Проклятие дома Вебстеров
Приписываемое англичанам первенство в создании детской литературы подтверждалось появлением таких шедевров, как «История Англии для детей» Чарльза Диккенса и произведениями Льюиса Кэрролла и Анны Сьюэлл. Леди Эвелин не считала зазорным знакомить своего сына с реалиями тяжелого детства бедноты, описываемого в романах Диккенса «Оливер Твист» и «Крошка Доррит», но вместе с тем не оставляла она без внимания и написанные для взрослых произведения Энтони Хоупа, Роберта Луиса Стивенсона и Даниэля Дефо. «Остров сокровищ» и «Приключения Робинзона Крузо» числились среди самых любимых книг маленького Джона, которые он просил мать перечитывать ему по нескольку раз.
Леди Эвелин справедливо полагала, что детская литература, достойная внимания ее сына, не должна составлять просто развлекательного чтива, но должна способствовать ненавязчивому изучению морали в более доступной и привлекательной форме.
Несмотря на то, что детские игрушки были довольно дороги, и даже дети из обеспеченных семей не могли иметь их слишком много, леди Эвелин полагала, что игрушки должны быть обязательной статьей расходов в семейном бюджете. Детская Джона не была завалена игрушками, однако, обязательная лошадка, деревянные игрушки с движущимися частями, кукольный театр и железная дорога украшали его комнату.
Железная дорога фирмы Марклин, первой производительницы этой сложной игрушки, составляла предел мечтаний многих мальчишек из состоятельных семей. Состоящая из базового набора она позволяла в течение длительного времени постепенно докупать дополнительные вагоны и элементы к ним. Что постоянно подогревало интерес маленьких владельцев. Джонни вместе с отцом следил за выходом очередной новинки по рекламе в домашних еженедельниках и становился первым их приобретателем.
Была в его детской конечно и модная игрушка Дьявол, завезенная недавно из Китая, с которой он управлялся весьма ловко, подбрасывая вверх катушку, привязанную к концу одной из двух палок и ловя ее на другую палку. Он делал это даже лучше, чем соревнующийся с ним отец. Более того, он изобрел множество других трюков, которые можно было проделывать с этой игрушкой.
В конце 1832 года французский изобретатель Жозеф Плато создал свое неслыханное по тем временам чудо – фенакистескоп. Впрочем, принцип его работы был довольно прост и основывался на оптическом обмане. Если человеку предоставить возможность смотреть на изображения предметов, меняющих форму и положение, а сами изображения, расположенные близко друг к другу, будут возникать перед глазами последовательно через очень короткие промежутки времени, то они сольются на сетчатке глаза, и человеку покажется, что эти предметы движутся на его глазах, меняя форму и положение.
Господина Плато не удовлетворили рисунки для фенакистескопа, сделанные парижским художником и он переслал свое изобретение Майклу Фарадею в Лондон, где художник Маду занялся созданием серии прекрасных рисунков для изобретения Плато. Таким образом, в Англии появилась новая занимательная игрушка фенакистескоп, которая очень быстро стала популярной у богатой части общества. Безусловно, она тут же пополнила собой детскую маленького Джонни.
Но больше всего Джон любил игрушечных солдатиков, с которыми он фантазировал во всю, отправляя их на войну и устраивая настоящие сражения.
Леди Эвелин не разделяла традиции тех богатых семей, в которых дети должны были быть не видимы и не слышимы взрослыми, и довольно часто позволяла Джону находиться в столовой среди взрослых, когда там, по ее мнению, могли проходить полезные и интересные для него разговоры.
Любящая мать уделяла также внимание и физическому развитию своего сына. У Джона был свой маленький пони, с которым мальчик тренировал прыжки через кусты и невысокие преграды. Но больше всего мальчик любил игру с отцом в кегли.
Специально для этой игры был выписан красивый набор, состоящий из деревянных шаров и девяти красочных кеглей. И каждую свободную минутку дома Уильям соревновался с сыном в том, кто больше собьет кеглей, и, хотя Уильям и не поддавался сыну, Джон не редко выигрывал у отца, что доставляло последнему реальную гордость за своего наследника.
