Я всегда остаюсь собой

– Спокойный. Задумчивый. Очень сосредоточенный.

– О’кей.

– Представляете себе людей в тире? Вот человек встает, закрывает один глаз и держит руки? Вот так.

– Устремленный к цели.

– Да. Только эта цель – я.

Он записал что-то на бумажке. Понятия не имею, почему их до сих пор зовут рисовальщиками фотороботов. Ведь они уже ничего не рисуют. Просто пытаются ткнуть пальцем в небо и нащупать какую-нибудь характерную черту, которой можно было бы воспользоваться.

Он отложил ручку:

– Ладно, хватит. Кажется, больше мы ничего не добьемся. Спасибо.

– Не за что, – ответил я. Он встал и вышел.

В участке было полно народу: кто-то входил, кто-то выходил.

Полицейский, который сидел рядом со мной, издал радостный вопль и нагнулся к экрану компьютера. Есть шанс, что сеть восстановилась.

На столе, как раз с той стороны, где ждал я, у него был установлен второй монитор. Я пошевелил мышкой и монитор ожил. Я посмотрел, не следит ли кто-нибудь за мной, и немного придвинулся к столу. Зашел на один из новостных сайтов, которым точно не владеет Ламонт. Сеть действительно снова работала, сайт мгновенно загрузился. Быстрый поиск – и вот заголовок: «При загадочных обстоятельствах убита бывшая жена миллионера». Я кликнул.

Подробностей не было, сообщено было только то, что разрешила полиция, – чтобы не мешать расследованию. Но вот быстрота, с которой эта статья появилась, поражает. Название моего района, тот факт, что убил ее снайпер, что он целился издалека, что он скрывался с места преступления на машине – и она разбилась, – все это было в статье. Точного адреса и моих слов не было. Цитировали соседей: «Сосед спустился и выстрелил, чтобы остановить убийцу, пока тот не скрылся». Но моего имени, слава богу, не было.

В статье приведена и лаконичная речь Ламонта. Все по шаблону сообщения для прессы, и не факт, что Ламонт вообще имел к этим словами отношение. «Я потрясен этим жестоким убийством. В последнее время мы с Кейтлин отдалились друг от друга – однако вместе мы прожили немало прекрасных лет, и о них я еще расскажу, когда буду вспоминать о ней. Я уверен, что полиции удастся раскрыть это страшное преступление». Я прямо слышу, Ламонт, как ты сидишь в темноте и рыдаешь.

Статья была снабжена двумя фотографиями. Одна – жены Ламонта. Она немного накрашена и поэтому выглядит свежее, чем та женщина, которая встретилась мне несколько часов назад. Но внизу была фотография Ламонта с «его нынешней пассией». Снимок сделан папарацци: Ламонт держит подругу за руку, и они быстро направляются к выходу из какого-то клуба, чуть пригнувшись, чтобы спрятаться от камер. Я не слежу за светской хроникой, новостями особо не интересуюсь. В любом случае я вряд ли узнал бы женщину рядом с ним.

Но теперь мне стало ясно, что искать. Это действительно была Тамар. По-другому накрашенная, с другой прической, более зрелая, в платье, которое ей раньше и в голову бы не пришло надеть. Но это Тамар.

– О’кей, – услышал я голос за своей спиной. – Давайте мы вас отпустим.

Полицейский положил передо мной маленькую клавиатуру, накрытую черным пластиковым рукавом.

– Введите свой личный код, и дело с концом, – сказал он улыбаясь. С серо-голубыми глазами, пожилой – видимо, до пенсии недалеко. В его жестах сквозила легкая беззаботность.

Я опустил руку под пластиковый рукав и ввел последовательность цифр и букв, которую выдали мне тогда, в той маленькой белой комнате. Рукав прикрывал мои пальцы, но полицейский на всякий случай отвернулся и смотрел в другую сторону. Клавиатура звякнула, и на экране сбоку появились мои данные.

– Отлично, – сказал он, – я передам это дальше, Вас отметят во всех бумажках, которые связаны с этим делом. Будьте готовы, что мы можем вызвать вас для дачи повторных показаний, если потребуется. Хорошо, господин Арбель?

– Да, нет проблем, – ответил я.

– Не обменивайтесь ни с кем, кто находится за границей, не сообщив нам заранее, пожалуйста. Чтобы не пришлось тратить время на ваши поиски.

