Союз трёх императоров

© С.А.Балакин

Посвящается писателю Владимиру Шигину, в беседе с которым и родилась идея этой книги.

Пророк (пролог)

Николай Александрович Романов, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Астраханский и далее по списку, проснулся в холодном поту. Ночью его опять мучили кошмары. Монарх встал с постели, закурил. Бросил взгляд в зеркало – оттуда смотрело неопрятное лицо утомлённого службой зауряд-прапорщика с большими мешками под глазами. «М-да, не царственный у тебя, однако, вид» – грустно подумал Николай и зло сплюнул в золотую пепельницу.

Впрочем, мрачный настрой государя, временами переходящий в затяжную депрессию, был вполне понятен. Цусимский разгром, бунт на «Потёмкине», кровавые события в Москве и Одессе… Выстраданный октябрьский манифест, так и не принёсший успокоения в охваченной смутой стране… Вконец распоясавшиеся евреи… А тут ещё эти сны, будь они прокляты вместе с моими кузенами!

– Ники, что с тобой? На тебе лица нет! – встревожено поинтересовалась императрица. – Тебе опять приснился плохой сон?

– Да, Аликс, – вздохнул государь. – Один и тот же ужасный сон… Он преследует меня второй месяц подряд!

– Милый, я постараюсь помочь тебе! – от волнения речь Алисы всё больше и больше приобретала Гессен-Дармштадский акцент. – Мне Милица со Станой говорили об одном святом человеке, с которым тебе обязательно надо встретиться. Только он сможет спасти нас и нашу страну от геенны огненной!

Императрица Александра Фёдоровна, бывшая принцесса Алиса Виктория Елена Луиза Беатрис Гессен-Дармштадтская, имела в виду тобольского старца и пророка Григория, с которым она познакомилась через черногорских княжон Милицу и Анастасию Негошей, живших в Петербурге и вхожих в покои императрицы. Ей удалось убедить супруга назначить встречу с «божьим человеком» сегодня же.

Патлатый «старец», которому на самом деле не было ещё и сорока, внешне производил неприятное впечатление. Колко зыркнув на императора злобными зырянскими глазками, он безо всяких протокольных реверансов обратился к царю напрямую:

– Сказывай, государь, как на духу про свои видения! Что мучит, что душу томит. Ничего от меня не таи!

Алиса почувствовала, что её августейший супруг заробел.

– Который раз мне снится один и тот же сон. Я спускаюсь в грязный тёмный подвал. Вместе со мной – Аликс, сын, дочери, одетые в какие-то лохмотья. Внизу нас ждут мерзкого вида люди, явно разбойники. Среди них выделяется один наглый еврей, который мне в лицо выкрикивает грязные ругательства. Затем начинается кошмар: бандиты выхватывают револьверы и начинают стрелять. Я вижу, как пули одна за другой попадают в головы детей, из ран фонтаном хлещет кровь… Я слышу надрывные крики Алисы, чувствую, как у меня перехватывает дыхание… И в этот момент я в ужасе просыпаюсь.

Николай замолчал. Отец Григорий, выдержав паузу, заговорил глухим и мрачным голосом:

– Вещий сон снится тебе, вещий!.. Но не боись, государь, я знаю, как беду отвести. И от тебя, и от семьи, и от страны твоей.

Пророк опять уколол императора взглядом и продолжал, причём голос его становился всё громче и уверенней:

– До днесь дружил ты, государь, с бесом заморским окаянным. Прогони его! Дай руку тому, кто ищет дружбы твоей! И будешь в мире и величии. Ан нет – так погубишь и себя, и детей своих. И всея страна в адском пламени сгорит!

Царь сухо попрощался с самозваным провидцем. Но услышанное прочно засело в его мозгу. Наутро он пригласил к себе двух своих министров, Витте и Ламздорфа, коих, по правде говоря, не любил, но с их мнением считался.

– Сергей Юльевич, – обратился он к Витте, – скажите честно, как вы относитесь к союзу с Францией, который в своё время заключил мой венценосный батюшка?

– Честно?.. Ваше Величество, по-моему, это – единственная серьёзная ошибка, допущенная в политике Вашим великим отцом. Союз России и Франции противоестественен по своей природе!

