Как я поняла, из рассказов моих дядей, тетей и мамы – эти «звезды» за столом видели многие, и как себя вести за столом знали хорошо.
А когда был мясоед, это после Рождества, в доме готовили мясную еду: щи, пироги. В русской печи запекали птицу, делали пельмени и первую чашку с пельменями отец Михаил велел отнести соседке, безродной бабушки, что жила через дорогу.
Эту традицию Матенька сохранила на всю свою жизнь и, как помню я из своего детства, когда в выходные она пекла пироги, то отрезала большой кусок, а то и два, с разной начинкой, и велела мне отнести соседке, слепой бабушке, которая жила в большой семье, с пятью внуками в соседнем доме.
И, когда я сопротивлялась этому, она рассказывала про свое детство и добавляла:
«Вот вырастешь и тоже, всегда, первый кусок на празднике подавай бедным старикам – соседям», – что я и делала потом всю жизнь, пока такие старики жили в нашем подъезде.
Матенька была у отца любимицей, да и как ее не любить такую красавицу, добрую, да миру открытую. Только недолго они радовались, потому что наступал в Поволжье страшный голод, после этого будет другой, но тогда они еще не знали об этом.
Дед Михаил, был сиротой, но были у него еще два брата: Митрофан и Василий и сестра Елена. Каждый жил в своем доме, даже у незамужней тети Лены, сестрицы, тоже был небольшой дом.
Дед Митрофан
Слева, через несколько домов жил в большом и высоком доме, другой брат деда, Митрофан со своей женой Аграфеной, а попросту звали ее соседки Груней или Грушей. А для она была тетя Груша. Детей у них не было и, может поэтому, жили они зажиточно и дружно.
Дед Митрофан был высокий широкоплечий, статный, можно сказать: удался лицом и телом. С лика его можно было картины писать: русоволосый, с правильными чертами лица, голубыми глазами, прямым тонким носом, хорошо очерченным ртом и густой шевелюрой пшеничных волос. А еще носил он богатые густые усы, тоже пшеничные. Говорил он почти басом, голос у него был низкий с хрипотцой, а разговаривал он медленно и Окал, как и большинство сельчан.
Пьяным дедушку Митрофана я никогда не видела. Вот только один раз он был слегка навеселе, на свадьбе моей крестной, ему она доводилась внучатой племянницей. Тихий и довольный, он сидел среди гостей с густой шевелюрой уже седых волос, совсем старенький, с пышными усами и длинной по грудь бородой. И это был единственный гость в таком странном обличии.
Но самое интересное для меня было, как он, сидя возле горячего самовара, распивал чай во все свое удовольствие. Дед, после каждого глотка из блюдца, причмокивал и крякал с громким звуком ха – а—а, подливая чай из большой чашки, которая наполнялась из самовара. Наверное, так пили наши предки с громким довольным кряканьем и кряхтением, наслаждаясь чаем в конце рабочего дня или в субботу, после русской бани, которую топили раз в неделю.
Каждый вечер, они с женой проходили мимо наших окон, к себе домой, после работы, большие и красивые, с достойно поднятыми головами и улыбчивыми светлыми лицами. Нам ребятишкам, приехавшим в гости из города, нравилось на них смотреть, они нам казались какими – то сказочными героями, и очень хотелось сходить к ним в гости. И всегда после нашего вопроса:
– А можно в гости к деду Митрофану сходить?
Нам строго отвечали взрослые:
– А вас кто-нибудь приглашал? Вот пригласят – тогда и пойдете!
И вот наступал день, когда высокий великан дед Митрофан заходил, пригнув голову, к нам в избу. После недолгого разговора с бабушкой, он громко, как будто мы глухие, приглашал нас к себе, :
– Ну, пойдемте в гости, будем чай пить с медом и есть груши.
Мой маленький кузен, помня, что жену деда звали Грушей, шел с большой опаской в конце нашей толпы и с ужасом думал, как же мы будем есть эту грушу, подразумевая под грушей – жену деда, Агрофену, а для нас просто, тетю Грушу. Но груши были настоящие, растущие в саду на деревьях. У нас в среднем Поволжье, они были тогда большой редкостью, ведь это южные растения.
