Лебедь черный

Редактор Дмитрий ЗИМАКОВ

Дизайнер обложки Елена ПЕТРЯЕВА

Корректор Светлана ПРОКАЕВА

© Виктор Федорович Зимаков, 2018

© Елена ПЕТРЯЕВА, дизайн обложки, 2018

ISBN 978-5-4490-9031-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЗИМАКОВ Виктор Федорович. Родился на Алтае в 1947 году. После окончания Красногорской школы поступил в Омское высшее общевойсковое командное училище. Служил в различных подразделениях Забайкальского военного округа. Офицер запаса с 1990 года. Проживает в Барнауле.

Книга о Сибиряках которые в делах ратных уничтожали фашистов, прыгали на вражьи позиции с самолетов без парашютов. Отстаивая веру истинную, избирали вольно Голгофой Красную площадь Москвы. Тяжелая доля штрафников и юмор из жизни жителей этого прекрасного края. Одна из версий нахождения золота Колчака на Алтае.

ПЛАЧ РОССИИ

Посвящается Кошелевой Софии Ивановне

Так будет каждому по вере —

небесный дом и брачный пир,

и по одежде будет мера,

духовный свет, душевный мир.

Кладбища России, как вас много, и все разные. В одном схожесть: испокон веков наши предки для успения выбирали чистое, возвышенное и открытое солнцу место, ибо понимали, что здесь последняя ступень нашего земного бытия и первая к тому, кто создал наш мир, где хранят память о прошлом. Ушедшие в небытие жили с надеждой, что на их прах не упадет тень гроба последующего поколения, что они никогда не будут потревожены разочарованием потомков в их веке, не будут снесены их надгробия в угоды новым государственным потрясениям. Кладбище – суть-то «клад». Или, погост – опять же «погостить». А схоронить – всё тоже: сохранить что-то близкое, дорогое и необъятное.

А посадил ли ты цветы на могиле близкого своего? Сделал ли так, чтобы памяти ушедшего было уютно? А помолился ли ты о его грешной душе? Дал ли упокоение для вечной жизни? Камни надгробий над нашими потомками— это ступени в твое будущее.

РАСПЯТАЯ ПАМЯТЬ

Возвращаясь на исходе дня из командировки из Горного Алтая, на въезде в Бийск я решил «проведать» могилу своего деда Ивана. Оставив машину на обочине Чуйского тракта и обходя бугорки могил, памятники и покосившиеся кресты, вдруг услышал тихий, еле различимый с приговорами плач. Были в этом плаче какие-то особые рвущие душу звуки. Эти звуки напомнили мне погребальную песню, которую я слышал в детстве. Плач, песнопение, напутствие, уходящим в небытие, что их помнят, чтят и любят, и надеются на встречу на небесах. Плач был без надрыва, вскриков, как бы перекатом вместе с закатом солнца уходил за горизонт к дальнему лесу, едва различимому с горы, насыщая миром и покоем последний приют жизни человека.

Обойдя заросли боярышника и оказавшись перед небольшой поляной, я онемел от увиденного. Кто-то ради упокоения лишь одного своего родственника, словно бульдозером, снес всю память о других захоронениях на этом месте. Кресты, памятники, дерн с могильных холмов, оградки, венки – всё это, безжалостно вырванное с десятка могил, было безобразно свалено в одну кучу.

Новая, стальная, излишне высокая остроконечная стена железного частокола словно проводила границу между нелюдским кощунством и надругательством над обычаями, традициями христиан. Посередине этой металлической клетки возвышался огромный, не памятник, а какой-то уродливый мраморный постамент, отдающий холодом угрюмости, безвкусицей и попранием православных символов об умершем человеке. Разбросанные за этой массивной, неприступной оградой бутылки, банки из-под спиртного и другой мусор не поминок, а «пиршенства» неизвестных, говорили о нулевой морали тех, кто совершил этот вандализм. Даже взгляд с фотографии почившего в этой крепости, ещё молодого, мужчины, как бы с тоскою и упреком созерцал последствия нелюдского отношения к уже вечным своим соседям по несчастью.

