Ежегодник по психотерапии и психоанализу. 2013

Большинство пациентов, обращающихся за помощью к психоаналитику, – люди среднего возраста, иногда они сами формулируют свою проблему как кризис среднего возраста. Но, к сожалению, психоаналитической литературы об этом мало. Когда я заинтересовался этой темой и заглянул в PEP[2]-архив, в котором содержится 59000 статей, то, к большому удивлению, я обнаружил всего лишь 10 статей, в названии которых упоминалось словосочетание «кризис среднего возраста», хотя во многих статьях, посвященных клиническим вопросам психоанализа, описаны случаи пациентов, находящихся именно в среднем возрасте. Возможно, такое недостаточное внимание к этой проблеме связано с тем, что большинство аналитиков переживает этот период своей жизни, будучи кандидатами, проходя собственный тренинг-анализ.

В каком-то смысле психоанализ – это творческий продукт кризиса среднего возраста З. Фрейда. Из его переписки с Флиссом хорошо известно, что, приближаясь к своему сорокалетию, Фрейд переживал серьезный личностный кризис. Переписка с Флиссом пронизана, как лейтмотивом, глубоким чувством одиночества, выражением глубоких сомнений в собственной продуктивности, сильным страхом смерти. К этому времени он уже успел стать отцом шестерых детей, утвердиться в профессии (он уже был соавтором «Исследований истерии»), и даже достичь некоторого социального положения в обществе. В этот период, страдая от довольно серьезной депрессии, которая началась на фоне горевания по отцу, Фрейд начинает реализовывать свой творческий проект и в период с 1896 по 1905 гг. совершает свои самые выдающиеся открытия: бессознательное, теория сновидений, роль инфантильной сексуальности и эдипова комплекса в этиологии неврозов.

Движение глубинных пластов психики можно сравнить с движением тектонических плит земной коры. Они происходят постоянно и большую часть времени могут быть незаметны для неискушенного наблюдателя. В течение одного дня или даже психоаналитического сеанса мы можем наблюдать относительно небольшие колебания глубинных психических структур: параноидно-шизоидной и депрессивной позиции (я использую здесь модель циклов психического развития и регрессии, предложенную Р. Бриттоном в 1998 г.). Однако мы знаем, что существуют особые периоды в жизни любого человека, когда эти движения глубинных структур приводят к трансгрессивным динамическим всплескам, которые влекут за собой существенные и часто необратимые изменения, радикально меняющие психический ландшафт личности. Одним из таких периодов является середина жизни, которая сопровождается переживанием глубокого личностного кризиса – кризиса среднего возраста.

На мой взгляд, для адекватной оценки структуры кризиса среднего возраста необходимо учитывать два взаимодополняющих взгляда. Во-первых, насколько решены задачи эпигенетического жизненного цикла, описанного Э. Эриксоном (2000), во-вторых, каковы уже сложившиеся бессознательные способы защиты и проработки параноидной и депрессивной тревог, позволяющие преодолевать циклические колебания глубинных психических структур.

Эпигенетическая концепция развития базируется на представлении о том, что каждая стадия жизненного цикла наступает в определенное для нее время – в сенситивный период, а также, что полноценно функционирующая личность формируется только путем прохождения в своем развитии последовательно всех стадий. Переход с одной стадии на другую сопровождается кризисом – поворотным моментом в жизни индивида, который возникает как следствие достижения определенного уровня психологической зрелости и социальных требований. Каждая из восьми стадий жизненного цикла характеризуется специфичной именно для этой стадии эволюционной задачей. Напомню эти задачи: доверие-недоверие, автономия-стыд, инициатива-вина, трудолюбие-скука, идентичность-смешение ролей, близость-изоляция, генеративность-стагнация, целостность-отчаянье.

Сензитивный период – чрезвычайно важен. Его можно представить в качестве особого портала для максимальной реализации преконцепции, которая в зачаточной форме была сформирована на предшествующих стадиях развития в процессе реализации других жизненных задач. Конечно, каждая из задач жизненного эпигенетического цикла реализуется в свой сензитивный период лишь отчасти. В трудные периоды эти задачи могут вновь становиться чрезвычайно актуальными.

