Ты – моё проклятие

Глава 1

Клим.

Папка падает на идеально пустой стол, и я смотрю на неё несколько мгновений. В ней всё, что мне нужно на этом этапе жизни, но я не решаюсь её открыть. Оттягиваю удовольствие, а напряжение буквально искрит на кончиках пальцев. Какого хрена я так волнуюсь?

– Клим Петрович, будут ещё распоряжения? – флегматично интересуется начальник моей охраны, а я отрицательно качаю головой.

– Нет, иди. Но далеко не отлучайся, скоро можешь понадобиться.

Арсений коротко кивает и покидает мой кабинет, а я провожу рукой по прохладному пластику тёмно-зелёной папки. Как долго я этого ждал – годы. Сколько лет прошло? Ровно восемь, но ненависть моя стала, кажется, ещё сильнее. Она сжирает меня изнутри, но неплохо мотивирует. Если бы не она, я бы точно не добился всего того, что имею сейчас. Деньги, бизнес, бабы всех мастей в моей кровати и испепеляющая злость, от которой мне не избавиться никогда.

Ненавижу.

На папке криво наклеенная надпись: «Нечаев», и только от одного звука этой фамилии бросает в дрожь. Этот сбитый лётчик ещё не знает, чем ему придётся пожертвовать, чтобы спасти свою никчёмную душонку, но я с удовольствием ему расскажу. Вернусь в его жизнь и расставлю все фигуры на доске именно в том порядке, который нужен мне.

Господи, как долго я этого ждал. Все эти годы засыпал и просыпался с одним едким, как кислота, желанием: уничтожить. Раздавить, как клопа, чтобы одна вонь осталась. Как известно, если чего-то сильно хочешь, оно обязательно случится. Рано или поздно – главное, уметь ждать.

Открываю папку, но тут же захлопываю её. В горле пустынная сушь, и я резко встаю из-за стола, чтобы налить себе стакан виски. Блядь, где же эта чёртова бутылка? Меня штормит так, что перед глазами всё плывёт, а руки мелко-мелко дрожат, будто бы я бухал пару суток напролёт.

Когда бутылка наконец-то находится, лью на дно стакана внушительную порцию и залпом осушаю. Алкоголь раздирает горло своей терпкой горечью, огненной рекой проходится по венам, и становится будто бы легче. Я ведь не планировал сегодня пить – слишком важный день, но иначе не справлюсь. Слишком тяжело на сухую смотреть эти долбаные фотографии. Невыносимо. И ведь ударило наотмашь с такой силой, стоило только одним глазом посмотреть, что дух вышибло напрочь.

Просто я не ожидал, что первой в папку положат фотографию Маши. Сколько бы лет не прошло, а я всё так же реагирую на неё, и ничего с этим поделать не могу.

Наливаю себе ещё немного, возвращаюсь к столу и, набрав полную грудь воздуха, ныряю в содержимое папки, как в студёную воду – до перекрытого дыхания и боли под рёбрами.

С первой фотографии на меня смотрит она – та, кто вынула однажды мою душу. Прошло восемь чёртовых лет, но боль – она вот, она никуда не делась. Идя по жизни, ломая всё на своём пути, трахая самых красивых баб, так и не смог вытравить Машу из-под своей кожи. Она, как татуировка на сердце, всё ещё болит и кровоточит.

Маша…

Провожу дрожащей рукой по её фотографии, а шею ломит от того, как сильно напряжены мои мышцы. В венах адский коктейль из ненависти, застарелой обиды и любви, которую я тащу на себе, как сгнивший крест к эшафоту. Когда-нибудь эта долбаная любовь приведёт меня в психушку, но даже если меня под завязку накачают психотропкой, всё равно перед глазами буду видеть Машу. Чёртово проклятие.

