Психологические исследования глобальных процессов: предпосылки, тенденции, перспективы
Проследим логику становления глобальных движений за социальную справедливость. Они возникли в виртуальных сетях как альтернативный политический проект, основанный на выражении различных форм борьбы (локальных и глобальных) против разрушительных тенденций корпоративной глобализации.
Во-первых, эти движения действительно глобальны. Осуществляя координацию и коммуникацию через транснациональные сети, их активисты смогли принять участие в различных сферах международной политики государств и в кампаниях протеста в различных регионах мира: например, кампании против североамериканского договора о свободной торговле (NAFTA), против многостороннего договора об инвестировании (MAI), межнациональный форум за гуманизм против неолиберализма, движение за глобальное сопротивление в Каталонии и т. д. (см.: Juris, 2004, р. 341–345).
Во-вторых, эти движения являются информационными. Используются различные протестные тактики: массовые представления уличного кукольного театра, уличные карнавалы, силовые сопротивления действиям полиции и т. д. Насилие как силовая форма коммуникаций является еще одной формой символической коммуникации. Примеры таких тактик распространяются глобальными сетями: воспроизводятся, трансформируются и поддерживаются традиционными СМК на различных уровнях.
В-третьих, глобальные протестные движения организуются вокруг гибких децентрализованных сетей, отражающих доминирующую логику информационной среды. Практически они составляют различные сетевые формы, включая иерархические «повторяющиеся» модели и более децентрализованные конфигурации (многоканальные) на локальных уровнях.
Виртуально-сетевые практики организационных форм протестных движенийИнтернет предоставляет социальным движениям не просто технологическую структуру, – его сетевая структура подкрепляет организационную логику политической активности. Децентрализованные гибкие сети составляют доминирующие организационные формы движений за глобальную справедливость.
Теоретики «Нового социального движения» (NSM) давно утверждают, что, в отличие от централизованных вертикально интегрированных движений рабочего класса, движения феминисток, экономические и студенческие движения организованы вокруг гибких дисперсных сетей (Cohen, 1985; Cohen et al., 2000; Collins, 2001; Gerlach, 2001; McAdam, 2003; Hine, 1970). В целом социальные движения – это комплексные культурные явления социальной активности, выражающиеся во внутренней дифференциации, спорах и противоречиях различных сетевых движений.
Культурные противоречия движений, выражающие идеологию (антиглобализм или антикапитализм), стратегии (организация саммитов или локальные движения), тактики (насилие или ненасилие), как и организационные формы принятия решений (структурные решения или неструктурные, согласие или голосование), – это и есть культурная политика сетевых структур протестных движений. Их противоречивая логика зачастую приводит «к борьбе на поражение», к разладу в рамках общего обозначения «социальные движения за глобальную справедливость» (Juris, 2004).
Самоорганизация виртуальных сетей: социальные движения как возникновение политического тренда и культурного идеалаИнтенсивное развитие виртуальных сетей – это не просто конкретная организационная цель. Это также важная культурная цель сама по себе. Самовоспроизводящиеся, развивающиеся и автономно управляемые сети становятся в определенном смысле культурным явлением и идеалом.
Данный идеал обеспечивает не просто эффективную модель политической организации протестных движений, но выступает также как модель реорганизации общества в целом. Доминирующую тенденцию, лежащую в основе многих социальных движений, можно охарактеризовать как анархическую или «либертанскую» (например, PGA – Network Organizational[2]).
Классические анархистские принципы, такие как автономия, самоуправление, федеративное устройство, прямое действие, прямая демократия, являются наиболее важными ценностями радикальных движений за социальную справедливость. Их сторонники, используя новые сетевые технологии и практики коммуникации, координации и самоорганизации, создают новые организационные формы на основе сетевых структур, которые представляются в качестве символов возникающего политического и культурного идеала.
Вместе с тем социальные движения за глобальную справедливость являются исключительно противоречивым социально-политическим феноменом. Так, сторонники марксистских и социально-демократических взглядов ратуют за возврат к национальному государству как центру контроля над глобальной экономикой. Другие движения поддерживают интернациональную форму глобализации снизу (Breche et al., 2000). В этом случае транснациональные движения представляют возникающее глобальное гражданское общество. Активисты движений либеральных сетей Интернета рассматривают социальные движения как политическую альтернативу государству. Многие активисты экологических движений и воинствующие сторонники антикапитализма делают акцент на локальных проблемах. Другие разделяют взгляд на успех децентрализованных интернет-сетей как глобально координированных, автономно самоорганизующихся движений (Juris, 2004, p. 356).
