«Чайка». Комедия заблуждений

© М.А. Волчкевич, 2013

Действующие лица

Ирина Николаевна Аркадина, по мужу Треплева, актриса.

Константин Гаврилович Треплев, ее сын, молодой человек.

Петр Николевич Сорин, ее брат.

Нина Михайловна Заречная, молодая девушка, дочь богатого помещика.

Илья Афанасьевич Шамраев, поручик в отставке, управляющий у Сорина.

Полина Андреевна, его жена.

Маша, его дочь.

Борис Алексеевич Тригорин, беллетрист.

Евгений Сергеевич Дорн, врач.

Семен Семенович Медведенко, учитель.

Яков, работник.

Повар.

Горничная.

Действие происходит в усадьбе Сорина. – Между третьим и четвертым действием проходит два года.

Вместо предисловия

«Я напишу что-нибудь странное», – строка из письма Чехова в то время, когда «Чайка» существовала лишь как замысел. Надо признать, это предсказание сбылось сполна, – ни у одной пьесы в мировой драматургии не было столь необычной судьбы.

Скандальный провал премьеры в Александринском театре, постановки в провинции и, спустя два года, спектакль труппы Станиславского и Немировича-Данченко, прославивший будущий Московский Художественный театр и ставший его символом. Постановок «Чайки» на протяжении всего ХХ века было бесчисленно много в России и за рубежом, как и остальных пьес Чехова. Но именно эта комедия как магнит притягивала внимание режиссеров, актеров, зрителей и исследователей.

«Чайка» – единственное произведение Чехова, где так много говорят о творчестве. Очевидно, что Чехову-литератору необходимо было выговориться в этой пьесе – «Разговоры о литературе, пять пудов любви, мало действия…». Два писателя, две актрисы и остальные персонажи, имеющие весьма отдаленное отношение к литературе и театру, постоянно рассуждают об искусстве. Каждый, «как может и как хочет».

Сложившаяся на протяжении столетия мифология и «вечные вопросы» к «Чайке» неизменно возникают перед каждым постановщиком пьесы:

Как может быть сыграна пьеса о Мировой душе? Произведение в духе символизма? Пародия? Предчувствие будущей катастрофы?

Станет ли Нина Заречная настоящей актрисой и можно ли считать таковой «очаровательную пошлячку» Аркадину?

Насколько близки размышления писателя Тригорина о своем месте в искусстве поискам самого Чехова?

Кто такой Константин Треплев? Бунтарь, ниспровергатель старых форм? Неудачник, желающий найти в творчестве то, в чем упорно отказывает жизнь? Лирический герой, провозвестник «нового искусства» эпохи?

Почему пьеса названа «Чайка» и означена автором как комедия?

Ответ на эти и другие вопросы возможен сегодня во многом вопреки «мифологии» о Чехове и «Чайке», сложившейся на протяжении прошлого века.

Может быть, прочесть пьесу так, как будто не было её провала на сцене Александринки, шумной славы в Художественном театре, многочисленных трактовок и интерпретаций?

Вглядеться в героев как в обыкновенных людей, совершающих порой весьма не обыкновенные для самих себя поступки. Ведомых каждый своею судьбой и ничуть не осознающих свою жизнь как сыгранную для публики комедию о творчестве, путях и целях в искусстве.

Прочесть и увидеть «Чайку» как историю из жизни обитателей поместья и их столичных гостей – без декораций, на фоне озера, неба, старого дома – возможно так, как хотелось поставить свою пьесу Константину Треплеву.

Происхождение Треплева темно и неясно, – «…а по паспорту я – киевский мещанин»[1], – говорит он о себе. Кем был отец Константина и что зритель знает о нем, кроме того, что тот – известный актёр? Быть может, страдания «киевского мещанина» – «Кто я? Что я?» – проистекают еще и оттого, что приходится стыдиться своего паспорта?

Об актрисе Аркадиной сказано – «по мужу Треплева», но были ли венчаны родители Треплева на момент рождения сына, или он появился на свет незаконнорожденным?

