Автопортрет. Стихотворения. 1958–2011
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Добавить отзывДобавить цитату
Автопортрет. Стихотворения. 1958–2011
Владимир Николаевич Бойков
Автопортрет. Стихотворения. 1958–2011
© В. Н. Бойков. Стихотворения. 2012 г.
Странствования
1958–1966
В. Бойков с трубкой. 1968.
Рисунок Ю. Кононенко (1938–1995)
Ноктюрны
Вчера на исходе ночиот мук избавленье мне дали,И воду жизни во тьме,недоступной для зренья, мне дали.(Хафиз)«Электрическим потоком…»
Электрическим потокомиз осенней темнотысхвачены дождя косыеструи, да стволы босые,да прибитые цветы. Это я за кромкой светаздесь, в саду, а за окном,за невянущей геранью,не готовая к свиданью,ты в халатике цветном. Это губы мои бредяткаплей с мокрого куста,но сомкнулись занавески,и настигли ливня плескислух, и высохли уста.«Из потемок осыпаясь…»
Из потемок осыпаясь,вьются снега звездочки. Со столбов заулыбалисьфонаревы мордочки И всегда, когда так хмурыгородские феврали,просыпаются лемуры —золотые фонари.«Тучи к ночи почернели…»
Тучи к ночи почернели,в них теперь луне толкаться. Строгих тополей шинели,блузки белые акацийозаряются поройна картине моментальнойчужедальнею грозой. Под окном, рванув из спальной,восхитил включенный светкупой роз во тьме восточной. В эту ночь я знаю точно:я – действительно поэт.«Звезды высыпали густо…»
Звезды высыпали густоневысоко от снегови затенькали от хрустанеожиданных шагов. Шумная компаниядышит постепеннее:белое дыхание,внутреннее пение.Джамбул. 1958 –1959Новосибирск. 1960Кратко и кротко
Суть формы
Пришлось заключитьв обрамленье стекло,чтоб свет залучитьи сберечь тепло.«Нас очищает —…»
Нас очищает —стыд ли? горячка ли?лес ли? небо ли? Если б не пачкались —чистыми б не были.«Глазами ушиблась…»
Глазами ушиблась:– Простите, ошиблась! Духами пахнулаи отпорхнула. А я исполнен дум:– Пора менять костюм…«Карапузы произвели…»
Карапузы произвелииз мыла пузыри. Пузыри летят,карапузы глядят. Пузыри лопаются — ресницы хлопаются.«Необыкновение —…»
Необыкновение —ветра дуновение,необыкновение —неба обновление! Всюду чудо,и его внеслапреобыкновеннаявесна!«День раздал все гостинцы походя…»
День раздал все гостинцы походя:мякоть радости – тем, этим – кость…А закат – точно пышные похороны,и звезда – не закрашенный гвоздь.«Сказал мудрец…»
Сказал мудрец:– Мы на земле – лишь гости,в гостях должны мы, становясь добрей,исполнить сердце плодотворной злости,так в мякоти плодов твердеют кости.«Круговорот жестокий…»
Круговорот жестокийдень изо дня:востекает надежда с востока,а на западе – западня.Пейзаж
Ничего себе пломбир:как на блюдечке – Памир!«Белье, просушенное стужей…»
Белье, просушенное стужей,я бурым утюгом утюжу,дымок над гладким его следом,и пахнет женщиной и летом.«Пустой манеж потемками окован…»
Пустой манеж потемками окован,на краешке с собой наединетак искренне и удивленно клоунсмеется своим мыслям в тишине.Новосибирск. 1960–1964Джамбул. 1963Танькины рассказки
«Автобус – люлька человек на тридцать…»
Автобус – люлька человек на тридцать. За стеклами мелькает ночь,а Танька тайны делать мастерица,а Танька сон не в силах превозмочь. Пусть щеку о плечо мое примяла —ей неудобства хоть бы хны,ей от соседства требуется мало —держать за руку, тихо видя сны. Гордиться я доверием не склонен,хоть руку сам не всякому даю,но с этих пор, как простодушный клоун,я тайну несказанную таю.«Мне вчера рассказывала Танька…»
Мне вчера рассказывала Танька,после рыбной ловли возратясь:– Выложу тебе я без утайки —вот такущий мне попался язь! Знаешь, дождь был с вечера страшенный,в телогрейки вырядились мы,добрались до места, совершенноливень наши косточки промыл. Я с улыбкой байки эти слушал,эти мне не позабыть глаза,и хотя ухи я той не кушал,и не видел, как рассвет слизалсажу с неба языком шершавым,оставляя лишь потеки туч,и не слышал как листва шуршалапод дождем, реки не видел тушь,у костра ночного не сушился,хворост не пододвигал ногой, но с рассказом Танькиным я сжился —любо мне, когда большой огонь! Под дождем, под ночью был он хворый,огонечек просто – не костер,выживал, жевал он мокрый хворост,выжил – а рассвет все стер. Описать увиденное – тыщинужно слов и то б не рассказал,а она одно мне:– Красотища!!! Да еще горячие глаза.Новосибирск. 1961–1962К западу от востока
