Надежда

Приблизилась. О, боже! Девочка копошилась на срубе колодца. Длинная рубашонка мешала ей, не давала поднять ножку на последнее бревно. Ерзая и подпрыгивая, малышка все-таки сумела сесть на него верхом. Ей осталось только вторую ножку подтянуть повыше. Но она застряла в щели между бревнами. Пытаясь ее выдернуть, крошка наклонялась то внутрь колодца, то наружу. От страха ноги у меня стали ватными. Сдавило грудь. Я догадывалась, что девчушка не понимает грозящей ей опасности.

Я бросила балалайку и насколько могла, быстро тяжелыми шагами пошла к колодцу. Вдруг ножка выскользнула из ботиночка, и довольная девочка заерзала, стараясь удобнее сесть на срубе. Меня бросило в жар. Подхожу ближе, а сама тихо говорю:

– Посиди, не крутись, я тебе помогу.

Девочка повернула ко мне головку и перестала вертеться. Я с улыбкой подскочила к ней и сняла со сруба. Потом села тут же на землю и заплакала. Малышка не понимала, почему я плачу. Она влезла ко мне на колени, с удивлением разглядывала мое лицо, теребила волосы. Немного успокоившись, я принялась растолковывать ей, что колодец – страшная яма, в которой живет волк, и что он может съесть ее. Это она поняла и послушно потопала за мной. О случившемся я по секрету рассказала бабе Мавре. Колодец забили досками. Пришлось по воду ходить далеко. Но скоро приехали на грузовике веселые дяди и сделали красивый высокий колодец из цементных колец. А сверху его накрыли тяжелой крышкой.

УМНЫЙ КОТ

С кошками нам не везло. Все они были глупышки. Брали их уже взрослыми, и приучить к аккуратности не удавалось. Полы мыть приходилось нам, поэтому я с большим удовольствием драила кирпичом некрашеный пол в столовой, чем крашеный в спальне, где пачкали кошки. Ребята ловили грязнуль и тыкали их носами под койки. Животным не нравилось нюхать, но к порядку это не приучало. Мы пожаловались конюху Пантелею Васильевичу. Он, усмехаясь в усы, обещал помочь нам. Положил дед кошек в мешок и повез за двадцать километров от детского дома. Первую выпустил в лесу, а вторую – в селе, надеясь, что она пристанет к какому-нибудь дому. И что же? Через три дня у нас появилась первая кошка, а через неделю – вторая. Каким образом? Дед Панько засмеялся:

– Теперь вам понятно, почему по лесу бегают бродячие собаки, но никогда не увидишь кошку. Ее должен кто-то приласкать, тогда она останется.

Мы приуныли. Дед потеребил нас за вихры и снова приказал поймать кошек. Теперь он отвез их в столовую соседнего колхоза, а взамен подарил нам невзрачного серого котенка. Мы дружно взялись за его воспитание. Но маленький Кыс с первых дней стал проявлять свой характер. На руки шел не ко всем. Прежде, чем сесть к кому-то на колени, он внимательно глядел тому человеку в глаза. Если ему что-то не нравилось, уходил. Насильно удержать его никто не мог. Кыс пищал, царапался до тех пор, пока его не отпускали. Меня поражало то, что котенок мог долго выдерживать мой взгляд. Обычно кошки достаточно быстро отводят глаза. Да и другие животные тоже. А с Кысом можно было играть в «гляделки». Удивляло и то, как внимательно следил он за людьми.

Как-то пожарила баба Мавра картофельные котлеты и до обеда решила поставить их в напольный шкаф. Она с трудом наклонилась над низкой полкой, задвинула туда тяжелую миску и, закрыв дверцы, поставила вертушку в положение «закрыто». Кот с интересом следил за каждым движением кухарки. Дождался, когда она уйдет, огляделся по сторонам и направился к шкафу. Встав на задние лапки, он попытался когтями отодвинуть вертушку. Не получилось. Тогда он принялся бить лапкой по концу вертушки. Кыс упорно «трудился» и вертушка повернулась. После этого он когтями подцепил дверцу снизу и потянул на себя. И ведь подцеплял не где зря, а ближе к вертушке, там, где легче открыть!

