Полярные аргонавты

Глава VIII

Мы были на стоянке в Райской Долине. Впереди и позади нас с бесконечным трудом пробивалась армия чечако. Мы много выстрадали, но путь близился к концу. И к какому концу! С каждой милей бедствия и трудности, казалось, возрастали.

Наконец мы подошли к дороге Павших Лошадей. Мы встречали мертвых животных в большом количестве на протяжении всего пути, но то, что представилось нам, когда мы подошли к этому месту, не поддается описанию. Здесь они лежали тысячами. В одну ночь мы перетащили шесть трупов, чтобы очистить место для палатки. Они лежали там, отвратительно разбухшие, ребра их прорывались сквозь кожу, и глаза гнили на солнце. Это напоминало поле сражения своим гнетущим безобразием.

С каждым днем число их увеличивалось. Тропа шла по большим валунам, покрытым заледеневшим снегом, в который усталые животные проваливались по брюхо. Отчаянно борясь, они скользили вниз между валунами. Затем их ноги начинали хрустеть, как хворостинки, и тут их обыкновенно оставляли умирать.

Часто можно было видеть в расселине скалы защемленный обломок копыта или прицепившийся к уступу острый осколок ноги, в то время как лошадь, которой это принадлежало, лежала далеко оттуда. Можно было увидеть, как бедные животные устилали путь вплотную, голова к хвосту, на сотни ярдов в длину. Можно было увидеть, как они блуждали вокруг, покинутые и несчастные, в поисках пищи. Они подходили к стоянке ночью, издавая жалобное ржанье, с выражением ужасной мольбы на изголодавшихся мордах, пока кто-нибудь из жалости не приканчивал их. Я помню, как однажды ночью в темноте наткнулся на большую унылую лошадь. Она покачивалась из стороны в сторону, и я, приблизившись, увидел, что горло ее отвратительно перерезано. Она смотрела на меня с такой смертельной тоской, что я закрыл ей морду платком и ударом топора прекратил ее мучения. Самые умные лошади погибали первыми. Они надрывали свои силы в доблестных усилиях. Доведенные до отчаяния, они иногда убивали себя сами, бешено кидаясь на скалы. О, это было ужасно, ужасно! Наша собственная лошадь была обречена на гибель. Откровенно говоря, никто, кроме Банки Варенья, не был этим особенно огорчен. Если впереди была глубокая рытвина, лошадь неизменно погружалась в нее. Иногда нам приходилось дважды в день распрягать вола и при его помощи вытаскивать ее. На краю дороги было место, очищенное от снега и служившее живодерней. Туда-то мы привели ее со сломанной ногой и всадили ей пулю в голову. Пока мы возились, туда привели еще шесть других, чтобы застрелить.

Было воскресенье, и мы сидели в палатке, бесконечно наслаждаясь днем отдыха. Банка Варенья чинил кусок упряжи, Блудный Сын играл в соло. Блаженный Джим только что возвратился из путешествия в Скагуэй, где он надеялся найти письмо издалека, касающееся некоего Джека Мошера. Его обычно бодрое, приветливое лицо было мрачно и встревожено. Он медленно снял свое покрытое снегом пальто.

– Я всегда говорил, что на этом клондайкском золоте лежит проклятие, – сказал он, – теперь я уверен в этом. Во что оно обойдется, сколько сердец разобьет, сколько очагов разрушит? Никто никогда не узнает, во что оно уже обошлось. Но это последнее все же самое ужасное.

– Что случилось, Джим? Какое последнее?

– Да разве вы не слыхали? Так вот, нынче произошел снежный обвал на Чилкуте, и несколько сот человек погребены.

Я смотрел на него пораженный. Нас, живших изо дня в день под угрозой снежных обвалов, это бедствие наполнило ужасом.

– Не может быть, – сказал Блудный Сын. – Где?

– О, где-то около Линдермана. Сотни бедных грешников погибли, не имея возможности покаяться.

Он собирался уже сказать нам поучение по этому поводу, когда вмешался Блудный Сын.

– Несчастные! Я думаю, что мы знаем кое-кого из них. – Он повернулся ко мне: – Хотел бы я знать, не случилось ли чего с вашей маленькой подругой венгеркой?