В этом случае взаимоотношения известной актрисы Аркадиной и её сына, «оборвыша» и «приживала», как в кривом зеркале отражают историю знаменитой актрисы Отрадиной и её незаконного отпрыска, «подзаборника» Незнамова из пьесы Островского «Без вины виноватые». Григорий Незнамов действительно не знает, «кто он? что он?», потому и провозглашает тост «за матерей, бросающих своих детей».

В семье Чеховых тема «незаконных отпрысков» была болезненной. Два сына Александра Чехова, старшего брата писателя, родились в гражданском браке. Когда пришел срок получать паспорта, им обоим с большим трудом были выхлопотаны документы «новгородских мещан».

Незаконнорожденным был ребенок Нины Заречной и Тригорина. Известно, что история отношений хорошей знакомой Чехова Лики Мизиновой и его не менее хорошего знакомого, популярного писателя Игнатия Потапенко была в чем-то прототипичеcкой для создателя «Чайки». Хотя, конечно, влюбленная Лика – не Нина Заречная, да и в Тригорине как и в Треплеве ровно столько от Чехова, сколько он пожелал вложить своих страхов, боли и переживаний в эти образы. Когда Лика была на премьере «Чайки» и угадывала свою историю в судьбе Нины, её незаконнорожденная дочь от романа с Потапенко, Христина, была еще жива. Вскоре, менее, чем через месяц, Лике суждено потерять своего ребенка.

Созвучия и повторы в «Чайке» едва ли случайны, они словно не отпускают автора пьесы. Фамилия Треплев:

– «имя её постоянно треплют в газетах…» – 1-е действие, Константин о своей матери.

– «Под утро вас рождает гнилое болото, и вы блуждаете до зари, но без мысли, без воли, без трепетания жизни», – монолог Мировой души, 1-е действие.

– «…а у меня и трепещущий свет, и тихое мерцание звезд, и далекие звуки рояля, замирающие в тихом ароматном воздухе…», – 4-е действие, цитата из прозы Треплева.

Слово «чад» и связанные с ним словоформы:

– «Хуже всего, что я в каком-то чаду и часто не понимаю, что я пишу…», – Тригорин о себе в разговоре с Ниной, 3-е действие.

– «Чад жизни» – пьеса, в которой играла Аркадина.

– Комик «Пашка Чадин», упоминаемый Шамраевым, 1-е действие.

Конечно, на таком пути сопоставлений недалеко и до Чацкого и повторения слова «чад» в «Горе от ума», но любопытно отметить, что в «Чайке» оно неизменно связано с актёрским или писательским ремеслом.

В «Чайке» не счесть образцов фальши и патетичного тона в речах персонажей. Как во внутренних цитатах, так и в прямой речи, причем порою цитата и прямая речь могли бы образовать единый текст. Фальшивость, которая изнуряет, например, самого Тригорина в собственных писаниях, столь же присуща ему и в те минуты, когда он, казалось бы, должен быть искренен и прям. Играют ли герои «Чайки» и в жизни, или ложный пафос неотделим от них?

«Сокровище мое, отчаянная голова, ты хочешь безумствовать, но я не хочу, не пущу… Ты такой талантливый, умный, лучший из всех теперешних писателей, ты единственная надежда России… У тебя столько искренности, простоты, свежести, здорового юмора… Ты можешь одним штрихом передать главное, что характерно для лица или пейзажа, люди у тебя, как живые». (Аркадина во время решающего объяснения с Тригориным, 3-е действие).

Стоит сравнить этот «мёд», подобный расхожим оборотам из панегирической заказной рецензии, с живейшим самовосхвалением актрисы, когда она описывает секрет своей моложавости: «Чтобы я позволила себе выйти из дому, хотя бы вот в сад, в блузе или непричесанной? Никогда. Оттого я и сохранилась, что никогда не была фефёлой, не распускала себя, как некоторые…».

Или, например, горячую мольбу Тригорина к Аркадиной «отпустить» его: «Если захочешь, ты можешь быть необыкновенною. Любовь юная, прелестная, поэтическая, уносящая в мир грёз, – на земле только она одна может дать счастье!» (3-е действие) с его восторгами заурядной рыбалкой – «А не хочется уезжать… Ишь ведь какая благодать!.. Хорошо!»