– Не волнуйтесь, – сказал я, – я очень дисциплинированный гражданин.

Он прищурился и посмотрел на меня.

– Арбель… – задумчиво произнес он. – Вы, случайно, не связаны с…

– Это мой отец, – ответил я.

Он раскрыл глаза:

– А! Я думал, что лицом вы мне кого-то напоминаете… Мой добрый приятель был на месте после… после произошедшего. Я помню подробности этого дела. Соболезную вам. Он был настоящий мужик.

– Да, – ответил я. В таких диалогах трудно придумать хорошую реплику.

– Как вы жили после этого? Кто-нибудь о вас позаботился?

– Жили помаленьку, – ответил я. – То-сё.

Очень надеюсь, кстати, что ты не знаешь, как именно. Часть этих «то и сё» не вполне законна.

Он покивал, говоря:

– Да-да, понимаю вас.

О нет, ты не понимаешь, но мило с твоей стороны, что ты киваешь. Есть люди, для которых даже кивнуть – не барское дело.

– Ладно, – сказал он. – Доброй ночи.

Он повернулся, направился к выходу и вдруг вспомнил:

– Может быть, у вас дома до сих пор находятся следователи. Не пугайтесь, когда придете домой, – и пошел дальше.

И тут, друзья мои, я решил, что возвращаться домой мне совсем не хочется.

Сорим сказал, что они положили еще что-то. Он не знает, верить ли ему. У Сорима богатая фантазия, парень не раз устраивал всем «приключения».

Несколько лет назад, например, как-то летом Сорим сказал, что в заброшенной хижине у реки поселился лев.

– Наверняка отдыхает там, в тени, – сказал Сорим. – Львы ужасно ленивые.

Они по жаре отправились туда и просидели в засаде у дома до вечера. Никакого льва не было. Сорим уверял, что видел его в прошлый раз, когда ходил с мамой к реке за водой, и что мама закричала и велела ему как можно быстрее спрятаться.

Ему трудно поверить, что мама Сорима спряталась или кричала. Уж если так, то, скорее, она должна была погнаться за львом.

Теперь они больше не ходят к реке. Он уже давно не ходит к реке. Он учит детей в деревенской школе. Арифметике, чтению и прочему. Его мать все время им гордится. Он самый умный в этой вонючей деревне, говорит она окружающим. Если бы не мой сын, вы все бы еще болели. Может быть, когда люди узнают, что, пока он жил в Йоханнесбурге, он почти все время работал грузчиком, переносил вещи тех, кто переезжает с квартиры на квартиру, то не будут так восхищаться. Но сейчас он один из тех парней, которые уезжали из деревни и видели большой мир.

Ностальгия, ностальгия вернула его нам, говорит всем его мать. И теперь он будет учить деревенских детей, чтобы и они могли уехать. Он мог бы остаться там, в ЮАР, продолжать делать деньги и забыть о нас всех, но он хочет помочь детям своей деревни.

Да, мама, как скажешь.

Почти восемь километров до воды. Летом река иногда пересыхает, ее нужно раскапывать, чтобы найти несколько капель. А вода не то чтобы очень чистая. Каждый день полдеревни страдало поносом, остальные мучились болями в животе. В Йоханнесбурге он услышал о проекте по установке колодцев в африканских деревнях. Он написал им с просьбой добавить его деревню в их список. Они попросили его стать ответственным в своей деревне за эксплуатацию оборудования. И тогда он вернулся.

Может быть, в городе он никто, но в деревне он засыпает и просыпается с осознанием того, что всем жителям теперь живется лучше из-за колодца, который выкопали благодаря ему и который он теперь охраняет. Люди из проекта дали ему спутниковый телефон на случай, если будут проблемы. Теперь он важный человек.

Он был уверен, что окажется в самом конце списка, что пройдут годы, пока что-нибудь начнет меняться. Но несколько месяцев назад приехали бульдозеры, и люди в желтых касках взялись за работу. Событие огромной важности.