Погуляв по саду, наевшись груш, попив в доме чай с мёдом и пирогами, погостив, мы возвращались, довольные, домой, с полными охапками груш и яблок, и еще чего-то, что положил нам на дорогу добрый дедушка.
Помню, что все время, пока дед Митрофан гулял по саду с нами и распивал чаи, – он весь светился, как будто мы родные дети, которые вдруг неожиданно свалились после долгой разлуки, и его счастью не было конца. Да, это были на редкость добрые и светлые люди, которым Бог почему-то не дал своих детей.
Елена
У бабушки Елены тоже не было детей, да и семьи своей, к сожалению, не было. Поговаривали, что была красавицей, и будто в девушках ей кто-то порчу сделал из ревности к парню. Она заболела, и красота ее пропала в молодости. Так она не вышла замуж.
Часто она сидела на скамейке перед своим домом, общаясь с теми, кто проходил мимо. Наверное, ей было скучно одной жить. Тетя была спокойной, миролюбивой, и соседи к ней хорошо относились. А в последние годы, именно соседка Татьяна с мужем, когда тетя Лена заболела тяжело, возили ее на своей машине в Самару в больницу и ухаживали за ней до самого конца. И свой полуразвалившийся дом Елена соседке Тане завещала. Правда этот вопрос она согласовала с моей мамой, которая ей доводилась племянницей.
– Матенька, ты не будешь обижаться, если я соседям свой дом подпишу, ведь они за мной, как за родной, ухаживают?
Матенька ответила, что нет.
– Мы, наоборот, им благодарны за тебя, поэтому не переживай, претензий и обид не будет.
Ведь в России дома престарелых очень бедные. Попасть в него считается позором, и поэтому пожилые, одинокие не хотят туда.
Дед Василий
Напротив дома Елены, был дом их брата, деда Василия. Тот жил большой семьей, с женой и кучей детей. Он был крикливый и очень трудолюбивый. В его дворе было полно всякой живности, и мне, девочке из города, приезжающей на каникулы к бабушке летом, было все интересно.
Ходить просто так в гости нам бабушка не разрешала, хотя мы и просились к дедушкам Василию и Митрофану. Они оба жили рядом, по разные стороны от дома Капитолины. Только, если бабушка давала какое-то поручение, тогда можно было сходить. Так я однажды попала во двор к деду Василию, который просто кишел всякой живностью: и телята, и гуси, и бараны, и куры, и утки, и лошади, и даже красивые индюки. Только я зашла в изгородь, где вся живность жила, немного посмотрела, как выскочил дед Василий, отругал меня и своих детей, за то, что меня пустили к животным.
Ну, это, в основном, из-за того, что я дико закричала, когда погнались за мной гуси. Я налетела на жеребенка и на лошадь, которая еще и лягнуть могла. Только деревенские дети знали, что к ним нельзя сзади подходить. А пока я в ужасе кричала, бегая по двору от шипящих гусей:
– А-а-а, помогите!
Родственники-подростки покатывались надо мной, сидя на крылечке. Как это и принято было у деревенских: посмеяться вдоволь над городскими.
Попало всем, дед Василий схватил меня и выставил за ограду, подальше от животных и птиц. И строго-настрого запретил мне заходить на скотно-птичий двор их дома. Ох, не понравился мне этот крикливый дед: не понимала я тогда, что кричал он, потому что заботился о моей безопасности.
Дед Василий всю жизнь трудился дома и на работе, чтобы дать хорошее образование своим детям. Один из них, Николай, закончил аспирантуру, защитил диссертацию и преподавал всю жизнь в Самаре, в одном из лучших её вузов. Николай был женат, жил в большой квартире, в центре города, но детей у них не было. Когда дядя Коля вышел на пенсию, он переехал в свое село и прожил там до конца своих дней. Сначала я удивлялась, зачем он уехал из своей престижной квартиры, из центра большого города в деревню, а потом поняла: это были «лихие» 90 годы, и он спасался от черных риэлторов, которые заполонили страну, и одинокие владельцы квартир пропадали повсеместно.