Медведенко с его «индифферентизмом», «никто не имеет основания отделять дух от материи» и Маша – «Это траур по моей жизни», «Ваша любовь трогает меня, но я не могу отвечать взаимностью», «У него прекрасный, печальный голос; а манеры, как у поэта», – всё же грешат не фальшью или ложным пафосом, но книжностью заимствованных фраз.

Куда как естественны умеренно циничный доктор Дорн, добряк Сорин, самодовольный Шамраев, не говоря уже о несчастливой Полине Андреевне, хотя и в их речах можно уловить налет красивости: «падать ниц», «чудно играла», «обожает», «я благоговею перед вашим талантом, готов отдать за вас десять лет жизни, но лошадей я вам не могу дать!» и т. д.

Нина Заречная, когда речь заходит о творческой профессии или о «себе в искусстве», не может сойти с котурнов как будучи наивной барышней, так и узнав мир закулисья. «За такое счастье, как быть писательницей или артисткой, я перенесла бы нелюбовь близких, нужду, разочарование, я жила бы под крышей и ела бы только ржаной хлеб, страдала бы от недовольства собою, от сознания своих несовершенств, но зато бы уж я потребовала славы… настоящей, шумной славы…», – говорит она Тригорину. Если вслушаться в перечень жертв, которые она готова положить на алтарь славы, то сбудется всё без исключения: нелюбовь близких, нужда, разочарование, недовольство собой, сознание своих несовершенств. Хотя на первый взгляд этот «набор» лишений кажется вычитанным из романтического произведения о тернистом пути художника. Но проходит два года, и в ее рассказе Треплеву о том страшном, что действительно сбылось в её новой жизни, опять слышится: «Я уже настоящая актриса, я играю с наслаждением, с восторгом, пьянею на сцене и чувствую себя прекрасной». Как и когда за два года она успела почувствовать себя «прекрасной» и «настоящей актрисой», если на этот недолгий период выпали её беременность, рождение и короткая жизнь ребенка, да и Треплев признает, что играла Заречная «грубо, безвкусно, с завываниями»?

Велик соблазн для исполнительницы роли Нины Заречной и постановщика «Чайки» подчеркивать в первых трех действиях наивность и восторженность юности, а в последнем – едва ли не трагичность на грани безумия или высокую отрешенность от той самой низменности жизни во имя высокой цели. Но не оставляет ли её образ на протяжении всех четырех действий общее впечатление душевной «неточности», нечуткости внутреннего слуха?

Путь Заречной более, чем может казаться, похож на начало театральной карьеры Аркадиной, которая, вероятно, выбрала профессию актрисы без одобрения родителей. Уже в ранней молодости она была довольно своевольна, если «повела особенную жизнь», если её избранником стал актёр, да еще «киевский мещанин». Рождение ребенка совпало с самым началом ее артистической биографии. Жизнь Аркадиной не была легкой – игра на казенной сцене, съемная квартира в доме, где обитали не самые респектабельные жильцы – во дворе этого дома, как вспоминает Треплев, была драка и сильно побили жилицу-прачку.

Схож выбор Аркадиной и Нины – известный актёр, известный писатель. Нет ничего необычного или удивительного, что провинциальных, и не только провинциальных барышень, тянет к знаменитостям. Вполне оправдано желание заинтересовать cобой и удержать знаменитость, природное очарование и гибкая способность подстроиться под настроение собеседника помогают им в этом. Но эта же гибкость оборачивается едва ли не глухотой, если не надо «держать себя в струне» и думать о том, как отзовется то или иное их слово, поступок.

В такие моменты обе, когда что-то задевает, раздражает или ранит их, сосредоточены лишь на своих чувствах, эмоциях, боли. Аркадина и Нина далеко не бессердечны, способны к состраданию – но это сострадание касается всех «вообще» и почти никого из близких, в частности.

Аркадина способна «рыдать над книжкой» и ухаживать за больными, «как ангел». Нина присылала Треплеву «умные, теплые, интересные» письма. Но и та, и другая, по сути, безразличны к судьбе Треплева.