Самодержец задумался. Он сам никак не мог объяснить, зачем Александр III связал себя с надменными шаромыжниками, у которых гимном является пошлая песенка, а лакомством – лягушки. По-видимому, не понимал этого и Витте, хотя тот был поклонником Александра и иногда в кулуарах (царю донесли!) даже имел наглость противопоставлять предыдущего монарха нынешнему.

– А что вы думаете насчёт заключения военного союза с Германией?

– Вильгельм это уже давно и настойчиво предлагает, – сказал Витте. – Я уверен, что такой союз будет в интересах России.

– Но его заключение неизбежно приведёт к разрыву с Францией, – вставил своё слово Ламздорф. – А ведь мы набрали в Париже кредитов…

– В кредитах нам не откажет и Берлин, – заверил Витте. – И не только в кредитах. Прошу заметить: в ходе последней несчастливой для нас войны Франция только делала вид, что поддерживает нас, в то время как Германия действительно помогала, хотя никакими межправительственными договорами она с нами не связана. Уголь для эскадры Рожественского поставляли исключительно немцы.

– Да уж, помогли, – кисло усмехнулся царь. – Не было бы этого угля, – глядишь, не было бы и Цусимы!

Повисла неловкая пауза. Витте понял, что сморозил глупость, и чтобы разрядить обстановку – эх, была не была! – решил пошутить:

– У нашей семьи была одна знакомая старушка, царствие ей небесное… так она тараканов звала прусаками, а клопов – клошарами. По мне, так таракан-прусак куда безобиднее, чем кровопийца клоп!

– Между прочим, немцы зовут тараканов русаками! – поддержал тему Ламздорф.

– Ну вот, видите, как это символично, – усмехнулся осмелевший Витте, он же «граф Полусахалинский». – Можно сказать, мы одной крови. Русак и прусак – братья навек!

Царь уставился в потолок и минут пять сидел неподвижно. Складывалось впечатление, что он советуется с небесами. Наконец, он вышел из оцепенения и вопросительно посмотрел на своих собеседников:

– Так что ж, заключим союз с Вильгельмом?

– Но ведь тогда в случае возникновения новой франко-германской войны нам придётся воевать с Францией! – ужаснулся Ламздорф.

– Будьте покойны: это куда лучше, чем в той же ситуации воевать с Германией! – парировал Витте.

Царь поручил подготовить ему анализ всех военных союзов и коалиций, в которые входила Россия на протяжении последних двух веков. Через неделю на его стол лёг 80-страничный доклад, составленный академиком и членом Государственного совета тайным советником В.О.Ключевским. Николай прочитал его с интересом – так увлёкся, что даже опоздал к обеду. Выяснилась удивительная вещь: абсолютно ВСЕ военные союзы, в которые ухитрилась вляпаться Россия, оказались ей не выгодны. Ну, разве что в созданной Петром антишведской коалиции ещё был какой-никакой толк (хотя тоже скорее моральный). А в остальном – просто кошмар!

Весьма поучительной оказалась и история возникновения русско-французского альянса 1893 года. Ведь всего за четыре года до его заключения Александр III публично назвал Францию, осмелившуюся отпраздновать столетие своей революции, «террористическим государством». Париж не остался в долгу, обвинив российского императора во всех грехах: в волюнтаризме, деспотии, нарушении прав человека, тирании по отношению к Польше и ещё чёрт-те в чём. Казалось бы, какой тут союз? Но хитрый и дальновидный генерал Буадеффр, бывший французский посол в Санкт-Петербурге, сумел убедить своё правительство в том, что Парижу необходим «весомый, авторитетный союзник». Мол, именно политическая изоляция Франции стала главной причиной поражения в войне 1870 года. Буадеффр нашёл влиятельного союзника в России – своего старого знакомого генерала Обручева, дело пошло… На наше горе Александр III невзлюбил своего кузена – кайзера Вильгельма II, «молодого выскочку», занявшего трон в 29 лет. Тот позволил себе высказывания, которые государь император посчитал унизительными по отношению к России. И в пику «кузену Вилли» подписал подготовленные Буадеффром бумаги, в которых, между прочим, был пункт, дословно звучащий так: «Если Франция подвергнется нападению со стороны Германии или со стороны Италии, поддержанной Германией, Россия использует все имеющиеся в её распоряжении силы для противодействия Германии». Думал ли самодержец о бедствиях, которые может принести его стране такое обязательство?!

– Надо прервать эту цепь политических ошибок! – твёрдо решил государь Николай Александрович. Ощутив прилив энергии, он достал из шкафа бельгийскую двустволку, сумку с патронами и отправился в дворцовый парк стрелять ворон. Царь обычно предавался этому хобби, когда требовалось отвлечься от государственных дел и снять накопившееся напряжение. Каково постоянно общаться с разными умниками вроде Витте и Ламздорфа! Озвереть можно.

Германская императорская яхта «Гогенцоллерн» в сопровождении двух крейсеров мчалась по Балтийскому морю на всех парах. Находившиеся на её борту кайзер Вильгельм II и канцлер Бернхард фон Бюлов с нетерпением ждали встречи с российским императором.

– Это будет историческое событие, которое полностью изменит мировую расстановку сил, – мечтательно декламировал кайзер. – Нам с Россией делить нечего. Мы – дружественные народы и всегда сможем уладить любые противоречия, если таковые возникнут. Тем более, что в нашем союзе мы в силу своего интеллекта, дисциплины и общего развития всегда будем первыми. Зато представляю, как будут трепетать жалкие недоноски Лубэ и Эдуард! Стоит нам только захотеть, и мы вместе с неисчерпаемыми российскими ресурсами сотрём Англию и Францию в порошок!

Бюлов кивком согласился и затем выдал свой ставший впоследствии знаменитым афоризм:

– Трём бессмысленным французским утопиям – свободе, равенству и братству – мы противопоставим три немецкие реалии: инфантерию, кавалерию и артиллерию!

На Большом Кронштадтском рейде отряд Кайзерлихмарине приветствовали залпами орудийного салюта. На мачте огромной роскошной яхты «Полярная звезда» реял императорский штандарт: на ней Николай II лично встречал высоких гостей. После необходимого по протоколу церемониала сразу перешли к делу. Текст союзного договора уже был согласован дипломатами, и монархам двух великих держав лишь оставалось скрепить его своими подписями. Что те и сделали. Символично: исторический документ был подписан в каюте, которую некогда занимал Александр III – главный апологет союза с Францией.

В тот день воодушевлённый кайзер оставил в своём дневнике высокопарную запись: «Слёзы радости наполнили мои глаза, и я подумал: «Фридрих Вильгельм III, королева Луиза, дедушка и Николай I, наверное, смотрят на нас и радуются вместе с нами!»

Было чему радоваться: два автографа под документом, – и мировая история ХХ века стала совершенно иной.

Русско-германская «свадьба» стала логичным и долгожданным событием. «Сватовство» двух народов состоялось очень давно – ещё при Петре Великом… Нет, даже раньше – при его родителе Алексее Михайловиче. Немцы на Руси на протяжении двух веков занимали виднейшие государственные и военные посты, им благоволили, да и ценили их куда выше, чем соотечественников. Известный исторический анекдот: когда император Александр I после победы над Наполеоном предложил генералу Ермолову самому выбрать себе награду, то известный своей строптивостью полководец издевательски попросил: «Государь, назначьте меня немцем!» Да о чём тут говорить, если даже у царствующей династии Романовых в жилах текла исключительно немецкая кровь – ну, может быть, лишь чуть-чуть разбавленная датской…

Как и следовало ожидать, заключение союза между Петербургом и Берлином вызвало бурное негодование во Франции и явное раздражение в Англии. Особенно не понравилась Парижу и Лондону формулировка первой статьи договора, дословно звучавшая так: «В случае если одна из двух империй подвергнется нападению со стороны одной из европейских держав, союзница её придёт ей на помощь в Европе всеми своими сухопутными и морскими силами». Французская пресса обвиняла коварного «русского медведя» в предательстве, но за громкими обличениями чувствовались растерянность и испуг. В качестве ответной меры Лондон и Париж в спешном порядке заключают собственный союз – Entente Cordiale, «Сердечное согласие», более известное под сокращённом именем Антанта. Правительства обеих стран обязуются забыть о соперничестве между собой и провозглашают курс на противодействие реакционным европейским режимам.