«Удеру я к чертовой матери…»
Удеру я к чертовой матери,чтоб дороги меня излохматили,удеру я к чертовой материот тебя – на вагоне, на катере… Мне удрать бы в далекую Индию —за индуса, глядишь, сойду, —лишь бы только глаза не виделиэтих бешеных весен беду, Но куда от себя мне деться,от моих на тебя молений? Мне одно лишь целебно средство —взять уткнуться тебе в колени.Охота
Закат жар-птицей по волнамрассыпал перья пламени,но постепенно полинял,и небосвод стал правильней. Я жадно ждал: взметнется дичь —по небу точек россыпь,хотел я дробью дичь настичь,схватить и в лодку бросить. И ствол меж черных камышейкосился черным козырем,и вот отчетливой мишеньнад темным стала озером. Я не сорвал, нажав курок,урок естествознания,и шлепал борт, и был гребоккуда весомей знамени. Валялось на корме ружьебез улетевшей дичи,азарт лишь, схваченный живьем,был подлинной добычей.Гробница
Громады Тянь-Шаня – немые симфонии,замерли скалы – застигнуты в пляске,реку дробят водопадов сифоны,осипший Талас рвется в поисках ласкина север,на степи. Там воздух из видимых запахов соткан —полынью и дымом аулов прогорк,там тянется к солнцу слепая высотка —последний аккорд замирающих гор. Давно-предавно джигит —удал, но беден он был —себе на беду полюбилкрасавицу Джизубигит. Поклялся:– Будет калым! А утром другого дняв степи лишь следы коняи дали окутал дым. А там за походом поход,за годом – другой, и вотпора удальцу назад,хорош и уже богат —хурджин золотыми набит. Довольный, гонит коня,а утром другого днявести невесте:– Обидно бытыр убит… Ночь тихо плетет паутину из звезд,немой карагач к небу руки вознес,недвижные стражи – стоят тополя,полынно-долинно пахнет земля. На четкой высотке печаль бледнолица,луны отраженье под белой гробницей,и отзыв Таласа на вздох из-под плит:– Джизубигит… Джизубигит…В горах
«Мы ходим верхами…»
Мы ходим верхами,мы ходим низами,находим архароводними глазами. Мы ходим с ружьем,бутерброды жуем,запивая кипящимв каменьях ручьем. Мы желаем запоемслушать звоны цикади навечно запомнитьцветущий закат. Раскатаем потомэтот яркий ковертак же, как разожжемэтой ночью костер.«С чистой музыкой сверь…»
С чистой музыкой сверьв звездных высях светание —этих грифельных сферна глазах выцветание. Над пустотами свет,просквозив, задеваетгребни гор, и хребетза хребтом оживает. Но слепящий раструбсолнца в зыбкости рани —за уступом уступ —обнажает их грании не глянет туда,где во мраке ребристомнеизбежна водав прыжке серебристом«Тонехоньки рученьки —…»
Тонехоньки рученьки —прутики-урючинки,из-за дувала выглядывают —новости выкладывают:урюк цветет! По прогнозамбыть морозам —для старухстрах,а урючина цвететв пух,в прах! Розовая жуть —радуется жук! Звонят на урок:цветет урюк! Видать, и в Сибирикапли забилирадугой в лед:урюк цветет!«У Дома пионеров…»
У Дома пионеров,проскрежетав по нервам,горит,горнитв руках у Рыжего,который горд, —горн! – Эй, Рыжий, дайпобаловаться горномс охрипшим горлом!За мной не пропадет —найдется вдруг струяв дыханье горьком,котораяпо-детски пропоет.На шелковом пути
«Среди равнины…»
Среди равниныторчат упрямоорлы на руинахдворца или храма. Палящий полдень,полынь да пыль,ленивому подданветру ковыль. Варан разъярен —ворохнулся бархан,звон-позвон-перезвон —идет караван. Несут купцыбород ножи,усов ножницы. Впереди – миражи,и грезится отдыхна верблюжьих мордах,на горбах же – скопцыи наложницы. Э, эмир нашел,что менять на шелк!«Плыла пиала луны…»