Объединяет различных представителей социальных движений одно – стремление помогать людям устанавливать демократический контроль над своей повседневной жизнью (Melucci, 1989). Социальные движения, переходя от сопротивления и противодействия к альтернативным политическим проектам, вращаются вокруг двух форм участвующей демократии: одна связана с политическим представительством во властных структурах, другая – с гибкой координацией и прямым участием в децентрализованных сетевых формированиях. Политические партии, профсоюзы и формальные организации гражданского общества действуют на основе представительской логики, а социальные движения функционируют как лоббистские группы, используя стихийное массовое давление на институциональные структуры, которые, в конечном счете, вырабатывают и обеспечивают выполнение политических предложений. В этом отношении Дж. Джурис, видный исследователь глобальных социальных движений, высказал императивное пожелание: «Движения, партии и профсоюзы должны действовать вместе, каждая сторона должна участвовать, занимая свою нишу и выполняя различные, но взаимодополняющие роли» (Juris, 2004, р. 356).
Некоторые сетевые движения формулируют более радикальную цель – преодоление и рынка, и государства. Прямые демократические формы деятельности оппозиции были исторически связаны с локальными (национальными) контекстами, новые сетевые технологии и практики способствуют появлению инновационных экспериментов с массовой демократией, координируемой на локальном, региональном и глобальном уровнях. В этом смысле следует согласиться с мнением Джуриса: «низовые сетевые структуры и движения можно рассматривать как “демократические лаборатории”, продуцирующие политические нормы и формы, наиболее приемлемые для информационной эры» (ibid., р. 357).
Анализ виртуально-сетевых практик организационных форм протестных движений, самоорганизации виртуальных сетей и социальных движений как «раскрутки» политического тренда помогают понять психологическую динамику их функционирования.
Перспективы дальнейших исследованийВ первую очередь необходимы исследования психологии восприятия виртуального пространства и психологических последствий нахождения человека в этом пространстве. В России такие исследования пока фактически отсутствуют, в отличие от международной практики. Оправданно проводить их социальным психологам совместно с психофизиологами и со специалистами других общественных дисциплин (по аналогии с исследованиями проблем наркомании: Соснин, 2013).
Кроме того, необходимы масштабные исследования мотивации пользователей Интернета, социопсихологической таксономии их групповых образований. Данные этих исследований будут давать ориентиры психологического управления массовыми групповыми процессами в стране и полезны в практическом плане.
Естественно, необходимы и мониторинговые исследования отношения населения к различным сферам социальной жизни общества в связи с новыми реалиями. Эти исследования пересекаются с исследованиями социологов. Подобные макропсихологические исследования способствуют более глубокому пониманию мотивации массового поведения, в том числе протестного поведения больших социальных групп.
Прикладные социально-психологические исследования – пока не разработанная область психологической науки, которая требует участия психологов и представителей правоохранительных структур. Это прежде всего разработка системы социально-психологического сопровождения, воздействия и влияния на социальное поведение больших социальных групп (социальный контроль, психологическая поддержка, обратная связь, противодействие и т. д.). Особенно важно наметить проблематику психологии взаимодействия правоохранительных структур с массовыми выступлениями населения.
Во-первых, необходим анализ массового поведения в экстремальных ситуациях с риском для жизни, его объяснение и понимание с позиции новых подходов, изучение эффектов повышения групповой солидарности и трансформации групповой идентичности в условиях угрозы жизни. Показано, что коллективное поведение в экстремальных ситуациях в большей степени характеризуется социальностью (взаимопомощью, сохранением порядка, уважением к детям, старикам и женщинам), а не индивидуальной инстинктивной конкуренцией (в соответствии с классическими теориями). Эти параметры массового поведения необходимо и практически разрабатывать, и использовать в прикладном плане.
Во-вторых, нужен анализ деятельности правоохранительных структур государства с позиции новых подходов в выполнении своих профессиональных функций по обеспечению общественного порядка.
Академические социальные психологи проанализировали и обобщили научно-исследовательскую информацию по проблематике взаимодействия правоохранительных структур государства с социальными движениями, вопросы о необходимости работы со стихийными массовыми выступлениям населения и управления массовыми процессами в новых условиях. Проведение прикладных исследований в этой сфере главным образом берут на себя академические психологи (В. А. Соснин, А. П. Назаретян и др.), которые не могут предоставить технологии практического решения этих задач (оперативных, тактических или технических), поэтому многое будет зависеть от деятельности аналитических структур правоохранительных органов и их реагирования.
В целом исследования с позиции теории социальной идентичности имеют большие перспективы для разработки прикладных аспектов воздействия на массовое поведение.