С точки зрения кляйнианской теории, развитие представляет собой прогрессивное колебательное движение от параноидно-шизоидной к депрессивной позиции в каждой новой ситуации. Первой идет инфантильная параноидно-шизоидная позиция, которая в свое время эволюционирует в инфантильную депрессивную позицию. В наиболее здоровом варианте развития на смену нормальной депрессивной позиции приходит нормальная пост-депрессивная параноидно-шизоидная позиция, которая представляет собой некоторый развитийный период перемен. Это состояние нормальной дезинтеграции, за которой следует реинтеграция жизненного опыта, необходимого для решения и проработки текущих эволюционных задач. Регрессия же представляет собой уход в психическое убежище защитной патологической организации – «попытка остаться на месте в мире-потоке».

Как я уже отметил, при оценке каждого конкретного случая полезно использовать две взаимодополняющие модели развития: схему реализации жизненных задач эпигенетического цикла, описанную Эриксоном, и кляйнианскую теорию познания. С этой бинокулярной точки зрения, реализация каждой жизненной задачи эпигенетического цикла зависит от способности выдерживать параноидную и депрессивную тревогу и, в конечном счете, от фазы и степени проработки депрессивной позиции. С другой стороны, степень реализации жизненных задач позволяет перевести качество проработки этих ранних тревог на более глубокий уровень. Таким образом, кризис мы можем рассматривать как тектонический сдвиг, усиливающий амплитуду колебаний между параноидно-шизоидной и депрессивной позицией. Он будет начинаться с переживания неопределенности и развиваться к постепенному осознанию необратимости изменений, которые на бессознательном уровне будут либо ассоциироваться с угрозой преследования, либо переживаться как потеря. В зависимости от этой бессознательной интерпретации будут задействованы свойственные данному индивиду способы защиты и проработки.

Попробуем в самых общих чертах рассмотреть с этой бинокулярной точки зрения развитие личности во взрослом возрасте. Хотя Эриксон в большей степени описывает внешнюю и, скорее, социальную сторону объектных отношений, мы можем предположить, что эта внешняя сторона отражает их внутреннюю динамику.

Главной задачей подросткового периода Эриксон считал формирование идентичности. В этот период ребенок, обретя взрослое тело, стремится найти свое новое взрослое Я. Наихудший исход подросткового периода – это провал в интеграции идентичности, по Эриксону – смешение ролей. Это смешение ролей является следствием проективной идентификации, главная характеристика которой – стремление нивелировать отдельность Я и объекта.

Элиот Жак в своей классической работе «Смерть и кризис среднего возраста» (Jaques, 1965), сравнивая подростковый кризис и кризис среднего возраста, предположил, что в подростковом возрасте задача заключается в том, чтобы вновь проработать тревоги параноидно-шизоидной позиции. В самых драматичных случаях, как мы хорошо знаем, срыв в интеграции идентичности ведет к психозу. Это наиболее разрушительный исход подросткового кризиса. В период же прохождения кризиса среднего возраста с новой силой оживают депрессивные тревоги. И главным риском неудачного разрешения кризиса среднего возраста Элиот Жак считает депрессивный срыв, с его наиболее опасными вариациями: суицид, усиление аддикций и соматизация.

Вернемся к подростковому возрасту. Даже при самом благополучном развитии задача интеграции идентичности выполнима лишь частично. Можно предположить, что какая-то часть Я (наиболее архаичные идентификации с частичными объектами) не может быть интегрирована в зрелую версию себя. Судьба этих неинтегрированных частей – уход в «подполье» (изоляцию). Эти неинтегрированные части Я и объектов остаются в спутанном состоянии. Главным способом коммуникации внутри этой отторгнутой зоны – некоторого закрытого пространства, клауструма, в терминологии Д. Мельтцера (Meltzer, 2008) – остается проективная идентификация.

Задача следующей фазы развития: близость против изоляции. При благоприятных условиях молодой взрослый с достаточно хорошо интегрированной идентичностью может установить близость с объектом. Близость обязательно предполагает репрезентацию границ, которые непрерывно формируются как в процессе отношений с реальным объектом, так и во внутрипсихическом плане. Другая важная характеристика близости – разделяемая интимность: сохраняющаяся способность к слиянию без сильного страха утраты идентичности. Эта способность устанавливать глубокий контакт с объектом обеспечивает некоторый канал для дальнейшей постепенной проработки отторгнутых, изолированных частей Я, которые не смогли стать интегрированными в пубертате. В отношениях с внешним объектом таким каналом является, в первую очередь, сексуальная жизнь. В отношениях с внутренним объектом – пространство сновидений. Можно предположить, что, если на предыдущей фазе человеку не удалось сформировать относительно устойчивую и интегрированную версию взрослого Я, то отторгнутые части Я, которые остаются в спутанном состоянии, могут интрузивно проецироваться во внешний объект, вызывая либо клаустрофобическую, либо агарофобическую реакции.

