Железная маска
Близилась ночь. Королева была одна. Слуги оставили ее, а дети, столь нежно любимые ею, о ней не вспоминали. Ценой неимоверных усилий она приподнялась на ложе и, дотянувшись до колокольчика, несколько раз позвонила. Но никто не явился. Это, казалось, лишило королеву последних сил, и она вновь откинулась на кровати.
Внезапно кто-то негромко окликнул ее. Она открыла глаза и увидела рядом со своим ложем старую женщину, чью спину искривил груз прожитых лет. Это была мадам Гамелен, неслышно вошедшая в комнату умирающей. Мадам Гамелен слыла женщиной бесхитростной и чрезвычайно благочестивой, а кроме того, будучи кормилицей короля Людовика XIV, занимала не последнее место при его дворе. Со страдальческой улыбкой королева приветствовала ее:
– Здравствуй, моя добрая кормилица, спасибо, что явилась на мой зов.
– Я бы с радостью проводила все время рядом с вами, госпожа, но король, мой дорогой сир, почти весь день не отпускает меня от себя.
– Я посылала твоего сына с письмом в тот замок, что в окрестностях Дижона… Скажи мне, он вернулся?
– Еще вчера.
– Он принес ответ? – спросила королева с нетерпением в голосе.
– Нет, госпожа.
– Боже милостивый! – вздохнула умирающая. – Неужели и граф де Бреванн не сжалится надо мной?
Воцарилось недолгое молчание, затем, нервно схватив руки старушки, королева сказала:
– Кормилица, перед смертью я должна исполнить свой священный долг. Этой же ночью мне необходимо увидеть священника, но не моего придворного исповедника, а любого другого из какой-нибудь церкви неподалеку. Пожалуйста, кормилица, приведи мне его!
– Но, госпожа… – пробормотала старушка.
– Молю тебя, не теряй времени. Надави на планку рядом с этой панелью… Вот здесь, у края…
Несмотря на смущение, добрая старушка исполнила просьбу и с изумлением увидела, как панель скользнула в сторону, открывая проход в стене.
– Там потайная лестница! – сказала королева. – Быстрее спускайся по ней, внизу ты найдешь дверь. Вот, возьми от нее ключ… Но, ради бога, не мешкай! Помни, что в твоих руках мой покой!
Без дальнейших возражений мадам Гамелен исчезла в проходе и вскоре, к полной для себя неожиданности, очутилась на улице, не зная, куда именно идти. Тут она заметила мужчину, которого по шпорам на ботфортах и шпаге приняла за дворянина. Приблизившись, старушка боязливо спросила:
– Сударь, прошу извинить меня за беспокойство, но не укажете ли вы мне дорогу к ближайшей церкви?
– Церкви? Гром и молния! Боюсь, что здешние церкви мне незнакомы. Вот если бы мы были в Марселе!..
– Боже мой! – воскликнула старушка. – Что же мне делать?
– Вы, как я вижу, торопитесь… Вне всякого сомнения, вы ищете священника для какого-нибудь больного. Верно?
– Да, сударь, – ответила несчастная, чувствуя, что слезы вот-вот брызнут у нее из глаз. – Боже, королева умирает…
– Что? Королева? – воскликнул незнакомец, подаваясь вперед.
– Да, сударь. Королева-мать при смерти. Поймите же всю серьезность моего поручения и помогите мне!
– Воистину, добрая женщина, само Небо послало вам меня, не будь я Фариболь! – ответил наш старый знакомый, поскольку это был он. – Я отведу вас в дом одного моего друга, а уж он подберет Анне Австрийской такого исповедника, о каком она и мечтать не смела! Пойдемте же, сударыня, это совсем рядом!
За ночь до описанной нами встречи монсеньор Людовик, уступив настоятельным просьбам своих преданных слуг, остановился в гостинице «Золотой лев», в двух шагах от кардинальского дворца. Он собирался незамедлительно явиться во дворец, что, конечно же, привело бы к неминуемому аресту, а значит – к тюрьме. По счастью, благоразумному Мистуфле и храброму Фариболю удалось отговорить его от подобного безумства. Фариболь же со свойственной ему уверенностью пообещал монсеньору Людовику, что не пройдет и суток, как он изыщет совершенно безопасный способ попасть в спальню королевы-матери.
Юноша пообещал набраться терпения до наступления следующей ночи, однако нервное напряжение не оставляло его, и он не мог оторвать взгляда от окон кардинальского дворца.