Плыла пиала луны,сочилась кумысом степь,и мучились валуны,оставленные толстеть. Причудливых теней провал —очерчивался привал. Немела монета луны,но тысячезвонна степьи тени иные вольныразбойничье просвистеть. Косились купцы на луну,ощупывая мошну. Бледнеет лицо луны —булатом сболтнула степь,в тени меж тюков пластуны,сладка степная постель —полынь, аромат, дурман…Проспал даже смерть караван.Безмолвие
Ночь. Степь. Дорога. Здесь лунусовсем недавно провезли,напросыпали, натряслисеребряную тишину. Идем как будто по луне,навстречу кустики встают,и ни словца —не узнают,идем вдвоем по тишине, Над степью серебристый флер,распространяемый луной,но мы идем ко тьме сплошнойпод горизонтом черных гор. Мир обновим там из костра,багрово-желтые мазкина живописные кускизаменят скупость серебра,жесть алюминиевых лицнабрякнет кровью черепиц,свод неба рваные дымыначнут качать… Шагаем мыв ладу с безмолвием степи,вдруг приостановясь, поймемсвое молчание вдвоемкак недоступные стихи. Степь…«В гостях у линий и у чисел…»
В гостях у линий и у чиселя почитаем здесь – учитель! —и за спиной сопенье глаз:восьмой мой класс. Исчерпав делои суть вопроса,девчонка села. Все это просто,да разве ж серо! Мой класс – мирок,доска, мелок:– Стучи, милок!(чему подобнона стыках дробныи поезда,но косны, косны). Доска – нам космос,мел – звезда!Что делается
Цветы на газонах шутамитанцуют, и сердится шмель. Шатает дома и шатаетдеревья неведомый хмель. От ветра – ответ вероятный —в аллеях отсутствует сор,от ветра и грозные пятнауходят с небесных озер,от ветра и солнечный обручпод моточиханье и треск,пылая над крышами обочь,на свой возвращается трек. Откуда он, резв и приветлив,тот ветер? Да что за вопрос! Конечно же город проветрилкачелей воздушный насос,где платья скрипучим маршрутомто лепят фигур горельеф,то вспучиваются парашютом,упружьями ног засмуглев. Не лужа, а сброшенный вымпелс высот – синева разлеглась,и жук, любопытствуя, выполз,выпуклый словно глаз.«Он жить любил грешно и жадно…»
Порваны струны гитарные, порваны,Песни неспетые плавятся в памяти:– Вороны черные! Старые вороны!Что продаете вы, что покупаете?(Ю. Шпильберг) Он жить любил грешно и жадно,но все кончается однажды,и мир, который нажит,бунтует беспощадно. Вот щупальца пружинят под обивкой,стол виден плахой, плащ висит наживкой. Страх побежденный надвое расколот:предощущаем бритвы острый холод,и жарко сердце хочет биться. Все решено самоубийцей. Хотел он боль души избытьи боль и прошлое забыть,и бритва, что притягивала взгляд,вдруг греется о горло наугад… С самоубийцей этим я знаком, —желанье жить есть божеский закон,дающий волю пуле, и петле, —он в неутешном выжил феврале.«На стадионе…»
На стадионеветер студеный,день у солнца на кончике,а на стартеклок тетрадочный, скорченныйот любви не наставшей. Отпредавшись восторгу свистания —все полегче им, —разошлись по домам и свиданиямвсе болельщики. Наступает пора новых матчей —часы встреч,и томится долговязый мальчикмежду плеч. Я, болея за нашу командуи не чая ничьих,слышу, слышу весны канонадув недалекой ночи,потому что болельщик простоза любовь:– Целый час в твою пользу, подросток,эта боль!Гастроль
Над бутафорским датским королевствоммышей летучих лоскутки —беззвучные аплодисменты. Нет зрителей – ряды молчащих Гамлетовсверяют свою совесть с той, мятущейсяна сцене ветхой, словно в мире целомвосстали тени сгубленных отцов. Незримыми терзаемый страстямирассудок сам – наполовину страсть:как быть?.. Да разве ж не завидней одержимостьбезумного испанца из Ламанчи?! Над бутафорским датским королевствомугасли фонари, рукоплесканьяиссякли, выставились звезды. Нет Гамлета – немолодой актерстирает грим, в аллеи из партера,безмолвствуя, уходят эльсинорцы. День завтрашний приподнимает плечи:как быть?..«Упал кочевник от удара —…»
Учитель, странствуя, решил закусить у дороги и, отогнув полынь, заметил столетний череп.