Мы с Витькой сквозь щель в двери, затаив дыхание, наблюдали за своим любимцем. Наконец, ему удалось открыть дверцу. Что теперь сделала бы глупая кошка? Принялась бы здесь же уплетать. А Кыс? Он потащил котлету из кухни. Только собака уносит кость в будку. Значит, он соображал, что его могут поймать на месте преступления?

А вот еще случай. У нас в коридоре около кухни всегда стоят кастрюльки с молоком, и кошки часто «интересуются» ими, за что получают трепку. Как загремит крышка, так баба Мавра со шваброй – туда. Что делал в этом случае наш умник? Мы с Витей как-то нарочно приоткрыли дверь, зная, что Кыс этим воспользуется. И точно. Проскользнув в щель, оставленную нами, он медленно подошел к кастрюлям, обнюхал их, потом присел на задние лапы и принялся очень осторожно снимать крышку. Сначала он попытался коготками поднять ее за ручку-петельку, но крышка оказалась тяжелой. Тогда он начал тихонько толкать крышку, перемещая ее по поверхности кастрюли. Нас удивляло старание Кыса. Мы заметили, что, если ему не мешать, он никогда не уйдет, не добившись своего. Вот и тут, сдвинув крышку настолько, чтобы свободно пролезала голова, он принялся с удовольствием лакать. Он не сбрасывал крышку, как это делали другие кошки.

И вдруг осенью наш любимец пропал. Мы искали его повсюду. На четвертый день дед Панько рассказал нам, что рабочие привезли две машины соломы и заполнили ею сарай, где Кыс ловил мышей. Выбраться кот не смог. Три дня орал. Но кто же разрешит таскать солому туда-сюда? Директриса сказала, что если сам не вылезет, туда ему и дорога. Мы знали, что спорить бесполезно. Поплакали, погоревали и получили взамен другую кошку. Но забыть Кыса не могли. К тому же новая кошка раздражала нас своей непроходимой глупостью.

Зимой ребята часто появлялись у злополучного сарая. Он словно магнит притягивал. А с Витей «Светильником-Кипятильником» мы приходили сюда иногда одновременно, хотя заранее не договаривались.

И вот ранней весной, когда уже появилась первая травка на проталинах, я опять столкнулась с другом у сарая. Дверь не запиралась, а закрывалась на палку. Мы приоткрыли ее. Полоса света вычертила дорожку внутри сарая, и мы увидели какое-то странное животное. Оно очень медленно ползло по направлению к двери. Любопытство пересилило страх. Мы с интересом разглядывали маленькое чудище. Голая, почти без шерсти кожа обтягивала тощие ребра, просматривался каждый позвонок. Из узких щелей-глазниц текли слезы и гной. Голова была похожа на кошачью. Одно ухо разорвано. Наконец мы сообразили, что это полудохлое страшилище – наш Кыс!

Витя пулей помчался на кухню за молоком. У кота не было сил лакать. Лизнет бедняга два раза и опустит голову на землю. Еще лизнет, опять отдохнет. Полдня так пил. Через неделю он уже не ползал, а ходил. А через месяц превратился в нормального кота. Удивительная живучесть!

Долго еще радовал нас Кыс своими полетами за воробьями через колодец. Иногда он падал в него. Один раз и мне пришлось вытаскивать любителя деликатесов.

Иду как-то с самодельной балалайкой и с удовольствием бренькаю собственные мотивы. Мое приятное занятие прервал надрывный кошачий визг со странным эхом. Я все сразу поняла. Заглянула в темную глубину колодца и увидела в слабых отблесках света, как бедный Кыс бултыхается, пытаясь дотянуться до маленького выступа на стыке двух колец. Но, даже ухватившись за него, он ненадолго зависал над водой, истошно вопя. То ли сил не хватало, то ли когти не могли вонзиться в цемент, но наш любимчик снова и снова оказывался в воде. Конечно, смотреть, как мучается Кыс, нехорошо. Но я не могла оторвать восхищенного взгляда от нашего мужественного питомца.

