Тридцать восемь сантиметров
-Совершенно верно, господин старший инспектор, совершенно верно. Таких ошибок пруд пруди. – в руках мастер причесок нес ту самую отвратную картонку, где было нацарапано таинственное слово.
– М’даки они, вот что!– громогласно заявил его оппонент. Люди испуганно оборачивались, казалось, вот так возникают все эти перевороты, хунты и восстания. Из-за несущественной мелочи вроде плохого настроения, месячных или узких ботинок. Достаточно только наступить на ногу какому-нибудь Пиночету или Салазару, и получить в итоге пару концентрационных лагерей на квартал. И дело вовсе не в потертом ботинке, дело в глупейшем стечении обстоятельств.
Наступил на ногу? Гуд бай, прогнившая демократия, здравствуй какая-нибудь «Освобожденная территория» во главе с человеком, глядящим на мир из-под фуражки с высокой тульей. Каменное лицо. Мир, Труд, Равенство, Братство, Средние танки. Добро пожаловать, господин диктатор!
И детали уже не так важны.
Это будет тот коктейль, от которого болят головы у соседей и правозащитников всех расцветок. Я бы и сам поучаствовал в такой заварухе, если бы она случилась. Не знаю, по какой причине. Может потому, что я уже давно устал от всего? И в этом осталась та самая малая толика моего интереса к жизни и людям? Ведь интересно же было, что напишут потом? А ведь обязательно напишут:
«Бесчеловечный режим пал, да здравствует революция! Свобода или смерть! Мы победим!»
Читать эту чушь будет невозможно. Вранье, умноженное на вранье, цепляющееся за вранье, основанное на нем же. Круговорот навоза, из которого уже нет выхода. Самое смешное, что за весь этот кал тебе еще придется заплатить. Узнай последние новости, пробормочет туалетная бумага.
Всего пара пенсов, заверит она.
Оформи подписку – потребует она.
Три дня бесплатно – предложит она.
Мне уже было жаль этих денег. Потому как, все что сообщат солидные многополосные брехаловки и интернет, я был в состоянии придумать совершенно бесплатно. Экономия, ага?
Толстяк надулся и принялся тыкать пальцем в тщедушного собеседника, все двадцать три волоска которого, намокли и прилипли к лысине в художественном беспорядке. Гогочущие легавые давно ушли, бросив того на произвол судьбы. Глядя в макушку понурого лизателя таможенных бандеролей, собеседник наставлял его на путь истинный.
– Метрополия нас насаживает, чувак, и разобраться в этом можно только после полпинты белого. Они путаются лягушатниками! С этими, как его? Французами! Факт! А те придумали всю венку, сечешь? Всю, от А до Я. От гонореи до зифилиса. Все эти Дюраны и Ажаны наверно прыскали в кулачки, представляя твои бубенцы в серванте! Еще они придумали лесбиянок и гипермаркеты, и неизвестно что страшнее. Моя Рита купила мне эти шорты в Карефуре в девяностом, и что ты думаешь, произошло месяц назад?
-Что? –поинтересовался вспотевший таможенник.
Толстяк развернулся и продемонстрировал прореху на мясистом тылу.
– В ней можно увидеть звезды, – торжественно произнес он голосом Коперника, которого мама позвала пить молоко именно в тот момент, когда он настроил свой телескоп на окно соседской спальни. И действительно, в дыре стыдливо проглядывал краешек Вселенной в виде застиранных трусов.
– Нет, приятель!– продолжил старший инспектор,– они все как один мошенники, эти французы, а наши мерзавчики из Метрополии от них не отстают. Подумать только! Они додумались прислать сюда китайца! Китайца, просекаешь?
Плешивый выскочка кивал головой как болванчик, он не понимал связи между Китаем и Метрополией. Вдоволь насладившись зрелищем я, наконец, сообразил, что еще пара минут и кипятящийся толстяк свернет лавочку и будет в таком черном расположении духа, что подойти к нему будет не безопасней, чем к страдающему запором бенгальскому тигру.
– Добрый день, вы наверное ждете меня. – сказал я, протолкавшись сквозь толпу. Надутый старший инспектор кратко выразил сомнение в этом факте словами, от которых свернулись бы сливки. Тщедушный таможенник, вспомнивший о важном деле, сунул мне грязную картонку и убежал, давая себе слово больше никогда не отвлекаться от медитаций на ручную кладь пассажиров. Слово это он тут же нарушил, пристав к каким-то серферам, устроившим доски в чехлах на желтой линии.
