Такси Блюз. На обочине

Боря и Макс получали ликбез и полный пакет необходимых для работы инструкций. Схема движения клиента, юридический адрес его фирмы, любимый ресторан, спортивный клуб и даже автомойка.

– Вот то, что нам необходимо, – подчеркнул маркером на листе Максим.

– Автомойка?

– Она, родная. Главный конфликт нашей эпохи между личностью и пятном.

– Попроще, гений.

– Гений враждебен не толпе, а посредственности.

– Конкретней, Склифосовский, – ерзал Некрас.

– Серый, будешь спешить, когда мондовошек станешь отлавливать. Они никого не уважают.

– Кто?

– Мондовошки.

– Макс, чего ты, в натуре, выпендриваешься…

* * *

Савка сразу с поезда даже не хотел заходить домой. «Марина!». Он как Шевченковский Андрей шептал имя прекрасной польки. Но трезво сообразил, точнее, осознал всю необходимость облагораживающего с дороги душа. Без душа и мыла он походил на хоккеиста, запах был, как из-под щитков. Душ и хороший автошейв должны будут сделать из примата то, что прощалось с Мариной три недели тому назад. Ох, это коварное, но липкое, как мед, чувство. Только им наделен человек разумный, только оно отличает его от особей «питекантропов». И пока живо все это, апокалипсиса не будет. И даже тот человек за урной на вокзальном перроне, даже его «ведо» не лишено подобного. Оно попросту забилось далеко в черный облупленный угол его внутреннего мира. А поднимать его наружу для человека, лишенного элементарных удобств, непозволительная роскошь. Словом, если чувство это отсутствует, значит, следовательно, это и не человек вовсе. Что и требовалось доказать.

«Я люблю, а значит я живу». По-моему так там у Владимира Семеновича.

Савва был человеком импульсивным, сверхэмоциональным, порою неординарным, но он любил, и от этого был счастлив. Его тело мылось под упругими струями душа, а душа была уже рядом с ней…

* * *

Макс выпендривался именно так. Но это была его ипостась, его маленькая слабость. Он просто кайфовал, демонстрируя превосходство своего серого вещества над массами. Он продолжил:

– Недельное наблюдение за объектом показало, что к машине он никого не подпускает. Любит ее, ублюдок. Даже водителю доверяет редко и то в особых случаях…

– Например, съездить на мойку, – перебил Шутил.

– Верно, Савок. Необходимо вычислить график помытия авто, если таковой вообще имеется.

– Скорее всего, он моет ее, когда ему в голову ебнет.

– Точнее, по мере загрязнения, – поправил Борю Макс. – Он моется на одной и той же мойке. Может, она его Кента, или он сам в ней в доле, не в том суть, – и Макс упрямо посмотрел на Шутила.

Тот не понимающе сложил губы конвертом.

– Шутил, твоя задача с кислой, но преданной миной заявиться на мойке и устроиться работать мойщиком.

– Ты чего погнал?

– Самый реальный вариант. Наступит момент и клиент заедет. В таких случаях люди даже ключи из замка не вынимают.

– Ну, конечно, вы будете вялиться, а я как лох наебывать.

– А чего, филок наработаешь, специальность приобретешь, – подъебнул Чика.

– Может, за тебя все сделать, а ты езжай назад к Марине и не о чем не беспокойся, – полез в залупу Боря.

Шутил помялся, словно картонная коробка. Ему действительно стало не по себе.

Не буду детально писать о трудовых буднях Савелий Смехова, перейду к кульминации. Расчет стратега Малецкого оказался верным на сто процентов. Справедливости ради надо отметить, что для этого Шутилу пришлось попотеть на ниве мойщика полторы недели. Он даже начал втягиваться и слился с «влажным» коллективом.

«Бэха» черная, как намерения Гари Поттера, вальяжно закатилась в мойку. Шутила, словно кипятком окатило, его сердце забилось в рваном ритме нон-стоп. К черту попсу, начался убойный рок-н-ролл.

Из салона БМВ вытряхнулся брутальный дяхан, доверенное лицо шефа, то бишь его секьюрити.

– Дяденька, как мыться будем? – поспешил Шутил.

Прогиб дяденькой был в сию же секунду зафиксирован. Резиновая маска его лица приобрела геометрию власти и превосходства над толпой.

– Верх, салон и пропылесось, – бросил он, и, переминаясь с ноги на ногу, добавил, – Через пару часов буду.

