Следующий день

– Я хочу вам представить, – начал толстый торговец свой рекламный лозунг, но его тут же заглушил Флавиан. Он заговорил громко, чтобы всем было слышно, но при этом спокойно, с какой-то надменностью и величавостью в голосе.

– Сколько?? – грубо перебил его Флавиан.

Толпа тихонько зароптала, разглядывая незнакомца. Многие, разумеется, догадывались, что за патриций стоит промеж них, однако точной уверенности, что это точно он, не имели. Еле слышный шепот переговорщиков послышался среди людей. А Флавиан, находясь в самом центре этой людской массы, горделиво поднял подбородок вверх, и спокойным, но уже нетерпеливым взглядом, поглядывал в сторону будущих наложниц, не замечая больше никого, включая магнона, от которого ждал ответа.

– Десять тысяч денариев, – еле слышным голосом, бурча себе под нос, объявил мангон. Оглашая цену, взгляд продавца блуждал, где-то внизу, будто бы он что-то потерял и изо всех сил силился найти. На самом же деле он переживал, и причиной переживаний являлась цена. Цена сильно завышенная, пускай даже и за таких прекрасных рабынь. Впрочем, наряду с переживаниями, мангон так же так же хорошо понимал, что у этого клиента есть просимые деньги, да что говорить просимые, есть и большие. Не попробовать сорвать куш пожирнее, было не в правилах этого человека, хотя данное предприятие и сопрягалось с определенным риском. В этом торге, без которого и продажа не считалась бы продажей, присутствовал момент пугающий его. Заключался момент в следующем: покупатель мог посчитать цену оскорбительно высокой, а помимо денег, у патриция имелись в наличии власть и связи, которые он мог употребить таким образом, что после, никаких барышей не захочется. Однако запах наживы не давал покоя, он рисковал, и шел на это сознательно. После объявления цены, прошла уже минута, а ответа так и не следовало. Торговец продолжал рыскать глазами где угодно, только б не встретится со взглядом покупателя. На клиента сейчас он глядеть боялся. Еще минута, в толпе начал подниматься недовольный гул. Мангон переселил себя, невольно перевел взгляд на Флавиана. Тот стоял, не двигаясь, как стена неприступной крепости. Не один мускул лица старого война, не выражал ровным счетом ничего. Патриций молча смотрел на мангона, орлиными, хищными глазами. Как торговец не увиливал, а взгляды их пересеклись, и на секунду остановились друг на друге. В холодных глазах покупателя, читалось столько власти, столько силы, столько воли, что у толстого мангона ноги подкосились. Он понял, что проиграл это сражение. Он осознал всем своим естеством, что совершил ошибку, и теперь мангону хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть куда угодно, но только бы не держать ответ перед этим человеком. Чаша весов в его сознании, та на которой находился барыш, начала стремительно подниматься вверх, под ужасным давлением страха, расположенного на противоположной стороне.

– Отец,– практически взревел Луций, – клянусь Меркурием, который этому мангону, покровительствует, цена слишком высокая. Кого ты продаешь? – он уже обращался торговцу. – Это, по-твоему, кто? Дочери Афродиты? Ты совсем из ума выжил??

Молодой патриций начинал нервничать и разъярятся. Несправедливость он не переносил с детства, а несправедливость к его семье, считал кровной обидой.

– Посмотри на них, юный Марс. Видел ли ты где-нибудь еще, столько грации, столько достоинства и столько красоты сочлененной в одном человеке. Посмотри на стан этой царицы, он хрупок и силен одновременно, посмотри на белизну ее кожи и рук, ни одна в Риме не похвастается подобными. Посмотри на эти два лица, такими ты будешь любоваться каждый день, и никогда не налюбуешься. В объятьях обеих, ты надолго потеряешь покой. Не одну и не две недели, молодой господин, не захочешь ты выбираться из теплой постели, согретой этими двумя красавицами.

