Обязательно завтра
Сложные во мне были чувства… Но несмотря ни на что, нерассуждающая, звенящая радость пронизывала. Странное ощущение: как будто вчера, позавчера, раньше вокруг было холодно, а тут вдруг стало тепло. Как будто холодное тело мое отогрелось.
Ни я, ни она не успели ничего сказать – проснулся и зашевелился Антон.
– Ну, что, голубки, пробудились? – громко проговорил он, потягиваясь.
Он первым соскочил с тахты, натянул брюки, пошел умываться, пока не проснулись соседи… Лора встала, попросила меня отвернуться и начала одеваться тоже.
– У тебя есть чистая тряпочка или вата? – спросила.
Я достал из шкафа чистое полотенце.
– Отвернись! – попросила она.
Краем глаза я видел, что она, приспустив мои лыжные брюки, что-то делала у себя там, слегка наклонившись…
Антон вошел, когда Лора уже оделась и причесывалась перед зеркалом.
А я, облачившись во вчерашнюю свою белую рубашку, сидел на тахте и смотрел. И почему-то особенно к месту чувствовал себя именно в белой рубашке. И не мог отвести глаз. Сердце сжималось от ощущения невыразимого, небывалого родства.
Антон отправился на кухню ставить чайник. Лора обернулась. Медленно подошла ко мне, наклонилась и прислонилась лицом к моему лицу.
– У тебя есть записная книжка? – спросила тихо.
– Конечно.
И она сама написала свой телефон. На работу. Гребнева. Лора Гребнева – так ее подзывать.
Горячая, пылкая нежность сжигала меня, но я сидел, не в силах пошевелиться.
Вошел Антон с чайником. Быстро они с Лорой выпили по стакану. Ушли.
Некоторое время я по-прежнему сидел на тахте неподвижно. В груди возникали спазмы. То радость рвалась наружу, то жгла печаль. Наконец, горячая нежность затопила все. Глаза защипало.
День, однако, уже начался. К десяти нужно было ехать в детский сад, договариваться о фотографии. Я ведь зарабатывал тем, что фотографировал детей в детских садах. Неофициально, можно даже сказать, подпольно. В советском государстве это было запрещено. Это называлось «частнопредпринимательская деятельность» и каралось по закону.
Вчера дозвонился заведующей, на сегодня договорились. Денег совсем уже нет – надо, обязательно надо ехать.
Я опять чувствовал себя, как в тумане.
Ехал в метро, потом в автобусе. Было тихо, пасмурно. Весна, 28-е марта. Значит, вчера 27-е? День рождения матери, давно умершей, а завтра день рождения сестры. Вот ведь совпадение… Маму, как уже сказано, я не помнил живой, только на фотографии. И вот вчера ее день рождения и – эта странная встреча, неожиданное происшествие. Лора…
Вообще-то до Лоры у меня было пять девушек, с которыми был сексуально как будто близок, но по-настоящему ни с одной… Первая любовь – тоже Лора, темноглазая живая девчушка одиннадцати лет в Лесной школе – но то любовь детская, несерьезная, и естественно, что даже намека на какую-либо эротику не было. Еще одна, тоже фактически первая – в городской школе, в восьмом классе. Голубоглазая, со светлыми волосами, Светлана…. Ни одного поцелуя… А вот первую женщину в эротическом смысле вряд ли можно назвать любовью, увы…
Движения мои в то утро были неспешны, замедленны, я как будто боялся расплескать что-то в себе, что-то нарушить. То, что происходило вокруг, почти меня не касалось – какие-то процессы происходили внутри меня. И все же в детский сад я поехал…
С заведующей разговаривал очень спокойно, сдержанно. Мои «представительские» фотографии ей понравились. Договорились о съемке на понедельник. А был четверг.
Ехал обратно и подумал вдруг, что вот теперь если что-то со мной случится – милиция, фининспектор, ОБХСС, КГБ… – будет, с кем поговорить на прощанье, с кем расстаться. А то ведь и не с кем по-настоящему. Хотя неизвестно, конечно же, как она… Не опытен я, ничего не поделаешь.