-За линию, молодые люди, за линию!
– Играешь в крикет, Ши? –поинтересовался несколько остывший толстяк.
-Меня зовут Макс, господин старший инспектор.
-Макс Ши? Ты что, кореец?
-Акиньшин, я русский. – он махнул рукой, показывая, что для него разницы никакой.
– Эдвард Мишель Анитугу Мобалеку, – по-королевски представился мой китообразный начальник, милостиво опустив цифру, следующую за титулом. – Леку – означает достойный человек. Тебя направили в Ай Ди? Будешь работать в моем отделе. Стажером, для начала, там посмотрим.
Шесть досок и пила
Будешь работать в моем отделе, сказал он. Это я знал. И знал, кем буду работать. Единственное, о чем я не имел ни малейшего понятия, что тот отдел состоял из двух человек. Об этом толстяк поведал мне, когда мы выворачивали со стоянки.
-Мы неплохо проводим время с Рубинштейном, Макс. Хоть он и сраный старикашка с ишиасом и очки у него толще моей дрыжки, но мозги у него еще будь-будь! У него Драбант, сечешь? – он похлопал пальцами по рулю, показывая, что говорит про машину.
Тачка самого старшего инспектора вызывала содрогание. Это был четырехколесный реликт, созданный затерявшейся во тьме веков индейской цивилизацией. Вполне возможно, что на нем передвигались во время второй мировой случайно наткнувшиеся на него в сельве японские диверсанты. Ацтекомобиль жестоко обходился с моим задом, из дырок в откидной крыше (а это был кабриолет!) в наши лица плевало пылью. Я предполагал, что пока хитрые япы не установили на нем электрический стартер, он заводился от человеческих жертвоприношений и молитв.
К тому же коврики в салоне отсутствовали как класс и, из особенно больших проржавевших отверстий в полу открывался восхитительный вид на несущийся в двенадцати сантиметрах асфальт. Сигнал аппарата напоминал всхлип коровы, которую неожиданно прижало родить. Стоило признать, что Толстый был большой гурман, такую колымагу сейчас уже не найдешь ни за какие деньги.
Продолжая рассказывать про Рубинштейна, он отвлекся от дороги, показывая, как тот протирает очки. И задел Мерседес, поворачивавший направо, солнцезащитные козырьки упали нам на колени, а задний бампер с грохотом отвалился. С металлическим скрежетом монстр старшего инспектора остановился.
-Аллилуйя, брат! Господь захотел, что бы мы встретились сегодня!– проорал он набиравшему воздух в бронхи немцу, выскочившему из помятой машины. Сопровождаемый потоком ругательств, господин старший инспектор быстро сунул бампер в багажник и пришпорил свой гибрид пароварки и часов с кукушкой единственным достоинством которого был грустный пластиковый пес, качающий головой под лобовым стеклом.
-Дойчи, такие же м’даки как и прочие, Макс,– заявил он рассматривая страдальца в зеркало заднего вида,– Он пытается записать номер, прикинь? Ну не болван?!
-Совершенно верно, мистер Мобалеку, – подтвердил я, думая о том, что толстяк даст фору Долсону, по части критической философии. Номер, укрепленный на бампере, лежавшем в багажнике, мог пытаться записать лишь форменный идиот.
-Можешь звать меня Моба…. Прикинь, эти олухи продули Вторую мировую, и все равно ездят по всему миру. На их месте я бы сгорел от стыда,– продолжил разговор мой спутник и тут же поставил диагноз,– у них страшные бабы, от этого все проблемы.
Внутренне я ему аплодировал. Долсон плавал совсем мелко.
-Но машины они делают хорошие. Взять хотя бы Драбант нашего Моисея. Он гоняет на нем как помешанный! – я решил не поправлять свое начальство: пусть будет «Драбант», мир все равно состоит из ошибок. Вместо этого я представил подслеповатого Рубинштейна, рассекающего на гэдээровской помойке сделанной из картона и останков Мессершмитта. За раздавленных кур старик, вероятно, платил больше чем я за еду. Лучшим применение этой газонокосилки, был бы цветник или садовый сарай, что выгодно, как с точки зрения денег, так и потраченных на разбирательства с владельцами домашней живности нервных клеток.