Кровь, мощным напором прильнула к лицу Луция. Он раскраснелся как вызревшая вишня. Конечно, подобные мысли промелькнули в его голове. Да и как там их могло не оказаться, глядя на эти чудесные создания, однако, обсуждать это в присутствии отца, да еще в присутствии остальных зевак, оказалось совершенно не с руки. Какое-то чувство юношеского стыда, разлилось по молодым, наливающимся жизнью, жилам. Флавиан обратил на это внимание, и еле заметная умиленная улыбка, расплылась по его губам. Сын взрослел, превращаясь из маленького наивного ребенка в мужчину, в будущего лучшего друга, и этого становилось приятно. Луций же, несколько сбитый с толку упоминанием про постель, силился что-нибудь ответить, но никак не мог подобрать нужные слова. Он стоял посредине толпы, с глупым, потерянным в пространстве выражением лица, силясь что-то из себя выдавить. Но что-то, хотя бы чуточку умное, упорно не лезло в голову. Тем не менее, потребность что-то ответить, так сказать, закончить разговор, поставить точку, разрасталась с новой силой в юном организме. Однако, заканчивать разговора ему не пришлось. Отец пришел на помощь сыну.

– Я ведь приехал сюда не на один день, мангон. И потому уверен, что видеться тебе со мной захочется часто. Так не лучше ли начать наше знакомство, с хороших соседских цен, а не с мыслей о быстрой поживе, – обратился Флавиан к торговцу и одновременно ко всему рынку.

– Кем же вы являетесь, достойный патриций, ведь раньше я вас здесь не видел, – спросил мангон, при этом поднимая голову чуть-чуть вверх, показывая тем самым свою неподдельную заинтересованность.

Флавиан сделал знак глашатаю, чтобы тот представил его как подобает именитому человеку. В тот же момент зазвенел голос раба, славящего как положено, а может даже и сверх нормы хозяина. Глашатай драл горло, упоминая о том, кто такой Флавиан, где воевал, кого захватил, и за какие заслуги сам Луций Пизон, наградил его великой честью, представлять интересы консула во всех делах торговли и управления. Закончив торжественную тираду, он оглядел окружающих, желая видеть восторг и преклонение на их лицах, и убедившись, что эти эмоции там изображены, перевел взгляд на торговца. Тот, будучи не только опытным работорговцем, но и замечательным актером, скорчил физиономию удивления и умиления одновременно. Мангон так старался, что казалось, и сам поверил в свою гримасу.

– Я слышал про тебя, – в восхищении воскликнул он,– хвала Зевсу Громовержцу, за то, что он привел тебя к моим подмосткам. Но как я поступил с тобой? Мне стыдно, очень стыдно. Так не поступают с великими завоевателями, с фаворитами самого Луция Пизона. Я хочу, сейчас же принести свои извинения. Этих красавиц, что не сыскать ни в одном царстве на земле, я дарю тебе в качестве компенсации за грубость, и с надеждой на твое снисхождение ко мне, а также с верой в возможность нашей дальнейшей дружбы. – При этом мангон сделал несколько шагов вперед, и сложился в услужливом поклоне. Разумеется, его действия диктовались не правилами этикета, и тем более не любовью к героям ратных подвигов. Сухим и железным расчетом являлись они. Вовремя сообразив, что Флавиан обставил его, и что он действительно перегнул с ценой, торговец решил форсировать события. Он справедливо предположил силу связей нового знакомого, и с помощью их захотел выйти на частные рынки Рима. Мангон захотел получить вход туда, где в кулуарах, самым известным и богатым семьям предлагались лучшие рабы и рабыни мира, туда, куда на сегодняшний день он не имел доступа, туда, где без него проворачиваются сверхприбыльные сделки. И определенно, затраты в виде двух женщин, к тому же доставшихся ему практически бесплатно, стоили того. Хитрый торговец уже представил, как перед ним распахнулись двери дворца, как его рабыни, красиво кружась, предстают пред очами Тита Флавия, страстного поклонника женской красоты. Он уже видел, как этот баловень судьбы, предпочитает остальным рабыням, его девушек, как ауресы и драгоценные камни, словно золотой поток, наполняют его хранилища. Торговца аж передернуло от этаких изумительных мечтаний. Но это всего лишь планы на будущее, а сейчас нужно было заручиться дружбой и покровительством старого война.