Вдруг раздался стук в дверь его комнаты, и на пороге с сияющим от радости лицом появился Фариболь.
– Не угодно ли монсеньору, – сказал он, снимая шляпу, – принять кормилицу его величества короля Людовика Четырнадцатого?
– Кормилицу моего?..
– Да, монсеньор, – поспешно перебил его Фариболь, пропуская вперед мадам Гамелен.
– О монсеньор! – воскликнула старушка, входя в комнату. – Этот добрый человек обещал мне…
Но, внезапно оборвав свою речь, она с возгласом изумления сделал шаг назад. Дело в том, что в этот самый момент Фариболь зажег свечу, и ее свет озарил лицо юноши.
– Боже мой! – воскликнула мадам Гамелен. – Вы… здесь, мой дорогой сир? Возможно ли это?
– Что ж… я… – сбивчиво заговорил юноша.
Но тут у кормилицы короля зародилось некое подозрение, она пристально посмотрела на монсеньора Людовика, как бы ища в его лице одной ей ведомые отличия от королевского облика. Затем, воздев руки к небесам, она в ужасе вскричала:
– Нет! Как я могла ошибиться!.. Вы не король! Все ясно, меня заманили в ловушку!.. – И, обернувшись к двери, она закричала изо всех сил: – На помощь! На помощь!
Фариболь бросился к ней и зажал ей рот рукой. Он был готов задушить ее, но в этом не было необходимости, поскольку бедная старушка от испуга потеряла сознание. Фариболь уложил ее на кровать, ослабив шнур корсажа. Монсеньор Людовик, молча наблюдавший за происходящим, положил руку ему на плечо и спросил:
– Что все это значит?
Фариболь в двух словах объяснил юноше происшедшее и добавил:
– Кроме того, я послал Мистуфле раздобыть подходящую одежду….
– А вот и она! – завершил фразу Мистуфле, входя в комнату. В руках он держал сутану и шляпу священника.
– Мистуфле предстоит сыграть роль исповедника, – пояснил Фариболь. – Я же переоденусь в платье этой старушки и…
– Но к чему весь задуманный тобой маскарад? – спросил монсеньор Людовик.
– Чтобы проникнуть во дворец. Всем, кто попытается остановить нас, я стану отвечать, что я – мадам Гамелен, сопровождаю исповедника, которого ее величество королева Анна Австрийская призвала к своему ложу. Это если нам не удастся подняться по потайной лестнице, ведущей прямо в спальню королевы-матери.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что у тебя есть ключ?
– Он в кармане юбки этой старушенции.
– Что ж, поступим, как ты предлагаешь, Фариболь. Хотя это поистине ужасно – переодеваться, подобно вору, чтобы увидеть собственную мать!
Минуту спустя они, как тени, прокрались к потайной двери. Фариболь на ощупь отпер ее и тут же закрыл, как только они оказались внутри. Но затем он внезапно остановился, хлопнул себя по лбу и воскликнул:
– Тысяча чертей! Я забыл связать кормилицу и даже не запер ее! Теперь уже поздно, но не следует забывать, что она может сыграть с нами злую шутку.
Взволнованный монсеньор Людовик достиг наконец комнаты своей матери и уже слышал ее тяжелое, близкое к агонии дыхание. Она также услышала его шаги и слабым голосом спросила:
– Это ты, кормилица?
– Нет, мадам, – негромко ответил монсеньор Людовик.
В почти полной темноте, царившей в комнате, больной все же удалось разглядеть силуэт священника; она с облегчением вздохнула и сказала:
– Пожалуйста, подойдите ближе!
Медленно, с опущенной головой и скрещенными на груди руками юноша приблизился и встал на колени у ложа.
– Святой отец, – начала королева, тронутая его почтительностью, – я уже исповедалась в грехах и уповаю лишь на бесконечное милосердие Господа нашего… Так что я жду от вас не столько отпущения, сколько помощи. Выслушайте просьбу умирающей и помогите ей исправить самую большую ошибку ее жизни… Святой отец, – продолжала больная, стараясь говорить как можно убедительнее, – ваших ушей наверняка достигали слухи о том, что, прежде чем выйти замуж за Людовика Тринадцатого, я вступила в тайный брак с одним человеком… Так вот, это правда. Но никому не известно, что от этого брака у меня есть сын…
– Ах, мадам! – вздохнул мнимый священник.
– О святой отец! Вы упрекаете меня в том, что даже муж мой, король Людовик, хранил в тайне всю свою жизнь! Но что это в сравнении с другим грехом, который я совершила, пожертвовав всем ради другого сына, лицемерно прикрываясь пресловутыми интересами государства?.. Да, через несколько месяцев у меня родился второй сын, на этот раз действительно от Людовика Тринадцатого… То, что случилось затем, ужасно, но разум изменил мне, и я не ведала, что творила… Я подкупила астролога, и он предсказал королю рождение двух сыновей-близнецов. Когда второй сын появился на свет, верная мне служанка положила в его кроватку моего первенца. И все поверили, что оба они – сыновья Людовика Тринадцатого!
Монсеньор Людовик слушал королеву, спрятав лицо в ладонях. Она же, не ведая, что значат ее слова для этого молчаливого человека, продолжала:
– Его величество Людовик Тринадцатый, узнав о рождении близнецов, впал в состояние, близкое к безумию. Он тут же объявил, что у Франции может быть лишь один наследник престола, а в противном случае якобы неисчислимые беды грозят стране, да и самим братьям, поскольку судьба неизбежно сделает их врагами. В моей опочивальне были лишь герцог Бургундский и кормилица, которым король, указывая на одного из мальчиков в колыбели, сказал: «Повелеваю сокрыть от всех рождение второго наследника. Вы отвечаете за это своей жизнью!» Я же, мучаясь от боли, не посмела вмешаться и открыть мою тайну, так как это признание могло непредсказуемо повлиять на судьбу одного из моих сыновей… И той же ночью, пока я спала, приказ короля был исполнен! Проснувшись, я увидела лишь одного сына, того самого, что был рожден от моей роковой связи, а значит, и не имел никаких прав на трон!
По мере того как рассказ королевы близился к концу, монсеньор Людовик поднимал от ладоней сильно побледневшее лицо. Когда же Анна Австрийская закончила, он срывающимся голосом спросил:
– Так, значит, тот, кто правит Францией… тот, кто сидит на троне наших предков…
– Не является законным наследником короны… Клянусь! – ответила королева-мать, и тон ее не оставлял сомнений.
– А другой?.. Тот, второй, сын Людовика Тринадцатого?..
– Вот о нем-то я и хотела с вами поговорить. Как только я умру, святой отец, отправляйтесь в замок графа де Бреванна. Там с самого раннего детства, в уединении, не зная ласки и своих августейших корней, под ничего не значащим именем «монсеньор Людовик» живет подлинный сын Людовика Тринадцатого.
Юноше пришлось прикусить губу, чтобы не закричать.
– Под моей подушкой вы найдете ключ, – продолжала королева. – Откройте им сундук, что стоит в углу этой комнаты. Там вы увидите шкатулочку, а в ней – свидетельство о рождении и все прочие документы моего сына… Передайте их ему, святой отец…
Юноша машинально повиновался и взял ключ.
– Я хочу исправить зло, причиненное мною моему сыну, – продолжала Анна Австрийская, – хочу, чтобы он узнал, кто его мать, и… и простил меня. Вы ведь скажете ему, как я страдала, правда, святой отец? Боже, как я хотела сжать его в своих объятиях хотя бы на мгновение и получить прощение вместе с сыновним поцелуем!..
– Матушка! – сквозь рыдания воскликнул юноша, будучи не в силах больше сдерживать себя. – Матушка! Я прощаю вас! Я люблю вас!
И, отодвинув шкатулку со всеми доказательствами своих прав, он бросился в объятия умирающей. Она же, приподнявшись на ложе, зажала между ладонями лицо своего сына, покрыла его горячими поцелуями и бормотала как в бреду:
– Ты! Это ты, мой сын? Дорогое мое дитя!
– О матушка! Позвольте запомнить черты вашего милого лица! – Сказав это, юноша встал, сорвал с себя сутану и, взяв факел, зажег его от пламени камина.
Королева закрыла лицо руками и зарыдала.
– Сын! Сын мой! Я не осмеливаюсь молить тебя о прощении…
– Не говорите так, моя дорогая матушка! Ваши страдания искупили вашу ошибку… Так давайте думать лишь о радостях, ждущих нас впереди!
– Впереди! – еле слышно повторила умирающая.
И словно в ответ на это полное обещаний и надежд слово в коридорах дворца раздался громкий, привыкший повелевать голос:
– Запереть все двери и никого живым не выпускать!
Фариболь и Мистуфле, молча переживавшие развернувшуюся перед их глазами драму, отреагировали первыми.
– Гром и молния! – сказал Фариболь. – Дело принимает дурной оборот! Старая кормилица предала нас. Шпаги вон, Мистуфле!