Зрелище выходило забавное. И почему он не купил «Релиант»? Сэкономил хотя бы на резине. Неверно истолковав мою улыбку, Моба проговорил:
– Но лучшие машины делает Англия. – тут он принял вид , как будто собрался спеть «Правь Британия»,– возьми хотя бы мою. Классический «Астон- Мартин» я его недавно красил. Ты заметил, как красиво отражаются облака в лаке? С ним шел комплект зимней шипованной резины.
Рассматривая пальмы, растущие вдоль дороги, я сказал, что комплект зимней резины еще никому не мешал. А облака в лаке действительно отражались. Довольный попутчик закурил, бросив руль, ради чахлого огонька спички и сменил тему разговора.
– Так ты из самого Китая. Макс?
– Я из России не из Китая, Моба. Жил в Манчестере пару лет. До этого полгода в Москве.– вся моя жизнь умещалась в паре–тройке строк. Родился –жил –умер.
– Баба есть у тебя?
Я вспомнил Алю. Белые хлопья, сыплющие с темного неба, Темные деревья, люди, снующие вокруг, и Аля в вязанной ромбиками шапке. Она плелась рядом, ее лицо было серо, а глаза пусты.
– Дай мне тысячу, Макс, дай тысячу, – просила она. – Мне очень нужно. Ну, пожалуйста.
Я рылся в карманах, вытягивая смятые бумажки. У меня их немного и на них почему-то была подмигивающая королева. Она хохотала, путаясь в короне. Аля вырвала купюры из рук и исчезла. Шагнула в передоз. Навсегда. Аля, Аленька. Пушистая девочка ромашка. На хмуром. В восемнадцать. Я не видел ее лица, я уже почти все забыл. Зиму, Кемерово, холод , деревья… Все.
-Ну, так что? Есть у тебя баба?
-Нет, Моба. – ответил я. Он хмыкнул и посигналил зазевавшемуся мотоциклисту. Мычание нашего аппарата, заставило того обернуться и показать средний палец.
-Кстати, мы потеряли мою картонку, прикинь? Так что наши потери не меньше, чем у того грустного мерзавчика на Мерседесе, – он довольно хохотнул, а потом продолжил – Самые большие м’даки, Макс, это армяне. Представь, один раз, нас с Ритой позвали на прием. Обещали фуршет. А вместо рубона дали фильм. Он назывался «Аккорд Маньдяни», это была плохая замена хавке, просекаешь? Ладно бы хавка, но фамилия! Маньдяни, прикинь?! Лопнуть можно. Все там, в Армении, наверное, угорали над его табличкой на двери. И что он ее не поменял? С такой погремухой и писать музыку нужно иметь стальные бубенцы. Он, наверное, возил с собой подушку, что бы плакать в нее по ночам. Музыканты- они такие ранимые. Там еще мужик залез на дерево и кричал, что хочет бабу.
Добрых десять минут господин старший инспектор путано излагал сюжет, пока я не догадался. Мне стало весело. И я засмеялся, вызывая его болезненное недоумение.
– Мастрояни, может быть? «Амаркорд», Моба. Фильм называется «Амаркорд». Только режиссер Феллини, по-моему.
– Их армян не разберешь, Филимили, Мандяни, – отмахнулся тот. Я обрушил все его логические построения с табличками и музыкантами, и он немного на меня надулся. – Моя Рита говорит они все мошенники. У нее есть безумная тетушка. Старуха совсем спятила и оторвала себе гостиную из каталога «Сделай сам». Его тоже выпускают армяне. Три с половиной тысячи монет, представь! Знаешь, что ей прислали? Ты не поверишь, Макс. Знаешь?
– Прихожую? – я смутно разбирался в мебели.
– Ей прислали шесть досок и пилу! – возвышенно уничтожил меня Моба, – армяне повсюду, кто бы, что не говорил.
– А гвозди?
– Что гвозди?
– Ну, гвозди не прислали? – он недоуменно посмотрел на меня, а потом запрокинул голову и засмеялся, издавая звук засорившегося унитаза. Увлеченный он едва не пропустил поворот. И его классическому Астон-Мартину пришлось изрядно поскрипеть. От натуги одно из креплений крыши открылось, и, так как второго не было в помине, матерчатый верх задрался и нелепо торчал над нами весь оставшийся путь. Колпак соскочил с колеса и унесся в обильные заросли по обочине. Сжавшись на сидении, я с тревогой ждал худшего. На удивление, колымага старшего инспектора еще немного подрожала как конь при смерти и, наконец, выровняла траекторию. Встречный мужик на форде, прокричал толстяку что-то обидное, получив в ответ мычание коровы на сносях и вытянутую черную руку, на сгибе которой лежала другая.
