Творить по-русски. Пять жизней Александра Лапина

Отца Александра Лапина звали Алексеем. А деда – веселого, гулящего, сгинувшего в Гражданскую (на чьей стороне воевавшего, уже и не узнать) – Александром. Прадеда – тоже Алексеем. Такая в их роду традиция: в каждом поколении называть сына в честь деда. Но когда она появилась, неизвестно.

– Люди мы не восточные. Из родового строя уже вышли. И предков своих толком не помним, – сетует Лапин. – Хотя казаки, к которым я принадлежу по материнской линии, должны знать семь предыдущих поколений. Советское прошлое все это похерило. Такие бури и штормы прошлись по нашему народу. Волей партии, правительства и самой истории людей так перекидывали и перемешивали, что связи эти оборвались.

Но об отце своем он точно знает, что родом тот с Севера. Из Черевковского района Архангельской области. С берегов реки Сухона (левый приток Северной Двины). Где из ближайших городов – Котлас. А из средств к существованию – по большей части дары природы. Которые нужно еще добыть.

В щуку – из ружья

Сельским хозяйством в тех суровых краях особо не занимались. Мужики были рыбаками, охотниками. Что еще делать в северных лесах? И все отцовские рассказы об их образе жизни стали для Александра будто собственной историей.

Как ходили на зверя. Или в деревне устраивали соревнования на меткость. Как Алексей бил белку в глаз. Или охотился на соболя. Даже рыбу – и ту умудрялся подстрелить из ружья. Правда, однажды прицелился в здоровенную щуку и спустил курок. Но ствол при этом нечаянно окунул в воду – и его разорвало прямо в руках. Хорошо, отделался испугом.

Совершенно естественно там воспринимались вещи, которым сегодня, по отзывам людей воевавших, учат спецназовцев. Например, как ночевать в лесу на морозе, без укрытия, и не замерзнуть? Срубишь дерево – разделишь на три куска: два – снизу, один – сверху. Получается «донья». Зажжешь ее. И когда земля снизу прогрелась – сдвигаешь в сторону, а на это место кладешь свой тулуп. Ложишься рядом с огнем. Только не забывай поворачиваться.

Этими навыками таежных охотников обладали даже подростки. И когда старший брат Алексея все-таки замерз насмерть в лесу, все горестно недоумевали. Как же так? Парню было немногим больше двадцати. Но опыта уж точно хватало. Когда пропавшего нашли – лицо его, как и весь он, было удивительно белым. Так со слов отца и врезалась эта страшная картинка в память Александра много лет спустя.

Всего же в семье было шестеро детей: три сына и три дочки. И как-то справлялись. На зиму в основном запасали рыбу. По рекам шла треска, которую сейчас подают как деликатес. А тогда ею даже собак кормили. На огороде сажали рожь – пшеница там не растет. Сеяли лен. Держали коров.

Думал, водка сладкая

Уже на рубеже веков Александр Лапин ездил в Архангельск. В музей деревянного зодчества. И видел там огромные дома из исполинских сосен. Где все, включая двор, закрыто. Клети для скотины, сено – тоже под надежной кровлей. Не дом, а действительно крепость. И просто ахнул: вот как жили северяне в древние времена!

Кстати, сегодня он ужасно не любит утверждений о том, что русский народ всегда пил. И с этим стереотипом яростно боролся, затевая в тех же 2000-х антиалкогольную кампанию. По словам его отца, в их деревне пьянства никогда не было. Только осенью, после окончания работ – когда уже морозец прокрадывается в избу – могли позволить себе немного расслабиться. Под песни и хорошую закуску. И никогда не давали рюмку молодым.

Сам Алексей не пробовал спиртного лет до 18. Думал даже, что водка – сладкая. И вот однажды запряг лошадь, отправился в соседнее село. Мороз – минус 20. И вдруг видит: лежит на заснеженной дороге берестяной кузов – кто-то обронил. А в нем – десять литровых бутылей. Такое вот счастье привалило. Думает, отвезу домой. Но отчего ж, наконец, не попробовать? Так почти целую бутыль и выпил – легко шло на холоде. И упал на дно саней. Лошадь притащила его обратно полумертвого – еле откачали. Но с тех пор всю жизнь желудком маялся. Позже пришлось даже язву вырезать.

Но, слава Богу, уцелел. Как и остальные дети. Каждый потом пробивался сам. Брат-хитрован подался в Москву. Сестры разъехались: кто в Архангельск, кто в Таллин, кто куда. Одна из них уже во время войны как-то наведалась к Алексею погостить. А уехав, прихватила с собой ценные вещи. Обокрала. Лет через десять пришло от нее повинное письмо. Но это было уже позже.