Изменившись в лице, Анна Австрийская изо всех сил прижимала к груди сына, как бы пытаясь защитить его от всех опасностей.
– Кто это, матушка? – спросил юноша, видя ее испуг.
– Другой! – глухим голосом ответила больная. – Другой сын!
И действительно, стоило ей произнести эти слова, как дверь распахнулась, и в комнату, величаво и грозно ступая, вошел король Людовик XIV.
Глава IV
Братья
Монсеньор Людовик высвободился из объятий матери и гордо взглянул на вошедшего. На какое-то мгновение взгляды их скрестились, как клинки шпаг. На лице короля, помимо гнева, был написан также и некоторый испуг – ведь лицо представшего перед ним незнакомца походило на его собственное, подобно отражению в зеркале.
– Что ж, – проговорил он сквозь зубы, – кормилица меня не обманула!
Наконец он сумел побороть странное оцепенение, вызванное видом своего двойника, и, обернувшись к дворянину, вошедшему вслед за ним с обнаженной шпагой в руке, сказал:
– Маркиз де Лувуа, закройте дверь.
Из соседних комнат доносились звуки шагов и голоса королевской свиты. Увидев, что его распоряжение исполнено, король обратил на Анну Австрийскую суровый взгляд и сухо спросил:
– Сударыня, не откажите в любезности объяснить мне, чем вызвано присутствие этого незнакомца в вашей опочивальне?
– Я нахожусь здесь по праву! – ответил монсеньор Людовик, выступая вперед.
– Сударыня! – с нарастающим гневом повторил король. – Как король Франции и как ваш сын я требую ответа! Кто этот человек?
– Я, – гордо подняв голову, ответил юноша, – сын Людовика Тринадцатого.
– Вы!.. Вы!.. – вскричал король, отступая к двери, словно он увидел привидение.
– Да, и я нахожусь рядом со своей матерью по праву сына и законного короля.
В порыве слепого гнева король выхватил шпагу, и мгновение спустя братья, одержимые яростью и жаждой убийства, бросились друг на друга. Маркиз де Лувуа поспешил на помощь своему августейшему господину, но налетел на длинную и тощую фигуру, облаченную в ворох кое-как застегнутых, комично коротких юбок; фигуру венчала голова с лохматой шевелюрой и огромными усами. Маркиз так и застыл в изумлении, и только звон шпаги незнакомца, скрестившейся с его собственной, вернул его к действительности. Ему так и не удалось осуществить задуманное, поскольку одетая в юбки фигура, в которой читатель, конечно же, сразу узнал Фариболя, быстрым ударом выбила у него из рук шпагу.
Между тем братья фехтовали с равной ловкостью и упорством. Тем не менее исход поединка нетрудно было предугадать: тогда как Людовик XIV яростно атаковал, почти не заботясь об обороне, монсеньор Людовик хладнокровно и уверенно отбивал удары, явно дожидаясь момента, чтобы сделать один-единственный решающий выпад, когда противник устанет и окажется полностью в его власти.
Король, понимая, что он погиб, если не сумеет воспользоваться преимуществами молниеносной атаки, низко пригнувшись, снова бросился вперед, но споткнулся и, издав крик отчаяния, растянулся на полу. Одним прыжком монсеньор Людовик оказался рядом и уже занес над головой врага свою шпагу, когда тонкая слабая рука коснулась его запястья и тихий, слабый голос произнес:
– Сын мой! Остановись, ведь это же братоубийство!
Смутившись, монсеньор Людовик обернулся как раз вовремя, чтобы подхватить умирающую мать. Бедной королеве ценой сверхъестественного усилия удалось подняться с ложа и помешать убийству. Теперь, поддерживаемая одним сыном, она протягивала руки ко второму, которого также никогда не переставала любить и который медленно вставал с гневом в глазах и местью в сердце.
– Дети мои, – обратилась к братьям Анна Австрийская, – Богу было угодно наказать меня на смертном одре, сделав свидетельницей смертельной схватки своих сыновей… Ты, Людовик, мой сын, ставший королем, прислушайся к словам своей умирающей матери и поверь им. Тот, кому суждено вот-вот предстать перед Создателем, не лжет. Так вот, я клянусь тебе, что единственным законным наследником французского трона был и остается мой второй сын, до сегодняшнего дня носивший имя монсеньора Людовика и живший в безвестности, оставленный всеми, даже мной! Клянусь, что только он имеет право занимать престол моего мужа, его величества Людовика Тринадцатого.