Новера – довольно большая деревня, почти шестьсот жителей, но даже здесь не каждый день приходится видеть такое. Он общался с рабочими, помогал им устроиться на ночлег, прогонял зевак, которые мешали работе. Меньше чем через две недели в центре деревни, посреди маленькой бетонной площадки, уже стоял металлический агрегат высотой примерно с ребенка. Ответственный сотрудник проекта, местный подрядчик с белоснежными зубами и в рубашке кричащих цветов, объяснил ему и остальным взрослым жителям деревни, как управляться с колодцем. Рабочие привезли с собой новенькие пластиковые ведра и велели жителям хорошенько вычистить свои – иначе вся работа насмарку. Теперь есть чистая питьевая вода, никому не придется ходить на реку. У жителей появилось несколько лишних часов в день. Они отдыхают, играют с детьми, больше работают. Болезней меньше, еды больше. Лучше быть тем, кто делает важное дело в своей маленькой деревне, чем никем – тем, кто делает чуть больше, чем ничего, – в большом городе, разве нет?

– Помнишь, с ними приезжала женщина? – спросил он. – Высокая такая?

Да, он помнит. Ее звали Кармен. Она совсем не подходила ко всему этому действу. Почти все время сидела в палатке, которую они себе поставили. Ей мешали жара и чужие взгляды. Слишком нежная для этого места. Иногда, если она все же выходила из палатки, она бродила по окраинам деревни, пытаясь завязать разговор с местными, которые не очень-то понимали английский язык.

Он хотел поговорить с ней, увидев ее как-то утром; она стояла на краю деревни и смотрела вдаль. У него был неплохой английский, но она только устало ему улыбалась и извинялась: мол, плохо спала ночью. Он спросил, кем она тут работает, она ответила, что руководит частью проекта. Отвечает за что-то с длинным названием (он расслышал не все слоги). Он удивился, что она тут делает. Руководители, которые были у него в Йоханнесбурге, не старались показать себя ударниками труда. Иногда они обменивались телами с кем-нибудь на месте, задавали несколько вопросов другим рабочим, убеждались, что все работает как надо, и давали указания на ближайшие дни. Когда он спросил, почему она не обменяется с кем-нибудь из рабочих, как остальные начальники, она пожала плечами и посмотрела куда-то за горизонт. «Чем меньше обмениваешься, тем лучше», – тихо ответила она.

– Она привезла с собой такую маленькую штуку, – продолжал Сорим, – железный шарик, блестящий такой. У нее были в подчинении двое рабочих – и как-то раз я увидел, что они работали вне деревни.

– Видимо, проверяют, нет ли других подходящих мест для колодца. Не всегда можно построить колодец посреди деревни. Зависит от того, где есть вода.

– Нет-нет. Не воду они искали, – утверждает Сорим. – Они закопали его в землю, этот шарик.

Непонятно, что Сорим видел на самом деле. Когда он жил в Йоханнесбурге, у него голова пухла от попыток понять, как действуют все эти приборы. Экраны, на которых видно людей, сидящих в комнатах за тысячи километров от тебя, браслеты, которые позволяют обмениваться телами, шары, которые освещают ночью улицы и зажигаются сами собой, говорящие карты в машине. В деревне ты почти не сталкиваешься с такими технологиями. Машины, камеры, редко – спутниковые телефоны. А за ее пределами оказался целый мир приборов, которые работают не то как волшебство, не то как черная магия. Может быть, эта женщина определяла местонахождение деревни или закладывала защиту для колодца, – существует тысяча и одна возможность, о которой они не знают.

Но Сорим настаивал, чтобы он пошел с ним.

И вот они уже шагают, несмотря ни на что, к высокому дереву, отбрасывающему широкую приятную тень, в нескольких сотнях метров от деревни.

Сорим обходит вокруг дерева, нахмурившись, с бегающими глазками, бормочет что-то про себя, пытается вспомнить и наконец издает победный вопль и показывает на землю.

Он смотрит, следит за пальцами Сорима и видит маленький бетонный прямоугольник – посреди пустыни. Это уже любопытно.

Команда, которая приехала рыть колодец, работала основательно. Рабочие привезли с собой еду и все необходимое оборудование, заранее объяснили ему, что нужно, а что не нужно готовить к их приезду. Это была не первая деревня, в которой рыли колодец в рамках проекта. Такое происходило в десятках других деревень. Команда была опытной и квалифицированной, – это было видно. «Мы летим на вертолете и не берем с собой ничего лишнего, внимательно следим за весом на борту, – сказал ему руководитель команды, когда он попросился как-то раз полететь с ними. – Вся наша работа оплачивается из благотворительных пожертвований, и за нами следят, чтобы мы ничего не растратили. Чтобы не жгли лишнего бензина, не брали лишней еды. Все ради одного – выкопать колодцы как можно лучше. Если мы будем тратить деньги направо и налево, наши спонсоры обнаружат это и перекроют кран».