– Смотри на дорогу, денегерат.– крикнул ему Моба. В ответ, тот нажал на клаксон. Разъехавшиеся машины так и не дали им поговорить по душам, о чем мой спутник, которого я про себя уже назвал «Мастодонт», сильно сокрушался.
-Таких коржиков надо держать дома на валиуме, Макс. Никаких водительских удостоверений, только мягкие стены. Сегодня он чуть не устроил аварию, а завтра? Завтра может, дойдет до того, что не заплатит за хавчик в Бургер Кинге! Дескать, там много калорий, а его об этом не предупредили. А он заботится о своем здоровье. И боится помереть от холестеарина. Кретин, да? Помереть от холестеарина, может только полный м’дак. Что ни говори все болезни от нервов,– заключил он.
-Кстати, Макс, ты знаешь анекдот про бедолагу, который хотел выставить гей бар? Нет? Так вот, взял он с собой бейсбольную биту и подходит к бармену. «Голубок»,– говорит он ему, -«А ну быстро метнулся…»
К счастью продолжить он не успел, через пару сотен метров мы остановились у маленького домика, тонувшего в цветущих бугенвиллиях. На его веранде в кресле, подле которого стоял столик с бутылкой, сидела сухая старушка в бриджах и белой блузке и курила трубку.
-Благослови вас Господь, тиа Долорес! – заорало мое толстое начальство и уже тише поведало мне,– Бабуля глуховата, но ты привыкнешь. Рубон и отдельная комната всего восемьдесят монет в неделю. Шик-модерн! Если не понравится, можешь свалить.
Можешь свалить! Я уже с трудом вспоминал свою берлогу с прожженным окурками диваном, которую покинул всего-то шестнадцать часов и десять тысяч километров назад. Там было много хуже. Совершенная, рафинированная, стопроцентная тоска. Где-то на краю моего сознания шевельнулась мысль о Лорен. Была ли она частью состояния того уныния и безысходности из которого я выполз под эти одуряющие цветные бугенвиллии? Для себя я так и не решил. Ее красный, приносящий удачу помпон, лежал в моем кармане.
-Только выпивка в счет не входит. – озабочено информировал Моба.
-Кто там с тобой, Эдвард? – воскресла тиа Долорес, дым почти скрывал ее. Она беззаботно потягивала из стакана, рассматривая нас.
-Один китаец, тиа!
-Надеюсь, у него не пахнут ноги?– спросила она между затяжками.
-Нет, тиа! – громко ответил старший инспектор и подмигнул мне, – Вы тут знакомьтесь, а я поехал. Сегодня Рита делает баранье седло. Я тебе скажу, Макс, когда делают баранье седло, то домой нужно приезжать пораньше. Иначе, моя женушка не оставит ничего на ужин. Ведь ей надо пробовать хавку на соль, чтобы не ошибиться.
Он сел в машину и тут же посигналил. Я обернулся и увидел, как он бешено крутит ручку стеклоподъемника.
-Знаешь, – крикнул толстяк, – ты был прав! Ей так и не прислали гвозди!
-Кому?
-Безумной тетушке Риты!– сделав ручкой, он со скрежетом отъехал. Я стоял у заросшей калитки маленького домика тиа Долорес и думал, что мы обязательно подружимся с господином старшим инспектором. Обязательно.
Предметы сатанинского культа
– Два доллара сорок центов, тиа Долорес! – молочник приезжал каждое утро. Громко объявляя сумму, всякий раз ампутируя те самые пятнадцать минут сна, которых мне никогда не хватало. Моя хозяйка что-то неразборчиво бурчала. Изо дня в день они терли за цену на молоко, будто если завтра случилось на два цента больше, то это было полнейшей и бесповоротной катастрофой, последствия которой перевернули бы их жизни.
Вымотанный ночными видениями я пытался проснуться в липкую духоту. Получалось совсем плохо, потому что грань между жизнью и сном была слишком тонка. Вот если бы не она, эта граница, если не эта дурацкая граница реальности, оказавшаяся слишком неопределенной, то я бы точно знал, сплю я или живу. Сплю я или живу? Ответа на этот вопрос не было, и мне пришлось ворочаться в утренних снах, вытягивая из-под простыни, то одну ногу, то другую. Бормотание внизу закончилось, я немного повалялся, слушая шелест отъехавшей машины. Еще пятнадцать минут, пятнадцать, и ни минутой больше, потому что после за мной заедет Моба.