Глава 2
Психологические факторы негативного отношения россиян к новым технологиям
Растущая скорость изменений в сфере технологий делает актуальной проблему их осмысления современным человеком, повышает востребованность осознанного, рефлексивного отношения общества к технологиям и их регулированию. Технофобия как негативное отношение к передовым технологиям может рассматриваться в качестве естественной реакции общества на «шок будущего»: темпы технологического прогресса опережают формирование способности членов общества осмысливать изменения и вырабатывать социальные соглашения по поводу использования новых технических возможностей.
Технофобия как культурный и психологический феноменВозникнув в конце XVII в. в ответ на промышленную революцию, технофобия проявляется и в последующие века, вызываемая объективными факторами: в XIX в. – сокращением рабочих мест в связи с механизацией; в XX–XXI вв. – автоматизацией труда, использованием оружия массового уничтожения (газовые атаки Первой мировой войны, уничтожение Хиросимы и Нагасаки атомными бомбами США во Второй мировой войне), ростом масштабов техногенных катастроф, экологическими последствиями применения химических и биологических технологий. С появлением Интернета к этим факторам добавились угрозы, связанные с кибер-преступностью, а также с расширяющимися возможностями слежения за человеческим поведением и контроля над ним с помощью цифровых технологий (Россия…, 2007; Солдатова, Нестик, 2013).
По оценкам исследователей, около половины людей в современном мире подвержены тем или иным формам технофобии (Brosnan, 1998). У коллективных страхов по поводу технологий есть объективные причины. Между появлением новой технологии и обнаружением ее негативных последствий нередко проходит много времени. Примером этого может служить асбест, который до выявления его вредоносности на протяжении десятилетий принято было считать абсолютно безопасным, инертным и рентабельным материалом (Гребенщикова, 2011). Трудности прогнозирования последствий новых технологий усугубляются отсутствием социально-гуманитарной экспертизы научных открытий, а также отсутствием в научном сообществе единой позиции по поводу социальных последствий технологий (Гаранина, 2012).
В массовом сознании образ «опасной технологии» был закреплен и получил широкое распространение благодаря кинематографу: вспомним такие киноэпопеи, как «Терминатор», «Матрица», «Обитель зла», «Крикуны», противостояние естественного и искусственного в блокбастерах «Я – робот» и «Аватар». Техно-оптимизму науки противостоит техно-пессимизм научной фантастики, находящий свое выражение в книгах и комиксах, фильмах, компьютерных играх и т. п. (Dinello, 2005). Неудивительно, что негативное отношение к новым технологиям может быть устойчивым, даже несмотря на позитивное их освещение в СМИ (Metag, Marcinkowski, 2014).
Исследования свидетельствуют о существовании кросс-культурных различий в уровне технофобии. На заре распространения Интернета в США тревогу перед компьютерами испытывали 34 % студентов, тогда как в Японии и Индии соответственно 58 % и 82 % (Weil, Rosen, 1995). Такие различия могут быть связаны не только с уровнем технологического и экономического развития страны, но и с ее культурой (Zakour, 2007). В частности, долгосрочная ориентация снижает воспринимаемую трудность овладения технологией, тогда как избегание неопределенности (Журавлев, Нестик, 2010б) повышает ее; индивидуализм ослабляет влияние значимых других на отношение к технологии, а маскулинность культуры увеличивает ожидаемую пользу от использования технологии (Osiceanu, 2015).
Согласно наиболее часто цитируемому определению, технофобия – это, во-первых, внутреннее сопротивление, возникающее у людей, когда они думают или говорят о новой технологии; во-вторых, страх или тревога, связанная с использованием технологии; в-третьих, враждебные или агрессивные установки в отношении новой технологии (Brosnan, 1998). Данный феномен имеет когнитивные, эмоциональные и поведенческие компоненты. Он складывается из: 1) негативно окрашенных представлений о новой технологии в целом и о ее воздействии на общество; 2) тревоги в связи с текущим или предвосхищаемым взаимодействием с ней; 3) самопорицания во время пользования технологией. Исследования С. Торпа и М. Броснана выявили у клинических технофобов симптомы, сходные с переживаниями арахнофобов при контакте с пауками (Smith, 2016).
Технофобия более характерна для женщин, чем для мужчин (Войскунский, 2004; Гранина, 2012; Gilbert, Lee Kelley, Barton, 2009). Возможно, это связано с гендерными различиями в подходах к освоению новых технологий.