– И где же доказательства, сударыня? – немного помолчав, осведомился король.
– Они в этой шкатулке… на полу… вон там, у ног маркиза де Лувуа…
Король бросил быстрый взгляд на шкатулку, затем его глаза встретились с глазами маркиза, и они поняли друг друга без слов.
– В таком случае, дорогая матушка, – с притворной покорностью сказал Людовик XIV, – я отступаю перед величием вашей клятвы и…
– О Людовик, сын мой! – воскликнула королева, возвращенная к жизни его словами. – Принося подобную жертву, ты проявляешь величие, благородство и щедрость. Ты понимаешь, что уязвленное самолюбие не должно мешать исполнению долга… Я верю в нерушимость твоего слова, Людовик. Клянешься ли ты исполнить свой долг до конца?
– Клянусь, что поступлю по велению моей совести!
– Что же, сын мой, – обратилась королева к монсеньору Людовику, – ты, еще вчера бывший никем, познаешь завтра величие власти. Но молю тебя: люби, береги и защищай того, кто сошел с трона, дабы ты взошел на него… Он ведь тоже мой сын!
Монсеньор Людовик запечатлел на лбу матери долгий сыновний поцелуй и, повернувшись к брату, сказал:
– Трон Франции достаточно велик для нас обоих. Брат мой, я предлагаю тебе половину королевства!
– Господь, благодарю Тебя! – промолвила Анна Австрийская. – Если между моими сыновьями воцарился мир, значит… я… прощена…
С этими словами королева уронила голову на плечо своего только что обретенного сына, и ее душа отлетела.
– Матушка! – вскричал монсеньор Людовик. – Она скончалась!.. Скончалась!
Растроганные Фариболь и Мистуфле преклонили колени. Король быстро подошел к маркизу де Лувуа и шепнул:
– Маркиз, королева мертва. Этим надо воспользоваться… Берите шкатулку и следуйте за мной.
Минуту спустя они уже покинули комнату и, видя, что убитый горем монсеньор Людовик не замечает ничего вокруг, заперли за собой дверь. Щелкнул ключ в замке, что привлекло внимание Фариболя. Но было уже поздно. За дверью раздался голос Людовика XIV:
– Господа, королева скончалась. Останьтесь здесь на страже и никого не выпускайте из этой комнаты до моего возвращения!
– Гром и молния! – пробормотал Фариболь. – Похоже, он забыл, что уже не король, по крайней мере наполовину! О черт! – внезапно вскричал он. – Она исчезла!
– О чем вы, хозяин? – осведомился Мистуфле.
– Мы пропали! Этот нечестивый обманщик унес шкатулку!
– О боже!
– Гром и молния! Как же я не догадался подобрать ее!
Затем, приняв решение, он приблизился к монсеньору Людовику, молившемуся у тела матери, и, дотронувшись до его плеча, сказал:
– Монсеньор, самое время бежать! Ваш брат забрал шкатулку с документами и приказал охранять дверь. Дай бог, если нам удастся ускользнуть по потайной лестнице, если же нет – нам конец!
– Вы заблуждаетесь! – ответил монсеньор Людовик. – Мой брат не способен на предательство.
Сказав это, он вернулся к молитве.
Дверь отворилась, и на пороге возник сержант королевских мушкетеров с наипочтительнейшим выражением лица:
– Его величество желает побеседовать с монсеньором Людовиком.
– Хм! Что-то не нравится мне физиономия этого бездельника, – пробурчал Фариболь.
Монсеньор Людовик встал осторожно, словно боясь разбудить мать, закрыл ей глаза, крестообразно сложил руки, поцеловал в лоб и, взяв маленький нательный крестик покойной, повернулся к мушкетеру со словами:
– Я иду, сударь.
Фариболь и Мистуфле хотели было последовать за ним, но мушкетер остановил их:
– Монсеньор пойдет один.
– Подождите меня здесь, – сказал юноша, желая успокоить их, – я скоро вернусь.
Но как только за ними закрылась дверь, Фариболь и Мистуфле услышали шум борьбы, сдавленные крики и звук падения тела, а затем возглас монсеньора Людовика:
– Предатели! Гнусные предатели!
Потом так же внезапно крики и шум смолкли.
– Гром и молния! – вскричал возмущенный Фариболь. – Бедняга угодил в подлую ловушку! Высади эту дверь, Мистуфле! Нет, бесполезно… Мы тоже окажемся у них в руках. Будем сооружать баррикаду!