(Лецзы)В этом черепе был когда-то язык, его обладатель умел петь.
(В. Шекспир. «Гамлет») Упал кочевник от удара —и покатилась головаи черным оком увидала,как перекрасилась трава. Тот, кто ее булатом узкимперехватил у кадыка,мог знать, какая звездным сгусткомв зрачках отчаялась тоска. О чем? Не знаю – мне ли черезтысячелетие пробиться! Нет, не донес безвестный черепмне весть в пустых теперь глазницах. Мне б самому в той схватке скоройи уловить, отринув злость,тоску по родине, которойему объять не удалось.В парке культуры
Какой денек! В аллее за фонтаномобрызган солнцем свежепобеленный,с приветственной рукойскульптурный мальчик:– Салют! – Салют! В какие занесло меня века? Поблизости играют пацаны,шевелится во мне страшок забытый —что, если, палец на меня нацелив,один из них вдруг выпалит:– Замри! И я замру (куда ж деваться – с детстватакой есть уговор). – Эй, оголец, взгляни-ка:на пьедестале вон ровесник твой(когда-то был моим и всей эпохи даже) —в трусах и с галстуком на шее,всегда готов на все, он гипсов словно шинана переломе. Что, если он устал салютовать, —живая кость давно б уже срослась, —так, может, разрешить: мол, отомри! Не отомрет, конечно, нет,а все же…«На октябрьский лес…»
На октябрьский лес,на опавшее зарево листьевснежный сонм от небесдо земли ниспадает неистов,в мельтешении белом,в тихой дреме березы седы,им, расцвеченным меломрозоватым, не снятся ль садыили горные скулы,на которых красуются зори,иль узоры ауловв золотистых туманах предгорий. Там, где все еще летои сияет луны медальон,не закрался ли этоповзрослевшей возлюбленной в сонвосхитительный хмельпервой нежности и поцелуя,через тридцать земелькоим страсти не утолю я,не смогу под ногамиощутить я планеты летучесть:под ли, над ли снегамизлых времен пребывать – счастья участь.Среди Евразии
Г. Прашкевичу
Вам привезут невзрачный каменьи скажут, сдерживая пыл,что камнем тем прапапа Каинпрапапу Авеля убил. Вам привезут коробку с прахомиз фараоновых гробници скажут с хохотком и страхом,что пылу древних нет границ. Не позавидуйте счастливцами гляньте под ноги себе:приют здесь вечный стольким лицам,пылившим в мировой судьбе!Новосибирск. Джамбул. 1960–1964Сказки
Колдовство
О, зори озерьи —рыбьи отплески! А во лазориглыбы-облаки. Око опрокиньна берегинь:ой, озоровать —во озеро звать! К берегу греби,бери грибы. Росу вороши,грозу ворожи. Дождаться дождецу,политься по лицу —заберется бусымк березам босым. Просьба вымолвлена —проса ль вымолено? На озерную гладьлетят зерна, глядь! То ж скупойдождь слепой. Солнце вьется,лучится, как луковица! Тсс!.. Зовется,кричится, аукается… Напрягают пичугисвязки, и сбегают испугив сказки!Комната
Я заболел, и мир весьсвернулся в комнату:в шкафу вздыхали вещи,на полотенце пела птица,и свесил уши телефон. Здесь всех времен хватало:два фикуса хранили лето,ковер, как осень, был цветист,зима ж царила всюду —среди побелки стенсугроб моей постели,лед зеркала и в неммир вмерзших отражений. Окна прямоугольникявлял мне то весну,то ночь кромешную. Но мне – зачем, не знаю —не доставало звезд.Таинство
Т. Янушевич
Огонь плясал свой ритуальный танецна красных сучьях, красные березывокруг, и двое краснолицых молчаглядели друг на друга сквозь огонь. На косогоре танцевало пламя,и воздымала осень свой огонь,и двое тех, что высоко безмолвны,на двух кострах – горячем и холодном —два клятвенных сосуда обжигалидля трех заветных и негласных слов. Зола давно травою порослана том высоком и веселом косогоре,но осень продолжает клятвам веритьи жжет костры, которые не пляшут,и из сосудов просятся слова.У самого Обского моря
«Надоело мне, надоело…»