Я быстро опустила ведро на веревке и вытащила горе-охотника. У него был облезлый, замученный вид. Он дрожал от холода. Ведь летом ключевая вода в колодце оставалась ледяной. Кыс безропотно полез ко мне под майку. Сообщив бабе Мавре о необходимости чистить колодец, понесла кота к ребятам.

Удивительно, не было случая, чтобы Кыс своровал в деревне цыпленка или утенка, чем постоянно «баловались» другие наши кошки.

ОПЕРАЦИОННАЯ

Лежу в постели. Голова тяжелая, веки с трудом поднимаются. Около моей кровати стоит группа взрослых в белых халатах. На постель ко мне присел седой толстячок в очках и с розовым лицом. Он трогает мой лоб и, потирая короткие пухлые руки, со вздохом говорит: «Грипп, ничего не поделаешь. Осенний грипп». Мне понравилось, что доктор похож на Айболита. Больше ничего не помню.

Очнулась. Лежу в коридоре. На другом топчане, прикасаясь ко мне золотистой головкой, спит Витек и держится за мою рубашку. Оказывается, когда в палате освободилось одно место, врач приказала перевести туда из коридора самого слабого больного. Меня хотели забрать, но Витек вцепился в мою одежду мертвой хваткой. Медсестра не стала волновать беспокойного мальчика, и отвела в палату другого ребенка. А Витек за всю ночь так и не отпустил мою рубашку. Из нашего детдома мы с Витьком были самые тяжелые больные. Все боялись, что не выживем. Но Бог оказался к нам милостив, и мы стали выздоравливать.

Как только Витьку полегчало, он начал бегать по больнице и уже через пару дней знал, что где происходит. Я пыталась ходить, держась за стенку. Ноги дрожали, голова кружилась. Витек старательно кормил меня молочным киселем с ложечки, так как мои руки не удерживали тарелку. Ему очень хотелось быстрее повести меня в операционную.

И вот Витек восторженно сообщил, что сегодня дяде будут отпиливать больную ногу, чтобы он не умер. Пропустить такое событие мой друг не мог. Я не испытывала бурного желания смотреть на страдания человека, но Витя настойчиво потащил меня. Мы притаились в коридоре за шкафом. Выждали, пока врач и медсестра зашли в комнату, на двери которой был приклеен пожелтевший листок бумаги со словами, написанными размашистым неровным почерком: «Операционная. Не входить».

– Чего ждем? Давай, поскорее глянем да уйдем, – зашептала я.

– Затаись! Нельзя, они должны подготовить инструменты и больного. Я уже тут все знаю. Потерпи, – попросил Витя.

Наконец, он поманил меня пальцем и подал команду «внимание». Витя осторожно приоткрыл дверь, и я заглянула в щель. Вижу: перед глазами маленькая комнатка. На единственной кровати спит мужчина в белом. Одна его нога лежит на постели, а другая – на табуретке, покрытой белым полотенцем. Доктор, опершись коленом на ту же табуретку, обыкновенной пилой, какой отпиливают железки, отрезает дяде ногу. Занятие это, видно, трудное. По лбу и щекам доктора течет пот. Лицо красное, напряженное. В очках, надетых на кончик носа, с выбившимися из-под синей шапочки волосами, он очень напоминал мастерового, точильщика ножей, который приходил к нам в детдом. Простыня, полотенце и руки доктора – в крови. Наверное, я была еще слишком больная, как сказал Витек, «совсем тормозная», но на меня, происходившее в палате, не произвело никакого впечатления. Я не понимала, как может больной спать, когда ему отнимают ногу? Как можно пилить человека обыкновенной, даже не блестящей пилой? И что это за операционная, если в нее можно зайти сразу из коридора, да еще кому угодно? Я представляла, что операция – это большая тайна и проходить она должна в светлом, белом дворце, где все инструменты и кровати блестят при большом количестве ламп. И еще в операционной должна быть очень тихая, но торжественно-грустная музыка. А здесь тесная комнатушка, где врачу и медсестре повернуться негде. А эта серая ужасная пила!? Я потихоньку побрела к топчану.

