Когда цветет олива

На этом беседа закончилась, и начался проливной дождь. Потоки воды бежали по дорожному полотну впереди машины, механические дворники не успевали очищать лобовое стекло от мутных ручейков. Вокруг стояла молочная пелена, и хотя старший Джулиано уверено вел машину по узкой дороге, отец в целях безопасности велел сыну съехать на обочину и переждать ненастье.

– Тетя просила не задерживаться, – недовольно ворчал Джулиано, приглушая мобильное радио.

– Отец прав, дороги не видно. Куда ты хочешь ехать? На верную смерть! – вскипел Франческо и ладонью ударил по бампризу.

Между братьями завязался вялый спор, который мог погасить только отец.

– Прекратите! Не позорьте меня перед женщиной.

– Она все равно ничего не понимает, отец, – Джулиано улыбнулся в сторону гостьи.

– И что с того? – разозлился Марио. – Можно говорить при ней всякую чушь! Она не настолько глупа, как ты думаешь.

– Ничего я не думаю!

– Нет, думаешь! Я по твоему лицу вижу, что она тебе не нравится.

– А почему она должна мне нравиться, отец?

– Тебе не должна. Главное, что мне нравится, понятно? И вы должны уважительно относиться к этой женщине, пока она будет жить в моем доме. Мы вчера это обсуждали, Джулиано, что непонятно?

– Все понятно, отец! Все хорошо! Смотрите, дождь закончился! Можно ехать дальше.

Вжавшись в сиденье, на протяжении всего разговора Маша тщательно пыталась выхватить из красноречивого потока хоть одно знакомое слово. Ее постигло полное разочарование. Лишь частое повторение donna2 натолкнуло ее на мысль, что разговаривали о ней. Маша решила уточнить.

– Все хорошо? – поинтересовалась она у Марио, едва коснувшись мужской руки.

– Va tutto bene3. Все прекрасно! – поспешил он с ответом и, обхватив ее ладонь двумя руками, прижал к сердцу.

Дальше следовали молча, только из приемника звучала джазовая музыка, а на поворотах неприятно скрежетали тормозные колодки.

Маша жадно всматривалась в запотевшее окно, пыталась разглядеть красоты чужой земли. В поле зрения иногда попадались одинокие домики, покрытые красной черепицей в окружении высоких кипарисов. В основном дорога вела через ровно нарезанные сельские угодья пополам с цитрусовыми рощами и раскидистыми деревьями с бледно-серебристой листвой. Тучи низко проносились над землей, чередуясь с солнечными бликами, и лоскутное одеяло вспаханных наделов то темнело зелеными всходами, то светлело коричневой, почти желтой, взрыхленной почвой. Один раз попалось стадо коров, а на развилке дорог, где Джулиано резко затормозил, пропуская автобус, Маша успела заметить табун лошадей, мирно пасущихся посреди кустов можжевельника. Почему раскидистые темно-зеленые кусты она приняла за можжевельник, так и осталось для нее загадкой, но такой вариант показался более живописным и привлекательным.

В ожидании гостьи все женщины семейства Тонини собрались на большой кухне первого этажа за приготовлением обильного обеда. В печи томился суп минестроне из говядины, и по всем комнатам разносился дразнящий запах праздничной еды.

– Мама, скоро мы будем обедать? – В гостиной на широком подоконнике сидел сын Джулиано и приплюснутым носом от нечего делать водил по стеклу.

– Скоро, Марко, – отозвалась из кухни Паола. – Как только приедет русская. Поглядывай в окно и предупреди меня, если увидишь машину.

– Я все утро не отхожу от него, мама. – Марко нарочно выговаривал слова протяжно с воскресной ленью. – Из-за дождя ничего не видно.

Завершив по всему дому генеральную уборку, мимо окна прошла Карла, но внук остановил ее вопросом.

– Зачем дедушке эта женщина?

Чтобы не затрагивать щекотливую тему, Карла, пожав плечами, быстро удалилась на кухню. Но к двоюродному брату подошла малышка Пэскуэлина и с видом всезнайки пояснила:

– Дедушке нужна жена!

