Тайна Мёртвого Озера

К оврагу лес сбегал светлым березняком, а вглубь уходил густым осинником. Но ни в березняке, ни в осиннике, ни в молодых еловых посадках по ту сторону оврага не то, что грибов – духу грибного не было.

Шукали, искали, всё вокруг палками переворошили – увы, ни мокрухи, ни синюхи, ни трухлявой сыроежки.

Поначалу ребята здорово расстроились, носы опустили, а потом присели на пенёчки, умяли ещё по парочке пирогов, подумали немного и сами себе удивились – а чего ради расстраиваться? Они что, ради грибов в лес пошли? На самом-то деле, грибы – это так, чтобы взрослые не цеплялись. Ну, нету грибов, и не надо. И без них в лесу неплохо. Вот до шалаша доберутся, костёр разведут. Каши наварят. Настоящей, с дымком. Зря они что-ли мешочек с крупой тащили? На то и расчёт был, чтобы в лесу кашу варить. Вот только ручей найдут и сварят, потому что в баклагах не так много воды, чтоб на кашу изводить. И хватит под каждый куст заглядывать, каждой ёлке кланяться, шут с ними, с грибами.

– Да, шут с ними, с грибами! Будем шишки с ёлок сшибать.

Но тут раздался радостный вопль Метте – Грибы! Сюда! Я нашла грибы!

И действительно, выступая плотными шляпками над опавшей хвоей, меж еловыми корнями, словно позеленевшие от времени старинные медяки, лежали ядрёные рыжики. Не один, не два – густой россыпью, хоровод за хороводом.

Глаза у ребят зажглись охотничьим азартом. Какое там – "грибы в лесу не главное"! Попробуй их сейчас от этих грибов оторви! И пошла-поехала работа – только ножи замелькали.

– Вы мои красавцы! Рыжички мои! Настоящие! Сколько вас! А пахнет-то как!

– Не наступи, здесь гриб! Куда тебя несёт!

– Гляди, целых три! Ой, а тут ещё шляпка торчит! И ещё!

– У меня аж с чайное блюдце!

– Зато у меня крохотулечные, как пуговки!

Каждый набрал чуть не полкорзины, аккуратно сдвинув припасы, чтобы ненароком не помять добычи. И никому не пришло в голову жаловаться на тяжесть корзин.

– Здесь, вроде, всё собрали. Дальше пойдём или опять привал устроим?

– Надо бы ещё поискать, удача одна не ходит.

Друзья покружили рядышком, нашли несколько червивых сыроежек и пару красавцев мухоморов и решили перебраться через канаву и пошарить в соседнем ельнике.

И действительно, в сумрачном старом ельнике, у распластанных на земле огромных тёмно-зелёных лап, совершенно не прячась, стояли боровики. Один к одному. Ровненькие, словно нарисованные. А когда ребята приподняли тяжеленные, чуть не вросшие в землю хвойные лапы, то ахнули – под глухими шатрами белые стояли целыми семейками – к пузатому папаше лепились пузанчики-ребятишки в нарядных круглых шапочках.

В азарте ребята всё глубже и глубже забредали под переплетение еловых крон, и не заметили, как потеряли тропу.

– А, ничего, подумаешь, не заблудимся. Вот сейчас солнце из-за облаков выйдет, как-нибудь сообразим, где запад, где восток.

Но солнце, как назло, не хотело выходить из-за облаков, и густой бородатый мох одинаково облеплял серые стволы со всех сторон. И муравейника, как ни искали, ни одного поблизости не попалось. А других примет ребята вспомнить не смогли.

– Ну и ладно. Сейчас выберемся из этих зарослей – на открытом месте разберёмся. Это в чужом лесу немудрено заблудиться, а тут всё своё, хоженое-перехоженое – сто раз в этих местах бывали то с Грете, то с Хильдой, то со старым Бьёрном. Уж на какую-никакую знакомую тропиночку да набредём.