Солнце тормошило меня, силясь пролезть под сомкнутые веки. Металось по комнате, вырывая из полутьмы разбросанную одежду. Боже, если ты существуешь, спасибо! Жизнь это самое гениальное, что было изобретено. Святый Дух, Яхве, Попокатепетль, Саваоф, Дед Мороз – кто там есть? Помогите мне встать. Мне пора на работу. Эта фраза вязнет на зубах. Пора на работу. Вскоре я забуду русский, английский и все миазмы испанского. В быту можно обходиться междометиями, а на службе инструкциями. Это удобно и экономит время на обучение.
– Мааакс! –кто-то орал у входной двери. Конечно, это – Эдвард Мишель. Пунктуальный как десять королей. Он грохотал в гостиной тетушки Долорес, в лучших носорожьих традициях желая старушке доброго утра.
– Как жизнь, тиа?! Рита передала вам немного сливового пудинга, но я его съел по дороге!– дребезжал он. Думается, что его величество можно было забрасывать в осажденную крепость и затем принимать толпы ошеломленных пленных валящих из сорванных с петель ворот. Единственная проблема, найти требушет, способный выдержать вес Мастодонта. Мне пришло в голову, что старший инспектор не самое гуманное оружие, вроде тех боевых пчел, использованных ацтеками.
– Мааакс! – он будил полгорода. Пришлось спустить ноги с кровати, пустая бутылка из-под «Джемесона» покатилась по полу. Я вытек в гостиную, пытаясь проснуться по дороге.
Этим утром толстяк щеголял в гнусной кепке и галстуке, в котором его прадеда поймали в Конго. Когда я сообщил ему об этом факте, он поразмыслил, а потом заявил, что нет худа без добра, и капитан судна работорговцев со своим первым помощником вступили на берег в желудке его прадедушки.
– Там был ужасный кордеобалет, на той посудине! Первостатейное мочилово, уж прадед об этом много рассказывал моему деду. Команда попрыгала за борт, и это было сплошным переводом продукта. Ведь он тоже любил поесть, мой дедуля. И был ганнибалом, сечешь, Макс? Паршивая хавка ничего не скажу, зато у него были духи.
-Духи, Моба? –переспросил я, обжигаясь кофе. Мое китообразное начальство потерло ластом хобот, а потом пояснило.
-Боги, Макс. Боги которых уже нет. Нам не во что верить, прикинь какая тоска! Сейчас у всех один бог- Интернет. На него молятся, ему приносят жертвы, им пугают детей. И его просят! Просят, просекаешь? Словно у всех этих ущербных самых умных кончились мозги. Дай нам то, скажи нам это..– он приостановился, чтобы аккуратно почистить нос на пол.– Скоро у него будут спрашивать как им с телкой забацать пару киндеров. Людям стало лень раскидывать мозги, они предпочитают совать свои боло в розетку и чувствовать себя слишком умными.
Я подумал о своих богах: карточке соцобеспечения, медицинской страховке и трезвом взгляде на вещи. Во все это хотелось верить железобетонно.
-Боги повернулись к нам задницами, Макс. Все из-за нашей лени и кретинства. Все, абзац, мистер. Мы врем себе, нам врут, и не к чему прислониться. Весь мир теперь сделан из гипсокартона, силикона и вранья. И единственное, что еще осталось настоящим, среди всей этой чуши, это та киска из кулинарного шоу, и я на нее молюсь, сечешь?
Я кивнул и сделал последний глоток, кулинарная телка, оставившая глубокие царапины на либидо толстяка, действительно заслуживала уважения. Во-первых, она не капала на мозги нравоучениями, мило курлыкая о паштетах и почках в мадере, а во-вторых, обладала кормой, которой позавидовал бы иной авианосец. В глазах Мобы эта авианосная миссис была достойна священного сана и к тому же не могла врать. Трудно соврать, излагая рецепты. В этом заблуждении я его искренне поддерживал.
Всю дорогу в контору Мастодонт лениво обозревал окрестности, изредка сигналя неосторожным негодяям и мерзавцам попадавшимся нам на пути. День тихо наваливался на город, и в воздухе пахло одуряющей жарой, которая вот-вот начнется. Молчание затянулось. Лишь поднимаясь на второй этаж, мой толстый спутник озабоченно поинтересовался, нет ли у меня случайно маникюрных ножниц.