На меня с глянцевой картинки формата А4 смотрят зелёные глаза, выворачивают наизнанку, лишают самоконтроля. Усилием воли сминаю в кулаке фотографию и выбрасываю её в мусорное ведро. Не время распускать сопли, не место жалости к самому себе. Однажды Маша выкинула меня из своей жизни, выбрав не то и не тех, сейчас моя очередь.

Оказывается, я почти забыл, какая Маша красивая, а сейчас вспомнил. Вместо крови по венам будто бы расплавленное олово течёт. Невыносимо, больно, отвратительно.

Но теперь у меня достаточно сил, чтобы вырвать Машу из себя с корнем. Теперь я сделаю всё, чтобы забыть её. Уничтожу, но забуду.

Месть поможет.

Когда смятая фотка красиво пикирует в мусорное ведро, становится легче. Я глушу тошнотворный привкус на языке новой порцией виски. Всматриваюсь в документы, читаю отчёты, а улыбка расползается на губах – безумная.

Когда-то Нечаев сказал, что я падаль, которой место у его ног. Он растоптал мою жизнь, лишил самого дорогого. Он сказал, что я недостоин Маши, а она… она выбрала отца и свою сытую и спокойную жизнь под его заботливым колпаком. Я потерял всё из-за любви к ней, а она… Что ж, пора платить по счетам…

Да, Бабочка?

Каждый день, минувший с тех событий, я делал всё, чтобы однажды вернуться и макнуть её папашу в его же собственные грехи. Я покажу тебе, Бабочка, чего на самом деле он стоит.

Среди прочих фотографий и документов нахожу улыбающуюся рожу Нечаева и усмехаюсь. Годы взяли своё, но он всё равно держится бодрячком. Пока, во всяком случае, держится. Посмотрим, урод, когда мы встретимся, как ты запоёшь. Жду не дождусь, когда увижу тебя, сволочь, вживую и вдоволь повеселюсь.

Ставлю пустой стакан на стол и, прихватив с собой фотографию Нечаева, выхожу на задний двор. Ох, как мне хочется вгрызться ему в горло и рвать мясо, обнажая кости. Но стараюсь держать себя в руках, потому что его смерть – не моя главная цель. Есть вещи и повеселее.

На заднем дворе тихо и безлюдно, а на пару километров вокруг нет никого. Я специально выбрал именно этот дом, вернувшись в город – мне не нужны соседи. Мне нужно было полное одиночество, чтобы хорошенько всё обмозговать и вернуть себе то, что у меня однажды отняли – мою гордость. Пусть родителей это не вернёт, мою жизнь не отмотает обратно, но я заслужил эту месть. Ради всего святого, что когда-то было у меня.

Прикрепляю фотографию Нечаева к деревянной стене сарая и захожу внутрь.

Где это проклятое ружьё?

Найдя нужное, снова выхожу на улицу, а комок подступает к горлу, словно вся моя ненависть скопилась сейчас в нём, норовя задушить.

Прицеливаюсь, нажимаю на курок. Отдача бьёт в плечо, и лоб Нечаева украшает идеально круглое отверстие с обожжёнными краями. Ещё раз и ещё, пока адреналин не затапливает меня с головой. Как часто я мечтал сделать то же самое с самим Нечаевым – отомстить ему за всё, что сделал мне, но пока хоть так.

Всему своё время.

Наступила моя очередь веселиться. И да, это будет мой бенефис.

Глава 2

Клим.

Сжимаю руль в руках с такой силой, что он вот-вот на ровные половинки сломается. Костяшки белеют, а пальцы ломит от напряжения. Хочется разогнать автомобиль до предельной скорости, но правила, к сожалению, хоть иногда нужно соблюдать.

Я чужак в этом городе, пусть и родился здесь, и пока менты и прочие уроды не прикормлены, нужно вести себя аккуратнее.

В зеркале заднего вида замечаю чёрный внедорожник, неотрывно следующий за мной. Соваться к Нечаеву без охраны я не рискну. Даже если встреча назначена на моей территории. Не потому, что трус, просто так спокойнее.