Мои мысли действительно как раз обратились к Берне. Среди испытаний в пути (когда нам приходилось сосредотачивать все мысли на треволнениях минуты, а каждая минута была полна своих треволнений) оставалось мало времени для размышлений. Тем не менее образ ее был всегда передо мною и мысли о ней приходили мне в голову, когда я меньше всего ждал их. Жалость, нежность и большая доля тревоги наполняли мои думы. Часто я задавал себе вопрос: увижу ли я ее еще раз. Радость и сильное томление охватывали меня, когда я мечтал об этом.

При этих словах Блудного Сына показалось, будто все мои рассеянные чувства слились в одно. Могучее желание, доходившее почти до страдания, охватило меня. Мне кажется, что я был все время молчалив и серьезен, но, должно быть, сила моего желания внушила Блудному Сыну следующие слова:

– Послушай, старина, если тебе хочется прогуляться по дороге на Дайю, я думаю, что смогу обойтись без тебя денек-другой.

– Да, правда, я хотел бы осмотреть путь.

– О да, мы уже заметили твою пылкую любовь к путешествиям. Почему бы тебе не жениться на девушке? Ладно, навостри лыжи, старый дружище, и не пропадай слишком долго.

Итак, на следующее утро я отправился налегке в Беннет. Как легко было идти, не сгибаясь под ношей! И я быстро обогнал усталую толпу, с трудом заканчивающую последний переход. Я ожидал некоторого улучшения самой дороги, но она, напротив, с каждым шагом делалась все безнадежнее и ужаснее. Приходилось идти по колено в замерзшем снегу, под которым путь, казалось, был вымощен трупами павших лошадей. Я довольно долго задержался в Беннете в ожидании завтрака. Пирог, прибитый к крыше палатки, указал мне ресторан, где я за доллар получил вкусное блюдо из бобов со свиной грудинкой, кофе и пирожное. Рано утром я отправился в Линдерман. Воздух был чист и морозен, и первые партии начинали уже подходить к Беннету, усталые и измученные. В пути человек заканчивал один рабочий день в 9 утра, второй к 4 часам пополудни, третий к наступлению ночи. Каким счастьем было освободиться от этого. Я продвигался вперед за передовым отрядом приближающейся Армии, когда встретил Хьюсона и Мервина. Они, казалось, вполне приспособились и в кратчайшее время проделали путь с большим грузом. В противоположность изнуренным людям с измученными глазами и сморщенными исхудалыми лицами, они казались полными бодрости. До них дошли слухи о снежном обвале, но они не знали никаких подробностей. Я спросил о Берне и о старике. Они находились где-то позади между Чилкутом и Линдерманом.

– Да, по всей вероятности, они погибли при обвале. До свиданья.

Я устремился вперед, полный беспокойства. Черная река чечако протекала через Линдерман. Только тут я ясно представил себе всю многочисленность надвигавшейся Армии и могущество импульса, увлекавшего эти неукротимые атомы на север. Дул сильный ветер, и многие с большим успехом прикрепили паруса к своим салазкам. Я видел еврея, правившего волом, который тащил за собой четыре пары салазок. К каждой из них был прикреплен маленький парус. Вдруг вол обернулся и увидел паруса. Это было нечто, выходившее за пределы его опыта. С ревом ужаса он обратился в паническое бегство и помчался, преследуемый вопящим евреем, в то время как вещи скатывались во все стороны с цепи салазок. Когда я видел их в последний раз на далеком расстоянии, еврей и вол все еще бежали. Почему я так беспокоился о Берне? Я и сам не знал, но с каждой милей моя тревога возрастала. Мною владел темный, безрассудный страх. Я решил, что никогда не прощу себе, если с ней что-нибудь случится. Я рисовал ее себе распростертой, белой и холодной, как самый снег, с лицом, умиротворенным смертью. Почему я так мало думал о ней до сих пор! Я недостаточно ценил ее чарующую прелесть, ее нежность. Если бы только она уцелела теперь, я показал бы ей, каким преданным другом могу быть. Я защищал бы ее и был бы всегда рядом в час нужды. Но все же как глупо думать, что с ней что-нибудь случилось. На это был один шанс против ста. И тем не менее я рвался вперед. Я встретил близнецов. Они сообщили мне, что едва избежали обвала и не оправились еще от потрясений. «Это произошло немного дальше по дороге», – сказали они. Я увидел людей, раскапывавших трупы. Они вырыли семнадцать трупов в это утро. Некоторые были раздавлены в лепешку.