И тут вдруг резко потемнело, подул ледяной ветер, всё вокруг закружилось, словно на гигантской карусели, так, что друзьям пришлось крепко уцепиться друг за дружку, чтобы не упасть.

А когда, так же внезапно, всё стихло, зелёный лес исчез, как сквозь землю провалился, – вокруг со всех сторон стояли ржавые ели без единой живой хвоинки.. Белые остовы стволов, чёрная паутина голых веток, свернувшиеся трубами ошмётки облетевшей коры, мёртвые иглы, устлавшие землю толстым ковром, и ни единого живого звука, кроме хруста хвои и веток под ногами. Мёртвый лес! Тот самый! Из которого не выбраться!

Ребят охватил нутряной, не поддающийся контролю разума, страх и они кинулись бежать, сами не зная куда, не разбирая дороги.

И лишь Гийом остался стоять на месте: – Стой! Стойте, я вам говорю! Куда вас несёт?

Подчинившись непривычно жёсткому тону, ребята остановились.

– Поглядите на себя! – вы же сейчас как безголовые курицы – Опомнитесь! Не хватало нам сейчас потерять друг друга.

Не сметь поддаваться панике! Не сметь терять головы!

Это всего-навсего сухостой. Такое бывает в лесу. Помните – кто струсил, тот пропал.

Нам надо взять себя в руки, найти какой-нибудь холм, оглядеться и сообразить, где мы оказались, и в каком направлении надо идти.

– А если это и в самом деле Тот Самый лес? – Слово "мёртвый" никто не решился произнести.

– Так что? Значит мы увидим Тот Самый лес. Почти никто не видел, а мы увидим. Разве это не замечательно? – Вот оно, самое настоящее приключение, о котором можно только мечтать!

Другие уезжают специально на край света, чтобы что-то подобное испытать, строят корабли, лезут в горы, пересекают океан, а нам само плывёт в руки! Или для вас предел мечтаний –костёр на косогоре? Да когда мы расскажем в деревне обо всём, что здесь видели, все от зависти помрут! Дылда уж точно лопнет вместе со своим ружьём и кабанами!

Слушая Гийома, ребята чуть приободрились, хотя Мёртвый Лес не перестал внушать ужас.

Идти решили наугад, туда, где между стволами просвет чуть пошире. Главное, ни в коем случае не паниковать, не бежать и не отходить далеко друг от друга.

Отчего-то сразу же навалилась непомерная усталость, ребятам пришлось буквально заставлять себя передвигать ноги. Но они шли. Шли и шли. Как во сне или наваждении. В полном молчании – на разговоры не хватало сил. Не ощущая ни времени, ни расстояния.

Их не покидало впечатление, что они топчутся на одном месте или бредут по замкнутому кругу, потому что все эти еловые скелеты походили друг на друга как зеркальные отражения.

Но когда уже новая волна отчаяния готова была обрушиться на ребят и лишить их воли к сопротивлению, впереди показалось что-то тёмное и массивное. – Холм?

Ещё несколько шагов… И ещё… И ещё… – Да, на самом деле – холм. Очень высокий и крутой. Таких в здешних краях сроду не было. И абсолютно лысый, без единого деревца, без единой травинки.

С боем продираясь через бурелом, ребята добрались наконец до подножия лысого холма.

Постояли, примеряясь, с какой стороны удобнее начинать подъём.

– Слушайте, – Андерсу ужасно не хотелось ждать и раздумывать, – а какого рожна нам лезть туда всем вместе? Одной пары глаз вполне достаточно. Вы тут пока чуток отдышитесь, а я слажу, погляжу, что к чему.

Но Гийом покачал головой – Нам ни в коем случае нельзя разлучаться, мало ли какую шутку способен выкинуть этот лес. Всё, ребята, привал. Надо немного дать ногам отдохнуть и перекусить не мешало бы. Костра жечь не будем, иначе весь этот сухостой полыхнёт не хуже пороховой бочки!