Дорога делает резкий разворот вправо, и я въезжаю в тоннель, за которым меня ждёт встреча со своим прошлым. Я шиплю сквозь сжатые зубы, потому что память услужливо подбрасывает мне картинки моего побега восемь лет назад. Тогда я поклялся себе, что докажу уроду Нечаеву, на что способен.

Он думал меня уничтожить, он хотел стереть меня в порошок. Теперь моя очередь наступить ему на горло.

Просто он ещё не в курсе, что все его активы – в моей собственности. Не терпится увидеть выражение его рожи, когда он узнает, от кого именно зависит судьба его бизнеса. И что нужно будет сделать для того чтобы вернуть своё состояние.

Паркую машину у ресторана, а внедорожник охраны останавливается рядом буквально через пару мгновений. Похвальное рвение.

Водительская дверца распахивается, и из неё выходит Арсений – как всегда, мрачный и отрешённый.

– Я первым пойду, – заявляет, окидывая цепким взглядом площадку перед рестораном «Четыре сезона», в котором меня ждёт Нечаев. – Надо всё проверить.

Взмахиваю рукой, пресекая всякие возражения, останавливаю. Не хочу превращаться в чувака, который даже посрать в туалете не может, пока все кабинки не перешерстят его головорезы.

– Уверен? – уточняет Арсений, а я киваю.

– Как никогда.

«Четыре сезона» – жутко помпезное место, в которое я постоянно вливаю кучу бабок. Это мой ресторан, только сидящий внутри Нечаев об этом не догадывается.

Если он, конечно, вообще помнит мальчика по имени Клим, чью жизнь однажды разрушил.

Но я напомню.

Ёжусь от промозглой серости вьюжного по-зимнему марта и напяливаю на голову капюшон толстовки. Метрдотель, завидев меня, расплывается в улыбке и распахивает стеклянную дверь.

– Клим Петрович, – приветствует меня, слегка поклонившись. – Добро пожаловать.

Молча киваю и ступаю в полумрак ресторана. Ненавижу яркий свет, и в «Четырёх сезонах» всё, как я люблю: тусклые лампы, отличная кухня и безропотный персонал.

– Нечаев приехал? – интересуюсь у губастой брюнетки за стойкой у входа, а та тяжело сглатывает и кивает. – Отлично.

– Он в ВИПе, в пятой кабинке, – докладывает губастая, а я киваю.

Я не слежу за тем, кого нанимает администрация – моё дело лишь вливать сюда бабки. Важно иметь легальные способы уплаты налогов, и ресторан – вполне подходит. Но мне не нравится, как на меня пялится эта девица – ненавижу баб с масляным взором. Таким место в клубах у шеста, но не в моём ресторане.

Репутация всё-таки.

Стремительной походкой иду в нужном направлении. Запрещаю себе думать о Нечаеве – мне нужна трезвая голова и холодный расчет. Но заветная папка, зажатая под мышкой, прожигает во мне дыру.

Слишком многое в ней таится, слишком важные документы лежат внутри.

ВИП зал небольшой, но уютный, хотя я ни черта в этом не понимаю. Но мне нравятся светлые стены и полный минимализм в оформлении.

Когда до пятой кабинки остаётся пара шагов, сердце ускоряет свой ритм, выстукивая в груди рваный мотив. Маленький мальчик внутри меня уговаривает отступиться, но я не имею права.

Щелчок открывающегося замка, я толкаю дверцу пятой кабинки и натыкаюсь взглядом на затылок Нечаева. И, кажется, будто в прошлое ныряю. Только спасательный круг надеть забыл.

Глава 3

Клим.

Нечаев, стоявший у тонированного окна, выходящего в небольшой сад внутреннего дворика “Четырёх сезонов”, резко разворачивается в мою сторону. Улыбка стекает с его лица оплывшим гримом, а мне же наоборот весело.

Он бледный, под глазами синяки, а щёки впали. Где же этот лощёный хрен, который так легко ломал людям жизнь просто потому, что ему так захотелось?