И посреди этого хаоса опрятно одетая женщина преклонного возраста пыталась собрать то, что осталось от когда-то ухоженного места памяти о близком человеке. Красоту, статность, молодость, теплоту, доброту души не тронули невзгоды и трудности прожитых лет. Со вкусом уложенные волнистые волосы, плавный изгиб ещё темным бровей, пушистые ресницы, когда-то полнокровные чувственные губы не вызывали сожаления к её возрасту. И ещё глаза с необычной синевой, в них хотелось смотреть, разгадать причину их покоя, притяжения, глубины мысли. Как бы упреждая мою неловкость и растерянность, она первой начала разговор. Подтвердив моё предположение, что похоронен «новый русский», некий «бизнесмен», зверски убитый своими же подельниками, она тихим приятным голосом сказала:

– Жаль мне этих людей за их грех, не ведают о проклятии и возмездии. Нет, не от меня, Боже, упаси желать им плохого. Как меня в жизни не било, но так горько мне впервые. Они ведь и оградку с могилы моего мужа снесли, а там и для меня место было. Да Бог с ними, душой-то я и после смерти всегда с ним буду.

Редко удается быть слушателем, тем более пожилых людей, освященных мудростью, но что и как говорила эта красивая седовласая женщина, заставило меня забыть о времени и причине моего появления здесь. Послушаем же вместе этот рассказ о жизни трудной, долгой, но праведной.

ИСТОКИ РОССИИ

«Выходцы-то мы из Пензенской губернии. Крестьянствовали и деды, и прадеды. Я ведь на земле родилась. Родительница, будучи на сносях, ранним утром понесла поесть мужикам в поле, да видно уж судьба – родила меня в мокрой от росы траве. Матушка-мордовка, хоть и крещенная, возьми, да и назови меня Росиной. Долго потом священника уговаривали, чтобы тот, вопреки христианскому обычаю, окрестил меня этим именем. Тогда священник и предсказал родителям: «Много горя вашей дочери придется испытать, а вода еще не раз её крестить и испытывать будет». Погрузил он меня трижды в реке Чембарке, недалеко от Пензы, в теплой летней воде, а в первый раз-то пророчество в разгар войны Гражданской и сбылось. Белые, красные, а между них банды разных мастей.

В село наше Кукарки, что не далеко от Чембара, залетела такая вот вражья стая. Толком-то в деревне не знали, кого и за что будут казнить, потому мать нас, четверых ребятишек в хлеву и спрятала. Ну, а как за стеной начали рубить шашками мужиков, кто новой власти сочувствовал, а я с испугу и выбежала во двор. Хоть и двенадцать лет мне было, а на вид то больше, парни уже заглядывались. Бросились за мной бандиты, обезумев от крови, решили надо мной поиздеваться, загнали в соседний двор, а там – колодец. Поняли моё намерение, да уж поздно, давай по ногам стрелять. Чувствую – обожгло, как крапивой, да сгоряча всё-таки успела до сруба добежать и не оглядываясь, кинулась в открытое творило. Как падала, не помню. Спасло, что колодец широкий был, внизу подмыт, а воды по горло. Потом мне рассказали, что стреляли от злости злодеи в колодец. Хотели гранату бросить, да, спасибо, хозяин двора уговорил за бутыль самогона не осквернять источник.

Утром, только с подходом красных, бандиты покинули подворье. Родители уже не думали, что я осталась жива. Спустился мой дядя Михаил в колодец, увидел меня живой, от растерянности воды нахлебался. Я-то ни кричать, ни говорить не могла, потом ещё долго молча.

Атаман той шайки ещё и сельскую управу сжег, так что сельчане оказались без документов.

Метрики, то есть свидетельства о рождении, выписывали новые, со слов сельчан. Пьяный да малограмотный ревкомовец, тот, что писарем при сельсовете числился, вместо Росины меня Россией Ивановной записал, сразу и не заметила, что новым именем меня записали.

Вначале тридцатых крестьянам стало тесно на земле от законов, что Советы издали. Мужику-то воля нужна, а не свобода, что большевики предлагали, да и слово-то свобода – больше казенное, неживое, к чему-то обязывающее, а воля – где простор на душе, свет и дух благодати витает для творенья и добра. А далее Россия Ивановна для меня, вроде бы и просвещенного, сама того не подозревая выразила суть различия между свободой и волей в христианском понимании. Для нас, почитающих истинного Бога, нужна свобода от греха, свобода выбирать голос чистой совести.