– Зачем? – Марко уставился на нее недоверчивым взглядом.

– Как зачем? Разве не знаешь, для чего Бог создал женщину? – Пэскуэлина невинно захлопала глазами, тут же ответив на заданный вопрос. – Чтобы детей рожать! Карла уже старая, она никого не родит.

– Карла родная сестра Марио, – отмахнулся от девчонки Марко. – Как она может брату родить ребенка?

– Не знаю. Сам у нее спроси. – И Пэскуэлина благоразумно отошла в сторону.

– Бабушка, а Лина говорит, что дедушка хочет жениться.

– Не болтай лишнего, мой сладкий помидорчик. Это тебя не касается.

– Я просил не называть меня помидорчиком, бабушка.

– Я как тебя называть?

– Никак. Просто Марко и все!

Они долго препирались, спорили, но никто не хотел уступать. Пэскуэлина заскучала и ушла в гостиную, чтобы в ожидании обеда приготовить для гостьи подарок. На чистом листе, вырванном втайне из школьного альбома Марко, она пыталась нарисовать синий цветок, увлеченно подбирала цветные карандаши, аккуратно раскрашивала лепестки замысловатого бутона, высунув от творческого процесса кончик языка и постоянно заправляя за ухо надоевшую прядь жестких волос.

– Почему этого ребенка никто не причесал до сих пор? – громко воскликнула бабушка Карла, чтобы ее голос услышали на кухне.

– Нам некогда, – снова отозвалась Паола. – Слишком много отец заказал блюд к обеду…

В суетной кутерьме никто не услышал шума подъезжающей машины. Марко, покинув наблюдательный пост, приставал к сестре с допросом, откуда у той появился альбомный лист, когда дверь бесшумно открылась и на пороге возникла незнакомка. Все женщины высыпали из кухни и, разинув рты, в полном молчании откровенно рассматривали долгожданную гостью.

Только благодаря зонту, который так любезно держал над ней услужливый Марио, Маша не успела промокнуть под проливным дождем по дороге к дому. От длительного сидения в самолете ее костюм слегка помялся, но прическа осталась безупречной – тщательно зачесанные пшеничные волосы были собраны в объемный шиньон, а розовая помада только подчеркивала серо-голубые глаза.

– Buon giorno4, – выдавила из себя Маша и приветливо улыбнулась.

Первая от ступора очнулась Карла. Губы ее искривились в легкой ухмылке, правая бровь изогнулась вопросительным знаком, а руки крючками сцепились на складках черной юбки.

– Что с вами такое? – За спиной смущенной гостьи показался Марио. Сыновья следом вкатывали на порог чемоданы. – Языки проглотили? Это Мария!

Невестки коротким «ciao» сдержано приветствовали красивую молодую женщину в элегантном брючном костюме, и только маленькая Пэскуэлина бросилась навстречу и сунула в руку гостьи подарок.

– Я Пэскуэлина. А ты?

– Мария. Маша.

Девочка попыталась произнести новое имя, но в таком сочетании шипящий звук неудобно застревал в горле, и Пэскуэлина, оставив тщетные попытки с наскока овладеть русским языком, громко и с твердым длинным «р» произнесла первый вариант. Маррия! Обстановка слегка разрядилась, прошло первое оцепенение, и Марио по очереди представил всех членов семейства.

Позже за обеденным столом Маша еще раз незаметно оглядела потенциальных родственников, с которыми предстояло общаться ближайшие три месяца, и сделала неутешительный вывод – семья ее не приняла. Тонкой душой она сразу уловила настороженность и затаенную враждебность, тщательно скрываемую за милыми улыбками. За обедом разговаривал только Марио и Джулиано. Первый что-то спрашивал, а второй всего лишь отвечал. Отец сидел во главе стола. Семья старшего брата расселась с одной стороны, младшего – с другой. По левую руку от главы семейства Тонини первая сидела Карла, по правую Джулиано, но отец потеснил старшего сына и усадил рядом с собой гостью, поэтому Маше весь обед пришлось просидеть под пристальным взглядом черных глаз старшей сестры. Когда кусок карпаччо застревал в горле, Маша запивала его глотком вина, и Карла сразу усмотрела в этом пристрастие к алкоголю.

