Рыцари былого и грядущего. Том II

– А если иудаизм – откровение для евреев, а ислам – откровение для арабов? Два аналогичных откровения просто даны двум разным народам?

– Ну, может быть, сам Мухаммад примерно так и думал, хотя в Коране этой мысли нет, там ты нигде не найдёшь утверждения, что ислам – монотеизм для арабов. Но мы сейчас говорили не о том, зачем Мухаммад создал ислам, а о том, зачем Бог мог послать Мухаммаду откровение? Сам Мухаммад вполне соглашался с тем, что христианство – от Бога. При этом христианство – универсальная религия для всех стран и народов. На момент пророчества Мухаммада уже полностью сложился канон «Нового Завета», из которого явно следовало, что Христос принёс Благую весть всем народам без исключения. Зачем тогда Бог после этого мог послать откровение лично арабам, если откровение Нового Завета было дано среди прочих народов, в том числе, и арабам? Да, кстати, ни один исламский богослов с твоей мыслью не согласится. Они отнюдь не склонны считать ислам арабским монотеизмом, полагая свою религию данной всем странам и народам. Вот ты говоришь, что внимательно прочитал Коран и многое тебя в нём поразило, например, дружелюбное отношение Корана к христианству. А ещё что-нибудь?

– Да, хотел поделится. Очень странным показался многократный, весьма убогий и примитивный, пересказ историй из Ветхого Завета, точнее – Пятикнижия Моисея. Зачем это нужно, если Пятикнижие уже существует, и там истории Юсуфа (Иосифа), Мусы (Моисея) и прочие изложены детально и развёрнуто? Мне пришло в голову такое сравнение. Предположим, в моей стране невозможно купить Библию, а я очень хочу познакомится с её содержанием. Мне удалось найти человека, хорошо знающего Библию, и тот устно пересказал мне основные библейские сюжеты. Конечно, в устном пересказе это получилось довольно убого и примитивно, но, предположим, у меня нет другого источника. Чтобы ничего не забыть, я записал пересказы, а позднее даже издал их – не мне одному интересно, что там написано в этой Библии, которую никто из моих соотечественников в руках не держал. Но вот проходит время, Библия становится всем доступна, её свободно продают, а рынок уже наводнён моей книжкой с её весьма несовершенным и заметно оглуплённым пересказом. И что же теперь считать, что у нас – две священных книги, да ещё равных по достоинству? Мне кажется, мою логично изъять из употребления просто потому, что она больше не нужна. Но ведь Коран – именно такая книга, это примитивный устный пересказ библейских сюжетов на уровне «историй у костра» – их письменное изложение теряет всякий смысл, если есть настоящая Библия.

– Ну, вот теперь и ответь себе на вопрос: зачем это Бог стал пересказывать Мухаммаду содержание и так уже существующей Библии? Если Мухаммад не умел читать, так это ещё не достаточное основание для того, чтобы Бог решил даровать всему миру новое откровение, обратившись напрямую к безграмотному богоискателю. А Мухаммад действительно не умел читать и вынужден был довольствоваться устными пересказами Библии, которые в значительной мере и составили содержание Корана. Изволь после этого верить, что Коран – слова самого Бога.

– Как-то беседовал я с одним мусульманином, который утверждал, что Иисус возвестил религиозные истины на более высоком уровне, чем Моисей, а Мухаммад, соответственно, на более высоком уровне, чем Иисус. Тогда я не знал, что ему ответить.

– А теперь попытайся это сделать. Что более высокого принёс Мухаммад в понимание религии по сравнению с Христом?

– Действительно, ничего. Мне даже кажется, что по сравнению с Евангелием, Коран – это явный шаг назад, к Ветхому Завету. Постоянные угрозы, запугивания – вся религиозность строится на страхе. Наверное, во времена Моисея Бог разговаривал с людьми на языке страха, потому что они попросту не поняли бы никакого иного языка. Но пришло новое время, Христос возвестил людям религию любви, а Коран опять пытается вернуть людей к религии страха.

– Ну, вот мы и ответили на вопрос, почему Коран не может быть откровением, данным от Бога. Потому что в духовном развитии человечества это явный шаг назад, к ветхозаветности. Бог не мог даровать откровение, ведущее к деградации, отбрасывающее всё человечество назад. После Евангелия в Коране просто нет смысла.

– Но почему тогда мусульмане утверждают, что ислам – боле высокий этап в развитии монотеизма?