И когда подошел к телефонному автомату, чтобы позвонить и договориться о встрече как можно скорее, и уже опустил монету, долго стоял в раздумье. Ведь нужно назначить конкретный день. Какой? Сегодня, наверное, исключается – устали оба, надо выспаться, она работает, а я не в форме. Это ведь очень важно – быть в форме, особенно в первый раз. Женщины не прощают, если… Да, сегодня исключается, это точно. Значит, завтра? Но завтра – день рождения сестры. Старшая сестра, хотя и двоюродная, но она мне как мать – после смерти матери и гибели отца жили втроем – с ней и с бабушкой, а потом и бабушка умерла, остались вдвоем. Самый близкий человек Вера из родственников, не пойти на ее день рождения нельзя никак. Значит, с Лорой – послезавтра? Кстати, как раз суббота.
Только на миг беспокойство возникло – ведь целых два дня! Два дня!… Но – погасло. Ничего страшного. Тем более, что она ведь работает. …
– Лору Гребневу попросите, пожалуйста, – сказал, услышав в трубке чужой женский голос.
– Одну минутку.
Зовут.
– Да, я слушаю…
Приветливо, хотя и строго. Она.
– Лора, здравствуй. Это я, Олег. Узнала?
– Конечно, узнала. Здравствуй…
Голос потеплел тотчас, стал ласковым – как еще совсем недавно.
– Ну… как ты? – спросил тихо.
– Хорошо, отлично. А ты?
Божественная, волшебная музыка. Ясно, что рядом с ней люди, и она не может быть до конца искренней. Во мне все плавилось от счастья…
– Когда увидимся? – я.
– А когда ты хочешь? – она.
Да, весь мир пронизан музыкой, весь! Телефонная тесная будка реет в райском пространстве, и мы оба, казалось мне, определенно светимся на концах телефонного провода, а с ними и провод, и телефонные трубки наверняка излучают сияние…
– Сегодня мы будем спать, да? – сказал я. – А завтра я иду на день рождения к сестре. Надо, понимаешь, она мне самая близкая родственница… Может быть, послезавтра, в субботу?
Я говорил это, но голос мой мне самому казался неприятным, фальшивым, я не понимал, в чем дело, но что-то явно было не то, не то…
Она не ответила сразу, помолчала, а я уже весь трепетал в беспокойстве: что-то очень вдруг не понравилось мне. Но что? Что?…
– В субботу я не смогу, знаешь, – сказала она как-то холодно, напряженно.
Миг общего молчания наступил.
И она добавила, но так же холодно:
– Нет, никак. В субботу никак.
Исчезла музыка, полная тишина, Я ворочался в тесной будке, словно упав с высоты, искал слова подходящие – это опять было непонятно и странно, странно…
– Да? Жалко, – проговорил как-то неуклюже, неловко, с торопливостью, ощущая, что будто бы воздуха не хватает…
– А… А в воскресенье? – нашелся, наконец. – В воскресенье ты сможешь?
Я ненавидел себя, с отвращением слышал то, что говорю, но продолжал, ощущая, кажется, что и она там, на том конце провода, слушает с неприязнью…
– Тогда в воскресенье давай, хорошо? Ладно? Ты сможешь? В воскресенье ты сможешь? – продолжал суетливо.
Короткое молчание. И:
– В воскресенье пожалуй. Постараюсь. А где?
Около метро «Дзержинская». У выхода. В семь вечера. У того выхода, который к магазину «Детский мир». В семь. В воскресенье.
И все же это не то. Не то! Я сам себе не нравился совершенно, я прямо-таки ненавидел себя, хотя и не понимал, за что.
Но все-таки договорились.