Как показывают исследования ВЦИОМ и Pew Research Center, готовность к использованию новых технологий прямо связана с уровнем образования и доходов (Нанотехнологии., 2008; Smith, 2016). Технофобия связана с рядом личностных характеристик, таких как уровень тревожности, когнитивный стиль и – в наибольшей степени – самоэффективность (Kennedy, Funk, 2016). Интерес к новым технологиям связан с рядом личностных характеристик по шкалам «Большой пятерки». Он более характерен для респондентов с высоким уровнем открытости к новому и интроверсией и менее – для людей с высокой сознательностью (ibid.).
Исследования технофобии у пользователей Интернета показывают, что она негативно связана с количеством часов непрерывного использования, однако не обнаруживает никакой связи с общей частотой пользования Интернетом (Joiner, Gavin, Brosnan, 2012). Иными словами, особенностью технофобии является негативное отношение к технологии при невозможности устранить контакт с ней.
Социально-психологические механизмы отношения личности к новым технологиямОтношение к новым технологиям включает в себя когнитивные составляющие (представления о возможностях и ограничениях технологии, процессе ее создания и применения), эмоционально-оценочные (степень значимости технологии для личности или группы, а также выраженность и знак оценки ее использования), поведенческие составляющие (готовность личности и группы к их использованию в тех или иных ситуациях).
В своем исследовании феномена технофобии М. Броснан связывает готовность пользоваться технологией с оценкой ее полезности для решения конкретной задачи. Воспринимаемая полезность, в свою очередь, определяется предшествующим опытом, оценкой трудоемкости освоения технологии, а также уровнем тревоги, который зависит от испытываемого чувства удовольствия при использовании технологии, а также от самоэффективности (Brosnan, 1998).
Подобно отношениям между людьми, отношение к новым технологиям можно рассматривать как более или менее доверительное. Под доверием технике А. Б. Купрейченко понимает специфическое психологическое отношение человека, выражающее его представления, эмоциональные реакции и готовность к выполнению профессиональных задач с помощью техники (Купрейченко, 2014). Как показывают исследования А. А. Обознова и А. Ю. Акимовой, доверие технике может различаться по оценке ее надежности, т. е. стабильности и исправности работы, а также по оценке личностью собственной способности управлять ею (Обознов, 2016). По-видимому, технофобию можно охарактеризовать как более или менее выраженное недоверие к технике. Однако с учетом того, что технофобы не могут полностью исключить пользование технологией, следует предположить, что отношение к технологии как к социально опасной может сочетаться с высокой оценкой собственной способности к ее использованию.
Новые технологии включены в систему психологических отношений личности (Позняков, 2013), в систему социальных представлений о будущем (Емельянова, 2013, 2016а; Нестик, 2014а). Социально-психологический контекст технофобии становится очевидным, как только мы перестаем рассматривать пользователей новой технологии как пассивных реципиентов технического прогресса и признаем в них активных участников формирования технологии. Именно такое понимание отношения к технологии и глобальным технологическим рискам предлагают конструкционистская и интеракционистская парадигмы, получившие широкое признание в культурной антропологии: это концепция социального конструирования технологии В. Байджкера и Т. Пинча (Pinch, Bijker, 1987), модель «одомашнивания» технологии Р. Сильверстоуна, а также акторно-сетевая теория Б. Латура (Silverstone, 2006).
Согласно концепции социального конструирования технологии, новая технология обладает интерпретативной гибкостью: затронутые ею социальные группы взаимодействуют друг с другом, наделяя новый продукт или услугу различными смыслами, изменяя представления о том, какими должны быть дизайн, функциональность и правила использования инновационного продукта. Межгрупповое взаимодействие может носить форму конфликта или подчинения интересов одной социальной группы интересам другой (например, при переходе к массовому производству производители ламп приняли стандарты, навязанные производителями электроэнергии).
Другой пример «переговоров» приводят Т. Пинч и В. Байджкер в связи с распространением велосипеда. Постепенно на место «мужской» модели с большим передним колесом пришла более привычная для нас форма велосипеда, разработанная для женщин и подростков (Pinch, Bijker, 1987).
В создании новых технологий и научного знания на глобальном уровне активно участвуют непрофессиональные группы. Часть из них оказываются затронутыми технологиями и успешно мобилизуют социальное партнерство, привлекая к своей проблеме внимание спонсоров, СМИ, ученых и чиновников. Например, это нередко удается ассоциациям пациентов, страдающих от одной и той же болезни. Вместе с тем существуют группы отверженных или «сирот», интересы которых не учтены в сложившейся социально-экономической системе, и они пытаются защищать эти свои интересы, создавая альтернативные инновационные сообщества. Типичный пример – глобальные и национальные сообщества интернет-хакеров (Callon, Rabeharisoa, 2008). Конструирование представлений о новых технологиях на групповом уровне наиболее интенсивно происходит в пользовательских сообществах при обмене опытом.