Он покинул помещение и сел в девятку, за ним ехали следом. Машину взвизгнула, как свинья на веревке, и, громыхая динамиками, ретировалась.

У Савелия обмякли ноги. Вот он реальный, почти сто процентный шанс. Не использовать его было бы верхом легкомыслия. Руки тряслись, подбрасывая поролоновую губку, мысли роились в голове, как рыжие тараканы. На мойке появился ее владелец.

– Савелий, хули ты, тити мнешь. Отдай машину Славе, а сам пойдем со мной, дело есть.

«Твою мать! – чертыхнулся про себя Шутил. – Какого члена!». Находчивая мысль сама сделала шаг вперед из шеренги умственного хаоса.

– Леонид Андреевич, а можно мне поработать с Бэмкой. Я еще таких не видел, просто слов нет.

– Слава, со мной! – снизошел до великодушия шеф.

«Е-е-с!».

Макс был прав. Ключ торчал в замке зажигания. Более того, за водительским козырьком Шутил обнаружил документы и… сто долларов.

«Это мне за работу». Савка даже вымыл ее сверху, и она стала похожа на лакированную галошу.

– Купила мама Леши отличные галоши…, – намурлыкивал Смехов, ключ по часовой и ДВС в режиме запуска.

«Какая мощь, интересно, сколько лошадок под этим капотом? Впрочем, какая на хрен разница». Вошел Слава.

– Ты чего завелся?

– Хочу перегнать туда, где Форд стоял, там пылесосить ловчее, открой ворота, Слава.

Слава поспешил помочь товарищу по цеху.

«Круто, мать ее, круто… супер, охуеть!». Орало что-то внутри Шутила, ломая диафрагму. Он втопил педаль до полика, и авто от Баварского производителя показало, на что оно способно. Тело Савелия вжало в сидение, он подобно летчику-испытателю сполна прочувствовал весь кайф перегрузок.

Слава бежал вслед, что-то кричал, распугивая татарских воробьев.

– Что, ебанутый, я же не слышу тебя, – хмыкнул Савка, и остался собою доволен…

– Я, пацаны, чуть не обосрался, в натуре, пушка, а не машина. Дурная, как моя голова.

– Это да! – отличился Боря. – Но ты молотком, Савок, красавец, бля буду, отвечаю!

– Да, ладно, на моем месте каждый поступил бы точно также.

– Нет повода не выпить! – взял на себя миссию тамады Максим…

* * *

Савка торопливо печатал шаги по морозному сибирскому асфальту. Он сокращал расстояние и не мог придумать, как они встретятся. «Наверное, он подарит ей цветы… Да нет, точно. Она примет его в тиски своих мягких объятий. Они будут долго гонять слюни, а потом… Но это если мамы нет дома, Шутил сорвет с нее все, что там будет, ну а дальше импровизация».

Он вышел на проспект, с него он повернет на другую улицу, которая, хитро петляя по дворам, выведет его на заветную, на ту, где живет его Марина.

* * *

Одиозный Кава был чем-то не очень доволен. Пред ним ломился от сервировки овальный стол, квадратной формы. Справа сидел Фока и поедал королевских креветок – продукт перестройки. Напротив гости вора: Симон, Саша-Кореец, и Лефик. Все «хозяйские», авторитетные люди. За плечами солидные ходки, за ходками серьезные дела. Кава час назад принял дозу и его слегка кубатурило. Он изредка кивал и почесывался, но принимал действительность такой, какая она есть.

Школа узников, постоянно держать руку на пульсе событий, какой бы кайф не заполнял вакуум в тебе самом.

Симон махнул стопку и зажевал наспех куском копченой осетрины.

– Ты удовлетворен таким раскладом? – прожевав, задал он вопрос гостеприимному хозяину.

– К чему ты подводишь, братуха? – сощурился Кава, как танковый триплекс.

– Бабло отбил, барыгу наказал чужими руками, а как авторитет… Не сочти за грубость, но не считаешь, что он пошатнулся.

Лефик хмыкнул и закурил сигарету. Кореец напрягся в ожидании немедленной реакции. Симон явно желал, чтобы пролилась кровь, «хлеба и зрелищ» – его жизненное кредо.

– Ты думаешь, что можешь сказать мне фас, раздраконить меня босяцким фуфляком, на который я кинусь, что тот подпесок. О чем ты говоришь?