За свободой от греха подальше мои предки за той волей – птицей в Сибирь решили податься, на Алтай. Благо на тех просторах землячка наша тоже из Пензы жила – Судовская Евдокия. В прошлом она была купчиха, основательница Барнаульского Богородице – Казанского женского монастыря. Там и монахини из нашей родни были. Вот они и помогли нам выправить нужные документы на переезд. Помогло и то, что дед Михайла, в отличие от моего отца, был купцом и до прибытия на Алтай, имел отношения и хороших знакомых среди старообрядцев. Несколько раз посещал в Москве их церкви и уже имел твердое намерение принять струю веру. Это и было причиной, что на новом месте, встретившись по рекомендательным письмам с местными староверами, нашел всяческую поддержку при обустройстве. Как бы там власть не притесняла верующих, но вот община Ефтея Долгова в Никольской заимке имела большой авторитет в здешней округе. Документ на жительство получали в районном селе Старая Барда (ныне Красногорское), а когда стали выделять семейству Кошелевых земельный надел, узрели мое необычное, но заверенное по закону печатью имя.

Долго дивились и решали – одну или две буквы «с» в моем имени оставлять для акта земли на мою душу. Аж до самого начальника района дошли, но тот по-своему определил:

– Раз в Сибирь из России приехала, пусть Россией Ивановной и останется.

Дали нам угодье гектаров тридцать в предгорье, место это в простонародье «чернью» называлось, от близости к необитаемой тайге. Нам сразу полюбилась та сибирская сторона. Не зря говорят, что Сибирь – хребет всей России, как-никак, неразведанная кладовая недр отчизны, родительница самых великих и красивейших рек и озер. Синь неба, зелень лугов, тайги, белки высоких гор, глазам и душе просторно, радостно, свежо, здесь воля человеку. Кто здесь побыл единожды, ему уже в другом месте тесно, скучно, неуютно. Земля сочная, благодатная. Тайга и речки для прокорма полны живностью. Разнотравье на лугах, полянах, что на взгорках, радугой отливаются, пьянят, умиротворяют, чаруют человека. А главное, народ, что рядом проживал, радушно воспринял появление наших семейств. Они были смешанного происхождения, мировоззрений, религий, культуры, языка.

Сибиряки – народ особый, своеобразный. Сама природа тех мест не приемлет людей слабовольных, мрачных, жадных да лживых. У подобных два пути – искать иную сторонку для дальнейшей жизни, либо силы изыскивать в себе, чтоб от таковых пороков избавиться, здесь добронравие в почете. Аборигены – алтайцы, кумандинцы, татары, поляки, русские, ссыльные с окраин Российской империи, исконно русские, бежавшие в погоне за волей, старой верой, но почему-то кликались «челдонами», «гуранами», «поляками», «кержаками». Уже не одно столетие жили в мире и согласии без оглядки на то, кто какому Богу молится, в каких национальных одеждах ходит, что в закромах да в доме имеется. Староверы Никольские, ну «кержаки» по-народному, несколько мешков семян, пшеницы, овса да ячменя без всякой оплаты в помощь привезли, и, видя, что из подвод у нас три телеги разбиты, свои оставили. По «божеской» цене – по обмену на ложки серебряные, что были у моей матери, дали двух стельных коров да жеребую кобылу. Поляки, что были сосланы при царе, обрусевшие, из деревни Тайна, те за обещания наших мужиков оказать помощь в постройке моста, выделили два плуга с бороной. Алтайцы, самые доверчивые и добродушные из обитателей тех мест, без утайки нашим охотникам показали добычливые места, научили, где и как лучше ловушки ставить на зверьё, поделились порохом да дробью. Татарин, увидев случайно меня на поле, привел за рога молодого барана с предложением выйти за него замуж. Дед Михайло приостановил сей торг, мол, у девушки есть уже нареченный, ну, а если по-доброму, то я от подарка не откажусь. Барана тот отдал, а через неделю татары из села Балыкса уже на расплод овечек привели. Отец же Иван в знак благодарности дал серебряные монеты, которые пошли на украшение одежды их женщинам. Удивительным было для нас это первое время, что все вроде разноверцы и народ разноязычный, а вот праздники равноденствия да солнцестояния справляли вместе: дружно, мирно и весело. Пасха для нас была первым праздником в этом месте. В этот день за одним столом со староверами сидели гости со всех окрестных сел – Ужлеп, Бубычак, Еронда, Сайдып. Кумандинцы готовили в казанах сочную, душистую да мягкую баранину. Алтайцы, рыбу по-своему высушенную, клали на общий стол. А брага, хмельная, веселящая, как ни странно, у трезвенников «раскольников – староверов» была. Её в логушках особо готовили, да в логушки наливали.