Но ситуация в Европе складывается не в их пользу. В 1907 году к союзу Санкт-Петербурга и Берлина примкнула третья великая империя – Австро-Венгрия. На высочайшей встрече в Карлсбаде престарелый кайзер Франц-Иосиф I торжественно объявил о превращении русско-германской коалиции в Тройственный Союз европейских держав, или, как его ещё называли, Драйкайзербунд – Союз Трёх императоров. К тому моменту дипломатам удалось уладить все существовавшие споры по Балканам: в сфере влияния «двуединой монархии» оставались Босния, Герцеговина, Трансильвания и Албания, а страны с православным населением признавались зоной интересов России. Германия вообще отказалась от своих балканских амбиций в пользу союзников, поскольку её куда больше интересовали британские и французские колонии.

Антанта в последующие годы тоже расширилась: к ней присоединились извечный противник Австро-Венгрии Италия и не на шутку перепуганная Турция. Де-факто в «Сердечное согласие» вошла и Япония, связанная с Англией военным договором 1902 года. Однако Северо-Американские Соединённые Штаты, заявив о своей поддержке «европейских демократических просвещённых стран», тем и ограничились. В военном отношении Вашингтону Тройственный Союз не угрожал, и потому прозорливый президент Теодор Рузвельт не спешил ввязываться в грядущий военный конфликт между нациями Старого Света.

В целом расклад сил был таков: если в экономическом плане Антанта несколько превосходила Тройственный Союз (и то лишь за счёт своих многочисленных колоний), то в военном отношении на европейском театре она безнадёжно проигрывала. И даже господство британского флота на море не могло служить утешением.

Любопытно, что вскоре после заключения русско-германского союза беспорядки в России стали утихать, промышленное и сельскохозяйственное производство – расти. Здоровье наследника Алексея поправилось. А императора перестали мучить кошмарные сны.

Как-то в кабинет Николая II в Зимнем дворце заглянул Григорий Распутин и застал царя за изучением стоявшего на полу огромного глобуса. Настроение у монарха было приподнятым.

– Ну что скажешь, старец: будут теперь проливы и Царьград нашими? – Николай возложил свою августейшую длань на восточную часть Малой Азии и Балканский полуостров.

– Будут, государь, всенепременно! – ответил поважневший за последние месяцы Григорий. – И Русалим будет! Сон мне был. Ясно видел над Святой Землёй флаг расейский!

«Хм, интересно Гришка сказал: Русалим, – подумал царь. – Рус-салим, Рус-салям… Русский мир то есть. Надобно осмыслить его слова».

Так образовался ещё один вектор российской внешней политики. Дружба с Германией и Австро-Венгрией позволяла всерьёз взяться за расширение империи в южном направлении. На заседании Госсовета Николай заявил:

– Наша цель – сначала Средиземное море, а затем – Индийский океан!

Его слова были встречены бурными продолжительными аплодисментами.

Несколько изменились и ориентиры в жизни российского общества. Изучать французский в качестве иностранного языка стало немодно: его стремительно вытеснял немецкий. В Петербурге и Москве всё большую популярность приобретали германская литература и философия, венская опера, чешское и баварское пиво. По стране прокатилась волна переименований: столичная Английская набережная стала набережной Балтийского флота, популярный ресторан «Кафе де Пари» сменил вывеску на «Кути до зари», и даже салат оливье отныне стали называть окрошкой по-барски. Пресловутые «сливки общества», раньше сорившие деньгами в Париже и Ницце, вдруг осознали, что с не меньшим удовольствием можно делать то же самое в Берлине, Вене, Праге и Рагузе (Дубровнике). Русская речь всё чаще и чаще слышалась также в Баден-Бадене, Карловых Варах, на далматинском побережье Адриатики. А на берегу озера Балатон вырос целый посёлок дач, отстроенных состоятельными петербуржцами и москвичами.