– Погоди, дорогой, неверно истолковал меня. Люди слышали, как этот фуфломет неуважительно говорил за тебя. Прошло время, этот перец жив и чувствует себя превосходно… Мы-то в теме, что он отдал тебе, что ты просил с него, но другие не при делах за это. Всем не объяснишь. Отсюда пойдут опасные брожения. Не находишь?

* * *

Савка повернул на улицу Рождественского, серый хрущевский ренессанс: черные проплешины среди неровных дворов, собачьи испражнения, дымящиеся, словно взорванные танки, колодцы, танкисты-бомжи с загорелыми лицами даже в зимний период, корявый паребрик и утоптанный тротуар. Шутил шел по нему, приближая встречу. У самого сердца под «мытой» дубленкой грелся алый цветок гордым именем роза.

* * *

Кава выпил, и не мало. Его разум взывал к справедливости.

– Фока! – встрепенулся Ренат.

– Я весь внимание.

– Будешь внимателен, будешь состоятелен. Хватит тальянку ломать. Отзвони пацанам, работа будет.

– Кому звонить? – не вкуривал Фока.

– Ты чего гоняешь?! Или два по кушу!? Звони Моцарту, Окулисту. Скажи, пусть этого терминатора взяли, как его?..

– Сугроба?

– Сугроба, да. Пусть эти ниндзя тянутся сюда.

* * *

Скороговорка: «Приехали парни на крутой тачиле, базарить не стали, всех замочили, всех замочили и перемочили, купили билеты и двинули в Чили, а все потому, что они на тачиле».

Тем, кто встретил Савелия в компании с его Мариной у выхода из подъезда, ни к чему было сублимировать собственную энергию. У них была утилитарная цель и указание авторитета.

– А сейчас я тебя угощу шампанским,… если ты не возражаешь против моего назойливого общества.

– Савушка, я так счастлива. Я же говорила, все будет здорово.

Вся беседа построена исключительно на эмоциях и, наверное, это правильно. Холодная голова и трезвый расчет, это можно приберечь для другого случая.

Марина нежно держала высокую розу за ее не простой стебель. Она не хотела оставлять ее дома в пустой комнате, в мокрой вазе. Цветок был неподражаем, хотя во многом походил на остальные. Он являл собою законченное продолжение счастливой его обладательницы.

Савва обратил внимание на серую Ниву с глухой тонировкой. Она походила на выгоревший гроб, но на колесах. Приобняв свою пассию за узкие плечи, они попробовали пройти мимо.

– Молодые люди! Вы из этого дома?

– Да, – ответила Марина, выдвигая на передний план желание помочь. Так чисто, по-саморитянски.

– У нас для вас кое-что есть, – парень стоял и улыбался, как черно-белый телевизор. А еще в его глазах отражался только тротуар.

Из ветрового окна Нивы высунулась сайка такого же «киноцефала» (собакоголовый).

– Мы к вам, голуби, обращаемся. Не хорошо хамить людям, – прогремел второй.

– Ты о чем, дядя? – не выдержал Шутил. – Какие дела?

– Дела в прокуратуре, ныряй в тачилу.

И холод вороненой стали безапелляционно приставленный в область ребер, заставил Савелия воспринимать сие серьезно.

– Марина, дождись меня дома, – попросил он, отстраняя девушку.

– Мариночка тоже поедет с нами, – неожиданно высрал обладатель Беретты.

– Не гони, она не при делах.

– Гонят, корешок, говно по трубам, а здесь позволь нам решать, кто при чем.

* * *

Траурная панихида, это всегда неуютно, холодно и лишено перспектив. Венки от одноклассников, от директора любимой школы слабо напоминают дары волхвов. Мать в черной, как у шахидки, шали с пустыми, как два колодца, глазами. Отец заметно постаревший, так и не ставший дедом. Друзья – это отдельная тема.

Боря шел сразу же за гробом, под локоть поддерживая несчастную мать. Она то впадала в сомнамбулическую кому и казалась равнодушной, то вскрикивала, как раненая на вылет волчица.

Корма красного, словно стяг, гроба плавно покачивалась на плечах несущих, где-то там между небом и асфальтом. Он так и не смог дотянуться до небес…, а быть может… Быть может совсем наоборот.

* * *

– Конечная, – сказал узколобый с постперестроечным менталитетом спортсмена-неудачника, сумевшего худо-бедно реализовать себя на улице.