Приписал год школы, чтобы стать шофером

А в родной деревне отцу Лапина, можно сказать, повезло: получил образование в четыре класса. Когда вырос, подался в Котлас трудиться на лесопилке. Потом устроился в пожарную команду. Работали. Тренировались: лазили по лестницам. Тогда же в их части появилась первая машина.

Алексей потом рассказывал сыну: «Бывало, смотришь на шофера. А тот в кожаной куртке, ботинки английские. Зарплата у него тоже хорошая. Ничего не скажешь: специалист высшего класса. Не работа – мечта! А мы носимся как угорелые».

В итоге приписал он себе год образования (в шоферы брали, если было не меньше пяти). И пошел на курсы. Отучился. И сам стал водителем на пожарке.

Затем отправился в армию. И так же шоферил на полуторке. В кузов ее грузили спаренные пулеметы Максима – сразу четыре ствола с одновременным спуском. Получалась зенитная установка. Сама машина слабенькая. Сядет расчет из трех человек, погрузит боеприпасы – и уже рессорами цепляет. На ней и служил.

Потом демобилизовался. Стал возить военного прокурора. Дали ему «Виллис». Оказался в Прибалтике. Там и встретил войну. Они как раз находились в приграничных районах. Отец позже вспоминал: все как начали бежать! Драпанули – только пятки сверкали. Прокурор тоже кричит: «Собирай вещи!» В общем, немцы, по его словам, шли, как нож в масло.

Добежали они так примерно до Ленинграда. Прокурор отправился записываться по своему ведомству. А водитель с «Виллисом» угодил под бомбежку – опять попало в живот. И снова его разрезали. А потом – списали. Белый билет: отвоевался. Так вышло, что молодой, но уже негодный.

«Брось его, Маруська – казака найдешь!»

Возвращаться на Север он не захотел. Рассудил просто: там сейчас как прокормиться? С голодухи ноги протянешь. В итоге побрел по свету. И решил осесть на Кавказе: и тепло, и сытнее. Тем более война сюда еще не пришла. Вдали от фронта люди еще жили своей обычной жизнью. Как по Толстому.

В станице Нагутской Ставропольского края устроился работать кузнецом (благо люди тогда все умели делать своими руками). Встретил мать. Была она младше на пару лет. Но уже вдова с двумя детьми на руках: мальчиком и девочкой. Муж-казак погиб в финскую войну 1939–1940-го. Сама она тоже казачка. Маленькая, черная. А отец – длинный, русоволосый.

Сразу невзлюбили его местные станичники-кубанцы, потомки славных запорожцев, у которых даже язык – и тот был свой, непонятный. Говорили: «Брось ты его, Маруська. Казака найдешь!»

Но так и поселились они в ее избе.

Война тогда шла на севере. Немцы рвались к Москве. А на Кавказе появились только в 1942-м, когда направились на Сталинград. Взяли Ростов, Краснодар… И в это время родители Лапина попали в оккупацию.

Наши войска освободили их станицу в 1943-м, когда гнали гитлеровцев обратно от Сталинграда.

Но после этого Лапины окончательно переругались с местными казаками и перебрались из своей станицы в поселок Янтарный. Там существовал совхоз «Прималкинский» – свиное племенное хозяйство, которое славилось в масштабах всего СССР.

Водителем здесь устроиться не получилось: все машины были на войне. Поэтому отец опять пошел работать помощником кузнеца: мужиков мало – дело нужное.

Вместо жены два года провел в лагерях

А уже после Великой Отечественной, примерно в 1946-м, произошла история, описанная Александром Лапиным в романе «Русский крест». Тогда еще действовал так называемый закон о трех колосках. Мать взяла пару початков на совхозном поле. А с соседкой не поделилась – та и написала куда следует. Пришел участковый, кукурузу изъял. Сравнил с той, что росла на их собственном огороде. Оказалось, сорта разные. Начал составлять протокол на мать. Тут отец возмутился: «Если ее в тюрьму, то детей куда?» А их тогда было уже трое: в 1943-м родился Михаил, старший брат Александра.

В итоге глава семьи взял вину на себя. И посадили его на два года – фактически дали срок по количеству кочанов. В том числе и поэтому его младший сын не испытывает сегодня к советской власти никакой любви. Но он в ту пору еще не родился. А отцу предстояло снова отправиться на север. Только теперь уже на лесоповал.