Что же, что произошло? Почему я так отвратительно себя чувствовал? Снова и снова повторял в воображении весь разговор, настойчиво убеждал себя в том, что все правильно, ничего плохого не было ровным счетом, наоборот – ведь договорились! Пусть только через три дня, пусть не в субботу, как хотел, но договорились же! Сам ведь предложил ей в субботу – не сегодня, не завтра, а только в субботу. Ну и что, что она не может в субботу? Мало ли… В воскресенье она же ведь согласилась!
Так я настойчиво убеждал себя, но что-то крайне не нравилось все равно!
И я вновь вошел в телефонную будку и даже протянул руку к трубке… Позвонить опять! Немедленно! Предложить встречу сегодня! Сегодня же! После работы, раз уж она работает. Сегодня! Ведь она не может не хотеть после того, что было! И я хочу, хочу…
Даже бросил монету и снял трубку…
Но – сдержался. Глупости! Что это я, с ума схожу, что ли? Глупости! Что это я… Все – правильно! В конце концов даже хорошо, что три дня… То есть почти четыре… Да, почти четыре дня – ведь сегодня тоже! Нет, все правильно. «КЛБ» – как любит выражаться Антон: «Крепче Любить Будет». Еще Стендаль, кстати, писал, что три дня – оптимальный срок для разлуки и созревания любви. Для «кристаллизации любви», как он выражался! Вот и подождем три дня. Все будет нормально…
И я вышел из будки.
Три дня и три вечера я не находил себе места. Садился за курсовую, но не мог сделать ничего абсолютно. Пытался что-нибудь почитать, но строчки плясали перед глазами и расплывались. Над повестью, которую начал недавно, сидеть тоже было абсолютно бессмысленно. Я просто смотрел перед собой, перебирая в памяти вновь и вновь подробности вечеринки. Разные…
Этот наш первый танец, а потом поцелуй, конечно же, около книжного шкафа – голова кругом… Но потом… Вчетвером, втроем … И – «мы осторожненько, ладно?» – и ее как будто бы согласие… Но… «Какой ты хороший…», «Олежек, ты не целуй меня, а то…» И, наконец, яркая вспышка, молния на тахте, взрыв, и музыка, музыка…
А подснежники? Как она их опрыскивала, ставила в стакан с водой бережно… А Джильи? И взгляды ее… И глаза… Боже, Боже… Никогда ничего подобного…
Цифры ее телефона светились в моем воспаленном сознании огненными какими-то письменами. И ведь в день рождения матери! Символ! Неужели подарок? ЕЕ подарок ОТТУДА? Неспроста, все неспроста…
День рождения сестры. У нее теперь была своя семья, она жила в другой квартире. Я любил ее и поехал к ней с добрыми чувствами. Она была рада, и я рад, тем более, что гостей было немного. Но я сидел, словно отбывая повинность. Может быть, когда уйдут гости, рассказать сестре и мужу ее, посоветоваться? Но они не поймут… Сестра в этих вопросах не очень-то…
И я молчал, думая все о том же, и опять был в каком-то трансе. Гости долго не уходили и в конце концов дружно и тупо все телевизор смотрели…
Ей на работу на следующий день я так и не позвонил. Хотелось, но не каждый же день… Ведь договорились. И потом… У нее ведь есть мой телефон, если что.
В субботу пришел Антон.
Он пришел поздно вечером, я поставил ему раскладушку. Дело в том, что живет он далеко, а его Академия близко, и он частенько оставался у меня ночевать.
Почему-то о вечеринке Антон даже не вспоминал. И я сам спросил его:
– Ну, как там Лора, Антон? Вы на работу не опоздали тогда?
– Нет, успели. А Лариса… Да как обычно. Я, правда, не видел ее ни вчера, ни позавчера. Конец месяца у нас, запарка.
Он зевнул, потянулся и с показным равнодушием, как мне показалось, сказал еще:
– Зря ты все-таки позавчера. Зря не поддержал меня. Она ведь согласна была. Что это с тобой стряслось? Трахнули бы ее вдвоем, устроили бы хорошенькое Гаити недельки на две, глядишь, и Костю бы подключили. Он давно о Ларисе мечтает, но пока все никак. Девка она ничего, одна грудь чего стоит, верно? Зря ты не поддержал. Ты что, боялся мне проиграть, что ли?