Жизнь здорово потрепала его, хотя он и строит всеми силами из себя короля мира. Но в моей папке лежит смертный приговор для его империи, которую он выстраивал так долго и слишком многим пожертвовал, чтобы взлететь под самые облака.

– Что-то ты плохо выглядишь, – говорю, а Нечаев хмурится. – Узнал, надеюсь?

Не дожидаясь приглашения, иду к накрытому белой скатертью столу. Спинным мозгом чувствую негатив, увесистым топором зависший над моей головой. Тяжёлый взгляд впивается в меня отравленными копьями, но мне насрать.

– Клим? – наконец-то «рожает» Нечаев.

– Ага, он самый, – киваю и занимаю место за столом. Мягкое сидение подо мной будто бы кучка тлеющих углей, а взгляд Нечаева пытается проделать во мне дыру. – Рад меня видеть?

Ни хрена он не рад. Особенно тому, что тогда, восемь лет назад, не уложил меня в гроб. Профукал ты, Нечаев, шанс от меня избавиться, теперь поздно.

– Мне кажется, мы тогда… обо всём поговорили.

В наследство от того разговора у меня остались рубцы на спине и испепеляющая жажда мести, но не об этом сейчас.

– Тогда обо всём, но появились новые темы для обсуждения.

– Клим, не знаю, зачем ты снова появился, но я жду здесь одного человека. Очень важная встреча.

Нечаев ещё пытается мне указывать, и это на самом деле даже забавно.

– Ты, Нечаев, важный очень и встречи у тебя очень важные. Но ещё ты знатно отупел за прошедшие годы.

Он вскидывает пегую бровь, выламывает её удивлённой дугой, а я нажимаю маленькую синюю кнопку, вызывая официанта. Мгновение, и услужливая девочка Катя прибегает с меню наперевес.

– Клим Петрович, – щебечет Катя, розовея от радостного смущения видеть перед собой начальство. – Вам как обычно?

Я тут редко появляюсь. Наверное, для них это событие планетарного масштаба. А ну как уволю всех к чертям – мне не трудно.

Киваю, не сводя взгляда с Нечаева, а тот сначала бледнеет, а после покрывается алыми пятнами.

– Да, Катюша, как обычно.

Катя мчится на кухню отдавать заказ, и в кабинке воцаряется тяжёлая и душная тишина.

– Что, не нравится видеть, как всякую падаль на твоих глазах по высшему разряду обслуживают? – интересуюсь, откидываясь на спинку кресла, но Нечаев молчит. – Так с кем там у тебя важная встреча?

– Зачем ты пришёл? – Голос Нечаева, треснувший и глухой, и мне кажется, до него постепенно начинает доходить, что я здесь не просто так нарисовался.

– За твоей трусливой душонкой, Нечаев, я пришёл. Помнишь, я тебе пообещал тогда? Я всегда держу слово.

Мы молчим, смотрим друг другу в глаза, и память оживает, протягивая незримые нити, натягиваясь канатами.

– Много воды утекло, да, Нечаев?

– Что ты хочешь, Клим? – шелестит, а морда такая перекошенная и несчастная, словно вот-вот богу душу отдаст. – У меня мало времени.

– Присядь для начала, – взмахиваю рукой, указывая на кресло напротив, но Нечаев замирает соляным столбом, запихнув ручонки в карманы дорогущих брюк. – Ну, как хочешь.

– А ты изменился, – замечает очевидное, а я пожимаю плечами.

– Твоими молитвами, сука.

Снова вбегает исполнительная Катя и молниеносно расставляет передо мной приборы и тарелки. Секунда и её снова нет.

Лицо Нечаева вытягивается ещё сильнее, хотя его конская рожа и так слишком длинная. Мне нравится изумление в его глазах – только ради него стоило выбраться из личного ада и прийти сюда.

– Итак, вернёмся к началу разговора. У тебя здесь важная встреча. Не с Петровым Игорем Кузьмичом случайно?