Снова из рассказов Лапина-старшего: набили их в холодный товарняк. В вагоне разместились кто как. А сам он спасся одним простым способом. Как человек опытный сразу понял: «Если сяду – конец». Поэтому встал. Обнял опору – деревянный столб. Да так три дня и простоял. А когда приехали на станцию, конвой кричит: «Выходи!» Но из их вагона вышли всего трое-четверо. Остальных – около полусотни – выгрузили, раздели да там же и закопали в мерзлую землю. Конечно, блатные устроились в местах потеплее. И до лагеря дотянули. Но в целом из эшелона в 500 сидельцев от силы осталось человек 300.

В пункте прибытия их построили в шеренгу. И спросили: «Специалисты есть? Кто работать хочет?» Те же воры в законе, конечно, отказались. А Лапин, простой работяга, вызвался: «Я пойду».

Так и попал на ферму. А там – огромные свиньи. Просто шикарные. И кормили их молочной сывороткой. Так и сам не пропал с голоду. А заодно увидел в действии «гениальное» изобретение командующего лагерями Френкеля – питание в зависимости от выполнения нормы. Кто не работает, пайку не получает. Так что к весне все блатные почернели, скрючились. Превратились в живые скелеты, с которых даже кожа облазит. С появлением первой травы стали есть ее – и пухнуть. А вскоре – дохнуть как мухи.

Тогда начальник лагеря поручил Алексею вместо кормов на ферму возить на лошади трупы к могилам. Каждый день загружал он их в телегу по пять, десять, а то и больше. И через месяц психика не выдержала: ночами стало сниться, что мертвецы эти идут прямо на него. Тянут руки. Просыпался в ужасе. И в итоге взмолился: «Схожу с ума!» После этого начальник наконец освободил его от такой работы. Перевел в кузню.

С полуторки – на бензовоз

Так и выжил. Вернулся к жене. Дальше продолжал работать помощником кузнеца – молотобойцем. Тогда уже появился на свет второй его сын. А вот приемный еще в годы войны умер от голода, холода и болезней. Маленький Александр сразу стал любимчиком отца. При этом непутевого Мишку он частенько драл как сидорову козу.

В совхоз стали поступать машины. И Алексей снова сел за баранку. Сначала была старая знакомая – полуторка. Потом трехтонный ЗИС – бензовоз. Возил на нем и барду, которой кормили свиней: достаточно было помыть бочку в реке после топлива. А уже позже появился ГАЗ. Конечно, держали Лапины и собственное хозяйство.

Но только техническими или бытовыми вопросами кругозор Алексея не ограничивался. Человек он был въедливый. Интересовался политикой. Советскую власть откровенно ненавидел. Мечтал: вот бы стать фермером, иметь свой кусок земли. Жить как на северах, когда сам кормишься и ни от кого не зависишь. Ночью, проснувшись от шипения отцовского радиоприемника, дети могли слышать «Голос Америки» или «Радио Ватикана». А если мужики вдруг начинали обсуждать вопросы государственного устройства, то тут Лапин-старший, конечно, был в центре внимания.

Так и прожил он свои без малого 80 лет. По дому работал до самого конца. Причем когда бросил шоферить, как-то даже воспрял, ожил. Видимо, бензовоз его угнетал. А умер хорошей смертью. Сначала потихоньку впал в детство. Потом однажды лег спать и не проснулся.

…Задумываясь сегодня об отце, Александр Лапин находит какие-то его черты и в собственном характере. Но любовью к свободе и нежеланием терпеть чужой произвол он обязан не только ему:

– С одной стороны у меня в роду северные охотники, не знавшие крепостного права. С другой – необузданные казаки, вольные люди. Ни у тех, ни у других не было раболепства. Привычки заглядывать в рот вождям. Сегодня даже ученые говорят: работа на помещика могла зафиксироваться на генетическом уровне. А мои предки рабами никогда не были.

И здесь, конечно, пора рассказать историю его матери.

Мария Трофимовна Кравченко родилась в 1922 году в той же станице Нагутской, где они и встретились с Алексеем Лапиным. В семье кубанских казаков, чьими предками были выходцы из Запорожской Сечи. Сама Екатерина II в свое время переселила их в этот благодатный край. От славных запорожцев и пошел род Кравченко.

Дома у Марии висели фотографии дедов: бравые усатые станичники в компании своих жен важно опирались на сабли. На память от кого-то из них осталась простая медная нагрудная иконка. Лик Христа, который Александр Лапин бережет и поныне.

Когда его будущие родители только познакомились, отец плохо понимал мать: говорила она на суржике. Но завести крепкую семью это не помешало.

«Зачем учиться? Паси гусей!»