Но как выяснилось, они привезли и еще кое-что. Здесь, за пределами деревни, они строили еще что-то кроме колодца.

Сорим и его спутник копают. Почва неподатливая, но им некуда спешить. Постепенно их глазам открывается серый бетонный куб. Они вытаскивают его из земли. Сорим смотрит на него и качает головой.

Нет, об этом с ним не договаривались. И Сорим бежит в деревню.

Возвращается он с тяпкой и кайлом, а с ним вместе прибегают несколько заинтересованных деревенских жителей.

Они разбивают бетон кайлом, и бетон потихоньку крошится. Солнце жжет немилосердно. Кто-то из жителей деревни приносит бутылку воды из колодца. Они пьют – и продолжают работать.

Примерно через час из бетонной массы они вынимают металлическую банку. Сорим и его спутник хватаются за крышку и медленно, с большим трудом поворачивают ее. Из-за бетона крышка все еще крепко держится. Они стучат по банке и по крышке, расшатывают сцепление.

Наконец на закате им удается открыть банку.

Внутри на четырех металлических прутиках закреплен железный шарик размером примерно с кулак.

Он вынимает шарик и рассматривает. Волшебство и магия. Он точно не сможет понять, что это такое. Металлический шарик, который изрезан вокруг двумя бороздами. Там, где борозды пересекаются, – маленькая красная точка. Кажется, она медленно мигает.

Они берут этот шарик с собой в деревню. Открытая банка и разбитый бетон остаются под большим деревом. Интуиция не предвещает ему ничего хорошего, но и ничего плохого. Он знает, что вещи часто оказываются не тем, чем кажутся, особенно если это технологии городских людей.

Вечером в деревне будет жаркая дискуссия. Кто-то будет сердиться, кто-то попытается всех успокоить, и все попросят, чтобы он сам высказался, и ему придется поделиться своими сомнениями и размышлениями. Люди будут повторять: «использовали», «доверие», «вода»… Они решат дать шарик тому, кто отнесет его куда-нибудь подальше. К реке, а может, еще дальше. На него свалят обязанность связаться с руководителями тех, кто рыл колодец, и потребовать объяснений. Снова поблагодарить их за то, что колодец появился, но объяснить, что за спиной у жителей делать ничего нельзя. И если есть еще такие шарики, жители хотят знать, какова их функция.

Они подозрительны. Слишком долго им обещали что-нибудь, а потом просто использовали их: забирали то, что им принадлежало, и обманывали. Он не думает, что шарик чем-нибудь плох. Он до сих пор уверен, что колодец – это благо. Неужели он уверен в этом только потому, что сам добился его появления?

Он выполнит возложенную на него обязанность, понятное дело. Завтра нужно будет дождаться подходящего часа, позвонить им по спутниковому телефону и узнать, что это такое. Он пойдет спать в своей маленькой комнате, в низкой постели, с уверенностью, что утро вечера мудренее.

А когда проснется, он снова окажется в большом городе.

Я задумчиво бродил по остывшим улицам, чтобы свежий воздух избавил меня от тошноты: тошнить начинало всякий раз, когда я воспоминал о событиях сегодняшнего дня. В конце концов я добрался до своего любимого паба «Паопаб».

Если отвлечься от идиотской игры слов, это почти идеальный паб.

Маленький, но не тесный, темный, но не мрачный, там все время кто-то сидит и ты можешь уединиться или, наоборот, завязать разговор с кем-нибудь незнакомым, кто сидит через стул от тебя. Несколько закусок, к которым легко пристраститься и которые примиряют тебя с действительностью, потрясающий ассортимент сортов пива – и местных, и заграничных. Я любил здесь сидеть, смотреть баскетбольные матчи на маленьком экране над стойкой или усаживаться в укромном уголке, в одиночку или с дамой, которой удалось оценить то интересное, что появляется во мне после трех стаканов пива (или больше).

За боковым столом иногда сидел Бени с неизменным стаканом «Гиннесса» и раздавал посетителям шоколадные конфеты, которые делала его жена. Это владелец бара, спокойный и смешливый человек, повидавший в жизни немало[10]. На носу у него очки в толстой оправе, всякий раз рядом с ним кто-нибудь сидит и он рассказывает сочные истории о разных странных местах, полные интересных подробностей.