– Об этом ещё поговорим, но это уже не про Коран, а про ислам. А пока мы установили, что Коран не есть книга Богоданная.

– И что тогда? Насколько я понял, ты утверждаешь, что Мухаммад не был обманщиком, не был он так же психически больным, который «слышит голоса». При этом Коран написан не по внушению дьявола и не является так же откровением от Бога. Но я, признаться, не усматриваю никаких других вариантов.

– Ты когда-нибудь писал стихи?

– Писал, – Сиверцев грустно улыбнулся. Ранняя молодость, первая любовь. Тогда – писал. Не только про любовь, но именно тогда.

– Ну и как стихи – получались на твой сегодняшний взгляд?

– Думаю, что да. И тогда, и позднее мои стихи хвалили многие люди, хорошо разбирающиеся в поэзии. Говорили, что они – настоящие. Пожалуй, так и есть. Точнее – было.

– Значит, тебе известно, что такое вдохновение? Когда что-то такое на тебя «нисходит» и стихи буквально выливаются из тебя в законченной стройной форме.

– Как не знать… Кажется, я понимаю, к чему ты клонишь. Да, действительно, порою собственные стихи производили впечатление чего-то внешнего по отношению к моей личности. Я их не придумывал, не сочинял, они просто выскакивали из меня уже готовые – едва успевал записывать. А иногда и сочинял, и придумывал – в этом случае стихи выходили плохие, эти были как раз «мои», порождённые моим сознанием. А хорошие как будто исходили откуда-то извне, там порою присутствовали образы и мысли, которых во мне вроде бы и не было. Не раз потом задумывался: вдохновение – оно от Бога? Или от дьявола? Или какой-нибудь «космический диктант»?

– Да, интересный вопрос. А мне кажется вдохновение, оно чаще всего изнутри самого человека, из подсознания, потому и производит впечатление чего-то внешнего по отношению к сознанию. А оно не внешнее, а глубоко и неосознанно внутреннее. Конечно, природа вдохновения очень сложна, возможно, к этому «каналу связи» могут подключяться некие внешние силы, как светлые, так и тёмные – вполне личностные силы, которые нечто надиктовывают человеку. Наверное, так бывает, но, согласись, нелепо было бы все в мире стихи разделить на внушённые Богом и продиктованные дьяволом. Чаще всего природа стихов – вполне человеческая.

Вот так, мне кажется, и родился Коран. Это человеческая книга. Это порождение личности Мухаммада, плод его религиозно-поэтического вдохновения. Он не был обманщиком, потому что сам воспринимал аяты, которые вдруг начинали звучать в его душе, как нечто внешнее по отношению к своей личности, как «слова дарованные свыше». Мухаммад был человеком исключительно одарённым, но при этом – совершенно необразованным. Он, конечно, ничего не слышал о «поэтическом вдохновении», ему нетрудно было сделать вывод о том, что сам Бог через архангела диктует ему, как надо жить. При полной богословской безграмотности Мухаммад был человеком пытливым, немало беседовал и с христианами, и иудеями, постоянно размышлял о религии. Не удивительно после этого, что его подсознание вдруг начинало порождать некие религиозно-поэтические образы.

– А ведь и правда, Коран – очень поэтичен. Значит, по-твоему, это послание подсознания Мухаммада сознанию Мухаммада?

– Где-то примерно так. Впрочем, и без Бога, и без дьявола тут, конечно, не обошлось. Человек есть человек. Он наделён личной волей, собственным разумом, но кроме этого он постоянно испытывает на себе посторонние влияния. Так что в Коране есть что-то от Бога, что-то от дьявола, но основное – от Мухаммада.

– Это точка зрения нашей Церкви?

– Нет, ни в коем случае. В Церкви нет единого и для всех обязательного суждения относительно природы Корана. Такие вопросы обычно не догматизируют. Это моя личная точка зрения. Можешь иметь другую. С удовольствием поспорю с тобой.

– Может, когда-нибудь и поспорим, но пока твои выкладки кажутся мне максимально реалистичными. А как ты представляешь себе Мухаммада? Что это был за человек?

– Мне кажется, я люблю его. Мухаммада трудно не любить. Очень яркая личность. Харизматический лидер. Блестяще одарённый человек. Он весьма обаятелен. Иначе и быть не могло. Кто бы откликнулся на военно-религиозный призыв одиночки, ничего не значащего торговца, если бы этот человек не обладал уникальными личностными качествами?