Наше семейство из землепашцев, поставили караваи да пироги с начинкой из грибов, брусники, малины да черемухи. Они были признаны самыми аппетитными и вкусными на празднике. Все хорошо! Одного нам, приезжим поселенцам, как воздуха не хватало, мы другой православной веры, нежели кержаки, а вот места, где с Богом общение иметь, не было. Помогло семейство староверов Думновых. Без нареканий, что мы не по-ихнему обряду оказываем почтение Всевышнему, бескорыстно, в чем-то в ущерб себе, отдали нам бревенчатый домик, где зимой хранили пчелосемьи да утварь с пасек. Потому внутри благоухание мёда, воска, кедровых бревен к благости располагали. Мы, женщины, за пару дней тот домик в добрый вид привели, а мужики установили на крышу маковку с крестом. Так что на первое время, пока свою церковь не построили, наши души тоже пристанище обрели. Зажили вроде и не плохо. Деды работящими были, через пару лет раскорчевали делянки, срубили для себя и скотины кое-какое жилище. У нас, женщин, кроме всего хозяйства, в первое время ещё работа была – тянули сохи, коров-то жалко было, а коней не на что купить. Заимку нашу Михайловкой назвали, по причине того, что мужики все Михаилы были, кроме моего отца Ивана. Через пару лет разжились конями, плугами, купили шерстобитку, запустили маслобойню, стали мастерить жнейки, а ульи, логушки, чашки, ложки – это почти каждое семейство делало. В Бийске всё это продавали или меняли на железо, гвозди, разный инструмент.

Как ни странно, но читать и писать из десяти наших семейств умели почти все. А первая книга, что шла за учебник – Библия. Я знала, особенно Новый Завет, почти наизусть. И понимание Бога у нас было, в основном на восприятии и исполнении Божьих заповедей. Жить старалисьпо совести. Не считалось грехом на селе, если нужно для дела работать в христианские праздники после обеда. А вот жадность, зависть как-то не приживались среди наших поселенцев. Даже позднее, когда из других мест к нам селились, михайловские делились всем, чтобы помочь нуждающимся. Власти как-то стороной Михайловку обходили. Мужики- переселенцы не то, что смирные да покладистые, просто, живя в центральной России, раньше, чем местные, были приучены к разным чиновничьим придиркам да поборам. Случалось, отношения с разными представителями новой власти сглаживали маслом или мясом. Серьезная же стычка произошла из-за того, что решили селяне наконец-то построить новую маленькую церковь. Не по нраву властям, что без их спроса мужики заложили приход из кедра. Везде рушат да закрывают храмы, а здесь новый открывать решили, лес сплавляли из-под Маймы по речке Ише. Приехали тогда человек пять атеистов, народ собрали около церковного сруба, решили устроить что-то вроде диспута, как сейчас говорят. В том споре вознамерились показать вредность религии. Начал старший команды, да весьма неудачно обратился он к собравшимся:

– Уважаемые мужики – товарищи.

На что, острая на язык Марья Дейкина съёрничала:

– Мужики-то сеют в поле, а товарищи сидят в райкоме.

Тот, поняв ошибку, хоть и смутился, но решил исправить положение, обратился вторично:

– Граждане, а кто у вас здесь за попа?

Вышел мой дед Михаил Кошелев. Он ещё в империалистическую при полковом священнике за знание Святого Писания был помощником. Отвечает:

– У христиан такого сана нет.