Флавиан был не менее опытным человеком, чем торговец. Он прекрасно понимал, что перед ним замер в поклоне хитрый плут, а не поклонник подвигов на поле брани. Однако, что не говори, а лесть всегда являлась мощным оружием, пробивающим даже самые сухие сердца. А лесть, смешанная с хорошей актерской игрой, да и к тому же произнесенная во весь голос перед таким количеством народа, на который, надо отметить – возымела действие, смогла поколебать и его. Он стоял, окруженный людьми, немного раскрасневшийся от удовольствия. Старый воин чувствовал как внутри, по жилам, растекалась сладкое чувство самолюбования. Нынешний наместник посмотрел на сына. В его чистых, пока еще наивных, глазах переливалось неподдельное счастье. В них блестела гордость и честь быть приемником столь почитаемого отца. От этого взгляда Флавиан окончательно обомлел, и заявил во всеуслышание, что принимает извинения, вместе с дарами и с дружбой, предлагаемой мангоном. Как весело пело на душе в это мгновение. Но ведь неправильно радоваться в одиночку!! Не желая сдерживать благородный порыв в себе, Флавиан обернулся к народу на форуме и прокричал во всеуслышание, что в честь этой нерушимой в будущем дружбы, он желает угостить честной народ в местной таверне гретым вином и лепешками.

Гром аплодисментов и бурные овации охватили зрителей этой ссоры и последующего примирения. Праздно шатающиеся зеваки обрадовались шансу подкрепиться, а у представителей знати на лицах появились снисходительные улыбки умиления, ведь всегда приятно осознавать, что сильный человек имеет сердце из мягкого воска, которое при необходимости можно и растопить. А уж в том, что Флавиан силен и занимает высокое положение в обществе, сомнений уже ни у кого не возникало.

Домой, счастливые обладатели иудейских красавиц, засобирались еще засветло, но по отдельности. Флавиану надо было сделать несколько визитов, с кем-то познакомится, а с кем-то и обновить старые дружеские отношения. Луцию же выпало удовольствие привести домой, новый дорогой товар. Он распорядился чтобы красавиц посадили в открытую повозку, и везли бережно, как будто глиняные горшочки. Сам же гарцевал рядом с телегой, на своем вышколенном белоснежном коне, периодически бросая невидимый взгляд, то на одну рабу, то на другую. Разглядывая девушек, словно полотна в картинной галерее, он никак не мог определиться, какая же ему больше нравится. Та что старше, налившаяся, точно спелая черешня соками жизни, или младшая, только вбирающая в себя эти соки, но от этого не менее прекрасная. Большую пикантность этим наблюдениям предавало то обстоятельство, что девы следили за юношей в ответ, наблюдая за его движениями своими кошачьими игривыми глазками. Стоило Луцию чуть-чуть потерять дам из виду, как они, прикрывая свои коралловые губки ладонями, еле слышно, принимались обсуждать его. День стоял погожий, и удаляясь дальше и дальше от города, воздух становился сочнее и прозрачнее. Высокие деревья, нависавшие над выложенной каменной тропинкой, словно крыши беседок, прятали ездоков от палящего зноя. По краям дороги, справа и слева от нее, желтело поле усеянное подсолнухами. Бросая неосторожный взгляд на него казалось, что тысячи маленьких солнц, расправив лучистые лепестки пошире, что-то кричали своему старшему брату на небе. Поле не было безграничным. Обрамляли эту благодать, прорываясь в бешеном прыжке из-под земли, известняковые валуны, разбросанные по горизонту белыми скалистыми пятнами. Жизнь чувствовалась повсеместно. Она ощущалась в жужжанье мухи или в похлопывании крыльями перелетных птиц. Хотелось пустить коня в галоп, чтобы разбиться об эту красоту, вобрать её в себя, пропитаться ею. Хотя, конечно же, ни погода и ни это место, не были истинной причиной изумительного настроения. Действительным поводом и венцом замечательного самочувствия являлась именно пара рабынь, так удачно дополняющая своим присутствием красоту вокруг. Барышни, как и полевые цветы источали прекрасное изнутри, и сейчас, в свете палящего дневного солнца, их великолепие красовалось особенно заметно. Немного напуганные, но от этого не менее жгучие взгляды, которые словно стрелы Аполлона, они выпускали из-под длинных ресниц, буравили молодое сердце. Их легкость, почти прозрачность одновременно восхищала и страшила юношу. Ему казалось, что сейчас они могут взять и упорхнуть словно бабочки, оставив его не с чем. Глядя на дев Луцию думалось, что это вовсе и не женщины, а самые настоящие жрицы Афродиты, каким-то непостижимым образом спустившиеся с Олимпа и доставшиеся в собственность ему с отцом. Ведь по-другому и быть не может. Это полубогини не иначе!! Первый раз в жизни он истинно любовался женской красотой, стремясь не спугнуть эту красоту и не мешать ей благоухать для него и для окружающих. Именно для него и для окружающих. Ведь и рабы, что следовали вместе с ними из Остии домой, попали под чудесное влияние очаровательных нимф. Усталость измученных тел сменилась настоящей, непоказной бодростью. Плечи, до этого согбенные трудом распрямились. А лица, те лица, что не улыбались, наверное, целую вечность, засияли кривыми, но благополучными улыбками, вторя присутствию очаровательных дам. Луций чувствовал их влияние на рабов, видел как те преображаются только от одного только взгляда восхитительных жриц и нарочно разрешал дамам дарить подобные взгляды. Будучи отцовской породы, он не любил прятать счастье за пазухой. Если хорошо ему, так пускай и весь мир тоже порадуется!!! На сердце юноши чувствовалась легкость и веселье. Хотелось кричать и плакать от счастья, а еще хотелось сделать какую-нибудь невинную глупость, которая привлекла бы их внимание. Но он, почему-то робел. Кто-то невидимый, будто бы держал его одной рукой за шиворот, а второй за горло, не давая сказать ничего путного, и разрешая лишь искоса поглядывать в их сторону. Он не единожды практически наезжал на повозку силясь заговорить, но всякий раз отскакивал обратно, так и не сумев вымолвить не слова. Какое-то скрытое величие, какая-то царственность и внутреннее достоинство исходили от женщин. Да их купили за деньги, да они продавались на рынке, но относится к ним как к рабам, юноша, почему-то не мог. Неизвестно почему, но больший страх общения в нем вызывала младшая из дев. К уже описанному величию и царственности, в ней читалась еще некоторая воинственность, свойственная Амазонкам живущим на берегах одноименной реки. Непримиримость, бьющая шипящими волнами внутри, читалась в глазах этой девушки. Её сила суровость и бескомпромиссность разжигали в Луцие азарт охоты и неистовое желание победить, причем именно победить, а не сломать эту девочку. Ею хотелось владеть, но владеть так, чтобы и она того хотела. И именно это и было загвоздкой. Обращаться с женщиной или ухаживать за женщиной, избалованный юноша просто не умел. Она как будто отрезала все пути ведущие к ней одним лишь только взглядом. Что ему мешало и что его останавливало, он не понимал. Хотя если разобраться, Луций и не хотел этого понимать, ибо новое чувство, как бы предвкушения, щекотало молодые нервы, заставляло томиться и желать, возбуждая в избалованном мальчике какое-то новое, доселе неизвестное чувство. Неизвестно куда бы дальше завели его мысли о молоденькой девочке, если бы не старшая, смотревшая на молодого хозяина с большей открытостью. Сверкнув белоснежной улыбкой, она уперла в Луция испытывающий взгляд.