– Религиозный гений…

– А вот, ты знаешь, думаю, что нет, он не был религиозным гением. Скорее, гениальный поэт, гениальный политик, оратор. Но именно в религиозной сфере Мухаммад проявил очень мало чуткости, его религиозные пассажи тонкостью не отличаются. Не надо быть гением, чтобы оглуплять и примитивизировать уже существующие религиозные системы. Что помешало Мухаммаду принять христианство если не в ортодоксальном варианте, то хотя бы несторианство, монофизитство или даже арианство, на тот момент ещё не исчезнувшее? Ариане, напомню, отрицают, что Христос был Сыном Божьим, то есть отрицают Святую Троицу. Ислам вообще можно считать арабским арианством. Говорят на Мухаммада сильно повлиял один монах арианин. Вполне возможно. Так почему же Мухаммад, если склонялся к монотеизму, не принял христианство в одном из его вариантов? Зачем надо было свою религию изобретать?

– Так ведь он же получал «послания от Бога» с соответствующими повелениями.

– Если бы он день и ночь думал о том, что пора склонится ко Христу, именно на эту тему он и получал бы «послания».

– И почему, по-твоему, он не принял христианство?

– Гордыня. Раздувание собственного «я» до космических размеров. «Мне никто не нужен, я ни за кем не пойду, я сам всё устрою лучше, чем у всех». Это нежелание признавать над собой никакой власти. Нежелание склонить голову ни перед кем и ни перед чем, отрицание любого авторитета, даже если это авторитет учения, завоевавшего полмира. Ведь «я» – это больше, чем полмира; «я» – это весь мир.

– Но, кажется, Мухаммад – не первый из арабов, не захотевших принять христианство? Почему арабы, проживавшие в непосредственной близости от мировых центров христианства (Эфиопия, Египет, Палестина) продолжали молится свои идолам? Может быть, арабская ментальность плохо сочетается с христианскими идеями?

– Злая неправда. Вспомним историю. Христианство проникло в Аравию ещё в IV веке вместе с эфиопскими завоеваниями. Эфиопы оккупировали Йемен в 340 г. и оставались там до 378 г. Примерно в тоже время в Наджране появился подвижник по имени Фимеон, он призывал жителей Наджрана принять христианство, и многие последовали его призыву.

В 523 году, во время очередной оккупации Йемена эфиопами, правителем здесь стал наместник эфиопского негуса Абраха. Он стал активно распространять христианство и построил в Йемене церковь, названную Йеменской Каабой. Христианство приняли несколько арабских племён и некоторые арабские правители Хиры. Конечно, этот процесс шёл очень сложно, арабы противились религии оккупантов, то есть они противостояли христианству на политическом, но отнюдь не на ментальном уровне.

– Христианство много где было «религией оккупантов», но тем не менее – прижилось.

– Дело в том, что власть эфиопов над частью Аравии никогда не была прочной. То придут, то уйдут. Если бы Эфиопия взяла под себя всю Аравию хотя бы лет на сто – все арабы были бы христианами. А не произошло этого потому, что пустыню с бедуинами завоевать почти невозможно, да и не много кому хочется. Впрочем, христианизация арабов продолжилась и после возникновения ислама и не только через эфиопское, но и через византийское влияние. В 935 году целое арабское бедуинское племя бану-Хабиб в числе 12 тысяч всадников с семьями (всего – более 60 тысяч чел.) одновременно приняло христианство. Решение, сильно напоминающее политическое, но христианство в этом племени укоренилось и уже в эпоху крестоносцев было «верой предков». Арабский историк XIII века ибн Зафир пишет, что бану-Хабиб и в его дни остаются христианами.

В Х веке, после возвращения Антиохии в состав Византийской империи в течении нескольких лет практически всё местное арабо-мусульманское население добровольно приняло христианство. На тюрок-мусульман, позднее захвативших Антиохию, арабы-христиане смотрели уже как на иностранцев-завоевателей, а на франков-крестоносцев – как на освободителей и братьев по вере. Впрочем, вопрос об арабской ментальности увел нас далеко в историю, куда мы пока не будем углубляться. Хотел лишь показать, что Мухаммаду ничто не мешало принять христианство, кроме его космической гордыни.

– А ты говорил, что любишь этого человека.

