скважины люди законопатили чем-то вроде «саркофага». Вопли и барахтанье Леонида не были слышны ни вверху, на земле, ни внизу, под землей. Никому он не был нужен…

Ненужный и подавленный, Леня побрел в непонятном пустом пространстве, как в трубе, куда-то в бесконечность. Ему было горько и просветленно-жертвенно, как Христу. «Терпение же до конца искореняет из души все худое», вспомнил он откровение Преподобного аввы Фалассия, которое читал где-то в прессе. И скрепился сердцем. Он понял, что Бог (или Абсолют, Высший Разум, судя по другим периодическим источникам) наверняка выведет его к дому.

Так и случилось. Много времени спустя Леонид вылез наружу через тот самый канализационный люк, что в двух кварталах от его места жительства.

Впоследствии любил он рассказывать про этот случай в дружеской компании, но никто не верил – называли бредовым сном. Но Солнышкин знал, что это не сон, а точка отсчета.

А хоть бы и сон…

А на Николу Зимнего снилось Леониду, будто идет он мимо храма Спасителя и вдруг видит на верху, на самой маковке, вместо креста – видит себя, крестом стоящего, в свитере, но без куртки. «Я это, или не я?», подумал он и, чтобы сравнить, снял куртку и повесил на ограду. – «Точно, я!» Оглянулся, а куртки нет. «Уже уперли! – ахнул он. – В миг! Ювелирная работа!»

Проклиная вороватую натуру земляков, замерзающий Леонид побрел искать метро, чтоб отогреться и живым хоть до дому добраться. А мороз крепчал, и не попадалось по пути ни метро, ни магазинов, ни ларьков, одни лишь бетонные многоэтажки с кодовыми замками на дверях в этом безлюдном жилом массиве торчали, словно роты вставших на дыбы гробов. Наконец, набрел он на открытую платформу, долго ждал вместе с толпой, совсем уж задубел, потом дождался, втиснулся в переполненный вагон и, отогреваясь в густоте талых курток и пальто, в плотно надышанной атмосфере, вдруг углядел единственное незанятое место. Никто, почему-то, не желал садиться. Поезд вошел в тоннель. Зажегся свет. Леонид пробрался к сиденью в конце вагона, плюхнулся на него и… провалился в сквозную дыру. Вот, значит, почему не садились, всюду подвох – искрой промчалась мысль, и тут мозги «закоротило», и приглючилось, что плоть его падает в женщину, большую и мягкую с запахом кожзаменителя всю в модном парфюме с названием «Безопасное метро»… Боль от удара о рельсину захлестнула. Последний вагон, в котором Леонид только что был, прогромыхал вдали и затих.

Солнышкин ошалело озирался. Хотел подняться. Но не мог. Больно. На нем снова оказалась куртка, не то его, а может не его, а той призрачной дамы с запахом кожаных духов… В темноте зашумело… Надвигались два желтых огня… Поезд!

Леня на четвереньках поспешно перебежал на другой путь. Оттуда вылетел встречный поезд. Солнышкин заметался. Обезумев от ужаса, перекатился и вжался меж рельсин. Тоннель кишил гулкими железными гадами с лязгающими составами, или суставами, как казалось Леониду, он мчался впереди, карабкался на стены, перепрыгивал через рельсы, серая куртка клочьями извивалась сзади, как хвост, лицо почернело и вытянулось…

Однажды он нашел газету. Заголовок: «Слухи о двухметровых крысах в тоннелях метро подтвердились. Метростроевцы не вышли на работу». И фото – всклокоченная крыса с рваным хвостом. Он узнал себя.

…Потом он выскочил в проем тоннеля, увидел снег, храм и себя, крестом стоящего – в куртке! – на самой маковке. Это было прекрасное зрелище! Куртка была помолодевшая и обновленная, она кокетливо поблескивала застежками, играя в лучах зимнего солнца искорками бликующих молний, словно опытная кокотка застежками корсета. Леонид испытал невероятное чувство, близкое к экстазу, и проснулся мокрый и утомленный, сжимая сладострастно в объятьях свою куртку, невесть как оказавшуюся с ним в одной постели и благоухающую кожаным парфюмом…

Да что там куртка! С кем только ни приходилось просыпаться Леониду. Страшно подумать. Он даже поделился своим беспокойством с соседом Димой, безработным инженером-подводником. Зря он начал про это, зря. Он и сам почувствовал всю напрасность поднятой темы, и быстренько перевел разговор на другое.