Был, однако, в воспитании Джона один печальный момент, о котором сильно сожалела леди Эвелин. Бог не давал им с Уильямом других детей после рождения Джона, поэтому Джонни рос один, не имея товарищей в своих детских забавах. Выпускать его за ворота имения на улицу, где проводили время дети более бедных родителей, или приглашать этих детей к Джону – не было принято в кругах, к которым принадлежала чета Вебстеров. Леди Эвелин разделяла общий предрассудок своей среды о том, что ее сын нахватается страшных пороков от этих детей и пойдет по кривой дорожке.
Несмотря на то, что сама леди Эвелин не чуралась общения с представителями беднейших слоев населения Манчестера, посещая больных членов семей, работающих на фабрике ее мужа, посылала им подарки на Рождество и, делая это абсолютно искренне, в отношении своего сына она разделяла предрассудки своего класса.
Впрочем, подрастая, Джонни сумел открыть для себя целый мир и в пределах родового имения. Он то постоянно бегал на конюшню и слушал неспешные рассуждения конюха, то наблюдал за работой садовника или плотника, то потешался забавными байками кучера. Иногда в результате всего этого он гораздо более родителей был в курсе событий, происходивших в доме, знал всех слуг по именам, разделял их слабости, тревоги и чаяния.
Подготовка наследника к предстоящей ему жестокой конкурентной борьбе диктовала отцам – крупным промышленникам, к каковым относился и отец Джона, раннюю закалку характера своих сыновей. Для того, чтобы воспитать не требующего внешнего руководства, отвечающего за самого себя, дисциплинированного гражданина – полную противоположность аристократическому бездельнику, – мальчики из богатых буржуазных семей должны были получить аскетическое и часто довольно суровое воспитание и образование в одной из частных мужских школ в полной оторванности от своих родителей.
Весной Джону исполнялось восемь лет, и это обстоятельство приближало его неминуемую разлуку с родным домом. Джону, как и многим его ровесникам из богатых буржуазных семей, предстояло осенью отправиться на обучение в Итон, старейшую и знаменитую частную школу Англии.
Однако после понесенной им потери жены сэра Уильяма и радовала, и одновременно пугала эта необходимость. С одной стороны, он считал, что новая обстановка, знакомство и общение со своими сверстниками помогут Джонни поскорее возместить потерю любимой и нежной матери, но с -другой, он подсознательно опасался, что его чувствительный и немного нервный сын встретит серьезные психологические проблемы в этой новой для него и суровой на самом деле школе жизни.
Глава 5
Развитие фабричной промышленности в Англии XIX века привело к появлению целого слоя предпринимательской буржуазии, которая своим богатством начинала теснить слой английской аристократии и выходить на первый план в разделении общества на классы. Однако вынужденная накапливать свои богатства упорным трудом и строгой экономией, она породила особый тип семейных отношений, не имевший места в семьях потомственных аристократов.
Внутри самой этой буржуазии шло четкое разделение по способу наживать состояние: те, кто наживал его путем торговых и спекулятивных операций, и собственно промышленная буржуазия, накапливающая свое богатство путем успешного развития производства материальных благ. Идеология семейных отношений в обеих этих категориях буржуазии заметно разнилась.
Если разбогатевшие нувориши стремились во всем копировать аристократический стиль жизни, и заботились о приобретении высоких титулов и званий через женитьбу своих отпрысков на детях обедневших аристократов, то представители промышленной буржуазии, как правило, не испытывали такой потребности и, связывая себя узами брака с теми, кто по своему происхождению являлся им ровней, создавали семейную идеологию абсолютно нового типа. Все это отличало характер лучших представителей промышленной буржуазии, к которой, несомненно, принадлежал Уильям Вебстер, от аристократии с ее гедоническими устремлениями.