Надоело мне, надоелона постели отлеживать тело. На дороги, пожалуй, выйду,а дороги куда-нибудь выведут. А на улице ночь как ночьи порывисто нежный дождь. Я иду по центральной улице,по-щенячьи ветер балуется. – Ну, отстань, дурачок! До тебя ли! Надо кепку на брови напялить,надо руки поглубже в карманыи туда – за обочье, в туманы. Да, такие у нас уж улицы,необросшие домами. Да, такие у нас уж улицы:за обочье – и ты в тумане. Погружаюсь в стоячие стаи,создающие белый мрак. Но светает. Светает, светает,и они отступают в овраг. Настелясь на рассветные воды,исчезают в море они,на котором живут теплоходы,за которым желтеют огни. Да, такое у нас уж море —в нем вода пресна и мутна. Да, такое у нас уж море,что заморская даль видна. Наше море – все-таки море,не такое уж и немое. От него беспокойством пахнет,перелесками пахнет и пашней. Ну-ка, с берега призову язолотую рыбку живуюи себе, наберусь-ка духу,у нее попрошу старуху.«Спускаюсь к синему морю…»
Спускаюсь к синему морю,сажусь на песок мокрый,загадываю пожелание,выкладываю заклинание:– Далей-Вазалей, владыка морей,удачу-владычицу шли поскорей! Сам же – взрослый, крученый-верченый, —потешаюсь над сказкой доверчивой,бормочу заклинанье с улыбкой… – Дзинь!!! Ослеп я, оглох, осип —загорелись на води зыбкойсонмы, сонмища золото-рыб! Вот они на волнах играют,вот они на меня набегают,поворачиваюсь назад —солнце! Солнце! Солнце в глаза! Неожиданны и горячив волны выпущены лучи! Получи!Декабрь
Всю ночь ревел голодный зоопарк —слоны трубили, волки люто выли:пусты кормушки, ясли, кладовые,куда-то и смотритель запропал. Когда же в классах окна проявилии ночь устало встала из-за парт,тогда уже и клетки опустели,и даже тех с рассветом не нашли. Что ж, ночь ушла, и вместе с ней ушлии голоса звериные метели.Про белого бычка
Сказка начинает,как в одном краюдевочка качаеткуклу свою:– Баю-бай-баю! И расскажет сказкапро быль-старь:– Вот тебе краскии букварь! Белое облако,зеленый сад,красные яблокина ветвях висят. – Не рисуй яблоко —то запретный плод,нарисуй кораблик,домик, самолет! Но сады мужаюти стучат в окно,их плоды вкушают —так заведено. Сказка продолжает,как в ином краюмама качаетдевочку свою:– Баю-бай-баю!Каравания
Время странное, время раннее,а вокруг-то – страна Каравания. Степь верблюдов несет, те – поклажу,и невольниц, дразнящих стражу. Ах, никто-то на них не позарится —евнух глаза не спустит с красавицы. Всю пустыню пока не облазишь,не отыщешь зеленый оазис. А в оазисе – настоящий рай,а какой там покой – караван-сарай! И обычаи у владыкисколь изысканы, столь и дики:так и следуют – чаша за чашей —крепкий кофе, шербет сладчайший. На змеиную магию танцапосмотри – ты не зря скитался! О, осанна! Подобной осанкив мире нет, как у той караванки! Щедр эмир:– Вай! Прими мой подарок! Как в отарах несчетно ярок,так в серале – ее товарок… Время раннее, место странное,обиталище караванное! В Каравании той – лишь я да кровать!.. Позаспался и самое время вставать.Тепловоз
Локомотив, локомотив —в нем ритм главнее, не мотив! Леса, шлагбаумы, дома —машину мимо проносилоорганизованною силойжелеза, нефти и ума. Вперед! вперед! – манил простор,но непреложен семафор. Движенье стало тяжелеть,и затихали, еще жарки,бока, как у коня в запарке… И мне, как зверя в зоопарке,его хотелось пожалеть.Зеркало
У подъезда нашего – лужа! Каждой весной появляется,проявляется с каждым рассветом,вместе с ним выцветая,пестреет на солнечном ветерке —лиловая, черная, голубая! В затишье она идеальна(идеальность идеалов подчеркиваютокурки в бензиновой бездне) —это зеркало встречдвойников ежевешних со мной. Над яблоком надкушенным —доедать ли? – раздумываю. Хочется хрусткого,настоящего яблока,что заставит меняне сутулиться – спинуосвободить от пальто,дать свободу глазамот очков и узретьвместо зеркалас огрызком яблокав грозовых облакахместо мокрое —стоит дворникувыдворить мусор,как вслед за ручьямисбежит и весна! А в незримом заоблачьиназревают медлительномолодильные яблоки.Квартирант