Любопытен штрих – у обеих не хватает такта хотя бы на то, чтобы не задевать Треплева демонстративными признаниями в любви к его «счастливому сопернику», Тригорину. «Я люблю его. Я люблю его даже сильнее, чем прежде», – признается брошенная Тригориным Заречная в последнем действии, нимало не думая о чувствах Треплева, только что признавшегося, что жизнь для него невыносима.

Нина запрещает Треплеву уехать вместе с нею, но разрешает «взглянуть» на нее, когда она «станет большою актрисой».

Для чего это непременное условие – «Когда стану большою актрисой, приезжайте взглянуть на меня»? Быть может, Нина стыдится своего нынешнего несовершенства и хочет, чтобы Треплев увидел её иною на сцене, но тогда какой смысл в словах: «Я уже настоящая актриса, я играю с наслаждением, с восторгом, пьянею на сцене и чувствую себя прекрасной». Или для Нины, как и для Аркадиной, вся жизнь, с её радостями, несчастиями, бедами будет сосредоточена вокруг одного – чтобы окружающие видели в ней непременно большую (известную?) актрису?

Будет ли Нина Заречная настоящей актрисой? – вопрос, более всего занимающий внимательных читателей и зрителей «Чайки». Монолог Нины в последнем действии – один из сложнейших для исполнительницы этой роли.

На протяжении более ста лет, что прошли со дня премьеры «Чайки», всё же господствовала точка зрения, что Заречная «нашла свою дорогу». Но это слова Треплева, а он, что называется, не может быть объективным.

Герои «Чайки» подвержены суевериям, поискам скрытого смысла различных явлений и знаков, они изъясняются символами, толкуют и олицетворяют собой эти символы. Вспомним, что суеверна даже далекая от какой-либо метафизики Аркадина – она боится трех свечей, тринадцатого числа.

Не потому ли в комедии есть мотив гадания и пьеса оканчивается игрой в лото, где неслучайно выигрывает человек, «которому всегда везет». Гадает на цветке «любит – не любит» Треплев и убеждается в том, что будет очевидно зрителю, – мать его не любит.

Нина обращает к Тригорину вопрос: «Чёт или нечет». Она загадывает – идти ей в актрисы или нет? Тригорин выбирает «чёт», но в руке у Нины только одна горошина.

Конечно, подкупающе звучат слова Заречной: «Я теперь знаю, понимаю, Костя, что в нашем деле – всё равно, играем мы на сцене или пишем – главное не слава, не блеск, не то, о чем я мечтала, а умение терпеть. Умей нести свой крест и веруй. Я верую и мне не так больно, и когда я думаю о своем призвании, то не боюсь жизни». Они верны, но не отвечают на более важный вопрос. Тот, который задавал Треплеву доктор Дорн – «Значит, всё-таки есть талант?». Сколь бы уже ни претерпела Нина за эти два года, сколь терпелива ни будет она и дальше в своей решимости сносить грубость жизни, но если таланта у нее всё-таки нет, то можно ли говорить об актёрском призвании?

Что такое вообще – «большая актриса», «настоящая актриса», «известная актриса»?

Аркадина – известная актриса в полном смысле этого слова. Она, как и Тригорин, выработала приемы, технична, умеет подать себя. «Имя её постоянно треплют в газетах…», но, кажется, Аркадиной это по вкусу – она умеет собирать в своей гостиной артистов, писателей, любит быть в центре всеобщего внимания. Столь же «технична» Аркадина и в своих чувствах.

«Оттого я и сохранилась, что никогда не была фефёлой, не распускала себя, как некоторые…», – с гордостью произносит она, и понимаешь, речь идет не только о прическе и одежде. Аркадина не молода, но моложава. Не добра, но любезна. Не искренна, но очаровательна. Жажда успеха, обладания успехом касается и любви – тут она не упустит своего. «Теперь он мой», – бросает она в адрес Тригорина, просившего и не получившего «вольную».

В Нине, кажется, ничто не обещает известной актрисы, похожей на Аркадину.

Нина не обладает счастливой способностью Аркадиной – выносить страдание за скобки, касается ли это искусства или жизни.