Нечаев медленно кивает и всё-таки присаживается напротив и тянется к бокалу с водой.

– Ты такой бледный, ещё инфаркт хватит. Валидол хоть под язык сунь, что ли, – откровенно издеваюсь, видя в глазах Нечаева замешательство, граничащее с ужасом. – Так вот, он не придёт.

– Почему?

– Потому что я выкупил твой долг у него. Я выкупил всю твою жизнь с потрохами. Так что теперь будешь иметь дело со мной. Отличная перспектива, мне кажется.

Я чеканю каждое слово, отбиваю ритм о край голубой тарелки зажатым в руке ножом. Вбиваю их в крышку гроба Нечаева, но он держится отлично – прямо молодец.

– Чего ты грустный такой? – растягиваю губы в безумной улыбке и достаю из папки пару листов. Документы, подтверждающие мои слова. – Всё заложил после сорвавшегося тендера? Думал, перекрутиться, но не вышло. Да, Нечаев?

– Не твоё собачье дело! – рычит и рвётся вперёд.

Но я оказываюсь быстрее: хватаю его одной рукой за горло, приставляя нож к пульсирующей на шее жилке.

– Одно движение и от тебя только лужа крови и мешок с костями останется, – обещаю почти ласково, и Нечаев затихает. – Боишься, да? Правильно делаешь. Вскрою твоё горло, пикнуть не успеешь.

Толкаю его от себя, и он оседает в кресле. Рожа красная, будто её в кипяток окунули, а в глазах злость, смешанная с паникой в равных долях. Открывает и закрывает рот, пытается ослабить узел галстука. Терпеливо жду, когда он справится с шоком и начнёт снова соображать. Пора, упырь ты эдакий привыкать к новой реальности.

– У меня были отличные учителя. Ты – самый лучший. Все твои уроки я запомнил отлично, хоть сейчас экзамен сдавай.

– Зачем тебе это нужно, Клим? – хрипит, а я, как ни в чём не бывало, принимаюсь за нарезку стейка из сёмги. – Бабки понадобились? Или просто месть?

– Бабки у меня есть, мне на них плевать. Они лишь инструмент, не больше.

– И что теперь будет? Как в лихие девяностые на счётчик поставишь? Паяльник достанешь?

Я смеюсь, потому что так дела делал когда-то сам Нечаев, и я сполна прочувствовал на себе его методы.

– Вполне возможно, – говорю, отсмеявшись, – но есть и другой вариант. Ты любишь свои бабки и ещё ты любишь свою дочь. Интересно, что больше?

– Подонок.

– Даже не представляешь, какой я подонок, – киваю и бросаю в рот кусочек стейка, но вкуса не чувствую. С таким же успехом я мог жевать кусок картона. – Итак, даю тебе срок до утра, уяснил? Думай, Нечаев, думай. Выбор всегда есть.

– Ты не посмеешь, – выдыхает, а я киваю, доедая стейк.

– Ещё как посмею. Мне нужна Маша, тебе – твои бабки и сраная империя. Поверь, я такие проценты прикручу, вовек не расплатишься. С голой жопой по миру пойдёшь. А будешь хорошим мальчиком, не будешь глупить, погасить долг, и заживёшь спокойно.

– То есть моя дочь в обмен на возможность погасить долг?

– Именно.

– Но как ты себе это представляешь? – нервничает и вскакивает на ноги. Меряет шагами маленькую кабинку, а я беру в руки бокал с виски. – Она же живой человек! Она моя дочь!

– Надо было лучше думать, когда ты всё закладывал. Сейчас либо утром на мой счёт поступает вся сумма с процентами – она обозначена в документах, ознакомься на досуге. Либо я забираю себе Машу. Выбор за тобой.

– Клим, дай мне хотя бы сутки!

– Ночь. Одна единственная ночь. В восемь утра твоя жизнь превратится в гнилую тыкву.