– Что значит, проиграть? В каком смысле? – я даже не сразу понял, о чем он.
– Ну, в половом смысле, понятно же.
Он смотрел, ухмыляясь.
Вот так номер. У меня сердце заболело вдруг, но я молчал. Просто не знал, что сказать. Просто не находил слов. Причем тут?…
– Она… Она мне понравилась, Антон, понимаешь, – заговорил я, наконец, сдерживаясь. – Даже не знаю, как тебе объяснить. Она… Она не такая, мне кажется, как ты о ней думаешь, она… Просто получилось все как-то по-глупому, что ли… Да, она согласна была, наверное, но…
Антон среагировал странно. Он нахмурился, густые брови его сошлись, лицо слегка покраснело. Не глядя на меня, он сказал:
– Знаешь, на кого ты сейчас похож?
Он взглянул на меня, и глаза его были недобры. Совсем чужие и какие-то враждебные были глаза, Я поразился даже.
– На кого интересно? – спросил все-таки.
– На Роберта Кона ты похож. Из хэмовской «Фиесты», помнишь? Роберт Кон, тупой такой, глупый. Наивняк неотесанный. Неужели сам не замечаешь? Ты на него похож сейчас.
– Причем тут? – опять не понял я. – Причем тут Роберт Кон. Что-то не понимаю. Что значит наивняк неотесанный?
Хемингуэй был тогда всеобщим кумиром, как и Ремарк – их книги наконец-то появились у нас. Мне, правда, больше нравились Стейнбек и Олдингтон, а к Хемингуэю отношение у меня было неоднозначное. Я считал, что Хемингуэй очень уж старается выглядеть сильным, хорохорится, и в этом не сила его, а слабость. Что-то не в порядке с мужественностью у Хемингуэя, считал я, отчего и ему, и его героям постоянно приходилось ее доказывать – и другим, и себе самому в первую очередь. И не случайно, пожалуй, главный герой «Фиесты» – импотент. Хотя играет сильного и супер мужественного. Это ужасно грустно, конечно, но это, похоже, так. И финал хорошего писателя и мужчины Хемингуэя тоже был таким, видимо, не случайно.
Совсем другое дело, считал я, не только даже Стейнбек и Олдингтон, но – Джек Лондон! Вот кто был настоящим моим кумиром чуть ли не с самого детства!
– Ты хорошо читал «Фиесту»? – тем временем продолжал Антон. – Ты прочти еще раз, тебе полезно будет. Место про Роберта Кона перечитай как следует. Ты на него похож сейчас. Неужели ты так и не понял, что Лариса дрянь? Самая настоящая, образцовая блядь, если на то пошло! Да, фигуристая, да, красивая, но ведь блядь. Ты что, не понял? Брет из «Фиесты» – это еще куда ни шло, хотя и она тоже блядь. Но она хоть дорогая, на кого попало не клюнет. А Лариса… Тебе того, что у нас было, мало? Как целовались все вместе, как она лежала тут с нами, как согласна была на все. С двоими! А то и с троими, если постараться! Ты не понял? И если бы ты не испугался, то…
– Испугался? Что значит, испугался? Ты что-то не то говоришь, Антон. Причем тут испуг…
– Я о тебе лучшего мнения был, Олег, уж если на то пошло, – продолжал Антон зло, с досадой. – Нашел, в кого влюбиться! Не понимаю, что на тебя нашло. Марию Магдалину выискал, надо же!
Он тяжело вздохнул. А я ничего не понимал. На самом деле не понимал, был в растерянности. Если Антон так считает, то как же он мог ее пригласить? Как мог говорить мне, что она из самых красивых девушек в Академии, как мог потом восхищаться ею, целовать, упрашивать… С блядью – «хорошенькое Гаити»?