Принесли молочный кисель. Я машинально ела. Перед глазами торчала окровавленная нога спящего человека. Она меня не беспокоила. Мне было все безразлично. Но с тех пор не могу есть молочный кисель.

ЛЫЖИ

Зима. Откуда-то в детдоме появились лыжи, и мы жили ожиданием праздника. Лыжи были старые, краска с них вся сползла. Но нас такие мелочи не волновали. Мы получили маленькие лыжи с веревочными петлями для валенок, а старшие дети – большие, с настоящими креплениями из ремешков. Еще им дали палки. Я не понимала, почему большим они нужны, а маленьким – нет. Казалось бы – наоборот. Непонимание злило, тем более, что идти по глубокому снегу было тяжело, и я чувствовала, что палки мне не помешали бы. С трудом волоку лыжи и сердито поругиваю воспитателей. Витек успокаивает:

– Медсестра сказала, что палками на горке мы себе глаза выколем. К тому же без них мы будем вырабатывать ко-ор-ди-на-цию.

Заучивая интересное слово, я отвлеклась.

Погода стояла серая, пасмурная. Тяжелое небо висело низко. Тучи цеплялись за горизонт. Пальтишко досталось мне короткое, тесное в плечах. На нем осталось всего две пуговицы. Холодный боковой ветер пронизывал меня насквозь. В петельки лыж попадали только кончики носков валенок, и они беспрерывно выскакивали. К тому же мои валенки были высокие, широкие и жесткие. В один я могла бы залезть обеими ногами.

Неожиданно начался спуск. Он был не крутой, но я упала в числе первых. С трудом поднялась. Притоптала место, чтобы сесть. Выгребла снег из огромных бахил и обернула ноги влажными портянками. Попробовала натянуть шаровары поверх валенок, чтобы не засыпался снег. Не вышло. Узкие.

Попытка продолжить спуск закончилась тем, что одна лыжа укатилась под гору. Надо мной никто не смеялся. Некому было. Все барахтались как слепые котята. Мне не повезло больше всех. Предчувствуя наказание, понуро отправилась вниз. Я ничего не видела и не слышала. Утерянная лыжа затмила все. Вдруг мимо проехал Витек. Он тоже упал, но продолжал катиться лежа на лыжах. Причем, похоже, это ему очень нравилось. Я решила сделать то же самое на одной лыже. Получилось. Кое-как съехала и сразу начала поиски. На мое счастье легкая лыжа умчалась далеко, и дети не закопали ее в глубоком снегу. Я ее видела, и это придавало силы.

Снега в низине было еще больше. Увязая по пояс, я не шла, а ползла, перекатываясь с боку на бок. От этого в голове закружилось, все поплыло перед глазами. Полежала. Потерла замерзшие руки и снова двинулась в путь. Вдруг пошел сильный снег. Он сплошной стеной отделил меня от ребят. Доносились лишь сильно приглушенные голоса. Стало не по себе. «Если не буду слышать крики ребят, – заблужусь», – подумала я.

Осмотрелась. Абсолютно незнакомое место. Все одинаково белое. Засыпаны приметные летом кустики, бугорки, тропинки. Безмолвие. Я и снег. Оглянулась назад. Снег еще не скрыл развороченную мною белую гладь. Надо поскорее добраться до лыжи, пока она еще видна. Найду! Я запомнила место ее остановки: сломанное дерево.