– Я записался в бассейн, там дурацкие порядки насчет дрыжек, – он попытался почесать голову под кепкой. На это я ответил, что не захватил их с собой.
– Ну и ладно, – беззаботно ответил он и распахнул дверь, – Здорово, Моз!
-Доброе утро, – проскрипел инспектор Рубинштейн и вынул усы из чашки с почечным чаем. – Ты читал меню закусочной в коридоре, Эдвард?
Моба усевшись за свой стол, ответил, что не читал, и это было очень странным, потому что новости о хавке он пропустить не мог. Впрочем, как и о крикете. На результатах матчей он терял больше, чем я тратил на сигареты.
-Они нас травят, травят! Давно доказано, что сосиски вызывают старческое слабоумие, –на носу нашей окаменелости гневно покачивались массивные очки с линзами от телескопа Хаббл. Он сам напоминал телескоп, худой и нескладный, с почти отсутствующими плечами. Глаза Моисея слезились, а его кашель, служил постоянным аккомпанементом нашей работы. Стол милого старикана был завален лекарствами. Он поглощал их пригоршнями, сверяясь с каким-то темным расписанием. Количество их было столь огромно, что к концу первой недели моих наблюдений я был уверен, что вместо крови в его вялых сосудах течет поразительная химическая жижка, чей состав поверг бы в изумление всех лауреатов Нобелевских премий по химии, начиная с Резерфорда.
-Это возмутительно.– скучным голосом подтвердил Эдуард Мишель и вооружившись канцелярскими ножницами, приступил к крайне опасной операции: стрижке омерзительных базальтовых ногтей на поршнях. Для этого, его величество сняло туфель и носок-ветеран, и устроило одну ногу на другой так, чтобы на место операции падал свет.
– Что там у нас на сегодня, Мозес?
– На тринадцатом посту форменное безумие, Эдвард. Бумаг еще нет, но с минуты на минуту приедет графиня, и будут большие гонки. Кстати, ты, кажется, закрыл дело того болвана с пакетом травки в заду?
Ногти господина старшего инспектора не поддавались, он несколько вспотел и отчаянно чесал голову.
-У него золотые боло, Моз. – скорбно сообщил он. – шестеро ребятишек и все от разных женщин, сечешь?
Я оторвался от инструкций. По мне, так не совсем понятно, какая баба могла дать такому засохшему плевку, но в подробности я не вдавался. Мало ли? Мир огромен, а вот в сельве, предположим, до сих пор живут племена, не знающие о цивилизации и всем этом навозе, в котором мы копошимся. Размышляя над этим фактом, я слушал их беседу.
-Ты слишком милосерден, Эдвард, – подкрепившись глотком почечного чая, старая развалина поинтересовался. – Почему ты в кепке по такой жаре?
– Соседские спиногрызы налили в нее клей. Детей сейчас воспитывают не родители, а айфоны, -пояснил господин старший инспектор с щелчком обрубая первый коготь из десяти. Лицо его просветлело. Он посопел и принялся воевать со вторым. – Что там с тринадцатым?
– У них разбежались обезьяны, – старик Рубенштейн клюнул носом бумаги.– взвзвз.. Сообщаем, что в ночь на двадцатое число, при осмотре карантинного груза, поданного на оформление согласно таможенной декларации …. Так-так… оказались открыты клетки… Груз в количестве девятнадцати мест обезьян… разбежался.
-Они что там, вскрыли пломбы на карантинном?– возмутился Мастодонт, второй ноготь со звоном сдался.
-Им показалось странным, что в камионе слышна возня. –пояснил чахоточный и повел боевыми лазерами. Толстяк звал его Мозгом, с чем я был категорически не согласен. Впрочем, оспорить это утверждение тоже было нельзя. Все свое время Моисей проводил в медитации на хаотически разложенные по столу бумаги, и добиться от него чего-то внятного было сложно. Мозгом он был или просто спал, оставалось загадкой.
Бросивший стричь ногти Эдвард Мишель воззрился на него.
– Не, ты представляешь, какое гадство, Моз? Как пить дать, сейчас посвистим на тринадцатый ловить мартышек! Еще, слава богу, что у нас есть Макс, ему никогда не мешает потрясти дрыжки. Но мы то? По такой жаре?
Прежде чем ответить король больных покопался пальцем в разноцветном прахе таблеток, выбирая лучшее средство от жары.