– Ладно, пройдет, – продолжал он тем временем, явно ничего не поняв. – Протрезвеешь, оно и пройдет, ничего страшного. Я же не даром тебе советовал хоть раз потрахаться как следует, от души, до отвала, тогда и пройдет. Спать давай. Устал я сегодня, ты меня извини. Сейчас не понимаешь – потом поймешь. Ты не только на Роберта Кона сейчас похож, а еще и на мышку. Мышку серенькую, уж извини. Я как-то о тебе лучшего мнения был. Ну да ладно. Не обижайся. Спать давай.
Опять тяжело вздохнул и замолк.
Я с трудом приходил в себя. Я был ошарашен и даже ответить не мог Антону внятно. Какое там объяснить! Хотя бы просто ответить. То, что он говорил и с какой интонацией, казалось мне чудовищным. Как можно говорить такое о женщине, молодой красивой женщине, которая позволяла себя целовать, которая ничего плохого не сделала, которая если и осталась с нами и позволяла то, что позволяла, то – по нашей же просьбе. Не за деньги, не с каким-то расчетом, а просто так. Что тут такого страшного, в конце концов? Он же сам хотел «хорошенькое Гаити». За что же так на нее? Прежде, чем ее привести, он ведь характеризовал ее так: «Красивая, великолепная женщина молодая, из соседнего отдела. Лариса. Вот бы ее к нам затащить, я постараюсь…» И затащил.
Я не думал, что Антон может так. Он раньше не казался мне таким бесчувственным все же.
– Ладно, – сказал я все-таки. – Давай спать. Странно все, что ты говоришь. Мышка так мышка, Роберт Кон так Роберт Кон, Бог с тобой. Кто такой Роберт Кон, я, честно говоря, забыл. Но это не важно. Не обо мне ведь речь. О ней. Ну да ладно. Спать так спать.
И опять был хаос в моей голове. Искренне не понимал я, что происходит. Почему Антон так зол? Ведь он прямо-таки кипел ненавистью – и ко мне, и к Лоре. За что? Ну, не согласился я на Гаити, ну, не поддержал его, ну, она мне понравилась, несмотря ни на что. Что ж тут такого ужасного? Да Бог с ним, в конце-то концов.
Лора, Лора, милая, хорошая, думал я, засыпая. И ответной злости на Антона у меня почему-то не было.
А на другой день наступило, наконец, воскресенье.
Антон с утра поехал домой – завтра ему на работу не надо.
Я всячески отгонял от себя мысли о Лоре – боялся как-нибудь сглазить. Делал гимнастику, потом позавтракал, посидел над учебником, правда совсем без пользы – в голову ничего не шло. Позвонила одна из знакомых девушек, Регина, очень хотела встретиться, я сказал, что никак не могу сейчас – курсовая…
Долго размышлял, покупать ли цветы. Наконец, решил, что лучше не покупать: это все же слишком на первый раз. Рано еще, будет видно, как дальше. А то посчитает меня слишком сентиментальным…
«Идя к женщине, не забудь захватить с собой плетку,» – вспомнились вдруг почему-то слова Ницше, которого я как раз недавно читал. Что-то в этом наверняка есть, подумал я, вспомнив вчерашние слова Антона, но сейчас мне стало смешно.
Без нескольких минут семь был там, где договорились. У станции метро «Дзержинская», снаружи, у выхода к магазину «Детский мир». Волнение неожиданно улеглось, в душе возник штиль и покой. Я сделал все, что мог, теперь от меня уже ничего не зависит. Придет? Не придет? Видно будет.
Спокойно смотрел на прощальные желтоватые лучи солнца на стенах домов, на лицах прохожих, на сверкающих плоскостях автомобилей. Ослепительно сияли окна дома напротив – это КГБ, Лубянка… Что только ни творится там… А окна сверкают, как ни в чем не бывало!