Начали попадаться кусты и маленькие деревца. Ползти легче, когда есть за что цепляться. Измучилась. Наконец, злосчастная лыжа у меня. Залезла на поваленное дерево, а потом с него перебралась на лыжи. Ехала очень осторожно, чтобы не потерять равновесие. Вот и горка. Только Витя заметил мое отсутствие. Он успел несколько раз скатиться и уже не падал, о чем с гордостью тут же рассказал. Но, увидев, как я измучена и не в силах разделить его радость, добавил:

– Я все время искал глазами твою шапку.

Он взял мои лыжи, и мы пошли наверх. Кататься в этот день больше не хотелось. Руки красные, пальцы не сгибаются. Не хватало сил вытряхивать снег из валенок и рукавов. По спине сбегали ручейки таящего за воротником снега. Стою, ожидаю друга, осматриваю окрестности. Понемногу узнаю место, где находимся. Надо же! Это мой овраг! А за теми деревьями должна быть церковь. Но почему-то летом все это находилось близко, а зимой, – словно где-то в неоглядной дали.

Снег все усиливался. Мне казалось, что я маленькая льдинка из красивого узора какой-то снежинки.

ЕЛКА

Выглянула утром в оттаянный кружочек окна. Красота! Деревья в праздничных кружевах. Вот бы нам, девчонкам, такие искристые наряды! Все сразу превратились бы в принцесс! Идея! Сегодня будем вырезать платья бумажным куклам. У меня получится самое красивое, пушистое, кружевное. Можно и себе сделать такое же. Но кто же даст столько бумаги? У нас только наказаний много дают. Ну, и ладно.

Все равно здорово, что красотища на улице. Настроение бодрое. Захотелось танцевать. Кружусь, пытаясь делать плавные движения своими корявыми тощими руками. Двигаюсь с закрытыми глазами, представляю огромный зал с высоким потолком, какой видела в церкви. Только стены белые-белые и искрятся, как чистейший снег. Я – в длинном великолепном серебристо-белом платье танцую под чудную, удивительную музыку, которая появляется у меня в голове вместе с кружением. Блаженство! В этот момент вокруг ничего не существует. Только я и красота! Упоительное наслаждение в медленном кружении!

Подзатыльник – и я лечу носом на пол. Вмиг вернулась в реальный мир. Нос у меня слабый. Пришлось бежать в соседнюю комнату.

– Злюка. Испортила настроение. Ну и черт с тобой. Ты от этого счастливей не станешь, ВЭЭС-ка чертова. Бог тебя накажет когда-нибудь, – бурчала я, умываясь.

Бумажным принцессам платья мы все-таки после обеда вырезали с няней! А еще сегодня во двор принесли большую пушистую сосну!

– Елку воспитатели себе будут ставить. Новый год скоро, праздник главный. Пить будут, и есть вкусную еду, – разнеслось по всему детдому.

Мне было непонятно, зачем тащить елку из леса в дом. Решила выяснить. Вечером, когда все легли спать, выбралась из постели и отправилась в ту комнату, куда отнесли сосну. Тихонько приоткрыла дверь. Темень непроглядная, и только в глубине слабое мерцание множества огоньков. Откуда они? Захотела приблизиться, но почему-то напал страх. Сердце сжалось и застучало быстро-быстро. Машинально отступила в пустой коридор. Успокоилась и опять маленькими шажками двинулась к незнакомым огонькам. Когда оказалась в двух шагах от елки, глаза уже привыкли к темноте, и я разглядела игрушки. Никогда не видела украшенной елки. Она была восхитительна! Я осторожно протягивала руку то к одной игрушке, то к другой, гладила их. Так вот откуда маленькие огоньки! Из окна на шарики падает слабый свет луны. Облака то набегают на нее, то открывают снова. А еще на улице сильный ветер. Из форточки доходит его слабое дыхание. Оно и раскачивает игрушки. Особенно меня поразил крошечный розовый чайничек. Он был как настоящий: с носиком, ручкой, крышечкой, только изящный и очень хрупкий. Рисунок на нем искрился, как снег. «Боже мой, какая прелесть! Наверно, это подарок сказочной феи», – мечтательно подумала я.