По мере роста экономической и военной мощи стран Тройственного Союза перспектива крупномасштабной войны в Европе стала всё сильнее тревожить США (или САСШ, как их называли в то время). С приходом в Белый дом президента Вудро Вильсона в Вашингтоне принялись плести политические интриги и одновременно вооружать европейских союзников. Французам для усиления армии навязали льготный кредит, причём благодаря хитроумной комбинации девяносто процентов субсидированных денег остались в Новом Свете. Кредит пошёл на оплату главным образом американских компаний. Так, концерн «Бетлехем Стил» подрядился изготовить для Парижа по французским же чертежам 10 тысяч 75-миллиметровых пушек и три тысячи 105-миллиметровых гаубиц. Форду достался заказ на 12 тысяч однотонных автомобилей, фирме «Кольт» – на 35 тысяч пулемётов, заводы в Лоуэле и Бриджпорте обязались поставить сто миллионов винтовочных патронов. Кроме того, на американских заводах и фабриках для оснащения армий европейских союзников выпускались кожаные ботинки, шились шинели, штамповались стальные каски… Дальновидный (или просто хорошо осведомлённый) президент Вильсон обязал техасских ковбоев вдвое увеличить поголовье лошадей, а перед тихоокеанскими китобойными флотилиями поставил задачу обеспечить троекратный рост добычи рыбьего жира.

Американское оружие стало прибывать в Европу осенью 1913 года. Опасаясь, что в случае «молниеносной» войны можно не успеть провести всеобщую мобилизацию, союзники по Антанте начали увеличивать численность своих вооружённых сил заранее. Причём комплектовать растущую как на дрожжах армию личным составом в значительной степени приходилось за счёт вербовки туземного населения в принадлежавших им колониях. В Марсель, Бордо, Саутгемптон и Ливерпуль потянулись пассажирские пароходы, до отказа набитые зулусами и индусами, бушменами и туарегами, сикхами и зуавами. Зажиточные призывники ехали вместе со своими многочисленными жёнами, верблюдами и домочадцами. Лондонские и парижские вокзалы, ставшие главными перевалочными базами орд рекрутированных туземцев, превратились в некий симбиоз Вавилона, Содома и Гоморры. Ужас жителей обеих европейских столиц невозможно передать словами, хотя русские и немецкие журналисты пытались это сделать, соревнуясь друг с другом в злорадстве и изощрённом сарказме. «На Елисейских полях я насчитал более сорока пяти шатров, в которых временно поселились прибывшие из Северной Африки бедуины, – писал корреспондент «Петербургских ведомостей», скрывавшийся под псевдонимом А.К-овъ. – Говорят, поезда не справляются с перевозкой всех мобилизованных африканцев, вокзалы переполнены, и поэтому гости из южных стран растекаются по Парижу, располагаясь на ночлег на газонах и в парках. Здесь, на Елисейских полях, будущие солдаты «непобедимой французской армии», ни слова не понимающие по-французски, сушат свои вонючие бедуинские халаты, режут и свежуют привезённых с собой баранов и, извиняюсь, прилюдно справляют естественные потребности… Утончённый Париж ныне превратился в подобие цыганского табора или багдадского базара».

В июне 1914 года произошло громкое политическое убийство. В боснийском городе Сараево английский шпион Гаврило Принцип несколькими выстрелами из револьвера смертельно ранил наследника австрийского престола эрцгерцога Франца-Фердинанда и его супругу. Планируя эту провокацию, агенты Антанты целили в самое уязвимое место Тройственного Союза: они надеялись поссорить Австро-Венгрию с Сербией, пытавшейся покровительствовать над проживавшими в Боснии славянами. Но из этой затеи ничего не вышло; наоборот, эффект получился обратный. Террорист во всём признался: оказывается, по национальности он не серб, а шерп, жалованье он получал в Форин Офис, а папа его был турецкоподданным башибузуком. На скором, но справедливом суде в венском дворце правосудия роль англо-французских разведслужб была полностью изобличена. Неистовый Вильгельм II чуть было не объявил всеобщую мобилизацию, и Николаю вместе с Францем-Иосифом стоило немалых сил его удержать. Российский и австрийский монархи с трудом убедили своего августейшего коллегу, что их страны ещё не готовы к великой войне, и просили немного подождать. В итоге Европа прожила ещё один мирный год, но к лету 1915-го в воздухе опять отчётливо запахло порохом…

Севастопольский вальс

Последнее воскресенье июля, как это обычно бывает в Севастополе, выдалось жарким. Лишь когда солнце склонилось к западу и зависло над Константиновской батареей, летний зной улетучился, и Мичманский бульвар заполнила пёстрая публика. Играла музыка – оркестр в парке опять был неподражаем.