Поэтому, в то время, переехать и скрыться в деревне – это был лучший вариант для пожилого и одинокого человека. Кроме Николая, были у деда Василия еще и четыре дочери, двое из них, погодки с Матенькой, дружили и поддерживали друг друга всю жизнь.
От голода в Азию
И когда беда, называемая голодом Поволжья, стала приближаться, быстро и неминуемо, к селу, тогда два брата Михаил и Василий, покумекав вместе, как им спасти своих детей, решили старших дочерей отправить в Среднюю Азию. Ведь отправив старших, они и младших спасут, потому что им еды побольше достанется, когда семья уменьшится.
Страшно было, конечно, отправлять в такую даль, и сердце родителей кровью обливалось. Да выхода не было. Люди в Поволжье вымирали целыми семьями, а некоторые и деревнями.
И со слезами на глазах четверых девчонок-сестриц, две дочки Михаила и две Василия, проводили в Среднюю Азию в чужие, далекие, но сытые края.
Сколько я не спрашивала, как они смогли уехать в Среднюю Азию, никто ничего не рассказал. Как будто там была какая-то тайна, и все дали клятву никогда об этом не рассказывать. Поэтому я ничего про это путешествие не знаю.
Из прочитанного мною, я узнала как миллионы беженцев, у кого были силы и хоть какие-то возможности, бежали от голода в разные края, много погибало в пути, но многие и добирались. Поезда и вокзалы были переполнены толпами обезумевших людей, которым уже было все равно куда уехать, лишь бы подальше от голодных краев, где люди все поели: и овощи, и картофельные очистки, и кору деревьев, и листья, и лебеду, желуди, траву, крапиву, сено, солому, но и это закончилось. И началось самое страшное: были случаи, что люди стали поедать людей, на улицу было страшно выходить. И все, кто мог, бежали от этого ужаса куда глаза глядят. В вагоны было не пролезть, и люди ехали на крышах, на ступеньках, кто как мог.
…Предполагаю, что Матеньке и ее сестрам кто-то помог выехать и добраться до Средней Азии, иначе у них было бы мало шансов добраться живыми. Они и не скрывали этого, но никогда не говорили кто; до конца жизни боялись раскрыть эту тайну, как будто не хотели подвести этого человека, которого к тому времени, возможно, и не было в живых. Ведь уходили сестры в мир иной после восьмидесяти лет. А все боялись рассказать. Но они помнили все и были благодарны этим людям.
В те страшные годы Средняя Азия была тоже забита голодными беженцами и уже стонала от этого нашествия, но выстояла и не закрыла свои края.
Края эти были богатые солнцем, фруктами и азиатскими базарами.
Раньше в свое селе, будучи еще маленькой девочкой, Матенька ходила в школу в первый класс, и каждую весну заболевала малярией, и так было три года подряд. И она никак не могла перейти из первого в другой класс. В конце концов, отец рассердился и сказал:
– Хватит этого ученья, дома работать будешь: пряжу прясть, да носки вязать.
На этом и закончилось ее ученье и больше она нигде не училась, а в графе образование писала: начальное, как и большинство из ее поколения. Они искренне говорили:
– Спасибо Советской власти, что научила нас читать и писать.
Да, она по жизни была очень благодарным человеком. До Советской власти крестьянам никакая грамота и не светила, было много болезней, мало лекарств, детей ежегодно рожали, но многие умирали в младенчестве.
И вот, после трудного и болезненного детства, она попала в чудную страну Азию, которая спасла ее, накормила, напитала солнцем и фруктами, и после этих сказочных лет, она никогда уже больше не болела малярией…
За все это добро полюбила она Среднюю Азию на всю жизнь, и пока работала, ездила туда каждый год в отпуск в разные города: Ташкент, Ашхабад, Фрунзе. Там она проводила весь отпуск.
Со времен их молодости, там в Средней Азии, вышли замуж и остались две ее двоюродные сестры, а она вернулась домой. Ведь дома, в селе, ждал ее любимый Ваня. Но судьбе не угодно было пока их соединить.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги