Однажды…

– Не трусите, – перебил Расулов. – В этом еще могло разобраться МНБ. Особисты – эта новая организация, не вполне устоявшаяся. И многих набрали по протекции.

Кстати, чекисты блестяще провели операцию “Возмездие”. Практически никто из предателей не смог уйти от правосудия. Также удачно были накрыты все приграничные и прочие точки “русских” исламистов…

Я улыбнулся, вспомнив свои мытарства в Балаканах, озабоченное лицо старого аварца.

– Да, ты не в курсе, боец, который был ранен гранатой несколько дней назад на дагестанской границе, выжил?

– Увы, нет… – Наиля озабоченно. – Откуда информация?

– Бедный Рамазан…

– Слушай, кто такой Рамазан? Я долго буду терпеть этот кроссворд? – разозлился Расулов.

– Так, я не понял, – пропустив мимо реплику Расулова, я вновь спросил, – по операции “Возмездие” вы взаимодействовали с МНБ?

– Ну да. Это с подачи военного руководства. Хотя у нашего министерства, мягко говоря, не ахти какие дружеские отношения и с МНБ, Особое Управление оно вовсе не терпит. Командир был только рад такому выбору. Поскольку нам важен был результат, а не склоки силовых структур. Он не был уверен, что особисты справились бы с задачей. Вот еще почему те так рьяно взялись за нашу службу, когда представился случай. Мстят, что мы такое лакомое дело чекистам передали…

– Всех не обобщай, – перебила Наиля. – Там есть нормальные парни.

Я, по существу. Даже если не удастся предъявить Военной разведке подрывную деятельность, найдут, что пришить.

– Какие конкретно по мне зацепки?

– Тут можно только пофантазировать, – после паузы ответила Саламова. – Документы в деле оформлены с нарушениями. Даже твой выкуп у ментов был произведен в частном порядке, то есть не был взаимодействован финотдел. На многие мероприятия были получены просто устное согласие руководства – они не были документально санкционированы. Думаю, Первого отстранили в период следствия, он не выходит на связь. И министра, видимо, прижали – он странно не реагирует…

Теперь основной аспект. Бабаев-Бабаян – прототип Спартака Манучарова в справках указывается очень состоятельным субъектом с широкими связами со спецслужбами противника. Так что, при желании можно нас подозревать в заинтересованности. Если тебя все-таки смогут идентифицировать с Араратом, ты, женившись на племяннице армянского олигарха, превращаешься в основного фигуранта. Всем же нам в целом могут инкриминировать банальное сотрудничество с противником на материальной основе. Тут как нельзя придется и фактор армянской бабушки Адылова. Это уже для общественности. Мол, смотрите, враг добрался до самого сердца.

– А успех в операции “Возмездие”?

– Дело в том, что у нас не было серьезного фактического материала, кроме признания на кассете Мансурова и наших собственных справок-отчетов по этому делу. МНБ практически взяло предателей на пушку, спровоцировав их давать признательные показания, в том числе друг против друга. Так что при желании можно подвести эту операцию к преднамеренному сливу малозначимой агентуры, с целью раскручивания более значимой, то есть нас…

– Тут я не согласен, – Расулов. – Мы ни в какую не идем в сравнение с теми арестованными предателями, работающими на российское ГРУ.

– Допустим обвинения, предъявленные командиру и Адылову, развалятся в суде, – подумав, согласилась Наиля, – но наши “нефтяники” к тому времени спрячут все концы деятельности. Если арестантов не ликвидируют во время следствия, то выпустят их не меньше, чем через год морально сломленными, психически и физически нездоровыми. Репутации будут подпорчены, так что вряд ли кто их всерьез воспримет, если даже останутся силы и желания для реабилитационных мероприятий.

– Как я понял, ты скрываешься? – я обратился к Наиле и получил утвердительный кивок. – Тогда кто контролирует моих родителей?

– Врачам заплатили, они трясутся над ними как над младенцами. Навещают родственники, соседи. Каждый день приходят твои тети. Только последние сутки Мехди отсутствовал. Ждали тебя.

– Выходит, мое появление в больнице небезопасно?

– Сам подумай, любой, даже самый бездарь опер, получив твое личное дело, почему-то строго засекреченное, будет пробивать тебя по месту жительства. Выяснится, что отец твой смертельно болен, лежит в Семашко7… Усекаешь? Где должен находится любящий сын?.. Но тебя нет. Будут копать дальше. Выйдут на нас. Ведь первое время, когда еще не произошли эти события, мы из больницы не вылезали. И командир приходил, лично общался с медперсоналом, предупреждал об ответственности. Отсюда вывод. Контора держит ситуацию под контролем. Вернее держала. А ты можешь появиться в любое время.

– Я… должен быть рядом… – у меня вновь в горле запершило. Чтобы скрыть состояние, отвернулся к окну, засмотрелся на унылый пейзаж – без снега, с сухими, серыми деревьями вдоль дороги.

– Мы это предвидели… – Наиля протянула мне паспорт со знакомой, все еще советской обложкой. Я перелистал. Молодой человек с короткой прической и серьезным взглядом.

– …Это очередной призывник-дезертир. Он чем-то похож на тебя.

– Что-то есть.

– Мы положим тебя в больницу. Войдешь к родителям ночью. На всякий случай голову забинтуем. Впрочем, уши и так тебя основательно изменили. Постарайся маму не вспугнуть. Она сейчас…

– Спасибо, Наиля…

Я представил беспомощных родителей. Каждого, по-своему.

– …Каков план действий? Как собираетесь спасти ваших товарищей?

– Наших товарищей… – мстительно поправил Расулов, подруливая машину к обочине, к небольшому дорожному кафе. – Самый твой дельный вопрос, который мы обсудим после завтрака. Тут такой воздух, что можно проглотить целого барашка…

– Кто крышует нефтетрафик? – я задал последний вопрос, перед тем как вышли из машины.

Мне ответили…

– Только не просите назвать его, – Длинный предупредил аудиторию. – Возможно, я скажу только вам, – кивнул он Прилизанному.

– Я догадываюсь, – нехотя пробубнил тот.

– Я время от времени прилетаю сюда и хочу остаться живым. Этот человек в добром здравии и по-прежнему опасен, хотя его полностью изолировали от политики.

Бакинец присвистнул.

– Ну, если изолировали, значит все-таки добрались?.. – это спросила Гюлечка.

– Я лучше продолжу… – добавил Длинный после короткой паузы…

– Помните друга Сабира Ахмедовича, сослуживца по Афгану? Полковник Гаджиев – ну тот, который спас наши подразделения в боях под Хога8, подключив вертушки. Он занимал в Генштабе не последнюю должность, и что для нас существенно, имел родственные отношения с политической верхушкой. Президент же ценил Гаджиева в том числе и как профессионального кадра. Поговаривали, что тот без пяти минут – генерал.

Установив адрес его местожительства, Расулов с Саламовой перехватили полковника прямо у подъезда. Как выяснилось, тот сам был в недоумении арестом Мусаева, и все его попытки узнать что-либо существенное ни к чему не привели. Гаджиев на ходу внимательно выслушал информацию о незаконном нефтеобороте в Азербайджане и имеющем место сотрудничестве должностных лиц с противником по самым разным аспектам, которое и стало причиной роспуска как структурной единицы Разведцентра и ареста его руководителя.

После он пригласил ребят домой и записал их показания на диктофон.

Он велел разведчикам пока беречься, а также по мере добычи дополнительных улик, его информировать.

Теперь все будет зависеть от сноровки Гаджиева. Иного выхода из возникшей ситуации на сегодняшний день не виделось…

– Мы можем подкупить следствие, – я предложил.

В кафе было тепло от газовой печи и уютно. Мы наскоро позавтракали, теперь пили чай.

Наиля покачала головой:

– Невозможно. Забыл, где живешь? Это политика. Заказчики держат все под контролем. Ни один следак не возьмется. Это можно сделать позже, когда их осудят и все остынет. Не надо исключать и вариант ликвидации Мусаева. Лично у меня вся надежда на Гаджиева. По логике, незаконная продажа нефтепродуктов, да еще и агрессивно воюющему противнику – это помимо предательства прямой вызов политической власти. Их не должны простить, кем бы те ни были…

Мы обсудили и возникшую угрозу жизни Саламовой.

– Ты понимаешь, что это значит. На какое-то время исчезни, пока я не разрулю ситуацию…

Я, естественно, не стал предупреждать ее о своих намерениях сдаться Организации. Она бы никогда не согласилась.