Приятели дружно взялись за дело, и вскоре дверь была завалена мебелью.
– Хозяин! – воскликнул Мистуфле. – Я слышу шаги. Они идут! Боже, защити нас!
– Пусть идут! У тебя остался ключ от потайной двери?
– Да, хозяин.
– Отлично. Теперь скажи мне, как высоко от земли это окно?
– Метров пять, хозяин!
– Сможешь спрыгнуть?
– Да… Но там внизу стоят два мушкетера.
– Тем лучше! Прыгай прямо на них, заодно и врагов поубавится!
– А как же вы?
– Я спущусь по потайной лестнице, а ты откроешь мне дверь, когда…
Мощный удар в дверь потряс баррикаду и помешал Фариболю закончить свою мысль. Слуги короля перешли в наступление.
– Проклятие! Живее, Мистуфле! Прыгай и поработай кинжалом, а я попробую задержать этих голодных псов, хотя и не думаю, что протяну больше десяти минут!
С этими словами Фариболь бросился к баррикаде и, просовывая клинок шпаги в образовавшиеся щели, нанес два удара, ответом на каждый из которых был крик боли.
– Есть! – вскричал ловкий фехтовальщик. – Двое готовы!
Он снова пустил свое оружие в ход и снова услышал стук упавшего тела.
– Трое! – хладнокровно констатировал он.
Разъяренные столь успешной обороной, мушкетеры все разом навалились на ветхую дверь, выломали ее и, словно спущенные с цепи дикие звери, ворвались в комнату королевы-матери. Дружный крик ужаса вырвался у них, когда в неверном свете факела на кровати под высоким балдахином они увидели труп Анны Австрийской. Сняв шляпы, мушкетеры почтительно отступили.
– Черт возьми! – вдруг шепотом выругался один из них. – А где бандит, осмелившийся сюда проникнуть и убивший трех наших людей?
Этот вопрос невольно напомнил всем о цели их прихода.
– Должно быть, он выпрыгнул в окно, – предположил другой, подошел к окну, перевесился через подоконник и тут же с криком отскочил назад: – Там внизу еще двое наших! Они убиты!
– А бандит?
– Его нигде не видно.
– Разрази его гром! Мы не можем дать ему уйти! Все к главному входу! В погоню!
Послушные сему мудрому приказу, мушкетеры поспешили покинуть опочивальню покойной королевы-матери.
А между тем Фариболь, сочтя излишне опасным продолжать оборону баррикады, проскользнул на потайную лестницу, задвинул за собой панель и спустился вниз. Он уже протянул руку, чтобы толкнуть дверцу, когда услышал тихий голос Мистуфле:
– Хозяин! Хозяин!
– Я здесь, – ответил Фариболь.
– Все прошло хорошо… Эти двое у двери… уже не обнажат шпаг.
Друзья замолчали, прислушиваясь к доносившимся из опочивальни голосам. Когда же таким образом они оказались посвящены в планы противника, Фариболь сказал:
– Отлично. Теперь мы можем не беспокоиться!
– Но, хозяин… – только и сумел вымолвить пораженный Мистуфле.
– Ты возразил или мне показалось?
– Я? – ответил Мистуфле. – Нет, хозяин, что вы! Куда вы – туда и я!
Глава V
Отважный юноша
Друзья уже собирались свернуть за угол дворца, когда столкнулись лицом к лицу с мушкетерами, спешившими со шпагами в руках к месту гибели двух своих товарищей. Увидев двух мужчин, идущих в противоположном направлении, они остановились и преградили им путь.
– Кто вы такие? – грубо осведомился один из солдат.
Фариболь, завернувшись в плащ до самых глаз, толкнул локтем Мистуфле, приказывая ответить. Тот, изрядно струхнув, все же сообразил, как следует вести себя, и, почтительно повернувшись к своему приятелю, спросил:
– Монсеньор позволит мне ответить этим господам?
– О! – склоняясь в поклоне, воскликнул мушкетер. Подобное обращение слуги к господину явно произвело на него должное впечатление. – Вы простите мне мою нескромность, монсеньор, узнав, что мы преследуем одного бандита…
– Одного? – тут же подхватил Мистуфле. – Но нас, как вы могли бы заметить, двое!
– Ваша правда, этот бездельник совсем нас запутал. Представьте себе, монсеньор, он имел наглость проникнуть в опочивальню королевы-матери, да еще и убил пятерых наших товарищей! Нижайше просим прощения у вашей светлости за причиненное беспокойство…