– Что тебя так веселит женщина? – практически выпалил он, обращаясь к старшей из дев. Умнее чем этот идиотский вопрос, в голову ничего не пришло.

– Сегодня прекрасный день, один из самых счастливых в моей жизни, – ровным голосом, полным достоинства и тоже время кокетства, ответила старшая. Младшая оживилась, уставившись на Луция еще более заинтересованным взглядом.

– Интересно, чем же он так хорош для тебя?? – расплывшись в ответной улыбке проговорил Луций, и не дожидаясь ответа, продолжал, – Может быть сегодня большой иудейский праздник ?? Или просто хорошая погода направляет твое настроение, – Луцию хотелось показать себя высокомерно умным, поэтому он говорил с некоторой заносчивостью.

– Нет, господин, – с еще более широкой улыбкой отвечала старшая, подсаживаясь ближе к краю телеги, с той стороны, с которой ехал Луций.

– Я радуюсь тому, что мы с дочерью попали в хорошие руки, к добрым хозяевам. – с еле заметным поклоном закончила она.

Луций расхохотался. Но сделал это вежливо, как положено патрицию.

– С чего же ты взяла, что попала в хорошие руки?? Как можешь ты судить о том, зная меня всего два часа своей жизни, а отца моего и того меньше. Откуда тебе известно, какие мы, хорошие или плохие. Или ты умеешь предсказывать будущее? Тогда погадай мне иудейская женщина!! – он снова рассмеялся, косясь при этом на младшенькую.