Обед длился больше двух часов, Паола меняла на столе блюда, Роза – тарелки. Уставшая от длительного застолья Пэскуэлина первая попросилась выйти из-за стола, и Маша вспомнила о сувенирах. Для вручения подарков пришлось переместиться в просторную комнату с закопченным камином и главным достоянием деревенского дома – большим видавшим виды ковром из овечьей шерсти. Даже с ограниченным словарным запасом Маше не составило труда вложить лично в руки каждому члену семейства персональный подарок, получив в ответ только «grazie5» и пару снисходительных улыбок. Подарок для Марио она решила придержать и вручить наедине.

Карла долго держала в руках тяжелую шаль с густой бахромой, но цвет основного фона – черный – ей понравился. Даже округлые выпуклые розы, раскрашенные столь удивительным сочетанием красок, которые она видела впервые в жизни, непроизвольно навеивали мысль тут же примерить подарок и покрасоваться перед зеркалом. Невестки незаметно посмеивались над смущенной родственницей, и только Марио открыто поддержал сестру.

– Карла, этот платок очень тебе идет. Примерь скорее, хочется посмотреть!

– Дома примерю. – Ее вытянутое лицо слегка дернулось. – Молода она для тебя, Марио.

– Что же в этом плохого? – усмехнулся довольный таким комплиментом брат, закатив глаза под потолок.

– Потом спохватишься, да поздно будет.

Карла засобиралась домой. Прихватив подарок, с высоко поднятой головой она вышла из комнаты, и Маше показалось, что в эту минуту между братом и сестрой произошел непроизвольный разрыв. Ее уход послужил сигналом и для остальных. Марио никого не задерживал. И пока братья выискивали причину, чтобы вежливо ретироваться, Паола демонстративно сняла с себя коричневый кухонный передник и надела на шею гостье с явным намеком в качестве кого та принимается в семью.

В опустевшей комнате покинутый всеми Марио сидел в глубоком кресле и разочарованно смотрел на закрытую дверь, за которой последним скрылся любимый внук Марко. В такой неудобный момент Маша протянула ему гладкий, полированный футляр.

– Prego6.

Марио вскинул густые брови, дрожащей рукой принял подарок.

– О, Мария! Это великолепно…

Ей даже показалось, что в его глазах заблестели слезы. Он весь обмяк, поникшая голова с густой, волнистой шевелюрой свесилась на грудь. И в эту секунду в подвижном, жизнерадостном Марио, каким он показался ей в Москве при первом знакомстве, она отчетливо увидела усталого старика, скрывающего за неестественной бравадой ущемленное достоинство и первую горечь разочарования в обожаемых детях. Осторожно присаживаясь на узкий подлокотник кресла, она провела рукой по широким плечам, заглянула в глаза. Страждущий утешения, Марио схватил ее руку, прижал к щеке и заговорил быстро, страстно, сплошным речитативом без запятых и точек, глотая окончания. Маша не понимала ни слова, но женская интуиция, которая в такие минуты крайне редко давала сбой, подсказывала, что сейчас нужно просто слушать.

Он рассказывал о жене, о своей любимой Бьянке. Ни с кем и никогда он не делился этой любовью после ее неожиданной смерти, даже сестра редко отзывалась на такие душевные разговоры, вечно придумывала какие-то дела, чтобы не выслушивать откровения родного брата. Карла прекрасно знала: Марио обладал слишком добрым сердцем и ранимой душой, но такие качества принимала за слабость и даже мягкотелость, несвойственные семье Тонини. Еще в детстве она прозвала его «картошечкой», потому что твердые и упругие на вид клубни после варки становились рыхлыми и мягкими, легко давились вилкой, превращаясь в картофельное пюре.