Нашли поваленный ствол. Молча сели. Молча поели. Запили водой, стараясь не сделать ни одного лишнего глотка. Чем дольше они сидели, тем сильнее овладевала ими апатия. – Зачем они полезут на этот холм? Что это даст? Ни к чему всё это.

Гийом понял, что если они не заставят себя встать и идти дальше, то останутся здесь навсегда.

– Что ж, вперёд? – Молча увязали остатки еды и стали карабкаться наверх. Корзины, до верху наполненные грибами, оттягивали руки, цеплялись за сучья и корни, но бросить их не хотели даже не из упрямства – ребята, сцепив зубы, волокли казалось бы ненужный этот груз наперекор мёртвому лесу.

Пить хотелось страшно. Губы обметало горькой пылью. Эта пыль набилась в ноздри, она хрустела на зубах, она сидела в глотке наждачным комом.

Но вот, наконец, и вершина холма. – Повсюду, сколько видел глаз, от горизонта до горизонта, простирался мёртвый лес. Ни одного живого деревца. Но это уже было не столь важно, потому что в той стороне, куда неумолимо спускалось закатное солнце, блеклым пятном растеклась то ли река, то ли огромная лужа. Во всяком случае, это была вода!

А когда глазастая Метте разглядела на берегу пологую крышу небольшого домишки, друзья совсем повеселели. – Раз кто-то живёт в этих краях, значит не всё потеряно. Раз человек забрался в такую глушь, значит, знает, как отсюда выбраться. И заночевать всё-таки лучше под кровлей, чем под открытым небом среди мёртвых деревьев.

Теперь можно не жалеть оставшейся воды. И хотя каждому досталось всего-навсего три маленьких глотка, эти живительные глотки, а, главное, надежда, прибавили ребятам сил. Всё уже не так страшно, уж от жажды они теперь не помрут – там, внизу, воды – залейся! пей сколько влезет. А утром, глядишь, если повезёт, они ещё и рыбу наловят, испекут на огне.

Спускаться с холма оказалось куда трудней, чем карабкаться наверх. Уставшие ноги скользили, подошвы срывались с осыпающегося склона. Когда ребята наконец достигли подножья, их одежда была чуть не в клочья изорвана, руки и лица сплошь в ссадинах. Хоть бы на минутку присесть, отдохнуть. Но сумерки сгущались быстро. Во что бы то ни стало, надо было выйти к воде до темноты. И ребята снова заставили себя идти, идти, идти…

Снова исчезло представление о времени и расстоянии, и друзьям уже стало казаться, что они сбились с пути, когда наконец голые деревья расступились, и перед ними во всю ширь распахнулось лесное озеро.

Ребята рванулись к воде, и… ноги словно приросли к земле. – Перед ними лежало озеро.

Огромное.

Тёмное.

Мёртвое.

Глава 4. То самое Озеро. Заброшенная хижина.

От неподвижной маслянистой воды шёл пусть не резкий, но ощутимый запах гнили. Вдоль илистого топкого берега каймой лежала жёлтая пена. Жалкий, полуразвалившийся домишко на берегу казался ловушкой. Крыша прогнулась, дверь висела на одной петле.

Тусклые стёкла маленьких оконец не отражали ни единого блика света.

Подойти поближе? Зачерпнуть эту воду? Пить её? Нет, лучше уж перетерпеть самую сильную, самую невыносимую жажду, лучше умереть от жажды, чем взять в рот эту мерзость!

Что же теперь делать? Что? Бежать, сломя голову, от этих берегов? Но куда? Вокруг всё тот же чёрный лес. А у них ни капли воды. Ни единой капельки! И еды почти не осталось. А главное – совсем не осталось сил.

И друзья решили: – будь что будет, всё равно выхода другого нет – никуда они больше не пойдут, а разведут костёр на песке, подальше от вонючего ила, но и от сухостоя подальше, и заночуют под открытым небом. Вот настанет утро, утром что-нибудь, непременно придумается.