Снова с болью в сердце я справился о Берне и ее дедушке. Близнец номер первый заявил, что оба они погребены под обвалом. У меня перехватило дыхание, и я почувствовал неожиданную слабость.

– Нет, – сказал близнец номер второй, – старик погиб, но девушка спаслась и почти обезумела от горя.

Вновь я рванулся вперед. Группы людей раскапывали убитых. Время от времени лопата натыкалась на руку или череп. Поднимался крик, и изуродованный труп оказывался на поверхности. Я снова начал свои расспросы. Усердно копавший человек приостановил свою работу. Это был на вид придурковатый парень, глаза которого своим блеском напоминали сову.

– Это, должно быть, старик с бородой, которого выкопали раньше из более низкой части обвала. Родственник его, по фамилии Винкельштейн, вызвался позаботиться о нем. Его унесли вон в ту палатку. Никого не подпускают близко.

Он указал на палатку на склоне горы, и я с тяжелым сердцем направился туда. Бедный старик, такой ласковый, такой благородный, со своей мечтой о золотом сокровище, которое должно было принести счастье другим. Это было жестоко, жестоко!

– Что вам здесь нужно, убирайтесь к черту! – послышались слова, сопровождавшиеся словно бы злобным рычанием. Я удивленно оглянулся вокруг. У входа в палатку, ощетинившись, как сторожевой пес, стоял Винкельштейн.

Глава IX

Я остолбенел на минуту, ибо совсем не ожидал такого «ласкового» приема.

– Убирайтесь отсюда! Вы не нужны здесь. Проваливайте! Вон!

Я почувствовал, как дикая злоба поднялась во мне. Я смерил его глазами и решил, что легко одолею его.

– Я желаю, – сказал я твердо, – увидеть тело моего старого друга.

– Вы желаете, неужели? Ну, так можете желать сколько влезет, тем более что здесь нет никакого тела.

– Вы лжец, – сказал я, – но не стоит тратить на вас слов. Я войду во что бы то ни стало.

С этими словами я внезапно схватил его и с силой отбросил в сторону. Он зацепился ногой за один из канатов палатки и растянулся, поблескивая в мою сторону злыми глазами.

– А теперь, – сказал я, – знайте, что у меня есть ружье, и если вы попробуете устроить мне какую-нибудь пакость, я пристукну вас так быстро, что вы не успеете даже сообразить, что с вами случилось.

Внушение подействовало. Он поднялся на ноги и последовал за мной в палатку как воплощение бессильной злобы. На полу лежал длинный предмет, накрытый одеялом. Со странным чувством невольного ужаса я поднял покрывало. Под ним был труп старика.

Он лежал на спине и не был лишен, как многие другие, нормального человеческого облика, хотя все же был достаточно страшен своим посиневшим лицом и открытыми выкатившимися глазами. Отчего его пальцы были стерты до костей? Он, должно быть, отчаянно разгребал снег голыми руками, пытаясь выкарабкаться. Я никогда не забуду этих скрюченных, лишенных ногтей пальцев. Я ощупал его поясницу. Ага! Пояс с деньгами исчез.

– Винкельштейн, – сказал я, повернувшись неожиданно к маленькому еврею, – у этого человека при себе было две тысячи долларов. Куда вы девали их?

Он заметно вздрогнул, в глазах его появилось выражение страха. Но мгновенно оно исчезло, и лицо его исказилось яростью.

– У него ничего не было, – взвизгнул он, – у него не было и медного гроша. Он не что иное, как старый нищий, которого я таскал за собой, чтобы он играл на скрипке. Он в долгу у меня, будь он проклят. А вы-то тут при чем, паршивый нахал, который смеет обвинять почтенного человека в том, что тот обкрадывает трупы?

– Я был другом покойника. Я и сейчас друг его внучки и хочу восстановить справедливость. Этот человек носил на себе две тысячи долларов в поясе. Они принадлежат теперь девушке. Вы должны их отдать, Винкельштейн, или…

– Докажите это, докажите это, – засуетился он. – Вы лжец, она лгунья, вы все шайка лгунов, старающихся очернить почтенного человека. Я утверждаю, что у него никогда не было денег, и если он когда-либо говорил это – он лжец.