– Знаешь, – задумчиво и как-то обреченно произнес он, чуть замявшись. – Я понял, что такое оргазм.

– Ну, – вяло отозвался подводник. Тяжело груженый пивом и салатом из морской капусты, он целеустремленно двигался к родному подъезду, поглядывая на распахнутое окно с трепыхающейся по ветру цветастой шторкой: оттуда доносились сладострастные стоны и рычание, всплески музыки, а на кустах под окнами покачивались разноцветные презервативы. Зрелище это так увлекло Диму, что он почти не слушал друга…

На этом месте Сергей прервал свой рассказ, и принялся наливать в золоченые стопарики шоколадный ликер. Честно говоря, Ольгу уже притомил его монолог. Она дернула друга за ухо, перекатилась на него сверху, и куснула за подбородок. Сержика обожгла густая волна желанья. Он словно катапультировался в космос… Все закрутилось и понеслось… Он был весь исцарапан ее пирсингом, торчащим из нежного места. Потом они канули в сон, каждый в свой. В Ольгином сне была большая арка с плакатом: «Экстаз третий».

«Меня преследует Солнышкин», – подумала она во сне и села за компьютер. При этом она прекрасно понимала, что это не явь, и даже чувствовала посапывание рядом Сержа, но тем не менее напечатала крупным шрифтом:

Экстаз третий

Солнышкин прищурился, взглянул на арку, и заявил:

– Изучив журнальный вариант Евангелия, я смикитил, точнее, мне открылось, что «оргазм» в переводе с древнеязыческого наречия означает «откровение Ада».

– Ну, – поддержал разговор Дима.

– Понимаешь, Ад, скажу прямо, совсем не то, это вовсе не подземное место для термообработки дефективных душ. Ад – это на самом деле то пространство, в котором мы существуем, и все наши ощущения физические и душевные, все эти муки, это как раз и есть самое оно. Некоторые к ним притерпелись и ощущают только периодами, когда они усиливаются в результате различных несчастий. Я дошел до мысли, что мы, то есть наша высшая суть, наша духовная ипостась за какие-то грехи была низвергнута в несовершенные тела и в дикие условия жизни с гравитацией и всякой дрянью. Правда ведь, так противно ходить, того гляди поскользнешься, грохнешься и поломаешь руки-ноги. И вообще, чтобы выжить, кучу всего надо: жратву, одежду, хату, мебель, работать надо и быть рабом обстоятельств и дурных людей, да еще всякая бесовщина непонятная происходит. Так ведь?

– Ну.

– И чтобы добиться обратного перевода в Рай (то есть в первоначальное место обитания), нужно быть стоически совершенным, как в заповедях: не убий, не возгордись, возлюби, отдай, и ни-ни, упаси Бог, позариться на барахло или бабу чужую, ни Боже мой злословить иль еще че, терпи, и пусть тя по щекам колотят или распнут, как Христа, который, по-моему, существовал в качестве эталона для нас – «зэков» этого бытия. И все остальное я понял, как надо трактовать. Например…

Тут они достигли жилища, вошли в комнату Солнышкина и… Почувствовали: здесь что-то не так. Все вроде бы нормально на первый взгляд, но все же…

Первым заметил Дима.

– О… О… Это…

Он выронил пакеты и уставился в спальный угол.

Леонид тоже взглянул туда и прямо ошалел.

На продавленном диване он узрел самого себя, задумчивого, с тазом на животе и ворохом газет под головой. В таз, как всегда, монотонно капало с протекающего потолка, а газеты были хорошо погрызены хомяком Мишей, и человек на диване вытаскивал поочередно обрывки статей, пробегал глазами, бросал на пол, и ошеломленно замирал. Видимо, в его сознании остатки информации приобретали непростой контекст.

Солнышкин-стоявший в сильном волнении обратился к Солнышкину-лежавшему:

– Извините-простите, но если вы есть я, то я кто же?

А Сосед Дима неразборчиво прибавил:

– О… О… Это…

– Неужели я это он? – спросил всех Солнышкин. – А тогда он кто?

Дима усиленно закивал головой, пятясь вон из комнаты и шепча:

– Эт все из-за демократов… Эт они нечисти напустили… Не было такого раньше, при коммунистах, никогда…

– Тогда я коммунист, – быстро произнес Леня. – Жуть до чего не люблю непонятное.

– И я тоже, – поддакнул с дивана второй Солнышкин, поворачиваясь к двери. – Слушайте, ребята, а может вы оттуда, а? Из параллельного пространства, ну, или время зашкалило? Как вы, вообще, ко мне попали?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.