Мария иногда рассказывала детям о казачьем быте. В 1930-е, когда началась коллективизация, они были середняками. Держали три пары быков. Имели лошадей. Но работали сами, без батраков: семья была большая. А после того как всех решили согнать в колхозы, на Кубани, как и на Украине, разразился жесточайший голод. Народ начал вымирать со страшной силой. Доходило до того, что пропадали дети. Кто-то из местных даже рассказывал, как заглянул однажды к соседу, а у того на плите – кастрюля, из которой торчит маленькая ступня. Случаи людоедства были не единичными.

Подрубила коллективизация и семью Кравченко. Когда у деда Трофима отняли быков и отвели на общий холодный двор, где они ревели от голода и жажды, ему стало их жалко. И он поругался со скотником. На хрена, мол, нужен такой колхоз. А соседи написали донос. Так и пропал крепкий, зажиточный казак. Больше о нем ничего не известно: может быть, расстреляли сразу, а может, сгинул в лагерях.

Дети его остались без образования. О чем Мария потом жалела всю жизнь. Женщина она была неординарная. Властная. Талантливая. Но отец в свое время не дал ей учиться. И пришлось остаться простой работницей. Окончила всего один класс, когда жила в Красноводске у бездетного дядьки с теткой, которые были железнодорожниками. Но Трофим потом дочь из школы забрал. Свои соображения на этот счет он формулировал так: «Ой, Маруська, иди лучше гусей паси – вот наше образование. И будешь хорошо жить. Учиться не надо».

А ей в итоге пришлось перебиваться тяжелым трудом все в том же колхозе. Из их большой семьи Александр Лапин помнит одного дядьку и одну тетку. А мать была средней. Когда у них все отобрали, приходилось варить суп из лебеды. Весной питались щавелем.

Мать Марии умерла примерно в 1960-м. Семилетнего Сашу заставили тогда нести икону впереди процессии. По его воспоминаниям, идти пришлось далеко и долго. Так он и ковылял в черной холщовой рубашке, проклиная свою участь и не веря в реальность происходящего. На старом фото, сделанном в тот день, из-за гроба бабушки торчит только его голова.

Но то было уже другое время. А в прежние годы Марию после гибели первого супруга выдали замуж за Алексея Лапина. И началась для нее новая жизнь. До этого вдову с двумя детьми местная власть не очень-то жаловала. Фраза: «Я его туда не посылал», – была знакома ей задолго до того, как ее услышали родственники афганцев в 1980-х. Кстати, один ее брат тоже погиб на финской войне. А вот Великая Отечественная их семью не задела.

Немцы приняли за цыганку

Немцы, как мы уже знаем, пришли в те края летом 1942-го, и уже в марте 1943-го оккупантов прогнали. Но матери Лапина их пребывание на кубанской земле едва не стоило жизни. Может, виной тому турецкая кровь (в старые времена казаки приводили из походов пленных турчанок и женились на них), но немцам маленькая и черненькая Мария показалась похожей на цыганку. А евреев, цыган и коммунистов они расстреливали на месте. Хорошо, местные казаки ее отбили. Сказали, что своя.

Казачество нацисты особо не трогали: хотели склонить на свою сторону. На этот счет у них была отдельная директива. Хотя впечатление об оккупантах у станичников все равно осталось плохое.

Своих партизан среди них не было. Но один парень украл у немцев винтовку. Всю деревню тогда построили перед пулеметом. Спросили: «Кто взял оружие?» В ответ на молчание дали очередь над головами. Бабы завизжали. И тут же выдали провинившегося. Больше его никто не видел. Так что особо тоже не церемонились.

А уже после войны во время земляных работ на берегу реки тракторист выкопал два скелета. О них, как полагается, сообщили в район. Специалисты провели экспертизу. Выяснилось, что это останки двух 19-летних девушек, убитых выстрелами в затылок. Школьники – юные следопыты, в числе которых был и Александр Лапин, – потом провели целое расследование. У местной старушки выяснили, что это расстрелянные партизанки Харитина Данилова и Василиса Куликова. Они шли с гор передавать донесение и были схвачены нацистами, посажены в сарай, а на следующий день убиты. Ребята даже нашли в другом городе их родителей. Съездили. Пообщались. Взяли какие-то документы и вещи. Разыскали командира партизанского отряда, который выжил в войну. А потом открыли у себя в школе музей, посвященный этим девушкам. Отправили запрос в Москву – и посмертно обеих наградили орденом Отечественной войны I степени. А на месте казни совхоз поставил бетонный обелиск. Его изготовил учитель труда – немец Оберман, большой оригинал. В цемент он добавил стеклянную крошку, чтобы памятник блестел на солнце. Задумка себя не оправдала, но сам монумент стоит там и поныне.