Наиля задумалась, после пытливо уставилась:

– Ты не все договариваешь. И не понятно, почему это тебе поручили… По-любому, я не смогу сейчас отстраниться. Подождем результат от Гаджиева. Я обещаю быть осторожной…

Глава II

Она передала мне ключи от отцовской дачи. После я узнал, что дачное жилье все это время использовалось в качестве конспиративной квартиры.

Вряд ли кто из соседей в зимнее время находился в дачном поселке. Даже в этом случае они не наведывались бы к непонятному и угрюмому “соседу” – родственнику Мусаева, за которым все еще числилось это хозяйство. И который все попытки дачников наладить с ним добрососедские отношения почти грубо пресекал, согласно инструкции.

– При любом раскладе ты всегда можешь обратиться к нему и вновь переоформить участок – он предупрежден. Вот его адрес и прочее, – Наиля протянула свернутый лист.

– Дороги в дачный поселок безобразные. Маршрутные автобусы в лагерь для беженцев на бывшем курортном комплексе “Кызылкум”, что находится неподалеку от твоей дачи, в это время года приезжают в лучшем случае 2-3 раза в день, и то по настроению водителей. Потому мы тебе перегоним шестерку-жигуль – старенький, но вполне пригодный для езды. Машина по доверенности оформлена на хозяина паспорта, который передала тебе Наиля. Постарайся выглядеть моложаво – тебе 18. Ты можешь выглядеть на года 2 старше, но не в возрасте его отца – побрейся. Придумывай легенду, в смысле, кем ты являешься хозяину дачи и что в это время здесь делаешь – это в случае, если нагрянет ППС. Насчет водительских прав…

– Мехди, я разберусь. Когда поедем в больницу?..

Меня оформили в нейрохирургическое отделения больницы имени Семашко, с диагнозом… Не важно. Тот, который получил на лапу, мог бы записать меня хоть олигофреном. Ему объяснили, что я хочу получить инвалидность и отмазаться от армии. Для этого необходим стационар.

Наши врачи – особый случай. Могут лечить тебя не от чего так, что в конечном итоге ты действительно почувствуешь себя выздоровевшим больным. Если повезет, конечно.

Отдельная палата, где лежал отец, находилась в противоположном конце коридора. Оттопыренные уши основательно изменили лицо, и еще забинтовали голову, потому, не рискуя быть узнанным, я наблюдал, как моя старая тетя – мамина старшая сестра – усталыми шагами направляется к выходу.

В отцовскую палату я пробрался почти в полночь, убедившись, что дежурная медсестра уже сделала последний обход и теперь надолго не выйдет из медпункта, куда зашла, зажавшая под мышкой кулек с печеными, которыми, видимо, кто-то ее угостил…

Мама стояла перед окном, глядя в темную пустоту. На скрип двери даже не обернулась. Я в ступоре уставился на скелет старика, покрытый белым покрывалом и из узловатой руки которой торчал к подголовью шланг медицинской системы. Лишь черты лица напоминало о родном человека, своей личностью всегда являющимся для меня предметом гордости.

Когда все изменилось? За эти несколько дней или день за днем в течении этих двух длинных лет, которых отец провел без любимых сыновей, с помешанной подругой жизни. Я почувствовал ком в горле. Мерзкий, тяжелый, горький ком…

Я прослезился.

Бесшумно подошел, стал на колени, слегка поднял и поднес к губам бесчувственную руку отца. В мгновении ока вся предыдущая счастливая жизнь под опекой родителей кинолентой прошлась перед взором. Вот как меня в первый раз в садик отводят. Садик был в двух кварталов дальше. Я, кажется, говорил, до сих пор помню его специфический запах. Вот Сусанна, веселенькая девчонка в коротенькой юбчонке – моя первая напарница на танцах, пока я не возмутился и заявил, что буду танцевать только с Джулией. Сусанна была смуглянка, озорная и смешная, как маленькая обезьянка. Она не обиделась, наоборот, подружилась и с Джулей. Вот еще Вагуля, Светик, Дима, Сева Алиева – наша будущая поселковая команда. Мы, после, все пошли в школу № 143, почти перед нашим домом, только Вагуля в 99-ю, в так называемую – “азербайджанскую”, находящуюся перед Кировским9 поселковым парком. За ним так и остался кликуха – Вагуля-азсектор.