Эта ситуация будет сильно осложняться страхом перед зачатием и рождением новой жизни. Страхом перед тем, как писал Эриксон, что «интимность выйдет наружу» и родится ребенок-монстр, который может разрушить сексуальную родительскую пару. Тогда плод и забота о нем будут репрезентировать ужасную внутреннюю ситуацию, в которой отторгнутые части себя и обломки плохих объектов пребывают в спутанном хаосе проективной идентификации.

В том случае, если отношения с объектом (внешним и внутренним) в целом удовлетворяющие, они, как правило, приносят свои плоды. И тогда перед индивидом встает новая задача: генеративности, которая тесным образом связана с проблемой продуктивности и креативности. С точки зрения Эриксона, главная эволюционная задача этой фазы – это забота о следующем (возможно, и об уходящем) поколении. В более широком смысле – это забота не только о детях и стареющих родителях, но и способность взращивать плоды своей любви и творческого труда во всех смыслах. Эриксон писал о том, что «способность потерять себя во встрече тел и сознаний ведет к последовательной экспансии «эго-интересов» и к либидному вкладу в то, что нарождается.

Там, где такого обогащения не происходит, его место занимает регресс к навязчивой потребности в псевдоинтимности, часто пропитанной чувством стагнации и скукой. Индивиды начинают потворствовать себе, как если бы они были своими собственными чадами или детьми друг друга». Можно предположить, что в этих случаях речь идет о защитной (маниакальной) идентификации с комбинированной родительской парой, пребывающей в вечном коитусе-наслаждении и избавляющейся от порождаемых ею детей, как от экскрементов. В таких случаях продукты своего творчества невозможно взращивать и кому-либо передавать. Они (дети, бизнес, произведения искусства), и т. д. создаются не для того, чтобы оплодотворить и обогатить объект, а для поддержания собственного грандиозного Я. В этих случаях даже очень одаренные люди не могут продуктивно и интересно работать из-за сильного страха пред опустошением. Они боятся, что их гениальные продукты будут немедленно атакованы завистливыми и ревнивыми внутренними сиблингами. Поэтому все должно достаться только мне самому, потому что единственный истинный ценитель собственного (как правило, сильно преувеличенного) таланта – это я сам.

Другой вариант такого рода торможения в творчестве может быть связан с идентификацией с поврежденной (дегенерировавшей) родительской парой, уже разрушенной завистью, собственнической ревностью и ненавистью. Реализация генеративности связана с проработкой более продвинутой стадии депрессивной позиции, связанной уже не только с признанием собственной отдельности от объекта любви, но и с признанием его связи с другими. По сути, речь идет о разрешении раннего эдипова комплекса, который в этой фазе жизненного цикла приобретает очертания комплекса Лая. Станут ли дети любимыми детьми или превратятся в злобных сиблингов-конкурентов, зависит от глубины интеграции бисексуальности и интроекции креативных и продуктивных функций комбинированной родительской пары. Провал в реализации генеративности приводит к отчаянию и безысходности. И следующую стадию Эриксон называет «целостность против отчаяния».

Я думаю, что в наиболее тяжелых случаях мы в нашей работе сталкиваемся с пациентами, которые обнаруживают себя пойманными в ловушку «негативного жизненного цикла», в котором отчаянье является первой и последней точкой этого патологического сценария. О. Кернберг в статье «Разрушение времени в патологическом нарциссизме» (Kernberg, 2008) пишет, что такие пациенты как будто неожиданно пробуждаются ото сна в 40, 50, или даже в 60 лет с безысходным чувством потерянных лет. Их патологическое грандиозное Я все это время переживалось в изоляции. «Отказ развивать важные объектные связи приводит к хронически пустому внутреннему миру и разрушению чувства времени, как будто ничего памятного не происходило в прошлом, за исключением постоянных усилий по поддержанию самоуважения и подтверждения собственной грандиозности». Когда они начинают осознавать, что поезд может уйти навсегда и они могут оказаться в вечной тюрьме своего высокомерия и злобы, они пытаются вырваться на свободу. Однако эти попытки далеко не всегда бывают успешны. Часто этот рывок на свободу осуществляется при помощи уже испытанных, но все хуже и хуже работающих средств: соблазнения, сексуализации, использования наркотических средств. Эти средства, направленные на то, чтобы сохранить контроль над объектом, приводят к еще большему проникновению в объект и смешению с ним, что усиливает тенденцию к изоляции, стагнации и отчаянию. Эта динамика негативного жизненного цикла (отчаянье-смешение-изоляция-стагнация-отчаянье) по своим свойствам очень похожа на описание патологической организации Дж. Стайнера (Steiner, 1993)