Я поднимаюсь на ноги, но прежде чем уйти говорю:

– Ты слишком многое мне задолжал. Пришла пора возвращать.

– Клим, твои родители сами виноваты. Но я не убивал их. Слышишь меня? Не убивал!

Его слова бьют меня розгами прямо по сердцу, и я сжимаю кулаки, готовый разбить его тупую башку. Не знаю, каким чудом удаётся сдержаться и не убить его. Вместо этого говорю:

– Если ты ещё раз, гнида, ещё хоть один раз о них заикнёшься, я заставлю тебя сожрать свой язык, а член свиньям скормлю. Кстати, документы оформлены на совесть, потому не выйдет меня кинуть.

Нечаев молчит, тяжело дыша, и я впитываю его страх, кайфуя от этого ощущения. И уже, дойдя до двери, поворачиваюсь к Нечаеву и заглядываю в самые ненавистные глаза на свете.

– И да, приятель, без глупостей. У меня плохое чувство юмора, отличная охрана и рефлексы. Восемь утра, Нечаев, запомни. Номер моего телефона в папке. Жду.

В гробовой тишине я покидаю кабинет Нечаева, зная наперёд всё, что будет дальше.

Глава 4

Маша.

С самого утра всё валится из рук, за что ни возьмусь. Странное какое-то состояние, и найти этому объяснение не выходит. А ещё эта бессонница, и сны странные.

Вот уже неделю каждую ночь я просыпаюсь от того, что ко мне приходит мама. Она смотрит на меня, гладит по голове и просит быть аккуратнее. А потом уходит в туман, где еле различим крошечный крестик над холмиком.

Он такой маленький, усыпан толстым слоем снега, и я, захлебнувшись во сне своей тоской, подскакиваю на кровати.

Каждую ночь вот уже неделю. И конца и края этому нет.

Кажется, должно случиться что-то плохое, но я не провидица, мне не разобрать будущее по снам и предчувствиям.

Со мной уже когда-то случились самые страшные в жизни вещи, и я сыта ими под завязку, но разве у судьбы бывает предел?

Сквозь жужжание работающего телевизора не сразу слышу звонок телефона, а он пробивается ко мне, настойчивый, и я бросаю на пол мокрую тряпку, которой оттирала пятно от пролитого недавно кофе. Говорю же, всё из рук валится и всё одно к одному.

На экране высвечивается слово «Папа», и я принимаю вызов. Сама не понимаю, почему внутренне сжимаюсь, когда слышу его голос, а он какой-то скрипучий и надломленный.

– Что-то случилось? – спрашиваю, выслушав приветствие, а отец делает секундную паузу, и секунда эта кажется почему-то вечностью.

– Нет, дочь, всё хорошо… не бери в голову.

Он хочет казаться весёлым – очень пытается не показывать, как плохи у него сейчас дела. Бережёт меня, как делал это с момента моего рождения, а я… задыхаюсь в плотном коконе его заботы. И хоть давно уже живу отдельно, лелея свою простенькую и очень скучную жизнь, отец каждый день пытается снова ворваться в неё, всё поставить с ног на голову и посадить на короткий поводок.

– Маша, у меня к тебе большая просьба. Не откажешь старику?

Прекрасно знает, что не откажу, но просит не часто. Потому всегда соглашаюсь – люблю его, несмотря на все сложности нашего общения.

– Что-то серьёзное? У тебя такой голос…

Отец то ли всхлипывает, то ли откашляться пытается, а я сжимаю в руке чайную ложку, забытую на столе, почти сгибая тонкую серебристую ручку.

– Нет, ничего такого, чтобы я не мог сделать сам, но… зашиваюсь. Элементарно не хватает времени. А ты – единственная, кому я доверяю, как самому себе.

Это лесть – отец никому не доверяет, а я делаю вид, что верю. Хотелось бы мне увидеть сейчас его лицо, но никак. Придётся довольствоваться бурной фантазией.