– Ах ты, подлая гадина, – воскликнул я, – это ты лжешь. Я с удовольствием заткнул бы твою грязную глотку, но я не отстану, пока ты не выкашляешь назад эти деньги. Где Берна?

Он сразу успокоился.

– Ищите ее, – засмеялся он ядовито, – ищите ее сами и убирайтесь с глаз моих как можно скорей.

Я увидел, что он нащупал мое слабое место, и, погрозив ему на прощанье, вышел.

В одной из соседних палаток находился ресторан, куда я направился, чтобы выпить чашку кофе. Я расспросил прислуживавшего мне человека, жирного веселого малого, относительно девушки. Да, он знал ее. Она жила вон в той палатке с мадам Винкельштейн. Говорили, что она ужасно убивалась по старику, бедная девочка.

Я поблагодарил его, проглотил свой кофе и направился к палатке. Пола была опущена, но я постучал о парусину, и тотчас же увидел мрачное лицо Мадам. Увидев меня, она сделалась еще мрачнее.

– Что вам нужно? – спросила она.

– Я хочу видеть Берну, – ответил я.

– Это невозможно. Ведь вы же слышите, разве этого недостаточно?

И я действительно услышал очень тихий жалобный звук, исходивший из палатки, что-то среднее между рыданьем и стонами, похожее на плач индейской женщины над покойником, только бесконечно более покорное и тоскливое. Я был потрясен, полон благоговения, неизмеримо грустен.

– Благодарю вас, – сказал я. – Простите. Я не хочу беспокоить ее в час горя. Я приду еще раз.

– Хорошо, – засмеялась она ядовито, – приходите еще раз.

Итак, мои ожидания не сбылись. Я подумывал о возвращении, но потом решил воспользоваться случаем, чтобы осмотреть немного знаменитый Чилкут, и направился далее. Лица тех сотен, которых я встретил, были те же, что попадались уже мне тысячами: отмеченные печатью Пути, изборожденные складками страдания, измученные усталостью, помертвелые от отчаяния.

Здесь были та же безумная спешка, то же равнодушие к бедствиям, та же суровая стоическая выносливость.

Снежная буря бушевала на вершине Чилкута, и снег кружился, покрывая тысячи ям глубиной от десяти до пятнадцати футов, вырытых для сохранения припасов. Я стоял на вершине почти отвесного склона, который носил название Лестницы. В ледяной коре были вырублены ступени, по которым взбирались люди с тяжелыми ношами на спинах. Можно было продвигаться только гуськом. Эта была знаменитая «Человеческая Цепь». По краям дорожки на разных расстояниях были вырублены площадки, чтобы дать возможность обессилевшим выйти из цепи и передохнуть. Но если какой-нибудь изнуренный путник спотыкался и падал в одну из расселин, ряд быстро смыкался, и никто не оглядывался на него. Люди надевали поверх обуви острые шипы, так что ноги их вонзались в скользкую поверхность. Многие из них имели палки, и все сгибались почти в три погибели под своими мешками. Они не разговаривали, губы их были сурово сжаты, глаза неподвижно уставлены в одну точку и мрачны. Они наклоняли головы, чтобы укрыться от порывов резкого ветра, но в какую бы сторону они ни поворачивались, он неизменно дул им навстречу. Снег лежал толстым слоем на их плечах и покрывал им грудь, на их бородах блестели ледяные сосульки. Когда они поднимались со ступеньки на ступеньку, казалось, будто ноги их налиты свинцом – с таким трудом они переставляли их, и площадки для отдыха по пути никогда не пустовали. Видно было, как они шатались, как пьяные, добравшись до вершины Пути под порывами ветра, который, казалось, одним дуновением заметал все тропинки. Они ощупью находили ямы для припасов, вырытые лишь накануне, а теперь покрытые глубоким снегом. Они спускались вниз с головокружительной быстротой, откидываясь назад на свои палки, ибо спуск был похож на каток. В минуту они исчезали из глаз, но назавтра люди из Чилкута появлялись вновь, и так повторялось каждый день. Крестный путь воистину был весь воплощен в муках этого подъема. Со своего места на вершине я видел, как людская цепь тянулась вверх звено за звеном, и каждое звено было человеком. И когда они взбирались по безжалостной тропинке, на каждом человеческом лице можно было прочесть палимпсест его души.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.