– Да, люблю. Кто без греха? Люблю человека и его прекрасные качества и скорблю о его грехах. У великих людей и грехи, порою, великие. Мухаммад в нравственном отношении был на голову выше большинства своих соотечественников. Но это его нравственное превосходство носит характер ветхозаветный, нехристианский. Некоторые истории из жизни Мухаммада хорошо это подтверждают.

Однажды земляки-язычники подвергли его издевательствам трижды в течение дня, и только на третий раз он сказал: «О, курайшиты, я принёс вам погибель» и призвал на них проклятие. Заметь, пророк пытается быть долготерпеливым и незлобивым, как христианин. Он стремится прощать личные обиды и смиренно подставляет другую щёку, но слишком долго терпеть он не в состоянии, вскоре уже он изрекает угрозы и проклятия. Из этого примера явно следует, что Мухаммад нравственно выше любого курайшита, но до христианского идеала очевидным образом не дотягивает.

Или ещё случай. Некий Убайй бин Халеф часто угрожал ему убийством. Пророк терпел-терпел, но однажды сказал: «Это я убью тебя, если захочет Аллах!». Можешь представить себе Иисуса, который говорит: «Это я убью тебя»? Вот и спроси себя, что нового принёс Мухаммад в монотеизм по сравнению с христианством. Желание убивать обидчиков?

– Но он всё-таки старался терпеть и прощать обиды.

– Да, старался. Только надо сделать одно уточнение. Приведённые мною примеры относятся к мекканскому периоду деятельности Мухаммада, когда первые мусульмане были одиноки и беззащитны, а вооружённая сила была на стороне их врагов -многобожников. Легко простить обиду, если ты слаб и ничем по-существу ответить не можешь. Когда же в мединский период пророк встал во главе армии, его склонность прощать заметно притупилась. Улбу бин Абу Муайта, который некогда наносил ему обиды, Мухаммад приказал казнить. Когда приговорённый спросил Мухаммада: «Кто позаботится о моих детях?», пророк ответил: «Огонь!». Не правда ли, доброта несказанная: пообещать адский огонь детям за грехи отца? Вряд ли мусульмане стали заботиться о детях казнённого после такого заключения пророка.

Ещё был случай. Некий Каб сочинял стихи о жёнах сподвижников пророка, нанося им тяжкие оскорбления. Подлое, конечно, поведение и за него следовало наказать, вопрос лишь в том, насколько сурово. Пророк сказал своим людям: «Кто возьмётся убить Каба бин аль-Ашрафа? Поистине, он нанёс обиды Аллаху и его посланнику».

– Христиане тоже убивали, и мы убиваем.

– Вопрос о войне за веру – отдельный вопрос. Мы пока сравниваем не христианство и ислам, а Христа и Мухаммада. Христос никого не призывал убивать. Мухаммад постоянно призывал убивать, в том числе – не только во имя веры, но так же из мести, за лично ему нанесённые обиды. Надо признать, что Мухаммад часто сдерживал свой гнев, порою поступал очень человечно, иногда прощал врагов. Я не склонен демонизировать Мухаммада, отнюдь не считаю его исчадием ада или человеком слишком жестоким. Чаще всего он производит впечатление обычного человека, в котором постоянно борются добро и зло. Да, для христиан это был бы обычный человек. Неплохой человек, но весьма далёкий от святости.

– А факты, которые ты привёл, случайно не «клевета на пророка»? Легендарные личности всегда обрастают байками.

– Тут я чист. Эти факты – из книги крупнейшего современного исламского богослова Ар-Рахика аль-Махтума «Жизнь пророка». На конференции Лиги исламского мира был объявлен конкурс на лучшее жизнеописание пророка. Из 170-и представленных работ эта книга признана лучшей. А это значит, что ведущие исламские богословы современности подтвердили достоверность фактов из жизни Мухаммада, изложенных Ар-Рахиком. Значит приказы пророка об убийстве противников они считают образцом религиозного поведения. Не правда ли, очень грустно?

***

Дни ожидания в Харисе подошли к концу. Командор скомандовал: «На посадку». Маленький четырёхместный вертолёт летел сначала над озером, потом над землёй. Вся экспедиция состояла из двух человек, не считая пилота, который откуда-то появился в последний момент перед взлётом.