– Маша, ты же дома? У тебя отпуск ведь. Через пол часика за тобой заедет машина. Нужно кое-куда съездить, документы забрать. Очень важные.

Перевожу взгляд на своё отражение в зеркале и радуюсь, что выгляжу неплохо – можно спокойно ехать за этими несчастными документами, так уж и быть. Даже синяки под глазами не очень портят. Мне двадцать шесть, но никто больше двадцати мне ни разу не давал, а порой и алкоголь без паспорта продавать отказываются. Хорошо, что я почти не пью, иначе бы намучилась с этими бдительными кассирами.

– Хорошо, поеду. Всё равно свободная.

– Как ты себя чувствуешь? – интересуется отец, а я заверяю, что у меня всё хорошо.

Просто цвету и пахну.

Отец делает вид, что верит и отключается.

Через полчаса я стою в своём дворе, кутаюсь в воротник драпового пальто от порывов ледяного ветра и жду машину.

Огромный чёрный внедорожник въезжает во двор, а я пристально слежу за ним. Отец не сообщил, какая именно машина прибудет по моему адресу, но очень похоже, что именно эта. Во всяком случае, и время подходящее.

Вездеход с заляпанными грязью номерами и внушительной вмятиной на боку останавливается, и водительская дверца резко распахивается.

– Нечаева Мария Степановна? – спрашивает высокий мужчина с седыми висками, высунув голову из проёма двери.

– Да, – киваю, но подходить к машине не спешу.

– Присаживайтесь, пожалуйста. Надо торопиться. Отец же вам звонил?

Я снова киваю и всё-таки иду к машине. Подсознание вопит, что совершаю самую большую глупость в жизни, но у меня нет, кажется, ни единого повода избежать этой поездки.

Распахиваю заднюю дверцу, взбираюсь на сидение, а взгляд фиксирует затылок водителя – крепкий, как у борца. Он больше похож на охранника какого-то бандита, но пускай. Какая разница, кто сидит за рулём, хоть мне и не очень нравится перспектива находиться в замкнутом пространстве с совершенно незнакомым мужчиной угрожающей наружности.

Ловлю его кривую ухмылку в зеркале, устраиваюсь удобнее, и машина плавно трогается с места.

– Куда мы едем? – интересуюсь, когда машина набирает скорость, сворачивая на окружную дорогу.

– Отец вас не предупредил?

– Нет, просто сказал, что нужно забрать документы.

Мужчина хмыкает, вдавливая педаль в пол, и за окном пролетают деревья с фантастической скоростью. Вжимаюсь спиной в сидение, а под ложечкой сосёт, замирает и сладко ноет.

– Тут недалеко. Быстро доедем, не переживайте.

Теряю счёт времени, но путешествие наше всё-таки заканчивается. Вездеход останавливается у высоких ворот из красного кирпича в какой-то глуши.

Ворота перед нами медленно поднимаются вверх, и мы оказываемся в просторном дворе, по периметру которого высажены высоченные сосны.

Как в заповеднике, честное слово.

– Выходите, Мария Степановна. В доме вам отдадут документы, – сообщает мужчина, и я толкаю дверцу.

Вокруг тишина, даже птицы не поют, а ветер будто бы стихает. Воздух кажется теплее, и мне не нужно прятаться за воротом пальто от его колючих порывов.

– Проходите в дом, – советует водитель, и я тороплюсь наконец-то закончить это дело.

Краем глаза замечаю ещё парочку мужчин вполне конкретной наружности – охрана территории, наверное. Я привыкла к подобным персонажам – у отца огромный штат секьюрити. Я выросла среди этих мрачных мужиков, потому пугаться их вида кажется странным. Бытие формирует сознание, как ни крути.

Пугает только тишина этого места, делающая его будто бы необитаемым.

Раз, два, три ступенька, а входная дверь распахнута, приглашая войти в дом. Делать нечего, захожу, и меня опутывает вакуумом и темнотой.