Пока ребята пробирались через бурелом, они настолько обвыклись, что уже без малейшего трепета наломали чёрных, похожих на обглоданные рыбьи кости, веток. Костёр получился что надо. Правда, он слегка постреливал искрами и немного чадил, но пламя грело ровно и жарко. Даже весело. Оно вселяло силу и изгоняло из сердец страх. И смолистый дым, как ни странно, пах приятно.

Единственно – очень трудно, просто невозможно, мучительно было терпеть жажду, когда перед тобою такая прорва воды. Пусть гадкой, вонючей, грязной, но всё же воды.

Да ещё старый дом стоял так близко, что всё время казалось – кто-то подглядывает за ребятами из тёмных окошек.

Наконец Гийом не выдержал:

– Вот что, вы оставайтесь здесь, а я прогуляюсь ненадолго к этой развалюхе.

– Мы с тобой! Сам говорил – нам нельзя разлучаться.

– Одного мы тебя не отпустим!

– Не дури, Ги!

– Если что – я вас позову.

С опаской, крадучись, Гийом подошёл к вросшему чуть не по самые окна в песок, пустому дому, заглянул в мутное стекло, но разглядеть в темноте ничего не смог. Тогда он толкнул дверь. Сердце стучало, словно колокол. А вдруг там притаился скелет? Или что-то липкое и неопределённое, словно сгусток страха? Дверь со скрипом отворилась. Внутри единственной комнаты скорее угадывались, чем виднелись стол, шкаф, какие-то полки и лежанка у стены.

Самая обыкновенная комната. И только в правом углу на низком потолке дрожал слабый серебристый свет. Больше всего это было похоже на лунные блики, отражённые водой.

Гийом вернулся к костру и, отмахнувшись от вопросов, бросил: – Не могу ничего разглядеть. Нужен факел.

Андерс выбрал среди кучи хвороста ровную палку, подождал, пока на неё перекинется пламя костра и протянул другу.

Теперь Ги входил в хижину без особого страха. Пламя выхватило из тьмы всё те же стол, скамью, лежанку, шкаф, какие-то кувшины и бочки, трубы, очаг. В комнате никого не было.

На покрытом толстым слоем пыли столе оказался медный шандал с пятью почти не обгоревшими свечами, а в очаге лежали дрова. Гийом зажёг свечи от факела, а сам факел осторожно положил в очаг. Дрова тотчас занялись, в комнате стало светло и уютно.

Почему-то пришла уверенность, что здесь не может быть никакой лжи и подвоха, мысли о скелетах сами собой выветрились из головы. Этот дом был другом и защитником.

Друзья стояли в дверном проёме и с тревогой ждали, что скажет Гийом.

– Вроде, всё нормально. Давайте сюда!

Костёр решили не трогать – мало ли, вдруг придётся вернуться. Всё равно, если не подкармливать огонь, он скоро погаснет сам собой. Войдя в дом, ребята почувствовали, что устали запредельно. Так устали, что уже не было сил чего-то бояться. В комнате было тепло, широкая лежанка в углу была устлана пусть пыльными, но мягкими шкурами, и не оставалось никаких сил противиться сну. Этих сил едва хватило на то, чтобы добраться до лежанки и скинуть с измученных ног разбитые башмаки.

Едва головы коснулись постели, ребята провалились в сон.

Сон без сновидений и кошмаров.

Проснулись непривычно поздно. За окнами стояло зыбкое марево, заглушающее краски. Где-то далеко-далеко, в беспросветно сером небе, затянутом мглистой пеленой, маячило бледным полуразмытым пятнышком солнце.

Ноги со вчерашнего гудели, ссадины болели, а в горле всё спеклось от жажды. Дрова в очаге за ночь прогорели, превратившись в чёрные, подёрнутые седым пеплом, головешки. Костёр за окном погас. А вот свечи, непонятно почему, продолжали ярко гореть! Но ведь такого быть не может! Они давно должны были расплыться на столе натёками воска! Но свечи не уменьшились ни на волосок.