Вдруг, кроме запаха смолы, я почувствовала знакомый, приятный, редкий запах.

– Конфеты, – догадалась я. – Надо же! На елке бывают конфеты!

Попыталась найти их. При этом сильно наклонилась и потеряла равновесие. Чтобы не упасть, осторожно взялась за ветку. Но елка зашуршала, игрушки зазвенели, как нежные колокольчики. Я оцепенела. В следующее мгновение кто-то прыгнул мне под ноги и помчался к двери. Я сначала испугалась. Но, когда столбняк прошел, спокойно рассудила:

– Если здесь кто-то и был, так его уже нет. Главное, что это не воспитательница.

Потихонечку выбралась из комнаты и нырнула в постель. Утром выложила свои восторги Витьку, и мы решили вместе заглянуть в запретную комнату днем, чтобы лучше все рассмотреть. Но после завтрака нас ожидало «повальное» наказание. Воспитатели выясняли, кто украл конфеты с елки. Все дети единодушно утверждали, что конфет не брали. Слава богу, малявочек на этот раз не тронули. А мы мужественно выдержали порку.

– Вот гады, – злились мы, – даже в праздник им неймется!

И все же Витек не захотел отменять своего решения увидеть елку. После обеда я встала на страже, а он вошел в комнату. Мне показалось, что я ожидала друга целую вечность. Вернулся он в сильном возбуждении. Я поняла, что это не восторг от красоты.

– Ты знаешь, там Кыс конфеты прямо с елки ест, – прошептал он. – Я закрыл дверь, чтобы он не сбежал. Пойдем к тете Маше, спросим, что дальше делать?

Но она не пошла одна, а взяла с собой воспитательницу, вроде бы посмотреть, хватит ли конфет и печенья на елке. Когда они вошли в комнату, то опешили. Кыс висел на гирлянде и старательно грыз конфету. Они хотели его прогнать. Но он сам сообразил, что попался, и соскочил с елки. Но задняя лапа когтем зацепилась за бусы. От резкого толчка елка рухнула на пол. Звон разбитого стекла! Слезы воспитательницы! Ужас!

Елку конюх прибил гвоздями к полу. Разбитые игрушки убрали. В общем, к Новому году успели. Витек сказал ребятам уверенно:

– Это их Кыс наказал за то, что они детям елку не показывают.

А кот пропал в тот вечер. Но через месяц он объявился к всеобщей радости детей. Ребята не считали его виновником порки. Да и к тому же о ней давно забыли. Зато все помнили рассказ Витька о том, что Кыс не ел конфеты с бумажками, а сначала разворачивал их передними лапками, стоя на задних. И на ветках оставались висеть фантики.

ПРОДЕЛКИ КЫСА

Для меня зима прекрасна тем, что в это время я получаю новые особенные ощущения. Но они редки, потому что нас не любят выводить гулять. Мы почти не вылезаем из корпуса. Сидим на подоконниках, оттаиваем «окошки», разглядываем узоры на стеклах. Конечно, таких, как я с Витьком, не удержит никакой мороз. Прошмыгнув мимо няни, мы выскакиваем на крыльцо, хватаем охапку снега и тащим в спальню, чтобы все могли насладиться ощущением холода, разглядеть снежинки. Влетало, конечно, за мокрый пол. Ничего. Можно и потерпеть ради такого удовольствия. Случалось поваляться в снегу, полизать по очереди великолепную сосульку. Не без того, чтобы покашлять после этого.