«Теперь он мой», – торжествует Аркадина после решающего объяснения с Тригориным. А всего несколько минут назад Заречная подарила писателю брелок с указанием на строки: «Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми её». Такая искренняя готовность к жертвенности, приправленная театрализованным романтизмом самой фразы, не может не трогать. Но именно искреннее очарование бутафорскими драматическими чувствами из романов сулит действительные жизненные драмы. Аркадина лишь участвует в них, не переставая зорко отслеживать ситуацию, тогда как Нина безнадежно путает то, что происходит «в жизни» и то, что происходит лишь «в творчестве». В последнем монологе это смешение более чем очевидно. Наверно, поэтому в некоторых постановках Нина напоминает безумную Офелию: «Я – чайка… Не то. Я – актриса. Ну, да!»

Актеры, актрисы – вечные герои произведений Чехова, особенно в пору Чехонте. В юмористических произведениях не счесть «рыцарей сцены» и приключений, которые им приходится претерпевать. Завсегдатай таганрогского, затем московских театров, к тому же довольно рано осознавший в себе призвание драматурга, будущий автор «Чайки» с особенным вниманием воссоздавал нравы кулис и закулисья, курьезные, юмористические, иногда трагикомические, а то и просто печальные истории из жизни актеров, хористок, драматургов, антрепренеров.

Сюжет о девушке из хорошей семьи, возмечтавшей о «святом» ремесле актрисы, будет разработан задолго до «Чайки» – в «Скучной истории». Ее героиня очень напоминает Нину Заречную, когда искренне верит в то, что «театр – это сила, соединяющая в себе одной все искусства, а актеры – миссионеры… И никакая публичная деятельность не может доставить такого наслаждения и удовлетворения, как сценическая».

Грим с лица её кумира, Тригорина, не стерт для Нины даже после того, что она пережила. «Он не верил в театр, всё смеялся над моими мечтами, и мало-помалу я тоже перестала верить и пала духом… А тут заботы любви, ревность, постоянный страх за маленького…».

Смерти ребенка, обманутого доверия, неверия в талант Нины, всей грубости жизни оказывается мало, чтобы осознать, что сделал – «от нечего делать» – нетеатральный незлодей Тригорин. «Я люблю его. Я люблю его даже сильнее, чем прежде… Сюжет для небольшого рассказа… Люблю, люблю страстно, до отчаяния люблю». Психологически чувства такой натуры, как Нина, изображены с абсолютной точностью. Такая полная глубокого страдания слепота указывает на невозможность «держать себя в струне», быть вне драматических сюжетов, разыгрывая их лишь на сцене, как Аркадина. И одновременно уводит в сторону от пути, когда пережитые страдания, ошибки переплавляются в зрячесть души, а утраченные иллюзии позволяют обрести себя в жизни и, возможно, в творчестве.

Почти одновременно с «Чайкой» Чехов пишет рассказ «Дом с мезонином». Главный герой этого рассказа, художник, ощущает свою жизнь как праздную. («Стыдится и боится своей праздности» и Треплев). Посещение живописной усадьбы Волчаниновых, беседы с наивной семнадцатилетней Женей рождают у художника иллюзию иной, не праздной, но праздничной жизни.

Здесь чудится убежище от скуки, бестолковости жизни и родственная душа, которая поймет художника. Стоит сравнить тригоринское: «Любовь юная, прелестная, поэтическая, уносящая в мир грёз, – на земле только она одна может дать счастье!» – и мечты героя рассказа «Дом с мезонином»: «Я нравился Жене как художник, я победил её сердце своим талантом, и мне страстно хотелось писать только для неё, и я мечтал о ней, как о своей маленькой королеве, которая вместе со мною будет владеть этими деревьями, полями, туманами, зарею, этою природой, чудесной, очаровательной…».

Усадьба Волчаниновых, её «маленькая королева» Женя, живописное озеро, Нина, которая выросла здесь и знает «каждый островок», декоративное имение Песоцких и Таня, героиня «Черного монаха», – все они на время оказываются для героя (художника, писателя или магистра философии) мечтой, «принцессой Грёзой», обещающей избавление от скуки и пошлости жизни. Тем более, что героиня видит в своем избраннике человека необыкновенного, великого, прекрасного.

Трудно устоять перед таким светлым наивным обожествлением, или душа художника вечно готова к мечте об искусственном рае, сулящем забвение. Не столь важно, будет ли счастье с «маленькой королевой» отнято судьбой или всё же «принцесса Грёза» приедет к своему великому избраннику в Москву и остановится в «Славянском базаре».