И далее дал пояснение насчет званий служителей церкви. Однако все тот же торопыга, видно решивший все-таки вверх взять, прервал моего деда на полуслове и заявил:

– Бог этот ваш, философ, конечно же, хитрый, да вот только его никто не видел, и я вас всех здесь уверяю, никто никогда и не увидит.

Дед Михаил не дал слова агитатору:

– Эва, куда ты загнул, человече! Спасибо, милок, что ты своими словами глаголешь истину Евангелия, где Апостол Павел речет: «Никто из человеков не видел Бога и видеть не может». И то, что ты нас в невидении Господа хочешь убедить, у нас каждый малец и старая бабка знает. И еще скажу, что Бог – не философ, а Великий Всемогущий Творец, Созидатель Мира, нас окружающего. Мы, люди, вроде кровинки в огромном теле, как же, по-твоему, частица может узреть целое? Мы людские мысли не видим, силушку, что землю-матушку крутит да в небесах держит, тоже никто не видит».

Тут девица из прибывших активистов свой вроде бы сложный и каверзный вопрос задает:

– А что, говорит, есть истина по-вашему? Мы вот в коммунизм верим, а вы в Бога какого-то.

Тут уж батюшка мой, что поблизости напротив стоял, спокойно так, доходчиво и понятно вразумил:

– Вот ты, милая, ко мне лицом, вижу, красивая, но глаза-то блудливые. А вот сбоку брат мой, он видит, что нос твой с горбинкой – хищный. А сноха, что позади тебя стоит, узрела, что ты девичью косу срезала. Да кожанка не с твоего плеча, заплата на спине не то от пуль, не то от клинка.

– Ты дед, как бы ближе к истине, – с ноткой раздражения произнес другой приезжий.

Отец, нисколько не смутившись, продолжил:

– А Истина, она одна, Божья, в каком ты облике не будь, все одно – ты женщина, человек. А поскольку люди все мы разные, потому и суждения по любой истине у каждого свои. Мы православные не просто в Бога верим, а мы ему доверяем себя и свою жизнь.

Замолчали гости, о чем-то пошептались. Дали слово совсем молодому, но, судя по пенсне благородном лице и опрятной да ладно скроенной одежде – оратор грамотный, так сказать, «козырь» агитаторов. Голосом твердым, уверенным вопросил:

– Ну, допустим, Бог есть, он истина, он един, значит, и всесилен. Так зачем, коль он такой умный, дюжину аль больше религий да верований разных на Земле допустил? За какую правду своего сына отправил на казнь? А вы все, значит, подневольные его, коль рабами Божьими зоветесь.

От таких вопросов, разом заданных, мужики наши притихли. Вот тут-то уж я не сдюжила, «поперек батьки в пекло», в спор взрослых и встряла:

– Да что же ты клевещешь на Господа нашего, всё Он разумно сделал. Да, рабы мы Божьи. Только это не унижение, а титул, звание любого оцерквленного народа. Вот ты с городу приехал, шляпа на тебе новая?

Тот ответ быстро нашел, хвастливо так отвечает:

– Не только новая, но и модная. А я, пока молодец не усмотрел подвоха в моих словах, без остановки продолжаю:

– Поди с десяток подобных перемерил да фасоны разные пересмотрел, перед зеркалом полюбовался?

– А как же! – с некой гордостью да значимостью, – даже ту шляпу рукой поправил.

– А подружке аль своей невесте платок, поди, тоже на цвет да размер не первый попавший купил? – опять же я спрашиваю.

Агитатор, не ведая, к чему я веду этот разговор, встречный вопрос мне задал:

– Отец-то твой, поди, тоже, прежде чем купить хомут для лошади иль инструмент для стройки, все магазины да лавки обойдет, всё, поди, перещупает да на прочность проверит, цену, подходящую для своего кошелька, постарается найти.

Вот тут-то я и прервала красноречие обличителя нашего Господа.

– Вот ты сам и ответил, что есть выбор у человека не только в поиске нужной вещи, но и пути к Богу. Вот так и веру Всевышний позволил выбирать по доброй воле, без принуждения, по душе каждому человеку, и вы, безбожники, отрицающие сущность Творца, наделены Божьим правом не верить в Него, но не без наказания, нарекания, иной кары. А насчет распятия Христа: не за правду Исус на крест взошел, а за истину. Правда – она у каждого своя, а Истина одна.