Летом мы вместе отдыхали в поселковом санатории для железнодорожников. Гоняли футбол с соседними кварталами, ходили на “облаву” в фруктовые садики частников. Вспомнил, как в первый раз отца в школу вызвали – завуч застукал меня в туалете с папироской. Отец тогда мне ничего не сказал. Просто снял очки и впился взглядом. Я вспомнил, как накрылся потом под его пытливым взором. Наверно это меня и отрезвило. Этот косяк стал последний в той жизни.

Не хочу озвучивать все что вспомнил. Удивительно устроен человеческий мозг. В один миг вспоминается столько, чего не описать часами…

…Затуманенный взгляд постепенно сфокусировался на маме. Она смотрела на меня полными от ужаса и непонимания глазами.

– Мама!..

Я рванул и сжал ее в объятиях, покрыв поцелуями ее огрубевшие руки.

– Мама! Ты не узнала меня?

– …

– Мама, это же я!..

Больше не смог говорить, захлебнулся слезами. Она так постарела с последней нашей встречи! Лицо посерело и покрылось морщинами. Волосы сплошь поседели. После Искандера она не красилась.

– Как же… не узнала… – она вдруг отозвалась усталым голосом и дотронулась до моих волос. – Как я могу не узнать сына? Все меня считают сумасшедшей. Ты не верь…

– Не буду, мама!

– Где ты был, Рафаэль, – она ответила откуда-то из своего мира. – Алик тебя ждал. Он не произносил твое имя. Но я по глазам читала… Не дождался.

– Мама, он еще жив! Он очнется!

– Уже нет, сынок… Он мне вчера снился. Радостный был. Здоровый такой, как в молодости. Я его давно таким не видела. Все звал меня посмотреть его новый дом… А Искандера ты не видел? – мама вдруг пристально посмотрела. – Говорят, погиб… Я не верю. Он каждый день со мной разговаривает во сне. Живее всех…

Дверь в коридоре предательски заскрипела в абсолютной тишине. Я прислушался. Шаги приближались. Взгляд зацепил лекарственную банку в системе, содержимое которой заканчивалось.

Я быстро нырнул в ванную комнату.

Медсестра вошла и сразу направилась к койке. Я представил ее сонный взгляд. Послышалась некоторая возня с системой.

– Как он? – спросила маму равнодушным голосом. Не получив ответа, видно и не ждала, направилась к двери. Прозвучал ее чуть раздраженный голос.

– Спите уже. Все спят. Я пожалуюсь вашей сестре…

В эту ночь я до самого утра сидел у кровати отца. Держал его холодные руки в своих, пытался греть. Всматривался в закрытые веки, надеясь, что они откроются, почувствовав тепло сына.

Но чуда не произошло.

Больше мама со мной не разговаривала. Ушла в свой мир. Это я говорил и говорил, вспоминая родные эпизоды из нашей прежней счастливой жизни.

– Я тебя уже не оставлю, мама… – прошептал, когда пришло время уходить. Сердце сжалось от неуверенности в этом обещании.

Поцеловал холодный лоб отца. Его высохшую руку.

– Не говори никому про меня, мама…

“Господи, да кто поверит…”

Когда направился в свою палату, медичка подняла голову со стола и проводила меня недоуменным взглядом…

Глава III

Пиршагинские10 дачи!

На самом деле они считались Фатмаинскими11. Просто от того, что наш дачный квартал находился вблизи бывшего общесоюзного санатория “Кызылкум” – а это Пиршаги, и мы ездили по более благоустроенной пиршагинской дороге, то так и называли по привычке.

Здесь прошло мое детство, юность. Каждый уголок окутан дорогими мне воспоминаниями. В то время в дачных поселках водопровода не было. Люди орошали зелень водой, выкачанной из артезианских колодцев, или просто покупали ее у водовозов, наполняя свои резервуары.

Помню, отец каждое дерево, каждую лозу поливал из ведра или из шланга, который тянул по горячему песку десятки метров. Так он и создал на этой знойной апшеронской земле небольшой клочок рая.

Мы каждое лето проводили здесь. Помню, вечерами собирались соседи, играли в популярную среди дачников игру – “лото” или стучали в нарды, смотрели по установленному в середине участка черно-белому телевизору какой-нибудь интересный, желательно индийский фильм. Обсуждали новости, договаривались на утро всей мехелле12 пойти к морю…

Говорили старшие. Женщины сидели отдельно. А мы – дети, бегали от одних к другим и жадно ловили осколочки тем, чтобы после важно перетереть между собой. Или просто занимались своими детскими играми. С Каспия дул прохладный ветер, который бакинцы называют “хазри”13, постепенно убаюкивал. И люди, просидев допоздна, нехотя расходились по своим нехитрым лачугам. Предпочитали спать под открытым небом, чтобы вдыхать разные пьянящие, дурманящие запахи прикаспия.