Обмен техническими знаниями в пользовательских сообществах имеет свою специфику, хорошо подмеченную Н. В. Богатырь как «кризисное прочтение технологии» (Богатырь, 2012). Совместный поиск решения в конкретной проблемной ситуации здесь часто сосредоточен на определении контекста произошедшего, угадывании малозначимых на первый взгляд деталей, когда устройство рассматривается как уникальная комбинация характеристик пользователя, особенностей технологии и условий эксплуатации. Переговоры между релевантными социальными группами приводят к стабилизации отношения к технологии и к формированию «технологического фрейма», т. е. устойчивой воспроизводимой системы социальных представлений о конкретной технологии и ее месте в обществе (Богатырь, 2012; Klein, Kleinman, 2002).
В концепции Р. Сильверстоуна аналогичный процесс описывается как «одомашнивание» технологий, аналогичное тому, как 10 тысяч лет назад человек приручал домашних животных. Доместикация понимается как совместное творчество (Нестик, Журавлев, 2011, 2016), в ходе которого пользователи публично конструируют технологию, создают культуру ее потребления (Silverstone, 2006). В рамках доместикации технологии в домохозяйстве или организации осуществляется целый ряд процессов (Heidenreich, Wittkowski, Handrich, Falk, 2015): ее присвоение (переговоры по поводу возможного использования и приобретения), инкорпорация (нахождение конкретного места для технологии в доме), объективация (включение в рутинные процедуры, домашние ритуалы, т. е. во временную структуру жизнедеятельности), а также конвертация (разработка способов использования технологии для подчеркивания своей социальной идентичности, т. е. то, как мы говорим об этой технологии и показываем ее другим). В масштабах всего общества одомашниваемая технология проходит путь от удовольствия для избранных к повседневной необходимости (Pantzar, 1997).
Исследователи выделяют несколько стадий принятия новых технологий обществом. Технологии сначала выступают в качестве «игрушек»; затем они становятся «зеркалом» для самого общества, когда собственно техническая сторона продукта делается привычной, отходит на второй план, и внимание пользователей сосредоточивается на его полезных свойствах, переходит с формы на передаваемое содержание; наконец, на третьем этапе своего развития технология начинает использоваться как форма искусства. Именно так, по мнению П. Левинсона, менялось отношение к средствам звуко- и видеозаписи (Levinson, 1985).
Как видим, положительное или отрицательное отношение к технологии может быть парциальным, т. е. касаться отдельных ее сторон, или генерализованным, оно может быть связано с той или иной стадией ее «одомашнивания» в семье или на работе.
Технофобия может возникнуть на разных стадиях развития самой технологии, каждая из которых олицетворяется разными социальными группами пользователей. При этом отношение к технологии опосредовано отношениями с другими людьми, социальной идентификацией и социальным сравнением.
Технофобия и технофилия являются разными способами социального конструирования и одомашнивания технологий, предполагающими разное видение места технологии в своей жизни и обществе. Это подтверждается исследованием цифровой компетентности, которое было выполнено в 2013 г. при поддержке компании Google среди родителей российских подростков (N = 1209) совместно с Аналитическим центром Юрия Левады по специально разработанной методике Фонда Развития «Интернет» (Солдатова, Нестик, Рассказова, Зотова, 2013). Данные проведенного эмпирического исследования позволяют сделать вывод о том, что технофобия и технофилия проявляются не столько в интенсивности пользования Интернетом, сколько в разных профилях интернет-активности и разных моделях цифровой компетентности. Пользовательский опыт и навыки технофобов связаны в основном с поиском информации, тогда как ядром модели цифровой компетентности у технофилов является использование Интернета как средства общения. Иными словами, для технофобов технология не связана с другими людьми, она как бы «заслоняет собой» социальный мир. Это существенно снижает возможности технофобов по конструированию и «одомашниванию» новых технологий. Они «выключены» из жизни пользовательских сообществ, реже берут на себя активные социальные роли в интернет-пространстве, в качестве пользователей они исключены из совместного творчества (Нестик, Журавлев, 2011), из процессов обмена опытом и обсуждения места новой технологии в обществе. Это проявляется и в их отношениях с собственными детьми: по сравнению с технофилами, технофобы значительно реже обсуждают опыт пользования сетью с ребенком, реже интересуются успехами и проблемами детей при овладении интернет-технологиями (Нестик, Солдатова, 2016; Солдатова, Нестик, 2016).