Ильзе дунула на огонь, язычки пламени затрепетали, но не погасли.

Андерс не мог не подколоть сестру – Эх ты, фукалка! Пусти-ка меня! – Он набрал полные лёгкие воздуху и аж со свистом выдохнул, но пламя лишь резко колыхнулось и вновь выровнялось, как ни в чём не бывало.

– Ну и ну! Непростые это свечечки!

Гийом подошёл ближе, какое-то время вглядывался в бледные язычки огня, потом протянул к пламени руку, тихо произнёс какие-то незнакомые слова и щёлкнул пальцами.

Пламя вспыхнуло ярче и тотчас погасло.

– Ого! – только и смогли произнести приятели..

При тусклом свете дня комната показалась не то что маленькой, но тесной. Она была плотно заставлена грубо сколоченными шкафами, полками, табуретками. Дальний угол занимала приземистая тумба, на которой громоздился огромный глиняный кувшин. Таких огромных они ещё не видели. А рядом у стены стоял, совершенно не вяжущийся с остальной мебелью, старинный, работы хорошего мастера, стол. Тёмное полированное дерево. Резные, выполненные в виде грифонов ножки. Причём крылья, клювы и когти грифонов не потеряли яркой позолоты, а глаза светились зелёной эмалью. Всё это было покрыто толстым слоем пыли. Полки, шкафы и выдвижные ящики стола – ребята проверили очень тщательно, – были абсолютно пусты – ни тряпочки, ни ниточки, ни клочка бумаги – ничего, что могло бы рассказать о хозяине этого давно покинутого жилья.

Пить хотелось так, что терпеть не было мочи. А, может, зря они испугались озёрной воды?

Может, не так она и гадка? И её вполне можно пить? Тут уж что сильнее – брезгливость или жажда. Ведь это, всё-таки, не помои. Просто, мутная протухшая вода. Самая обыкновенная, только пополам с песком и илом. Что, если её процедить и прокипятить? Ведь жил же здесь человек. Какую он ещё воду мог пить, если другой нет? Может, стоит набрать немного в котелок? Ну не умирать же от жажды на самом деле!

Но для того, чтобы набрать воды, надо было решиться подойти к озеру. Хорошо, допустим, они себя пересилили – когда стоит вопрос жизни и смерти, на что только не решишься. Допустим, им удалось пройти топким и склизким берегом. Чем зачерпнуть воду – не проблема – вон сколько на полках кувщинов и горшков. На любой вкус – и большие и маленькие. Есть даже огроменный чуть не под потолок кувшинище.

Интересно – для чего он нужен? Ничего себе громадина! Этакую бандуру небось и с места не сдвинешь. Тут Гийом вспомнил, что именно из этого угла исходило вечером слабое и зыбкое свечение. Что могло там светиться? И опять таки, для чего такая зверюга? Из памяти всплыло книжное слово "пифон". Кажется, в чём-то подобном в древние времена хранили запасы вина и воды. А вдруг здесь тоже хранилась вода? Хозяин привозил чистую откуда-нибудь издалека, и заливал в этот кувшин.

А если так, то вполне возможно, что со старых времён там осталось что-нибудь. Пусть даже капелька, на самом донышке. Когда ни о чём, кроме воды, думать не в силах, вода мерещится всюду.

Ильзе нерешительно подошла поближе и легонько хлопнула ладонью о крутой глиняный бок. Удивительно, но кувшин не загудел пустотой, а отозвался глухо, будто был чем-то до краёв полон. Андерс, не долго думая, приволок от противоположной стены тяжеленную лавку, чтобы с неё забраться на тумбу. Но, пытаясь подвинуть лавку ближе, он случайно задел тумбу, соскочил какой-то крючок, и дверцы настежь распахнулись.