Помню, как мы с Искандером ночью засматривались в звездное небо, лежа на крыше нашего небольшого дома, тщетно пытаясь различить среди мерцающих светом самолетов инопланетные корабли. Внизу на балконе тихо звучал мугам – отец любил ворошить волны радио перед сном. А мама ворчала, мол, зачем разрешаешь детям спать на крыше, а если упадут?

Вот старая полуразрушенная мечеть. Хотя земля, где находились голые стены этого своего рода архитектурного памятника была выделена кому-то под дачный участок, но хозяин так и не решился поселиться в ней. Таков менталитет у бакинцев. Они могли ехидно поддакивать властям, пропагандирующие атеизм, но в душе сохраняли веру во Всевышнего и сохраняли верность обычаям предков…

– Мечеть отстроили, – заметил Ганмуратбек. – Я живу рядом, в Мехдиабаде14…

– К нам заезжали и наши поселковые соседи, в том числе Манучаровы, – кивнул Огузу рассказчик. – Это были счастливые дни наших летних каникул. Пока взрослые готовили шашлыки и пекли лаваши15, мы, дети, босыми радостно бегали друг за другом или пускали воздушные змеи, перепрыгивая через проволочные заборы соседей, которые даже не думали возмущаться, настолько привычно и естественно воспринимались эти действия.

Простите меня за отклонение от рассказа. Хочу, чтобы вы поняли, где я очутился и что для меня означает эта местность, взбудоражившая в памяти теплые воспоминания…

За окном беспрерывно лил дождь. Гром гремел и отчетливо были видны белые полосы, разрывающие к вечеру уже темнеющее небо. Я, конечно, нуждался в покое, потому целый день валялся на диване, наблюдая из окна мятежную погоду. Лишь изредка лениво вставал и добавлял в небольшой камин дрова, которые валялись рядом. Снаружи бесновался северный ветер, было холодно – учтите еще соседство моря.

Но в комнате было тепло. А терпкий запах горевших дров и потрескивающих сухих веток должны были располагать к душевному покою.

Но покоя не было. Усталый и воспаленный в связи с последними событиями мозг то повергал душу в беспамятство, ассоциировавшееся в сознании с огромной черной дырой, то в полусне давал возможность общаться с дорогими мне людьми, пересекая вдоль-поперек прошлое, витая в свободном полете в пространстве времени. Здесь Джулия была жива и жарила мне котлеты или сидела рядом за школьной партой, украдкой обмениваясь словечками. Искандера я вновь провожал на фронт и плакал. Его судьба мне была известна… Вот отец. Он собирал свои удочки, я тщетно его уговаривал, что вообще-то зима, а с Каспием в такую погоду шутки плохи.

То и дело преследовало меня окровавленное лицо Ашота Багдасаряна, кривясь от боли и безысходности. Мансура я видел, скрюченного от полученных ран и валяющегося в снегу. Артур вновь беспрерывно пил, словно оплакивая свою судьбу. А Митяй совсем живенько ухмылялся рядом с дочурками, высмеивая мое удивление…

Саламова с Расуловым появились через день. Старенькая “шестерка”, которую пригнала за “ладой-девяткой” Расулова Наиля, предназначалась мне.

В состоянии отца ничего не изменилось. Он по-прежнему лежал в коме. Мама про меня никому не сообщила. Она может даже не поняла, что увидела сына наяву. Расулов передал тете деньги. Она удивилась, не хотела брать без согласия мужа. Но Расулов оставил на тумбочке и вышел.

Тетя сообщила, что к соседям приходили неизвестные, интересовались о моем местонахождении.

На лестничной площадке Расулов столкнулся с типом, которого, кажется, видел в Особом Управлении. Как ему показалось, тот смутился и быстро шмыгнул в больничное отделение. Видимо, встреча с Расуловым не входила в его планы.

Что вынюхивал особист, уже не являлось предметом догадки. Выходит, контрразведка тоже не ела хлеб даром.