Сдается тело, мол, – повесиля объявление на столб,и некто этаким повесойпришел и оперся на столбезвидным задом:– Вы хозяин? —и взглядом вдоль и поперекменя обмерил:– Да-с, дизайн!…Но, впрочем, бедность – не порок. Я говорю:– Не постоялецмне нужен – дружественный дух,а то иному дай лишь палец… А он:– Я нужное из двух! – И чтобы – говорю – был весел,на юбки чтобы не глядел… – У нас, хозяин, – он ответил —полно своих, духовных дел. На том срядились мы, и в тушувселился квартирант как есть. Живем душа, казалось, в душу:– Ты здесь? – спрошу, в ответ он: – Здесь! Но как-то ночью – бац! – проруха:– Ты здесь? – спросил… И ни словца! Зудит в силках паучьих муха,а духа нету, стервеца! Про то, что я горяч в расправе,не знал, конечно, дурачок. Я сети хитрые расставил,но сам попался на крючоки влип – по самую макушку —в его лукавое житье:в сетях милуется он с душкой,а я – с хозяйкою ее.Сказка о встрече
Шел мужественный и высокий,и строгий шовпо ворсу вымокшей осокишел от шагов,и прошивал он покрывалазим и степей,когда ж весной следы смывало —след цвел сильней,летописал цветною нитьюна том ковре,как вместе с ночью по наитьюон шел к заре. Простоволоса, в светлой дымкешла хороша,и в лад судьбе-неуловимкепевуч был шаг,играли два грудей овалав огне воды,волненье плеса целовалоее следы,и там, где краснотал качался,к заре другойпуть меж кувшинок означалсяводой нагой. Вставало солнце удивленно,как желтый слон,деревьев тени, как знамена,кладя на склон,а птицы и ручьи болтали,что – не понять. Что ж встреча тех двоих – была ли? Как знать, как знать… О встречах слыхивал, не скрою,коротких, ах, —заря встречается с зареюна северах!Камень
А. Птицыну
Сухой язык прилипнет к нёбу. Придя к мохнатым валунам,молча от ярости, я злобуна камни выхлещу сполна. Плеть сыромятная просвищет,мох прыснет с каменного тела,но лопнет злое кнутовище,повиснут руки опустело,и станет стыдно… И преданьяидут к остывшей головео милостивом божестве,что избавляет от страданья:коснется золота на миги роем пчел запламенеет,а исцеляя горемык,само от горя каменеет. И стыдно мне. Возьмусь рукамии чувствую – вздыхает камень.Осенние строфы
Твоя пора, потешная игра, —с теплом отходит лето под экватор! Как на гравюрах из времен Петра,небесные баталии косматы,и бреющие на земле ветра! Весна приходит, лето настает,по-королевски осень выступаети золотом как будто осыпает. Но снег вот-вот на голову падет,а королева голая идет!Мельня
У струй замшелых рек,что начинают бегводою ключевою, —на мельнице забытойтворится время все – нехватка и избыток,все бремя времени, на все живое. Великий Мельник сносит непрестаннов помол грядущего зерно,в котором – первозданно —изменчивое с вечным сведено,и мелево выносится на форуми пожирается немедля хором,в котором нет числа мирам и меры временам,крупчатка жизни сыплется и нам. Напряг безостановочен работы,нет роздыху, не сбавить обороты:и жернова прожорливо скрежещут,и колесо скрипит, и плицы мерно плещут,и с желоба язык струи, свисая, блещетот солнц и лун, сменяющих друг друга,и мудрая вода бормочет без досуга:– Замрешь на миг, вовек не отомрешь —беги, пока бежишь, хотя б и невтерпеж!.. Мне слышен этот голос поневоле,тварь божия – бодлив я, да комоли невелик, а все же мукомолдоставшейся мне доли.Новосибирск. 1962–1966Целиноград. 1965Мыслечувствия
«Я поделюсь печальной новостью…»
Я поделюсь печальной новостью:из честности я болен совестью. Любви к тебе предаться не решился,вдруг разлюбить и тем предать страшился. Я мог бы этой честностью гордиться,но трусости нельзя не устыдиться. Над горькой размышляю повестью:как честность обернулась подлостью?..Авторизация