Но в тот день Бени не было. За широкой стойкой возвышался молчаливый бармен, смотрел на экранчике фильм без звука. Когда я вошел, он взглянул на меня и тут же ринулся к пивным кранам. Дом – это место, где знают, что ты пьешь.

Я подсел к стойке, он поставил передо мной стакан, полный золотого, этого золотого[11], и я почувствовал, что в мою жизнь возвращается вменяемость. Что-то определенное и известное, на что можно положиться. Я поднес стакан ко рту, начал пить большими жадными глотками, как утопающий, который, попав на берег, исступленно глотает воздух.

Гиди ответил после второго гудка.

– Как дела, дружище? – спросил он. Естественно, это был не его голос. На этот раз голос был хриплый и прокуренный. По работе Гиди часто менял тела как перчатки. Встречаясь с клиентами, он обычно пребывал в одном «представительном» теле, которое арендовал с почасовой оплатой. Высокое, отлично сложенное, приятное, с глубоким голосом. А для сбора сведений он всегда использовал тело, которое привлекает как можно меньше внимания. За последний год в его собственном теле я видел его раза три – а ведь это самый близкий мне человек[12]. Когда звонишь ему, никогда не знаешь, какое воплощение услышишь. Сейчас, как мне показалось, он был в теле женщины за пятьдесят, полной кудрявой блондинки.

– Не хочешь приехать на полчасика в «Паопаб» посидеть со мной? – предложил я. – Я угощаю.

– Мм… Сейчас мне не очень удобно.

Я оглянулся, ища кого-нибудь, кто выглядел бы скучающим или нуждающимся в деньгах – или и то и другое вместе.

– А что ты сейчас делаешь? Я найду кого-нибудь, кто будет готов обменяться с тобой на полчаса. Приезжай, посидим, потом поедешь домой. А похмельем будет мучиться он.

– Нет-нет, ты не понял, – сказал он. – Я на работе. Я не могу сейчас приехать.

– На работе? Что на этот раз?

– Собираюсь засечь измену тут, в одной гостинице. Я заплатил горничной и обменялся с ней на ночь. Надеюсь добыть доказательства.

– А где ты находишься? Спрятался и ждешь в шкафу в номере, что ли?

– Нет, идиот. Они еще не приехали. У меня перекур – там, где курят горничные. Осматривать комнаты я пойду позже. Но уйти или обменяться сейчас не могу. Не хочу, чтобы меня стали подозревать. Точнее, ее.

– Ты что, не можешь засесть в засаде с биноклем в парке напротив, как нормальный частный детектив?

– А ты что, застрял в фильме из шестидесятых? Нормальные детективы давно не сидят в засаде с биноклем.

Я допил пиво и с силой поставил стакан на стойку. Бармен посмотрел на меня, улыбнулся и молча подошел налить второй стакан.

– Мне нужно с тобой поговорить, – сказал я. – Мне нужен совет.

– Говори, у меня еще минут десять.

– Вот уж спасибо!

– Ой, ну ладно, давай уже рассказывай.

– Ты видел новости о Ламонтах? – спросил я.

– О жене? Да, конечно, – ответил он. – История сочная, как стейк из молочного теленка. Все сайты перепечатывают ее, но пока стесняются выставить в качестве главной новости. Впрочем, у них информации пока слишком мало.

– Я там был.

– Что? Когда это произошло? Ты видел машину и все прочее?

– Более того. Я был свидетелем самого преступления. Это произошло у меня в квартире.

– Что?! Ты серьезно?

Я рассказал ему о встрече с Тамар, о том, что она рассказала, о выстреле и о том, как я гнался за тем, кого считал убийцей. Время от времени он прерывал меня, задавал уточняющие вопросы. Когда я все сказал, он молчал, не говорил ни слова.

– Ну и дела, – сказал он наконец.

– Да, – ответил я. – Это… это было отвратительно. Чудовищно. Это было слишком реально. Одна пуля попала в голову, лужа крови растеклась на полу. Просто слишком реально.

– Ты уже был в полиции?

– Да. Только что вышел оттуда.

– И рассказал им обо всем?

Тут я засомневался.

– Да. Точнее, почти обо всем.

– Почти?

– Я не рассказал им о Тамар, – ответил я. – Не сказал им, что внутри, скорее всего, была Тамар.

– Ты идиот?! Это же самое важное!

– Я рассказал, что Ламонт приходила ко мне посоветоваться о курьерской работе, что я не узнал ее. Это, кстати, наполовину правда: поначалу я действительно ее не узнал.