В Ордене Андрей отвык задавать вопросы, он по-прежнему не знал, куда и зачем они летят. Волнующим и сладостным было ощущение того, что он полностью отдал свою судьбу в Божьи руки, больше ни о чём не любопытствуя, зная только настоящий момент и вполне этим довольствуясь. Даже вниз Сиверцев почти не смотрел, потом и сказать не смог бы, что за страна Джибути, и как она выглядит. Андрей пытался молится, молитва, вроде бы, не шла, но на душе всё же было хорошо и спокойно. Он и сам не сознавал, что непрерывно молится – без слов.

Вскоре он заметил, что летят они уже над водной гладью. «Аденский залив», – подумал Андрей. Начало смеркаться, и постепенно стало темно. Летели они очень низко, под ними была ровная, гладкая, почти чёрная поверхность. Всю дорогу они молчали, казалось, что это молчание длится вечно. Андрей не знал о том, сколько времени они провели в воздухе, наверное, много часов – достаточно, чтобы отвыкнуть от звуков человеческого голоса. Неожиданно он услышал голос Дмитрия – жёсткие, рубленные фразы: «Приближаемся к указанной точке. Уточните координаты. Понял. Корректируем курс». Они спустились ещё ближе к поверхности воды, пилот включил прожектор. Его луч так ярко прочерчивал на чёрной глади изумрудную дорожку, что Сиверцев, до этого, казалось, безразличный ко всему на свете, теперь не мог оторвать глаз от этой световой инкрустации.

И вдруг, словно мираж в пустыне, перед ним выросла неожиданная и величественная картина. Сначала он увидел силуэт небольшой субмарины в надводном положении. Они стремительно приближались, и он уже видел, что в рубке, выдаваясь из неё по пояс, стоит рыцарь-тамплиер в белом плаще с абсолютно седыми волосами и такой же седой редкой бородой. На левом плече рыцаря в луче прожектора пламенел тамплиерский крест.

Это была воистину мистическая картина. Чёрная и почти неразличимая гладь воды напоминала первозданный хаос, в пределах которого изумрудная дорожка знаменовала жизнь. Даже корпус субмарины на этой дорожке смотрелся как-то очень по-человечески. Врезанная в эту картину фигура белого рыцаря с суровым лицом напоминала пришельца из мира иного. Не чувствовалось никакого противоречия между современной субмариной и древним рыцарским плащом, картина выглядела порождением вечности, где все эпохи одновремены, образуя некий органический сплав, который пребудет всегда. Многочасовая молитва во время перелёта, выключив Сиверцева из течения времени, помогла ему духовным зрением увидеть посреди океана то, что принадлежало Океану Иному.

Вертолёт завис над палубой субмарины в паре метров, Дмитрий выбросил небольшую верёвочную лестницу, и они спустились на палубу. Пилот выключил прожектор и вертолёт тут же исчез. Покинувший рубку белый рыцарь уже стоял перед ними на палубе. Дмитрий спокойным, глубоким и тихим голосом сказал:

– Командор Князев и послушник Сиверцев приветствуют великого адмирала.

Дмитрий поклонился адмиралу, Сиверцев точно повторил его движение. Рыцарь-адмирал так же поклонился гостям, его поклон был даже глубже, чем у них, и отличался большой почтительностью, но он не сказал при этом ни слова, сразу же направившись к рубке. Они – за ним.

Внутри субмарины было очень тесно. В коридоре два человека могли разойтись только боком. Все двери и панели – металл, отливающий матовой белизной. Освещение несильное, равномерное. Андрея сразу же охватило ощущение домашнего уюта, чего, казалось бы, трудно было ожидать, оказавшись внутри стального футляра, но здесь металл воспринимался, как нечто одухотворённое. Необычные корабелы строили эту субмарину, и необычные моряки здесь служат. Впрочем, пока они ещё не видели ни одного моряка за исключением великого адмирала.

И тут Сиверцев впервые услышал голос морского рыцаря: «Погружение на стандартную глубину, курс прежний». Адмирал шёл по коридору впереди них и отдал приказ, ни к кому не обращаясь, но было понятно, что вахтенный слышит его. Голос адмирала был суровым и жёстким, но без малейшего оттенка грубости, пожалуй это был голос очень замкнутого и немногословного, но, вместе с тем, доброго человека.

Адмирал открыл одну из дверей и жестом пригласил гостей войти, сразу же поклонившись и давая понять, что у гостей пока не будет в нём необходимости. Прежде, чем отвесить ответный поклон, Андрей посмотрел в глаза адмиралу, и тот тоже посмотрел ему в глаза. Эта встреча длилась бесконечно долгую секунду.