Ого! – такого никто не ждал – дно кувшина словно прорезало толстую столешницу и нависало над полом. А в само дно были вмазаны голубоватым варом две толстые трубы из обожжённой глины. Другие концы труб уходили куда-то под пол. Зачем всё это? Очень странное сооружение.

Наконец, Андерсу удалось подтащить лавку и перебраться с неё на тумбу. Широкая горловина кувшина была прикрыта тяжёлой медной крышкой. Может, эта крышка и светилась ночью, отражая пламя костра?

Под испуганные вскрики: "Осторожно! Не разбей!" Андерс попытался открыть кувшин, но крышка не сдвинулась с места, сколько парнишка ни пыхтел и ни тужился. На волосок не поддалась, словно приросла. Он так увлёкся, что даже не заметил, как Метте вскарабкалась на скамью и встала рядом.

– Ты куда, здесь и так не повернуться! Слезай, всё равно до крышки не дотянешься! Что ты тумбу шатаешь, мы сейчас грохнемся и всё тут перебьём. Слазь, говорю!

Но Метте и не думала подчиняться. Она то подтягивалась на мысочках, то присаживалась на корточки, и всё время во что-то пристально всматривалась.

Вдруг девочка, прошептав "ну-ка, подвинься!", схватилась за ручку кувшина и резко нажала на какой-то выступ. И тотчас крышка с громким щелчком стала приподниматься. Медленно-медленно. Словно створка раковины. Пока, наконец, не стала торчком.

Андерс заглянул внутрь и заорал такое "ура!", что стены покачнулись. – Кувшин до самого края был полон воды!

Чистейшей! Прозрачнейшей! Самой обыкновенной воды! Откуда она здесь взялась?– непонятно. Но вода не мерещилась, она была реальностью. Андерс зачерпнул пригоршню и поднёс к губам

– Как родниковая! Дайте мне, чем набрать! – Три руки протянули ему баклажки. Увы, хотя горловина была достаточно широкой, баклажки почему-то в неё не пролезали, словно их отталкивала какая-то сила.

И тут запасливая Метте, которая всегда "на всякий случай" таскала в карманах какие-то крючки, ножнички, нитки, иголки, вспомнила о кружке, которую опять же "на всякий случай" уложила в корзину.

Старую оловянную кружку с помятыми боками тотчас же достали из-под грибов, протёрли начисто тряпочкой. Андерс дрожащей рукой зачерпнул воду и торжественно, словно совершая некий священный обряд, первой протянул воду Метте. Метте казалось, что дай её волю, она выпьет залпом не одну, а десять таких кружек, и никакая сила не заставит её оторвать губы от воды. Но усилием воли она заставила себя отпить ровно четверть, ни каплей больше, и, в торжественном молчании, передать кружку Ильзе. Та, отпив свою четверть, Гийому. Круг завершил Андерс. И вкуснее этой воды не было ничего на свете.

Ребята пили и пили кружку за кружкой, и им казалось, они никогда не напьются.

Набрали про запас полные фляги, почистив и покрошив лесную добычу, поставили на огонь котелок с грибной похлёбкой, и даже умылись. На душе стало легко, словно все проблемы уже решились, словно нет теперь ничего проще, чем выбраться из Мёртвого леса.

Гийому всё не давала покоя какая-то неясная ему самому мысль. Он влез на тумбу, подтянулся сколько мог на цыпочках, вытянул шею и весь перегнулся, пытаясь заглянуть в глубь кувшина, и не смог удержать возгласа изумления – ведь сколько они вычерпали воды – ведра три, не меньше! а кувшин, по-прежнему, был полон! До краёв!

И опять Гийому померещилось слабое свечение, идущее откуда-то изнутри, чуть не с самого дна.

– Дайте-ка мне табурет, – попросил он.

Андерс тотчас подхватил ближайший и взгромоздил двумя ножками на лавку, двумя на тумбу, качнул, проверяя устойчивость.