Луций поймал себя на мысли, что эта младшенькая, завладевает его вниманием, сильнее и сильнее. При этом ничего для того не делая. Ему хотелось, нет, даже не хотелось, у него сформировалась какая-то потребность выглядеть в глазах этой девушки непременно умно. Теперь, после произнесенной фразы, он отчитал себя за то, что его речь звучала как-то глупо, она звучала она по-идиотски. Новое чувство стремительнее и стремительнее захлестывало его. Юноша совершенно не понимал, почему мнение рабыни, как заключение хорошего адвоката, начинало интересовать его. Однако это было так!!

– Нет, хозяин. Я не умею предсказывать будущее или гадать. И если сказать честно, то и не хотела бы того уметь. Однако, бог наградил меня глазами и умением ими смотреть. И теперь, прежде всего, я хочу сказать вам спасибо.

Луций уставился в некотором недоумении, сначала на старшую, после перевел взгляд на младшую девушку. Надо отметить, что младшая тоже ничего не поняла и смотрела на мать в некотором изумлении.

– За что спасибо? – спросил Луций.

– За то, что не разлучили нас с дочерью. Именно этот момент наполняет меня счастьем больше всего. Мы всегда, каждое мгновение дальнейшей жизни будем благодарны вам за это, – мать притянула дочь к себе, обняла за плечо и ласково поцеловала в лоб.

Юноше стало не по себе. Он хорошо понимал, зачем они с отцом их купили. Но, обсуждать это с матерью, которая словно горлица, прижимает к себе своего птенца, не решался. И не потому что боялся произнести правду вслух, а как-то просто по-человечески неудобно. Любовь матери, это спасибо за то, что они вместе, всё лепилось в общий комок непонимания. Или точнее понимания, ведь что может быть непонятного, когда тебя благодарят за то, что не разлучил. Но ведь до этого никто не благодарил!! Наверное, потому и удивительно. Глядя на этих женщин, где в глубине себя он осознавал, что купили они не рабынь для развлечения, а не понятно кого, но кого-то хорошего. Однако, пусть будет как будет, дома с отцом разберемся. Сейчас же его интересовал ответ на вопрос, почему они хорошие хозяева. Как она это поняла? Ведь мы с отцом действительно хорошие, размышлял Луций.

– Про то что вы остались вместе, я понял. Но с чего же ты решила, что вы попали к добрым хозяевам? – при этом он попытался придать себе более грозный вид. Однако получилось глупо. Вместо напущенной строгости появилось игривое настроение, в один момент вскружившее голову и вытряхнув из нее всё серьезное. Гримаса солидного и страшного повелителя не выдержала и пяти секунд. Юноша, изо всех сил пытаясь себя сдерживать, начал, невольно, прыскать в уголки рта. И если первые приступы смеха он смог в себе задавить, то следующие окончательно его победили. Словно прорванная плотина, не справляющаяся с бешеным потоком воды, разбивается, так и Луций, рассмеялся звонким, задорным смехом. Веселье настолько поглотило молодое тело, что слезы ручьями полились по щекам. Немного отдышавшись, молодой патриций перевел взгляд на дочку. Та тоже, видимо насмеявшись от души над его конфузом, вытирала слезы.

– Так что же?? – продолжал он спрашивать, уже с не пряча веселье.

Мать вытерла глаза, также промокшие от смеха, но продолжала уже успокоенным, медленным тоном.

– Сказать правду, я и не знаю почему так решила. Я смотрю на тебя и верю в это. Вот, пожалуй, и весь ответ. А ты как считаешь Луций, права ли я? К добрым ли мы попали хозяевам?

Юноша, весело гарцующий рядом, задумался. Отец учил его не принимать поспешных решений и не давать быстрых ответов. Вот и сейчас данный вопрос заставил его пораскинуть умом. Можно оценить кого угодно и как угодно, но себя – тут совсем другое дело. К себе всегда будешь и более критичен, и более снисходителен. И как бы удивительно это не звучало, но эти два чувства будут дополнять друг друга, а не противоречить. Вот если рассуждать о ком-то!! Чего там думать!! Отец хороший, дядя Децим плохой. Но только речь заходит про себя самого, нужен более детальный анализ, нужна математическая точность, ведь не приведи бог, забудешь какую-нибудь свою заслугу или наоборот припишешь чего лишнего. Хотя, конечно, приписать то можно, почему бы и нет. Так, в раздумьях ехал он какое-то время, весело теребя при этом то молодой ус, только-только начавший расти, то бородку, гусиным пухом пробивающуюся на свет. Однако путного ничего в голову не пришло.