Суровое, мужественное лицо адмирала показывало человека, привыкшего отдавать приказы. Рядом с ним ни у кого не могло возникнуть сомнения в том, что этому человеку надо подчиняться всегда и во всём, не задумываясь, начальник ли он тебе. Он казался живым воплощением власти. И вместе с тем в его облике было нечто от доброго и любвеобильного монастырского старца. К нему хотелось придти на исповедь. Он выслушает тебя с тихой грустью и скажет лишь несколько слов, которые ты потом будешь помнить всю жизнь. Сиверцев не удивился бы, увидев под рыцарским плащом епитрахиль священника. Волосы старца не были коротко подстрижены, как у большинства тамплиеров, а были собраны на затылке пучком, что ещё больше углубляло его сходство со священником. Сиверцев почувствовал этого человека как-то сразу, мгновенно. Адмирал-священник казалось так же фотографически мгновенно вместил всю личность Сиверцева без остатка через один только взгляд. Андрей понял, что этим взглядом адмирал молча его благословил.

Предоставленная им каюта по габаритам и внутреннему убранству мало чем отличалась от купе поезда, разве что отсутствием окон. Когда присели, Дмитрий без затей спросил:

– Силён наш адмирал?

– Да… Таких людей вижу в Ордене… Про каждого хотелось бы написать.

– Задумка любопытная, но про великого адмирала Ордена Христа и Храма ты вряд ли что-то напишешь. Он, знаешь ли… не говорит.

– Но я слышал его речь.

– Вот он только в таком роде и говорит: отдаёт приказы, инструктирует экипажи, даёт отчёты капитулу, делает заключения. А сверх этого – ни одного слова. Да и то, что он говорит по службе – предельно лаконично. Такой у него условный обет молчания.

– Кто он?

– Никто не знает. Великий магистр передо мной, конечно, не отчитывается, но, думаю, что и он не знает. О нём известно только то, что можно узнать от афонцев, а им известно тоже немногое. Когда-то давно на Святой горе Афон появился монах из бывших моряков. Он избегал больших монастырей, жил сначала в пещере, потом купил небольшую келью. Вместе с моряком-монахом в келье поселились ещё два инока. Так и жили. Никто не знал о нём ничего, даже его национальность осталась неизвестной. Он говорил на английском, но не на разговорном, а на литературном. Это позволяло усомниться в том, что он англичанин, да и ничем кроме языка, он англичанина не напоминал. Отличался большой молитвенностью и крайним немногослованием. Потом принял священный сан.

Не знаю, как наши вышли на него. Или он на нас. Короче, как-то он пересёкся с Орденом. Наши предложили ему возглавить орденский флот. Он не заставил себя уламывать, но поставил условие – нигде на базах Ордена никогда не появится, флотом будет управлять в море, не сходя на берег. Решил стать морским отшельником. Действительно, подводное безмолвие субмарины во многом превосходит безмолвие подземных пещер, где селились монахи-отшельники.

– И он вообще никогда не сходит на берег?

– Очень редко, далеко не каждый год, он берёт дней десять отпуска, чтобы побывать на Афоне. Ни на какую другую землю, кроме афонской, его нога не вступает никогда. Где он хоронится на Афоне во время отпусков – никто не знает, не в прежней келье – это точно. Думаю, проводит время в абсолютном одиночестве и безмолвии.

– А как же его священный сан?

– Он не только адмирал, но и духовник флота Ордена. В море служит литургию, исповедует всех моряков.

– Летучий храмовник…

– Да, фигура очень мистическая. Иногда мне кажется, что он ушёл на Афон где-то в XIV веке, а в Орден пришёл… наверное, в XVI-м. Не надо, конечно, понимать это слишком буквально. Хотя… Знаешь, Андрюха, я в Ордене уже второй десяток лет и не первый год принадлежу к высшему руководству тамплиеров, но даже у меня есть некоторые вопросы, на которые я не ищу ответов. Тайны бывают разные. Военные, например, или коммерческие. Тут для меня нет тайн. При моей-то работе. А есть тайны мистические. Перед ними я просто склоняю голову и никогда не пытаюсь узнать больше, чем открывает Господь. Великий адмирал – человек неземной, уже хотя бы потому что – морской. А может и не только поэтому. Всё. Отбой. Спим 5 часов.