В пятнадцать минут восьмого я подумал, что, может быть, неправильно понял место, где ждать – может быть, как раз другой выход?! Ведь их два здесь, может, она не так поняла? Быстро зашагал к другому выходу. Там ее тоже нет. Поспешно вернулся. Женщины всегда опаздывают, ничего страшного…
В половине восьмого подумал: вдруг что-то случилось, и она сейчас звонит мне домой? Мало ли что! Да-да, она ведь знает мой телефон – вернее, якобы, наш с Антоном, – он при мне записывал телефон в ее книжку… И теперь она, наверное, нервничает, звонит без конца, а я тут прохлаждаюсь. Мало ли что! Домой, скорее домой…
Добрался чуть ни бегом… Метался по комнате из угла в угол или неподвижно сидел, уставившись в никуда, мучительно вспоминая телефонный разговор в четверг. Может быть, я что-то не так понял? Да нет, вроде все так…
Телефон в коридоре молчал. А ее домашнего телефона у меня нет, да у нее, кажется, дома нет телефона, она говорила, кажется. Что же делать? Не может быть, ну не может же быть, чтобы…
«Роберт Кон» – тут-то и вспомнились слова Антона. Кто же он такой, Роберт Кон? «Наивняк неотесанный»? Забыл… «Мышка»? Почему? Может быть, я и действительно… Не пришла и не позвонила даже. Почему? Что-то случилось?
Звонка так и не было. Наступила ночь.
А утром нужно было ехать в детский сад. Теперь чтобы фотографировать. Что ж, это хорошо даже. Медленно я собирался. На улице – ни намека на вчерашнее солнце: нахмурилось, сеется мелкий снег. И в комнате, и за окном все как будто поблекло, утеряло цвета. Мысль позвонить ей на работу утром почему-то даже в голову не пришла. Все ясно, чего там. Мышка. Роберт Кон. С кем-то встречалась наверняка. А я-то… Свято место пусто не бывает. А я… Не по Сеньке шапка? Но она ведь… А, ладно, мало ли что… Все равно Антон странный. Мало ли что…
Дети встретили меня ласково, весело – я всегда находил с ними общий язык. Начал фотографировать «режимные моменты» – умывание, обливание, завтрак, – потом игры с кубиками, куклами, рисование. Здесь был маленький, замкнутый, игрушечный мир, отгороженный каменными стенами дома, и я погрузился в этот мир. И почти успокоился – только сердце временами побаливало. Ко всему прочему, я тогда ведь так и не избавился от страха перед каким-нибудь фининспектором ОБХСС или переодетым оперативником (я же не официальный фотограф, не представитель организации!), и теперь этот страх и воспоминание о вчерашнем слились. «Частнопредпринимательская деятельность» у меня, что ни говорите.
Дети, как всегда, помогли. Вот я сажаю или ставлю малыша перед фикусом или около аквариума, на фоне стены, около детского телефона. Говорю что-нибудь веселое или спрашиваю о чем-то хорошем. И мальчик или девочка улыбается…
С волнением наблюдаю за непрестанными изменениями детских лиц, и в подходящий момент нажимаю на спуск затвора. Детские лица в сущности все красивы, хотя, конечно, по-разному, и, фотографируя, я, как всегда, думаю: красота ребенка, женщины, какого-нибудь растения, животного, бабочки или цветка имеет таинственно близкие, общие корни…
Время съемки кончалось – они сейчас будут обедать и спать, а мне пора возвращаться домой. Успел отснять ровно половину, две группы из четырех. Столько же осталось на завтра. И тут сердце заболело опять…
– А почем будут фотокарточки? – с вежливой настороженностью спросила воспитательница.
– Я вам потом скажу, надо же показать. Недорого, в общем. По сорок копеек.
«Сорок копеек» выговорилось с трудом. Я всегда чувствовал неловкость, когда речь заходила о деньгах. Хотя никуда ведь не денешься все равно.
Вышел, погода все та же. На остановке автобуса стоял милиционер.