Все помыслы аристократической верхушки были направлены на ценности света. Внутри семьи могло происходить все, что угодно, важно было только мнение света, которое поддерживали любой ценой. В семьях самых знатных аристократов порой творились такие безобразия, от которых волосы могли встать дыбом, однако, если им удавалось сохранять видимость семейного благополучия, они числились среди самых уважаемых членов общества. Собственно, свет вообще не интересовало то, что происходило внутри семьи, допускались самые отвратительные формы насилия, беспутства и ханжества, если это не нарушало внешнего лоска. Это формировало отсутствие интереса самой семьи к внутренней семейной жизни, воспитанию детей и взаимоотношению супругов, поскольку никак не отражалось на материальном благополучии семьи. Все блага жизни и преклонение света передавались по наследству, независимо от личных заслуг наследников.
В образе жизни промышленной буржуазии все обстояло иначе. Там также можно было встретить лицемерие, ханжество и пуританские отношения, однако наряду с этим в семьях промышленной буржуазии существовало четкое разделение на публичную и частную сферы жизни, поскольку ложные отношения супругов и неправильное воспитание детей напрямую могло отразиться на материальном состоянии всей семьи. Не обладая преимуществами рождения перед лицом света, выходцам из буржуазных семей приходилось внешне поддерживать свое реноме, исходя из принятых в нем правил приличия. Однако внутри семьи отношения строились на строгом следовании лучшим народным традициям и духовно-религиозных ценностях. Это, в свою очередь, создавало особое семейное жизненное пространство, заполненное уважительным отношением к супружеским отношениям, и формировало новый взгляд как на роли мужчин и женщин в семейной жизни, так и на обращение с детьми.
Во времена родителей Уильяма Вебстера установка на брак еще была связана с хозяйственным расчетом. Детей женили родители, мало интересуясь чувствами жениха и невесты. Видимо, поэтому в семье, в которой вырос Уильям Вебстер, царил непререкаемый культ отцовской власти, матери отводилась роль бессловесной его рабыни. В семье же самого Уильяма все было иначе. Хотя деловая установка на брак, имевшая место во времена его предков сменилась допустимостью взаимной любви, однако любовь в браке подразумевала разумное отношение к выбору партнера. Безрассудная любовь порицалась и не была правилом. Супружеская любовь предполагала наличие соответствующих добродетелей у избранника, а не зацикленность на его внешних данных. Именно такова и была любовь между Уильямом и Эвелин Вебстерами.
Молодая семья Уильяма Вебстера относилась к той небольшой кучке счастливых молодоженов, которые могли иметь собственный и такой шикарный дом. Из пятнадцатимиллионного населения Англии в первой половине XIX века было всего 700 семей такого уровня. А леди Эвелин относилась к тем счастливым молодым женам, которые не испытывали на себе диктата старшего поколения, и имела возможность устраивать быт своей семьи по своему собственному разумению и в полном согласии со своим супругом.
Эвелин Вебстер не придерживалась аристократической отстранённости от домашних хлопот, и весь дом хранил тепло ее личного участия. Она гордилась тем, что своим деятельным участием в распорядке семейной жизни она вносит свою лепту в семейное благополучие и финансовую стабильность семьи. Обед, подаваемый на стол, был отменного вкуса и сервировки. Чистота дома и пунктуальная организация домашней работы была выше всяких похвал. Учтивый и безукоризненный прием гостей составлял славу дома Вебстеров. Приветливость, но в то же время сдержанность и скромность, постоянное упражнение ума и умение поддержать любой разговор были отличительными чертами характера леди Эвелин. Все это не могло не составлять счастья Уильяма Вебстера до безвременного ухода его любимой супруги.
Леди Эвелин не поддерживала распространенной традиции дам своего круга каждый день разъезжать с визитами к знакомым или принимать у себя кого-либо, кроме самых близких подруг. Она считала это пустой и бесполезной тратой времени. Вместо этого она сама без няни отправлялась гулять с сыном в парк у реки, прихватив с собой красочную книжку с картинками и небольшую фарфоровую кружечку. По традиции маленьких городков Ланкашира, некоторые молочники специально приводили в парк своих коров, и все желающие могли испить свежее парное молоко прямо из-под коровы. Лишенная глупых предрассудков, леди Эвелин считала это необходимой ежедневной процедурой, полезной для здоровья ее малыша.
Вечера леди Эвелин были полностью посвящены мужу. К ужину, который накрывался ровно в семь часов вечера, иногда приглашались гости, близкие друзья семьи или партнеры Уильяма Вебстера по бизнесу. Если же гостей не было, супруги читали вслух, обсуждали события дня или играли в настольные игры, в которых разрешалось участвовать и маленькому Джонни к его величайшему восторгу. Иногда леди Эвелин услаждала слух своего супруга игрой на фортепьяно и пением. Все, слышавшие ее пение, признавали, что она имела весьма приличные вокальные таланты.
Однажды в «Субботнем обзоре» была напечатана такая статья: «Каждый мужчина надеется найти такую спутницу жизни, которая его интересы принимала бы за свои собственные, которая, пока муж трудится на благо семьи, создавала бы для него дома уют и покой, не отвлекая его воспитанием детей, домашними заботами, разбирательствами со слугами. Супругу, которая была бы ему другом и партнером во всем, но при этом – никогда его соперником». Уильям Вебстер нашел в леди Эвелин именно такую жену. Для сэра Уильяма дом был единственным местом на земле, где живёт счастье. И вот теперь ее не стало, и вся прелесть некогда уютного дома, казалось, умерла вместе с ней.
Глава 6
Обуреваемый скорбью Уильям Вебстер перенес весь свой незаслуженный гнев на новорожденную крошку, считая ее причиной смерти своей оплакиваемой супруги. Его потеря была столь велика, что он не в состоянии был призвать на помощь свое врожденное чувство справедливости, и ни разу со дня смерти леди Эвелин не видел это крохотное существо, лишившееся матери в столь нежном возрасте. Хотя гнев его, в конце концов, утих, но равнодушие, которое он испытывал к несчастному ребенку, мешало ему подняться к ней в детскую, невзирая на попреки старой няньки.
А между тем малышка, которую нарекли Амелией, розовела и хорошела с каждым днем, все больше завоевывая сердце старой няни Джонни, которая уже полностью переселилась в ее детскую, почти совсем выпустив из внимания своего любимца, что, впрочем, было ему только в радость. Лишившись, наконец, постоянного контроля своих воспитателей, довольный Джон носился целыми днями по имению без всяких препятствий, вдоволь общаясь со своими любимыми слугами в саду и на конюшне. Старые слуги жалели его раннее сиротство и обращались с ним терпеливо и ласково. Будучи еще слишком маленьким, чтобы полностью оценить свое несчастье, и, услышав от своей старой няни, что его мама теперь живет на небесах, что ей там очень хорошо, и что она постоянно наблюдает за ним сверху и радуется за него, мальчик, поплакав поначалу, успокоился и наслаждался теперь всеми радостями своего детства на полную катушку.
Няня, получившая, наконец, неограниченную власть над воспитанием девочки с радостью вступила в свои права и полностью отдалась исконным народным предрассудкам в отношении малышки. В страхе, что душу маленькой Амелии может похитить какая-нибудь злая фея, она без устали впрыскивала в глазки и носик малышки крестильную воду, которой заведомо запаслась в большом количестве, отгоняя, таким образом, злоумышленную злодейку от ее кроватки.
Еще более она поразила священника в церкви, требуя, чтобы маленькую Амелию крестили вперед ожидающего крещения младенца-мальчика. Няня горячо убеждала священника, утверждая, что в противном случае у мальчика не вырастет борода, но зато она непременно вырастет у Амелии.
К ручке погремушки ребенка она привязала коралл, выпрошенный ею у рыбаков, так как по ее приметам только это могло уберечь ребенка от сглаза.
Но больше всего она опасалась подменышей. Старые народные сказания хранили много историй о том, как новорожденного похищают местные ведьмы или лесные феи и учат его продолжать свое темное ремесло. Особенно охотно нечисти похищали голубоглазых и золотоволосых младенцев, чтобы улучшить свою темную породу. Увидев впервые золотые кудряшки и небесно-голубые глазки малышки, бедная няня ни на минуту не могла забыть об этой страшной опасности.
Она без устали пеленала Амелию в голубые пеленки и одеяльца Джонни вместо розовых, положенных для девочки, чтобы сбить, таким образом, с толку злонамеренных фей. С этой же целью она прикалывала к распашонке девочки серебряную брошку и мешочек с солью до тех пор, пока горничная Мэри не убедила ее в том, что для безопасности ребенка достаточно вдобавок к крестику надеть на малышку медальон с портретом и локоном ее матери, что и было немедленно сделано. Однако няня не переставала принимать и других неотложных мер по спасению Амелии. Она выкатывала кроватку малышки на середину комнаты и несколько раз в день обмахивала ее Библией. Если же ей случалось отлучиться из комнаты, то над кроваткой бывала привязана кочерга от камина с целью отпугнуть злых фей. Каждый раз, входя в детскую Амелии, няня немедленно кидалась к кроватке малышки, чтобы убедиться, что она на месте, и что вместо нее в кроватке не лежит полено, которое феи имели привычку оставлять взамен украденного ребенка.
Впрочем, басни о подменышах сидели не только в головах темных деревенских жителей. Этим страшным событием объясняли и в богатых семьях то, если ребенок рос с какими-нибудь странностями. Считалось, что злая фея все-таки сумела незаметно подменить младенца на своего собственного ребенка. Учитывая нравы и предрассудки викторианской эпохи, несчастной судьбе такого ребенка можно было только посочувствовать. Как правило, суеверные родители старались избавиться от него, а в местах, куда он попадал, к нему относились с крайней жестокостью.
Миссис Слайд, обычно строгая и чопорная, теперь тоже стала мягче и снисходительнее относиться к Джонни, как бы не замечая его мелких шалостей. Вопреки своему обычаю она не раз поднималась в детскую к новорожденной крошке и подолгу простаивала вместе с няней над ее кроваткой.
В душе миссис Слайд гнездились сомнения по поводу будущего малышки. Со свойственным ей благоразумием она понимала, что увязнувшая в своих деревенских предрассудках старая няня уже не годится для воспитания маленькой Амелии. Вспоминая устремления покойной леди Эвелин, миссис Слайд осознавала, что рядом с крошкой должна быть особа, очень похожая по характеру и взглядам на саму леди Эвелин. Однако понимала она также и то, что найти такую особу представляется миссией едва ли выполнимой.
Мысленно миссис Слайд приняла решение приспособить к этой задаче личную горничную леди Эвелин, которая по своим человеческим качествам была наиболее близка к намеченному идеалу и, к тому же, испытывая искреннюю привязанность к почившей госпоже, могла окружить соответствующей любовью и ее новорожденную дочь. К тому же, личную горничную госпожи мисс Мэри Тейлор все равно ожидало теперь скорое увольнение, если ей не найдется соответствующей работы в доме. Правда, мисс Тейлор не была настолько начитана и умна, как ее безвременно покинувшая этот мир госпожа, но все же этот вариант представлялся миссис Слайд наиболее приемлемым. Оставалось только поговорить с хозяином, и миссис Слайд наметила провести этот разговор с мистером Уильямом в самое ближайшее время. Однако случилось непредвиденное.
Не успела миссис Слайд дать все необходимые указания прислуге, как встретивший ее в холле Флэтчер передал ей указание хозяина немедленно явиться к нему в кабинет. В кабинете миссис Слайд нашла хозяина, читающим некое письмо.
Письмо было от мистера Джентри, управляющего Регистрационным офисом по найму прислуги в Лондоне. Он писал о том, что к нему обратилась некая миссис Роджерс, вдова дальнего родственника Вебстеров по материнской линии, которая, полностью разорившись, вынуждена была искать работу. Мистер Джентри спрашивал, не найдется ли ей место в доме Уильяма Вебстера в качестве горничной или гувернантки. На предложение мистера Джентри о том, чтобы, она напрямую обратилась к мистеру Вебстеру, что возможно, мистер Вебстер захочет назначить ей некоторое разумное содержание, нежели принять свою родственницу в качестве прислуги, миссис Роджерс решительно возражала и сообщила, что хотела бы жить только на заработанное собственным трудом жалованье.
Изложив суть дела, мистер Вебстер обратился к домоправительнице с указанием принять данную особу и найти ей работу в имении. Недовольно поджав и без того узкие губы, уязвленная миссис Слайд попыталась было возразить.
– Но, мистер Вебстер, в традициях этого дома не вмешиваться в мои действия по найму прислуги. Разве я имела несчастье в чем-либо провиниться перед вами, из-за чего вам угодно отказать мне в доверии? – сухо переспросила старая дева.
И без того раздосадованный попыткой посторонних лиц внести неразбериху в размеренную жизнь его дома и вынужденный решать вопросы, к которым он абсолютно не привык, Уильям Вебстер вскинул на миссис Слайд недовольный взгляд.
– Я полагал, миссис Слайд, что могу рассчитывать на беспрекословное подчинение своих слуг, – жестко отвечал ей Уильям Вебстер, – полагаю, что печальный уход моей супруги не заставит меня усомниться в рациональности действий женской прислуги, и мне не придется пересматривать заведенный леди Эвелин порядок. Надеюсь, что вы найдете возможность пристроить миссис Роджерс к соответствующим обязанностям, которые придутся ей по силам и по душе.
– Конечно, сэр. Можете во всем на меня положиться, – только и буркнула недовольная миссис Слайд и покинула кабинет хозяина.
Весь день она провела в раздумьях. Недобрые предчувствия будоражили ее воображение. Что-то чуждое и враждебное чудилось ей в обстоятельствах странного и неожиданного появления неизвестной родственницы. Однако она понимала, что, нечаянно накликав на себя неудовольствие хозяина, лишила себя возможности подробно и рассудительно обсудить с ним все обстоятельства нового назначения горничной леди Эвелин. Несомненно, если бы она провела с ним этот разговор, сама выбрав для него удобное время, ей удалось бы как обычно решить дело полностью в соответствии со своими намерениями, как это всегда и бывало. Теперь же, когда мистер Вебстер проявил свое неудовольствие, нечего было и думать о том, чтобы вернуться к этому разговору. Уильям Вебстер полностью перенял крутой нрав своего отца, и только леди Эвелин удавалось держать его в узде. Теперь же, когда ее не стало, спорить с хозяином было небезопасно.
На следующей неделе в имение прибыла особа, приезда которой настороженно ожидала вся прислуга. Вертикаль власти в доме в течение многих лет устоялась настолько, что давно уже существовала сама по себе. Что ожидает ее теперь? Положение миссис Роджерс, являющейся, с одной стороны, прислугой, а с другой, – родственницей хозяина, вносила много вопросов и сомнений в души верхней прислуги и в особенности миссис Слайд. Ни о каком радушии и доверии к незваной гостье не могло быть и речи. Вся женская прислуга будто бы замерла в ожидании вероятных перемен. Однако миссис Роджерс этого, похоже, абсолютно не замечала. С самых первых дней между ней и миссис Слайд пролегла глубокая пропасть тайной и непримиримой вражды.
Все началось с того, что эта наглая особа напрямую заявила домоправительнице, что сама выберет себе работу по своему вкусу. Твердая и непреклонная миссис Слайд вынуждена была отступить перед ее напором. Миссис Роджерс была тепло принята хозяином, который пожелал, чтобы она принимала пищу вместе с ним в столовой и заняла любую из свободных комнат наверху, что сделало ее положение еще более неопределенным. Как надлежало с ней обращаться? Миссис Слайд терялась в сомнениях и, в конце концов, приняла решение относиться к новой жилице дома с показным уважением, но и твердым достоинством. Впервые со времени многолетней работы в имении Вебстеров, она стала всерьез задумываться о возможном увольнении и тихом дожитии на свои сбережения где-нибудь в спокойном месте. Однако миссис Слайд была не из тех, кто способен легко сдаться неприятелю. Она решила зорко наблюдать за миссис Роджерс и ожидать удобного случая, чтобы разоблачить ее. В том, что в неожиданном приезде непрошенной гостьи таится нечто, что следует разоблачить, она уже ничуть не сомневалась. Слишком долго жила на свете миссис Слайд, слишком умна она была и слишком хорошо разбиралась в людях, чтобы не раскусить сразу же ее двойственную натуру, сущности которой она пока не понимала, но ничуть не сомневалась в ее природных склонностях и пороках.