Думаю, что так называемый кризис среднего возраста чаще всего застигает человека в период, когда встает задача реализации генеративности. Это классический вариант кризиса среднего возраста. Но в нашей клинической практике мы часто сталкиваемся также с пациентами, которые, достигнув зрелого возраста, пропустили свой «сензитивный период», так и не сумев достигнуть оптимальной степени интеграции идентичности для того, чтобы достичь близости в отношениях с объектом. Д. Мельтцер в работе «Выход из подросткового возраста» (Meltzer, 2008) писал о пациентах, которым уже давно перевалило за тридцать, «но они так и не смогли попасть на борт спасительного ковчега, так и не найдя себе пару». В этом случае кризис среднего возраста более похож на отсроченный пубертатный криз. «Они утратили объектный голод и должны полагаться на негативную мотивацию: отвращение к одиночеству, депривации и остракизм. Не тяга к объекту, а борьба с негативными мотивами становится главным стимулом к развитию. Они движимы рабским подражанием, а не мечтой об идеальном объекте» (Meltzer, 2008), – полагает Мельтцер. Здесь можно задаваться вопросом о том, насколько возможно разблокировать объектный голод путем психоанализа.

Однако независимо от степени реализованности жизненных задач, достигнув биологической и социальной взрослости, человек сталкивается с неизбежным осознанием собственной смерти. Детская фантазия о времени как о бесконечно повторяемом обороте стрелок вокруг циферблата часов, с одной стороны, и идея роста как увеличения силы (физической и психологической), с другой стороны, терпит поражение. Вот что пишет Элиот Жак об этом крушении: «Простой факт этой ситуации – достижение срединной точки жизни. Это просто лишь с точки зрения хронологии, однако в психологическом смысле это совсем не просто. Человек перестал взрослеть и начал стареть. Он вынужден столкнуться с новым набором внешних обстоятельств. Первая фаза взрослой жизни прожита. Упрочены семья и профессиональная деятельность (или должны были быть упрочены, если процесс приспособления человека не испытал серьезных отклонений); состарились родители, а дети на пороге взрослости. Юность и детство в прошлом, миновали и требуют горевания. Достижение зрелой и независимой взрослости представляется главной психологической задачей. Жизнь вступает в фазу расцвета, начинается стадия самореализации, однако парадокс в том, что эти расцвет и самореализация исчислены. Впереди маячит смерть. Как человек отреагирует на встречу с реальностью собственной неизбежной смерти в середине жизни – сможет ли он выдержать эту реальность или будет ее отрицать, в значительной степени определяется его инфантильным бессознательным отношением к смерти, а это отношение зависит от стадии и характера проработки инфантильной депрессивной позиции» (Jaques, 1965).

Элиот Жак задается очень важным вопросом: есть ли в бессознательном представление о смерти? Он пишет: «Может показаться, что мнения Мелани Кляйн и Фрейда по этому вопросу расходятся. Кляйн полагает, что существует бессознательное представление о смерти. Фрейд полагает, что бессознательное отвергает любое подобное представление[3] Вряд ли можно доказать справедливость какого-либо из этих мнений в чистом виде. Бессознательное не знает смерти как таковой. Но есть бессознательные переживания, подобные тем, что позднее появятся в сознании как представления о смерти» (Jaques, 1965).

Смерть, с точки зрения бессознательной фантазии, – это всегда какая-то версия жизни (у Достоевского Свидригайлов говорит о том, что, может быть, вечность – это лишь «банька с пауками»). Для нашего бессознательного умереть – значит уснуть, и нас, как и Гамлета, волнует вопрос о том, какие сны мы будем видеть в вечном сне? Не окажется ли этот сон кошмаром без пробуждения? Кошмаром, репрезентирующим потусторонний мир без Бога, заполненный злыми сущностями. Или же мы можем надеяться на встречу со спасительной любовью, которая дарует нам вечное наслаждение? И та, и другая версия бессмертия укоренены в наших младенческих способах обращения с реальностью.