Марио вспоминал о счастливых годах, прожитых в родном доме, когда во всех комнатах звучал детский веселый смех. Тогда они жили дружной семьей, а вечно хмурая Карла, играя с племянниками по воскресным дням, улыбалась той очаровательной улыбкой, которая напоминая ему родную мать. Но те годы пролетели как один день. Сыновья выросли, обзавелись семьями, а Карла последнее время только ворчит и придирается к его невесткам по всяким мелочам.

– Ты сразу понравилась мне, Мария. – Он прижимал ее руку к сердцу, говорил судорожно, торопливо, словно боялся, что она оттолкнет его. – Твое лицо даже на фотографиях светится счастьем. Ты очень красивая женщина! В нашей деревне таких нет. Вы русские все красавицы. У моего друга жена из России. Он молится на нее, словно эта женщина сама Мадонна! Что я говорю… Я и сам готов молиться на тебя, Мария, лишь бы ты осталась в моем доме навсегда. Пусть дети живут сами по себе, они не будут нам мешать. Ты останешься со мной?

Он замолчал в ожидании ответа. Растерянно улыбаясь, Маша пожала плечами. Весь монолог прозвучал для нее красивой мелодией и не более того.

– О, Мадонна! Ведь ты ничего не поняла!

Возглас сожаления вырвался из его груди, но предчувствуя очередной бессмысленный монолог, как маленького ребенка она взяла его за руку и повела на кухню. За стаканчиком домашнего вина, обдумывая каждое слово, с помощью планшета гостья повела несложный разговор.

– Твоя семья должна привыкнуть ко мне. Si?7

Марио кивнул головой.

– Нужно дать им время. И сыновьям, и твоей сестре. Si?

Снова кивок головой.

– Не надо расстраиваться, пожалуйста. Через три месяца я уеду. Береги свое сердце. Они твоя семья, а я чужая.

– Нет! Ты мне не чужая. Мое сердце полно тобой. Я хочу жить ради тебя.

Стакан в ее руке дрогнул, и на лакированную поверхность стола пролилось несколько бордовых капель. Весь перелет Маша обдумывала именно те причины, которые побудили ее явиться в Сан-Стефано, и наивно полагала, что в первый день удастся избежать щекотливых вопросов о совместном будущем. В сорок восемь лет глупо надеяться на платонические отношения там, где чувствовалось половое влечение вперемешку с робкими признаниями в любви. И совсем нетрудно было догадаться, зачем шестидесятилетнему мужчине так скоропалительно знакомиться с более-менее молодой женщиной и тут же приглашать в гости на длительное проживание, что за всеми разговорами и милыми улыбками стоял очевидный сексуальный контекст, который на расстоянии казался вполне безобидным и не вызывал столь явной неприязни. Но сейчас, когда фигурант находился от нее на расстоянии вытянутой руки, поездка вдруг стала принимать какую-то интимную подоплеку, пошлую и комичную одновременно.

Привычку бросаться в омут с головой Маша никогда за собой не замечала. В ее характере, особенно последние десять лет, больше прослеживалось длительное раздумье, тщательное взвешивание и сопоставление желаемого с действительным. И со временем, как пелось в одном старинном романсе, «усталых дум полет стал низок, и мир души безлюдней и бедней». Жизнь нещадно прибивала мечты к земле, делая их тривиальнее и прагматичнее, постепенно окрашивая восприятие окружающего мира в черно-белый цвет. И свой приезд в Италию она в первую очередь рассматривала, как внеплановый отпуск за свой счет, и не собиралась принимать никаких решений, касающихся совместной жизни с едва знакомым человеком, которого она видела второй раз в жизни. Не хотелось ей спешить настолько необдуманно, спонтанно и бесповоротно.

– Очень быстро, – Маша прочла ответ с планшета.

– Тебе нужно время? – догадался Марио и облегчено вздохнул.

– Si! Tempo!8

– Я буду ждать вечность!

Все было понятно и без перевода. Улыбнувшись, она просто кивнула головой.