Уехали те атеисты ни с чем, а через неделю пришла из района бумага-распоряжение: «Заготовить двести пятьдесят кубов строительного леса». Видя неподъемность требований для наших селян, мужики собрались на сход. Как не рядили, но хозяйских рук, лошадей да саней для заготовки и вывоза древесины хватало еле наполовину. Тут на сход приехал, откуда-то прознав о нашей беде, Данила Матвеев, староста староверов нашей округи. Он потомок Матвея Иванова Платова, который значился в восемнадцатом веке войсковым атаманом Донского Казачества, по чину – генерал от кавалерии. Несмотря на то, что был приверженцем старой веры, Платов получил графский титул за войну с Наполеоном. Поклонившись в пояс, гость наш, Данила, обратился к собравшимся:

– Хоть и почитания веры Христовой у нас разнятся, да только Бог, как Сын Его – едины для всех нас. Ваша задумка возвести церковь – богоугодное дело, по сердцу братьям и сестрам нашей обители. Видим мы, что начальство непомерный оброк вам навязала. В общем, есть у нас добрые лесины, мы заготовили их несколько лет назад на амбары под зерно, а здесь революция. Всё равно районные прознают, не сегодня, так завтра отнимут. Всё штабелями на скрытной заимке аккуратно сложено, там кубов сто с лишним будет. Ну а в остальном для извоза лошадьми тоже окажем помощь.

Так что на заготовку недостающего леса все семейства села Михайловки вышли в тайгу. Нас, что помоложе, отправили на обрубку сучьев. А весна уже во всю пригревала: в лощинах ручьи под снегом большие промоины образовали, лесины, что срубили, попадали поперек речки Тайнинки.

В один из дней, обрубая пихтовые лапы, я сорвалась, да прямо в такую промоину. Близко никого не было, а ветки закрыли место провала. Меня течением метров на пять, как в тоннель, затянуло. Вся мокрая вперед ползу, водой захлебываюсь, а верх смерзшийся. Только к вечеру меня и спохватились, искали-искали, потом решили, что домой раньше убежала. За ночь я все руки до крови сбила, немного продвинулась вперед к песчаной отмели под снегом, пока вода от заморозков ослабела, а на большее уже сил не хватило. Молилась я, как могла, может, это и помогло продержаться до утра в снежном плену промоины. На следующий день мужики снова обошли всё вокруг, след искали. Думали, что я в тайге заблудилась, да ничего не нашли. Через сутки отец привез нашу собаку Борзика, тот под ветки и давай лаять. Достали меня, самогоном да медом оттерли, я потом долго хворала. Вот это и было моим следующим крещением водой.

В общем, михайловцы заготовили лес и даже в район свезли, да только власти ещё злее стали, прислали уполномоченного по заготовкам сельхозпродуктов. Документ при нем с указанием: поселить, кормить и подводу, когда надобно, представлять. Тот же приехал не один, а с семейством – женой и сыном и сразу положил глаз на наш, только что отстроенный дом. Уж больно ему резные наличники на окнах понравились. Он и в большую половину дома заселился, а мы семья семь душ – в малую. Вновь прибывший с вечера наказал, чтобы утром все поселенцы прибыли на собрание. Как вышел он на крыльцо, кожанка ремнем перепоясана, да с наганом в руке, мужики поняли: одним самогоном да маслом такого не уговорить. Направился прямо к часовне, селяне за ним. Ни слова не говоря, замок, что с собой принес, на дверь повесил и сургучом опечатал. Достал тетрадку и на того, кто ближе стоял, как рявкнет:

– Ты кто такой? Фамилия? Имя? Отчество? Что на дворе?

До меня дошел. Я ему:

– Кошелева Россия Ивановна.

– Что ещё за Россия? У нас до семнадцатого года Россия была, а сейчас – республика. Кто разрешил такое имя?

Выяснив, что я знаю грамоту, записал учетчицей. Дал карандаш мне, тетрадку и распорядился, чтобы я у всех в поселке живность на подворье переписала. В помощники мне своего сына приставил, дал на это два дня, а сам в район уехал.