В бытовом плане Алексей Лапин тоже потом долго вспоминал «культурную нацию»: в их доме вражеские постояльцы устроили сортир в коридоре – испражнялись прямо на пол. Бегать по нужде на улицу им, видите ли, было холодно. А за столом без всякого стеснения испускали газы. Доктор, мол, не велел держать в себе: вредно.

Как бы то ни было, станицу от них вскоре очистили красноармейцы. Но после оккупации жизнь продолжилась голодная и холодная. Один ребенок в семье Лапиных умер – другой, Мишка, – родился.

Дважды отправляли на ВДНХ

Янтарный, куда семья переехала после окончательного разлада с казаками в станице Нагутской, располагался в живописном месте у слияния трех рек: Малки, Шакоя и Гнилушки. По их берегам протянулись леса. А километрах в 15 – горы. Выглядели они так, словно висели в воздухе. Одним словом, природа радовала глаз. Не случайно поселок по инициативе жителей получил свое красивое название вместо прежнего корявого – Госплемсвинсовхоз «Прималкинский».

Сам же совхоз разместился в бывшей помещичьей усадьбе – очень похожей на ту, что описана в «Тихом Доне», который Александр Лапин считает одним из величайших романов русской литературы.

Здесь будущий писатель и родился. Жили они в бараке на 20–30 семей. И маленького Сашу сначала вместо люльки держали в цинковом корыте – бабы в таких стирали белье. Из-за тесноты его задвигали под кровать. Только спустя много лет, когда дети разъехались, родители купили небольшой собственный домишко.

Мать работала на ферме. И вскоре стала знатной дояркой – вся в медалях. За трудовые подвиги ее даже два раза отправляли на ВДНХ. Из Москвы она привезла приемник «Балтика» и золотые часы, которые потом отдала сыну – чтобы, когда настанет такой момент, подарил любимой женщине.

От коровы в их хозяйстве надаивали больше 5000 литров молока в год. Это и сегодня завидный результат. А тогда его добивались без применения специальных аппаратов. 25 буренок Марии требовалось подоить два раза в день. Начались проблемы с руками – повылазили шишки. Тогда она перешла на телятник. И снова оказалась в передовичках.

Помогала ей вся семья. Там же сын Александр вышел, как он говорит, на трудовой подвиг. И провел за тяжелым физическим трудом – на ферме и дома – всю молодость.

Зарплата у его матери была сдельной – зависела от привеса телят. Выходило рублей 70–80 в месяц. А у отца – 60. И она гордилась, что зарабатывает больше.

Кстати, в Янтарном за труд хотя бы платили – в отличие от Нагутской: в тамошнем колхозе долгое время продолжали работать за трудодни. И не сразу за них стали регулярно выдавать сельскую валюту – зерно. Наоборот, колхозники сдавали натуральный налог: яйца, масло… И местные казаки, чтобы заработать, выращивали клубнику на продажу.

Как бы то ни было, за деньги покупали в основном только одежду. В остальном жили за счет домашнего подсобного хозяйства. Все было свое. Выкопали осенью картошку – перебрали, засыпали в погреб. Закололи с наступлением холодов поросенка – наделали колбасы и прочих заготовок. Из молока от собственной коровы взбивали масло: отец сам смастерил для этого маслобойку. Был и сепаратор, с помощью которого получали прочие молочные продукты.

Что-то из этого можно было продать в райцентре. То же масло отец возил на рынок в Прохладную. А однажды взял сотню яиц – и подозрительно быстро вернулся с деньгами. Оказывается, приценился к «конкурентам» и просто сбросил пару копеек.

Своими руками

Вообще, сегодня писатель Лапин делает вывод: народ тогда был другого качества. Люди тех поколений имели несравнимо большие знания, навыки и способность к выживанию, чем нынешние взрослые, не говоря уже о подростках. Практически что угодно умели делать своими руками. Больше-то надежды ни на кого не было. Может, поэтому Россия и выстояла.

Когда сын как-то бросил родителям в запале: «Вы без города не проживете!» – ему спокойно возразили: «Сынок, ты чего? Мы все можем сами». Так и было.

Надо носки связать – остригут барана, из шерсти совьют нитку. Возьмут прялку, веретено – готово. Надевай! Однажды Александр такие носки сжег: бросил на печку сушить, да не рассчитал. Отлупила его тогда мать как следует. Долго обижался. Но теперь понимает, как нелегко все доставалось.