– Осторожно! Кувшин разобьёте! – испугалась Ильзе.

– Я осторожно. Я очень-очень-очень осторожно. И не кричи под руку! – Гийом влез на табурет и долго-долго вглядывался в пронизанную какими-то странными бликами воду.

– Ага, там, на дне, похоже, серебряные монеты. Старинные. Мелкие-премелкие. Да как их много! Ими всё дно устлано. Жаль, нельзя достать ни одной. Больше ничего не вижу. А, вот – два отверстия на дне. Понятно, через левое вода поступает в кувшин, – точно, вот и пузырёк воздуха втянулся со струёй воды, – а через правое вытекает. Значит, тот, кто здесь жил, не из каких колодцев или ручьёв воду не возил…

Слушайте, вы знаете, что это за вода? – это вода из Мёртвого озера!

– Да ну?!

– Вот те и да ну!

Гийом слез с табурета, после чего все по очереди заглядывали в кувшин, пытались разглядеть россыпь монет на дне и поднимающиеся к поверхности редкие пузырьки.

Кто жил в этом доме? Колдун? Чернокнижник? Великий художник и изобретатель странных машин Лиотард Готтенсвальд, о котором ходило столько легенд? Почему он ушёл? И куда? – Ответа на эти вопросы не было. Каждый выдвигал какие-то новые, порой совершенно невообразимые идеи, каждый до хрипоты готов был отстаивать своё. И только Гийом не принимал участия в споре.

Он присел на корточки рядом с грифонами, потом зачем-то подёргал их за крылья, за хвосты, потянул за клювы, надавил на глаза. На его странные действия никто не обратил внимания.

Он и сам не знал, для чего это делает. Конечно же, всё это глупости, ничего и не следовало ожидать…

Гийом уселся на стол и глубоко задумался. Его мысли витали где-то очень далеко отсюда. При этом он, сам того не замечая, чертил пальцем на пыльной поверхности стола какие-то узоры, буквы, домики, кораблики, собственное имя и его же, только руническим письмом…

И тут, внезапно, тяжёлая столешница заскрипела, дрогнула – Ги еле успел соскочить, – и стала отходить в сторону.

Под столешницей открылся тайник. В узком углублении лежал туго стянутый лентой и опечатанный красным воском пергамент. А рядом с ним – небольшой плоский диск.

Это был гладкий, словно отполированный морем, кусок голубоватого стекла без каких-либо пустот, и, странным образом, в глубине стекла, словно золотая лодочка, слегка покачивалась тонкая золотая стрелка. Когда Гийом взял диск в руки, стрелка сначала заметалась, закружилась вокруг оси, а потом остановилась, твёрдо указывая в сторону восхода.

Андерс, моментально оказавшийся рядом, заявил, что надо тут же, не сходя с места, сломать печать и изучить рукопись. И странно, золотая стрелка, словно протестуя против этих слов, как безумная, заметалась по кругу.

– Нет, Андерс, это не просто рукопись – это письмо, и предназначено оно не нам, значит, не нам и читать. Мало того – мы все должны дать клятву, что об этом свитке не проговоримся никому. Ни душе единой. Поверьте на слово, это очень серьёзно. Серьёзней не бывает. Я знаю, кому адресован пергамент, знаю, кому следует его отдать. Я узнал печать – это оттиск перстня моего родного деда – наш родовой герб – грифон, сжимающий в лапе шандал с тремя горящими свечами.

– Но откуда ему здесь взяться? Твой дед с дальнего юга, из Месхи. Как бы его занесло в наши края?

– А бабушку мою он где, по-твоему, встретил? Бабушка-то здесь родилась и здесь выросла. И потом – тогда шла война. А на войне человека могло занести в любое, самое неожиданное место.

– Так то – на войне, а у нас не было никакой войны.

– Неужели? Не было? Откуда же тогда мёртвый лес? И мёртвое озеро? Ладно, все вопросы потом, а сейчас надо поскорее возвращаться домой.