– Почему?

– И еще я рассказал им о выстреле, описал все, что видел. Но рассказывать о Тамар мне показалось неловко.

– Ты спятил? Почему ты не рассказал им?!

Действительно, почему я не рассказал им?

Потому что боялся, что это переведет меня в разряд подозреваемых. Потому что у меня нет доказательств. И почему я должен сообщать им эту не вполне законную деталь? А может… Что это был за тихий голос, который как-то умудрился убедить меня, что Тамар – это мое, только мое, чем я не имею права делиться? Пусть лучше думают, что убита Кейтлин Ламонт. Ведь убийство Кейтлин Ламонт будут расследовать как надо, не жалея денег, а убийство Тамар Сапир – не факт…

Тамар – моя, и я не хотел рассказывать о ней. Я узнал секрет и не хотел им делиться. Ведь в любом случае…

– …Никто мне не поверит. Это просто переведет меня в разряд подозреваемых: теперь я тоже буду причастен. У меня нет доказательств, – сказал я Гиди, – теперь это уже не важно.

– Сейчас я все брошу и приеду в «Паопаб» только для того, чтобы дать тебе по морде. – По хриплому голосу курящей горничной было явственно слышно, как он терял терпение. – Это важнее всего на свете!

– Но у меня нет…

– Это мотив! – закричал он. – Если эта история – правда и Тамар действительно была в теле Кейтлин Ламонт, у Ламонтов есть тысяча причин избавиться от нее.

– Я… – Мне кажется, честно говоря, что эта мысль промелькнула у меня в голове. Да, она, видимо, промелькнула и оставила следы, поставила палатку, накрыла стол, достала гитару…

– Ты дебил. Тамар пробовали убить. Пробовали – и убили. Ты скрыл от них самое важное.

– Я… я не понимаю, как это не пришло мне в голову, – ответил я.

Гиди помолчал и наконец сказал:

– Пришло-пришло, и еще как, а ты врун.

– Я…

– Ты думал об этом – и решил не рассказывать.

– Но мне же точно не поверят, – сказал я.

– Почему нет?

– Потому что мое слово будет против…

– Против кого? Против чьего слова?

– Против слова Ламонта, – тихо сказал я.

– И?

– И если в этом деле действительно замешана Тамар, а я – единственный, кто это знает…

– Именно так, – ответил он.

Значит, теперь и я на прицеле. Если я знаю, что это была она, то я следующий. Потому-то я и не хотел рассказывать. Не потому, что Тамар только моя, а просто потому, что я трус.

– Послушай-ка меня, – сказал Гиди. – Мне уже надо идти, поэтому слушай внимательно.

Слушать я не хотел. Он собирался сказать мне правильные вещи, но я не очень-то хотел их услышать. Мой мобильник тем временем вибрировал – новый входящий звонок. Я посмотрел на экран. Номер незнакомый. Я могу ответить на этот звонок и избавить себя от необходимости слушать правильные, но неприятные советы Гиди. Но нет, я не смог. И снова поднес мобильник к уху.

– Сейчас ты встаешь, – сказал он, – платишь и возвращаешься в участок. И рассказываешь им обо всем. Включая то, что рассказала тебе Тамар. Даже если ты сам в этом не уверен, даже если может оказаться, что это двойное вранье: что к тебе приходила мадам Ламонт и она пыталась тебя использовать. Или вообще кто-нибудь третий. Не тебе решать, что важно, а что нет. Ты просто должен рассказать.

И что тогда? Либо мне не поверят – и я сам окажусь в опасности, либо поверят – и я окажусь в опасности.

– Если в этом есть хоть крупица правды, это мотив. А это значит, что есть неплохой шанс, что Ламонт пытался заставить ее молчать. И они будут тебя охранять, для них ты станешь важным свидетелем, которого надо беречь как зеницу ока. Я знаю, что ты сам об этом думаешь…

А что я думаю? Я думаю, что мне нельзя полагаться на них, что я не могу на них положиться. Я уже видел, чего стоит их защита свидетелей. Они не смогут меня защитить. Я не могу переместиться в другое тело, и они не смогут меня уберечь…

– …Но с тех пор, как с твоим отцом произошло то, что произошло, многое изменилось, и, если ты убедишь их, что твоя информация важна, они будут тебя охранять, честное слово. Нельзя скрывать эту информацию.