Мичман Казанцев неторопливо прохаживался вокруг памятника Казарскому. Его друг и однокашник Мунивердич, в общем-то, человек достаточно пунктуальный, сегодня по какой-то причине опаздывал, и мичман от нечего делать ощупывал взглядом фигуры фланирующих по бульвару дам. Он знал, что в жаркую погоду многие барышни, чтобы не потеть, под юбками не носят нижнего белья, и это будоражило его воображение. За свою неумеренную любвеобильность Казанцев ещё в Морском корпусе получил меткое прозвище Вова-Казанова.

Впрочем, дамы всех возрастов тоже одаривали юного офицера игривыми взглядами и кокетливыми полуулыбками. Прекрасно сложенный, в белом кителе и белой фуражке, при кортике, Казанцев неизменно привлекал внимание представительниц прекрасного пола. Он был очень красив – правильные, мягкие и немного детские черты его лица нравилось всем, кроме него самого. Чтобы казаться старше и мужественнее, он отрастил усики, но желаемого сходства с бывалым морским волком всё равно не приобрёл. От Казанцева по-прежнему веяло юностью, и лишь он один по глупости считал это недостатком.

Позапрошлогодний выпускник Морского корпуса Владимир Казанцев служил на эсминце «Дерзкий». Два месяца назад его назначили врид, то есть «временно исправляющим должность» (да-да, по тогдашней терминологии именно исправляющим, а не исполняющим, и должность, а не обязанности) минного офицера, чем он был очень горд. По штату эта должность уже лейтенантская, и её должны занимать офицеры, окончившие шестимесячный курс Минного класса в Кронштадте. Однако из-за нехватки кадров Казанцева на учёбу не отпустили, а направили на устроенные здесь же в Севастополе ускоренные курсы подготовки минных специалистов. Вообще морская карьера у красавчика мичмана складывалась вполне удачно, хотя во время обучения он успехами не блистал и в своём выпуске по среднему баллу аттестата числился в самом конце списка.

«Дерзкий» и однотипные с ним «Беспокойный», «Гневный» и «Пронзительный» составляли 1-й дивизиона эскадренных миноносцев Минной бригады. Это были первые «новики» Черноморского флота, построенные «Обществом Николаевских заводов и верфей». Моряки отзывались о них восторженно – корабли были быстроходными, хорошо слушались руля и отличались особой надёжностью полученных из Германии механизмов. Вооружение по сравнению с их предшественниками – эсминцами типа «Лейтенант Шестаков» – было чрезвычайно мощным: три дальнобойных 102-мм орудия Обуховского завода с длиной ствола в 60 калибров и пять двухтрубных торпедных аппаратов. За считанные секунды «Дерзкий» мог дать бортовой залп из десяти 450-мм торпед! Кроме того, корабль при необходимости принимал на палубу до 80 мин заграждения, а для самообороны от вражеских аэропланов на нём имелись две 47-мм зенитные пушки и пять пулемётов «Максим».

Казанцев гордился тем, что получил назначение именно на «Дерзкий», а не на «Гневный» или «Беспокойный». «Вообще, как можно было дать кораблю Российского Императорского флота такое имя – «Беспокойный»? – недоумевал он. – Бес покойный… Ужас! То ли дело – «Дерзкий»!»

– Мы – дерзкие, – говорил мичман о себе и своих коллегах-офицерах знакомым барышням. – Гневные гневят Бога, беспокойные беспокоятся, а мы – дерзим!

После чего Вова-Казанова обычно декламировал популярный в те годы фривольный стишок Константина Бальмонта:

И это – сорвать одежды – ему легко удавалось. С кадетских времён поразительные успехи Казанцева в делах амурных вызывали у его товарищей восхищение и зависть.

В Морском корпусе они подружились сразу. Трудно сказать, что объединило трёх молодых людей, совершенно разных по темпераменту, характеру и мироощущению. Возможно, каждый из них подсознательно искал в друзьях те качества, которых ему не хватало в себе. Свободное время они часто проводили вместе, и когда кто-то из преподавателей спрашивал: «А где же наши три мушкетёра?», все знали, о ком речь. Конечно же, о Казанцеве, Мунивердиче и Аренсе…