Чтобы удостовериться, Расулов зашел в ЖЭК, который обслуживал мой дом. Используя свое скудное обаяние, ему удалось выведать у паспортистки, что на днях некие субъекты потребовали у нее несколько книг домоуправления, среди которых был и мой адрес. Обычно так и поступают, чтобы работники не были информированы конкретно над кем работают представители спецслужб.

Они не были из МНБ, уверена была паспортистка. Чекистов, контролирующих район, она хорошо знала, те частенько наведывались. Эти же являлись впервые, служебное удостоверение, видимо, показали начальнику, поскольку тот лично засеменил и приказал оказать новоприбывшим содействие.

– В моем ЖЭК-е тоже рылись, – известила Наиля. – Но, у меня все схвачено, тут же предупредили.

– Тоже особисты?

– Не уточнила. Уже не обращаю внимание.

– Это зря… Какие вести из Москвы?

– Вчера звонил Пава. Неформальная встреча между представителями ФСБ и ГРУ состоялась. Где-то в Подмосковье, в арендованной заранее усадьбе.

– Как Кореец?

– Павел не сообщил, я не спросила. Видимо, плох, раз по-прежнему рулит Трофим… Это опасный тип. От него смертью веет.

– А от кого из нас веет жизнью?..

– …

– …Мои как?

– Все нормально. Скоро 40 дней – поминки по твоей жене. Тесть хотел бы, чтобы ты присутствовал, но не настаивает. Все знают, что у тебя проблемы.

– Я буду.

– В принципе, это возможно, – поразмыслила Наиля. – ФСБ тебя уже не будет вылавливать – фактор Никитина. Да и война закончилась, Куцеба капитулировал.

– Ты зачем не сообщаешь, что заметила слежку? – раздраженно вклинился Расулов.

– Я не уверена… – она нехотя ответила. После встала:

– Пойду, поставлю чай.

– В чем дело? – я спросил, провожая ее взглядом.

– Она не хотела, чтобы ты был в курсе, – ответил Расулов, немного замявшись. – Вчера ее преследовал мерс темного цвета. Говорит, несколько раз промелькнул в зеркале – она на этой “шестерке” ехала. Ей показалось, что похожая машина днем раньше стояла около ее дома.

– И что ты думаешь?

Расулов пожал плечами:

– Может особисты?.. Лишний раз не высовывайтесь, вас могут вычислить. В это время года здесь безлюдно.

– Почему “вас”?

У него забегали глаза:

– Наиля хочет остаться. У нее к тебе конфиденциальный разговор. Тема касается твоей покойной жены.

– Что она может рассказать о ней, чего я не знаю?

– Это ваше дело… – он недовольно буркнул. – А мне спокойнее будет, если она в безопасности.

– Не думаю, что это удачная мысль. Я хочу остаться один.

– Как ты не понимаешь? – уже в раздражении огрызнулся Расулов. – Думаешь, я хочу?.. – он замялся, после продолжил. – Вы оба фигуранты нефтяного дела. Наверняка особисты отчитываются перед заказчиком. А он постарается избавиться от вас до того, как вы попадете в руки следствия, пусть даже полностью подконтрольное. Так, на всякий случай…

– Сам же сказал, здесь могут вычислить.

– Мы долго петляли, – он неуверенно ответил. – Хвоста не было, мы бы заметили… Продержитесь хотя бы несколько дней. Я все-таки надеюсь на Гаджиева.

– Отец…

– За него не беспокойся…

Вошла Наиля с чаем. Выпили молча.

После проводили Расулова…

Глава IV

Наиля с электрическим обогревателем устроилась в соседней комнате. Дачный домик был двухкомнатный, плюс большая кухня, типа, студия. В моей комнате, как я упомянул, имелся камин, и не хило грел. Наилю хотел здесь устроить, а сам на кухню перебрался бы. Она гордо отказалась, я не стал настаивать. Но когда отключили свет, что часто происходило по вечерам в те годы, я улыбнулся и посмотрел на часы…

Через минут 20 двери резко распахнулись. Она бесцеремонно вломилась в комнату, таща за собой маленькую раскладушку. Молча присела у камина, грея руки. Бросила в топку дрова.

Я полулежа наблюдал.

Она была безусловно красива. Не зря на нее запали и Федька, и Мансур. И Расулову она явно небезразлична.

Джулия была очень женственна и грациозна. Тоненькая брюнетка с белоснежной кожей и чуть матовым оттенком лица. Она со своей породистой красотой как будто с картины сошла.