К холодам у нас всегда утепляют все двери. А после проветривания форточки закрывают на крючки. Но этой зимой по утрам у нас в спальне часто бывало очень холодно. Даже изморозь появлялась на полу. Я сплю у окна. Ночью холода не чувствую, так как сворачиваюсь клубком и укрываюсь с головой. Вот раз утром высовываю ноги из-под одеяла, касаюсь железной спинки кровати и отдергиваю как обожженные. В чем дело? Осторожно слезаю с постели, ставлю ноги на пол. Ледяной. Бросаю взгляд на дверь – закрыта, на форточку – нараспашку. Поскорее закрыла ее, чтобы хоть немного нагрелась комната, пока ребятам не встали. Да и самой не помешает согреться. Когда ныряешь в снег на минутку – это одно, а если из теплой постели в холодную комнату вылезаешь – это совсем другое. Ни малейшего удовольствия.

На следующий день все повторилось. Форточка около моей кровати опять утром оказалась открытой. Что такое, что за привидение появилось? Дети не станут открывать. Воспитатели тоже тепло любят. Загадка. Случалось это не каждую ночь, но часто.

Вскоре все разъяснилось. Кухарка баба Мавра сердилась на Кыса за то, что он не желал, как другие кошки, ночевать в сарае.

– Благородный, голубых кровей, – бурчала она, открывая ночью дверь настойчивому коту.

Сначала он просил открыть дверь требовательным мяуканьем. Баба Мавра впускала и награждала кота валенком по спине. Но не нравился валенок Кысу. Он подглядел, как на кухню приходят дети. Дверь они открыть не могут – тяжелая, поэтому дотягиваются до железной щеколды с длинной ручкой и начинают ею греметь, пока им не откроют дверь. То же самое делали чужие взрослые, прося разрешения войти. Так вот, хитрый Кыс перестал мяукать и научился вспрыгивать на ручку и соскакивать с нее. Щеколда громыхала, как будто ее трогал человек. Баба Мавра открывала дверь без валенка. Чтобы Кыс не поднимал ее ночью, она попыталась оставлять его в корпусе. Вот тут-то и началось наше «вымораживание». Будучи аккуратным котом, Кыс не мог позволить себе пачкать в помещении. Вот он и облюбовал мое окно. Видно, оно легче других открывалось. Решила я проверить предположение кухарки. Первую ночь укараулить не удалось. Заснула. На вторую опять задремала. Проснулась оттого, что Кыс прыгнул мне на ноги. Я замерла в ожидании неопровержимых доказательств. Кот вскочил на подоконник, подпрыгнул, вонзил когти одной лапы в раму, а другой принялся бить по крючку снизу. Не сразу у него получилось. Он сваливался, опять залезал, но своего добился. Отдохнул. И опять завис, пытаясь подцепить форточку когтями. Она неплотно прилегала. Кыс ее быстро открыл. Со второй форточкой ему было проще, так как он удобно оседлал первую раму. Процедура повторилась. Несколько минут – и кот на снегу.

Загадка была разгадана. Лаз заколотили гвоздями. Баба Мавра снова попробовала замкнуть Кыса в сарае, но он всю ночь оглашал округу своим пронзительным требовательным криком. Выбрасывать кота не хотелось, так как он единственный хорошо воевал с крысами. И придумали мы на ночь отдавать любимца в сторожку. Там тепло, и ночью сторож часто выходит на улицу. Преданный Кыс каждое утро возвращался домой.

ВСТРЕЧА С ЛОСЯМИ

Однажды решили мы с Витей сходить в лес. Но верхняя одежда хранилась у кастелянши. Ее не хватало на всех детей, поэтому зимой нас выпускали гулять по очереди. Раздобыть одежду взялся Витя. Когда в кладовке одевалась младшая группа, он прошмыгнул и потихоньку утащил два комплекта. Мы спрятали ее под матрацами и, выждав солнечную погоду, сбежали.

Сегодня солнце не просто яркое. Оно ослепительное и немного режет глаза. Мы щуримся, подставляя рожицы теплым лучам. Обычно зимой небо белесое, но сейчас оно голубое, сияющее, как будто его хорошо вымыли к празднику. Ни облачка на нем.