За окном давно наступил вечер. Шум дождя постепенно стих, и кухня озарилась матовым светом догорающего заката. Перед уходом Роза перемыла грязную посуду, жирные противни, тяжелые чугунные сковородки. Но коричневый фартук из грубого льна, так демонстративно повязанный Паолой на тонкую талию гостьи, Маша восприняла буквально и по-хозяйски осмотрела стол на предмет недомытой посуды. На подносе остались лишь тяжелые с толстым стеклом стаканы для вина, чем-то напоминавшие граненые, которые раньше подавались в поездах дальнего следования в подстаканниках, и тонкие круглые бокалы на длинной ножке. Она быстро освоилась с подачей горячей воды, с глубокой отбитой в нескольких местах эмалированной раковиной, где сначала в обильной пене замочила, а потом осторожно вымыла и расставила на просушку весь фамильный «хрусталь» и «богемское стекло».

Из-за низкого расположения раковины спину немного потянуло, и, решив отдохнуть от праведных трудов, она подсела к Марио за стол, где опробовав дорогой подарок и довольно пыхтя новой трубкой, он пускал под потолок серые кольца дыма. Запах табака Маше понравился, древесно-ванильный он ненадолго перебивал тот церковный сладкий аромат ладана, которым было пропитано итальянское жилище снизу доверху. Поначалу от него кружилась голова, но к вечеру запах приелся и не раздражал напоминанием о церкви.

– Ты устала?

Маша утвердительно кивнула головой, ей ужасно хотелось спать. Бессонная, нервная ночь перед вылетом, сам перелет и холодный прием семьи Тонини не прошли бесследно. Но больше всего без долгих объяснений и неуместной стыдливости ей хотелось уладить один щекотливый вопрос – где она будет спать. Марио словно прочел ее мысли. Повел гостью через комнаты в правое крыло дома, но перед широкой деревянной дверью, обитую по углам тонким железом, остановился.

– Это спальня моей жены.

Маша ничего не поняла, но по обстановке и той безупречной чистоте, которую источала даже хлопковая занавеска с грубыми кружевами, догадалась, о ком шла речь. Узкая комната окном выходила во внутренний двор. Возле правой внешней стены стояла довольно широкая, старинная кровать с резными набалдашниками по углам, под окном узкий стол с полированной поверхностью и один стул. С левой стороны умещался низкий двустворчатый шкаф для вещей, за ним прямоугольный комод и овальное в серебряном обрамлении зеркало. Проход между кроватью и мебелью был не больше метра, низкий беленый потолок нависал почти над самой головой, и Маше показалось, что протяни она руку, и можно спокойно коснуться кончиками пальцев шершавой поверхности. На фоне белых стен темная мебель казалась почти черной и наравне с глубокой стариной отдавала еще специфичным запахом. Даже единственный стул с высокой резной спинкой с такой важностью выставил точеные ножки, словно на нем восседала сама неаполитанская королева.

Пока она знакомилась с обстановкой, Марио прикатил два чемоданы и объемный саквояж. Слово «умыться» непроизвольно потонуло в женской памяти, и Маша показала жестом, чего она хочет. В конце темного коридора за филенчатой дверью оказалась превосходная, абсолютно новая ванная комната.

– Buona notte, Maria.9 – Напоследок Марио поцеловал тонкую руку и с глубоким вздохом удалился в свою спальню.

После теплого душа она блаженно вытянулась на свежих простынях, пропитанных все тем же ладаном, но уже терпимее и в какой-то степени безразлично для уставшего женского организма, вопиющего о долгожданном отдыхе. Проваливаясь в водоворот тяжелого сна без сновидений, Маша еще успела подумать о красивом доме, словно о табакерке с секретом, и тут же перед ней замелькали мрачные лица его домочадцев, но перед ними она испытывала не страх, а только странное чувство интеллигентной неловкости за то, что своим появлением невольно нарушила привычный уклад их жизни. Но и они казались ей на удивление исключительными так же, как висевшая в изголовье кровати хорошая репродукция Сикстинской Мадонны, а под ней католический крест из красного дерева с изящно вырезанной фигуркой Христа, оберегающего ее сон.