Представление об отсутствии труднее всего поддается проработке. С точки зрения психической реальности, для Эго отсутствие хорошего объекта означает присутствие плохого объекта: либо злого, либо мертвого (неживого). Смерть, как правило, ассоциируется с детской беспомощностью и пассивностью. Э. Жак приводит сон пациентки, который, с его точки зрения, отражает наиболее типичные, бессознательные репрезентации страха смерти. «Ей снилось, что она находится в гробу. Она была разрезана на мелкие кусочки и была мертва. Но через каждый кусочек проходил тонкий, как паутинка, нерв, соединявший их с ее мозгом. В результате она могла ощущать все. Она знала, что мертва. Она не могла двигаться, не могла произнести ни звука. Она могла только лежать в клаустрофобической темноте и тишине гроба» (Jaques, 1965).

Однако, достигнув зрелого возраста, каждый человек начинает понимать, что смерть – это не только фантазия, но и реальность. Редко кому к этому возрасту удается избежать опыта потерь близких людей (если не родителей, то бабушек и дедушек). Биологические, телесные изменения к сорока годам, как правило, становятся очевидными. Человек хуже переносит физические нагрузки, появляются морщины, ухудшается зрение и портятся зубы, снижается сексуальная активность и т. д. Все это вызывает нарастающее беспокойство. Элиот Жак исследовал случайную выборку из 310 художников, писателей и других творческих личностей. Он писал: «То, что поражает, так это всплеск уровня смертности в среднем возрасте. Уровень смертности демонстрирует внезапный скачок между 35 и 39 годами. В этом промежутке он значительно превышает нормальный. У меня возникло впечатление, что 37 лет – довольно заметно выраженный возраст смерти у людей этой категории». Я думаю, что, хотя, возможно, творческие люди наиболее уязвимы к угрозе ранней смерти, но эта статистика отражает и общую тенденцию.

Отчасти мы можем объяснить всплеск уровня смертности в среднем возрасте филогенетическим наследием прошлого. Увеличение длительности жизни – недавнее достижение человечества, и в течение сотен тысяч лет возраст 35–37 был не серединой жизни, а ее концом.

Другой факт, который, возможно, оказывает существенное влияние на всплеск уровня смертности в середине жизни – снижение уровня либидо. Возможно, этот факт также увеличивает риск депрессивного срыва, который в некоторых случаях оборачивается и соматическим срывом.

Можно выделить две типичные патологические реакции в ответ на столкновение с депрессивной тревогой кризиса среднего возраста.

Первая – маниакальное решение с использованием уже имеющегося репертуара поведенческих паттернов подросткового периода. Чаще всего это отреагирование направлено на поиск нового объекта. Старый объект не смог удовлетворить все желания. Он является источником всех бед и ограничений. Этот внутренний объект проецируется на партнера, супруга, профессию, страну и т. д. В него помещаются самые ненавистные, наименее развитые части Я. От него нужно избавиться и искать новый объект, который должен вернуть уходящую молодость, красоту, вдохновение, либидо. Главная функция этого «нового объекта» – стимуляция. Такого рода развернутое отреагирование может рационализироваться внутренней псевдо-прогрессистской, реформаторской идеологией бесконечных перемен и отказом от прошлого. В этом случае формируется структура псевдовзрослого Я со стремлением к гипернезависимости. В этом случае мы можем говорить о маниакальном способе реагирования на обострение депрессивной тревоги, связанной с прохождением кризиса среднего возраста, с частичной регрессией к патологической параноидно-шизоидной позиции.

Вторую реакцию можно охарактеризовать как меланхолическое решение с регрессией к латентному периоду, главной характеристикой которого является опора на ригидное расщепление и торможение сексуальной активности. Это своего рода квазирелигиозная морально-мазохистическая система. Объект, как правило, найден, и он очень стабилен (есть супруг, семья, сложившийся уклад жизни), но отношения с объектом (в первую очередь, сексуальные отношения) крайне ограничены и заторможены, а в некоторых тяжелых случаях подверглись серьезной деформации и деградации. При этом степень зависимости от объекта крайне велика, а главной характеристикой хорошести этого объекта является его стабильность. В наиболее тяжелых случаях смена объекта так и не произошла, и таким стабильным объектом остается инцестуозный объект. В этом случае мы можем видеть, как застревание в патологической депрессивной позиции защищает от перехода в нормальную постдепресивную параноидно-шизоидную позицию. Жизнь таких людей может выглядеть на поверхности очень уютной, но на самом деле быть очень бедной и скучной, с затяжной меланхолической реакцией. В этом случае формируется структура псевдовзрослого Я со стремлением к поддержанию стабильности.