У метро я внезапно для самого себя, как-то машинально подошел к телефонному автомату. Опустил монету, набрал номер. Услышал сразу голос ее. Как ни в чем не бывало – спокойный голос, даже веселый! Радость вспыхнула на миг… но тут же пронзила боль. Она же узнала меня сразу. Но – ни в одном глазу!
– Почему ты не пришла, Лора? – хрипло выговорил я, с трудом.
– Не могла, Олег, понимаешь. Бывает… Я же говорила тебе… Точно не обещала.
Голос ее стал тихим, она оправдывалась.
Сердце сорвалось с привязи, я задыхался. Как?! Так просто… Ничего страшного, оказывается, не произошло? И даже не позвонила! А я-то… Ведь у нее есть мой телефон, а я весь вечер был дома! И теперь так спокойно… И сегодня не звонила, а то бы сказала ведь…
– Да, конечно, бывает, – проговорил я чужим, неестественным голосом. – А ведь я тебя ждал. Полчаса ждал, где договорились. Ну, что ж, не могла, значит, не могла. До свиданья. Как-нибудь позвоню.
И повесил трубку.
Вышел из будки. Зашагал автоматически, как в трансе. Спустился в метро.
И только в переполненном вагоне, в давке, начал приходить в себя. Что я наделал?! Зачем так грубо?
Началась обратная реакция… Я ненавидел себя, проклинал. Что я наделал! Мало ли что у нее могло быть… Что я наделал! Не спросил ведь даже!
Подъезжая к своей станции, уже не чаял, как выбраться на поверхность. Бежал вверх по эскалатору. Рванул к телефонной будке, которая – единственная! – свободна. Не работает! Ждать когда освободится другая? Но у меня же одна только «двушка»! Вдруг не сработает? Нет, домой!
Чуть ли не бежал по улице до своего дома. Взлетел вверх по лестнице.
Телефон в коридоре свободен!
Набрал номер – она подошла!
– Послушай, это я. А что, если сегодня? Давай? Ты как, можешь?
Как ни странно, она согласилась. Договорились у «Справочного бюро» на площади Ногина, недалеко от Академии, места ее работы. В половине пятого, когда она закончит…
3
Да, вот так все и началось. Но не только Лора.
Кое-что – тоже важное! – началось чуть-чуть раньше. И – все оказалось связанным… Мог ли я тогда это предполагать?
Приблизительно за неделю до знакомства с Лорой, был очередной «творческий семинар» в Литинституте, когда в перерыве я позвонил Алексееву, заведующему отделом очерка и публицистики в молодежном журнале. Дело в том, что у Алексеева уже лежал мой этакий «рассказ-очерк», который Алексееву нравился и который он хотел напечатать в журнале. Однако возникли какие-то сложности – вот я и звонил.
– Олежек, ты? – Алексеев сразу узнал мой голос. – Насчет твоего рассказика пока ничего определенного сказать не могу, но у меня к тебе предложение. Слушай внимательно: нужно написать очерк о «маленьких преступниках». О несовершеннолетних. Очерк большой, проблемный, главным образом моральная тема, даже можно сказать – половая. Думаю, это тема как раз для тебя. По телефону ничего объяснять не буду, ты приходи в редакцию сегодня же или завтра, все расскажу. Согласен?
– Да-да, конечно, – забормотал я растерянно, расстроенный тем, что с рассказом не получается. – Сегодня не успею, наверное, у меня семинар, а завтра можно?
– Можно. Вот и хорошо. Жду. В два часа дня, идет? Я знал, что ты согласишься.
Вернулся я в аудиторию не только расстроенным, но уже отчасти заряженным, и чем больше думал о предложении Алексеева, тем больше оно волновало. «Большой проблемный очерк…» – он ведь так и сказал. «О преступности несовершеннолетних»… Да еще и тема «половая»… Интересно, почему он хочет предложить это мне? Ведь в моих рассказах, которые он читал, ничего такого и в помине нет. В других есть, но в тех, что дал ему, нет.