Финал однообразен – через короткое время всё то же ощущение пошлости жизни, утраченные иллюзии, «буфеты, котлеты».

Аркадина и Нина Заречная. Для Тригорина, как почти для каждого героя в мире Чехова (не говоря уже о нем самом), мóрок, которым оборачивается праздник, полярен страху. Страху бестолковой, пошлой суетливой жизни, где нет места мечте. «Вороне где-то бог послал кусочек сыру», – навязчиво повторяется в конце «Дома с мезонином». Пресловутый кусочек этого сыра, символ семейного счастья с юной Манюсей, сполна достался учителю словесности Никитину и обернулся ловушкой, мышеловкой.

Между очаровательной в своей деловитости пошлячкой Аркадиной и мечтающей о великом человеке наивной барышней Ниной стиснут личный выбор художника, каким он явлен Чехову и каким он явлен Чеховым.

Опасны они обе, как чудовища из мифологии, не миновать ни той, ни другой. Как сохранить художнику себя при таком раскладе? Рецепт выписывается в «Учителе словесности» – желание такой деятельности, которая захватила бы до забвения самого себя, до «равнодушия к личному счастью, ощущения которого так однообразны».

Сама «рекомендация» и следование ей объясняет многие моменты биографии Чехова, его встречи, расставания, уклонение от «обыкновенного» распорядка жизни и решения, иррациональные с точки зрения обыденного здравого смысла.

Отчего Треплев более других героев «Чайки» возбуждает скрытое или явное раздражение на протяжении всей истории трактовок и постановок пьесы? (Причем выявилось это уже в первых рецензиях на премьеру в Александринском театре). Казалось бы, он достоин хотя бы сострадания: нелюбим двумя самыми дорогими для него людьми – матерью и любимой девушкой, унижен всем своим существованием, вынужден наблюдать, как чувства Аркадиной и Нины обращены к Тригорину, не может найти своего предназначения в жизни. «Слабняк, неврастеник, безвольный …», – повторяется в его адрес более ста лет. Безвольный, но не более, чем Тригорин, который про себя говорит: «У меня никогда не было своей воли… Вялый, рыхлый, всегда покорный…». Не более, чем Маша, которая тащит свою жизнь волоком, не более, чем «человек, который хотел» – Сорин, или Медведенко, смирившийся с нелюбовью и пренебрежением Маши. В «Чайке», таким образом, если понимать волю как качество, противоположное «слабому» характеру Треплева, волевой предстаёт лишь Аркадина.

«Бери меня, увози», – обращается к Аркадиной Тригорин, «сломленный» её натиском. Неизменно пасует перед Аркадиной её брат Сорин. Свою просьбу помочь племяннику деньгами он выражает нерешительным голосом. Услышав отказ, Сорин просит простить его, не сердиться, ему даже становится дурно.

Вечно уклоняющийся от любого посягательства на филантропию чувств доктор Дорн («Но что же я могу сделать, дитя мое? Что? Что?» – отвечает он на искреннюю мольбу Маши о сострадании; «…принимайте валериановые капли!», – советует болезненному Сорину), вкрадчиво осторожен и уступчив по отношению к Аркадиной. Это проявляется даже в мелочах. Во время игры в лото «скряга» Аркадина обращается к Дорну: «Ставка – гривенник. Поставьте за меня, доктор». Доктор откликается: «Слушаю-с».

«Нехорошо, если кто-нибудь встретит её (Нину) в саду и потом скажет маме. Это может огорчить маму…», – звучит последняя перед самоубийством реплика Треплева.

Противостоять себялюбию и эгоцентризму Аркадиной в этой комедии способно лишь одно, более «волевое» существо – громкоголосый управляющий Шамраев.

Не умеющая любить никого, кроме себя, Аркадина, от нечего делать «погубивший» Нину Тригорин, последовательно калечащая свою жизнь, а заодно и существование Медведенко и «ребеночка», несчастная Маша, пошляк Шамраев, в меру циничный Дорн, равнодушно взирающий на Полину Андреевну.