Оставленное переселенцами здание бывшего конезавода заставляло поверить о приближающемся апокалипсисе. Молодых людей выволокли из Нивы и втащили в плохо оборудованную подсобку. Провисшая панцирная кровать, прожженный в нескольких местах полосатый как жизнь матрац. Молочный ящик с фанерой вместо столешницы и портрет вождя мирового пролетариата с цинично подрисованными сатанистскими рожками. Зрелище так себе.

Шутила пристегнули наручниками к стояку, прощупав пару раз его батареи (ребра).

– Будешь кипеш поднимать, печень фаршем выйдет.

Девушку толкнули на матрац, предварительно содрав с нее пальто. Савелий дернулся, но чугунный стояк был заложен коммунистами, а значит прочно и на века.

– Пацаны, прошу, оставьте девчонку, – вопил он, не обращая внимание на удары по его телу. – Пожалуйста, умоляю.

Маринина блузка с треском приказала долго жить. Ажурные трусики были стянуты чумазыми руками. Грубое мужское начало ворвалось в ее розовую вагину. Она кричала, пока были силы. Самец поливал ее обильной слюной, мял молодые груди, грубо и хрипло дышал.

– Я буду вторым, – похотливо суетился другой, походивший на мраморного дога.

– Не тяни, пристраивайся.

– Ублюдки, вы чего творите, недоноски, – орал Савва.

Второй ударил Шутила с ноги и, скинув свои брюки на бетонный пыльный пол, пристроил имплантант ко рту девушке.

– Соси, сука… давай, животное, исполняй вещи.

Марина теряла сознание, приходила в себя и снова проваливалась в грязную бездну. Ведь росли нормальными детьми, пестовались мамашиным вниманием, ели эскимо и сахарную вату. Так откуда берутся такие недочеловеки, как земля выносит таких подонков? Увы, вопрос риторический.

Савелий получил очередной короткий удар в солнечное сплетение, и в глазах у него все потухло. Когда он пришел в себя, тела девушки на грязном одре он не увидел. «А что, если это сон, что если Марина все же осталась дома?». Прокравшись, проскользнула тенью спасительная мысль. Но она была всего лишь тень. Попинав Шутила, с чувством выполненного долга, узурпаторы выволокли его во двор ногами вперед.

У толстого ствола тополя возвышался курганчик рыжей земли.

– Хочешь посмотреть, кто там?

И Савелия, не дожидаясь его согласия, подтащили к яме. Савка зажмурился. На дне лежала она, его милая мягкая и теплая Марина. Слезы брызнули из-под опухших век, будто в голове его лопнул огромный сосуд. Он не мог говорить, ладони рук грабастали землю. Он помнил ту растерянную фигурку на СТО. Он помнил, как она бархатным голосом шептала ему, что все будет здорово. Все, все будет здорово – здорово!!!

Девушка была без сознания и одежды, но ее конечности еще боролись за жизнь, за желание быть с ним.

Савелий уткнулся в мерзлую землю.

– Взяли его, – услышал он где-то в другой жизни.

Двое подхватили его под руки и облокотили к тополю, молчаливому свидетелю страшной трагедии. Савва расклеил веки, он видел, как совковая лопата швыряла землю и глину туда, где лежала она, его жизнь.

Тот, что раньше высовывал свою гнусную сайку из ветрового стекла, вынес из помещения длинный лом и сиротскую кувалду.

– Ни хуя, такой карандашик, а?! – прикололся он.

– Вбивай, да поедем, помолимся.

«Помолимся», – это заставляло призадуматься. Вот они, приватности жизни, повороты судьбы.

Стальной стержень плотно вдавил грудь Савелия в области сердца.

«Ну, вот и все… Как это? Нет, мне снится…».

Размах кувалды и стержень уже в молодом теле. Савва судорожно скрючился, беззвучно простонал и даже улыбнулся. Кажется. Лом мягко прошел тело и, упершись в дерево, стал протаранивать его, более жесткий ствол. Тополь, наверное, тоже плакал, ему было больно за троих…

* * *

Раскачиваясь, катафалк плелся в авангарде траурной процессии. Гроб с телом Савки Смехова планировал следом. Он даже не испортился, как взяли моду делать это все покойные. Даже уголки губ были вздернуты к верху. Он смеялся во сне. И, наверное, мог бы проснуться…, если бы уснул, а не умер.