– Твой вопрос озадачил меня, – с веселой игривостью проговорил он, – и я не могу дать тебе точный ответ. Однако, могу дать обещание, даже скорее поручительство. И заключается оно вот в чем: в нашей семье всем воздается по заслугам. Если ты добр и честен, то и в ответ получишь тоже самое. Если наоборот – не жди снисхождения. В доме есть свод правил и законов, при соблюдении которых можно хорошо жить. Эти правила одинаковы для всех, и действуют в любом месте имения. Ни домашний надсмотрщик, ни бригадир в полях, не позволят себе лишнего, если ты не провинился. Если же ты работаешь хорошо, об этом узнает отец и наградит тебя.

– Этот ответ придает величия вашей семье, – с каким-то чувством восторга проговорила мать, – ведь только там, где чтят законы, могут жить и живут люди. Но скажи мне, юный патриций, насколько они суровы?

– Отец всегда говорит, что законам нужен не страх наказания, а прозрачность понимания. А, впрочем, сами всё увидите!! – он кивнул головой вперед.

Из холма показался белый краешек виллы. Время для разговора в дороге закончилось, и поэтому, отделившись от телеги, юноша поскакал вперед, чтобы первым похвалится перед семьей удачным приобретением.

Вбежав в атриум Луций никого не обнаружил. Натертый до блеска пол и прохладные стены, не успевшие еще собрать в себя полуденную жару, дарили свежесть для отдыха. Находится здесь и сейчас, особенно появившись с раскаленной улицы, было воистину наслаждением. Но где же остальные?? Может быть, что-то случилось в их отсутствие?? Однако нет, вдоль стены прошли двое рабов, неся в руках большую жаровню, наполненную доверху раскаленными углями. Не обращая внимания на молодого господина, они юркнули в комнату матери, предупредительно не закрыв за собой занавеску. Прямо за ними, в тоже мгновение и в туже комнату, пробежала рабыня египтянка, небольшого росточка, сморщенная, тощая, но постоянно улыбающаяся и со щипцами в руках. Эта была Асо, женщина которую привезли из Карфагена в числе прочих незаменимых рабов. Она, без сомнения, являлась любимицей матери, потому что как никто другой, умела следить за ее кожей, наносить макияж, а главное делать совершенно неповторимые прически. Не единожды матушка брала ее с собой на знатные пиры и светские рауты, объясняя это желание тем, что никто о ней лучше не позаботится, чем ее Асо. На самом же деле это являлось не совсем правдой. Асо действительно хорошо прислуживала во время торжеств, действительно могла поддержать практически любую беседу, могла казаться незаметной, если того требовала ситуация. Однако, Гермес наградил египтянку еще одним незаурядным качеством, восхитительной памятью. Увидев новую прическу, у какой-нибудь из приглашенных матрон она запоминала ее в точности и впоследствии могла воспроизвести в мельчайших подробностях. Причем для этого ей не требовалось понимания технологии укладки или стрижки, она делала это как бы по наитию. Конечно, подопытным кроликом вначале выступала какая-нибудь из рабынь, а при неудачном стечении обстоятельств и несколько девушек. Госпожа всегда получала готовый продукт, иногда даже немного усовершенствованный и додуманный. Вот и сейчас Асо готовилась обрадовать матрону чем-то новеньким, ведь не зря же ее отправляли еще в Карфагене, на ученье к самой Лицинии Магне, слывшей тогда первой модницей Африки. Луций направился к матери следом за Асо, ему хотелось похвастаться, как удачно они с отцом посетили рынок. Войдя в кубикулум, он застал Эмилию, сидящую на стуле, разглядывающей себя в большое ручное зеркало, выполненное из серебра, с большим рубином посередине. Мама находилась в прекрасном расположении духа. Этот вывод напрашивался глядя на её сегодняшнее одеяние. Превосходно сложенное тело укутывала туника небесно-голубого цвета, которую матрона очень любила и носила только по каким-то особенным случаям. Сзади матушки, практически растворившись в распущенных волосах своей госпожи, копошилась Асо. Взгляд ее сосредоточенный, устремлялся куда-то в затылок, а быстрые руки стремительно выполняли задуманную прическу. Рядом находился стол, на котором в рабочем беспорядке валялись гребни, шпильки, стояло несколько шкатулок с чем-то непонятным и разноцветным. Больше же всего стол пестрел пузырьками с жидкостями, назначение которых никогда не откроется мужчине.