Девять Жизней. Седьмое небо

Потом дни шли своим чередом, привычным, раз заведённым ходом, и каждый приносил свои впечатления, свои пустяковые проблемы и огромные радости, как будто дней было не шесть, а сто шесть. В них была и недолгая, но утомительная по жаре дорога к Гроб-горе и монастырю святого Феодора Стратилата, где встретил друзей кристальной чистоты и прозрачности игумен отец Даниил, казавшийся чудом уцелевшим в этой глуши феодоритом, ровесником древнего княжества, доброго солнца и скал, в которых был высечен монастырь; и спуск на нынешний раскоп – крутой, местами даже опасный, но с противоположной – солнечной – стороны горы, где те же серые камни, из которых Господь в незапамятные времена построил Мангуп, кажутся гораздо светлее, а значит, добрее, дружелюбнее.

А каким же ещё должен быть Мангупский Мальчик? Конечно, он будет почти сливаться с окружающей природой. Поэтому, когда спускаешься вниз по серым камням на раскоп, он должен быть в светло-сером. И совершенно не важно при этом, облачён он в длинный хитон византийского княжича или в обычную футболку и джинсы.

Разговор в тот день был, скорее, обыденной болтовнёй, но иногда всё же приобретал черты философской беседы. Мангупский Мальчик тем приятно и отличался от остальных, что глубокомысленные разговоры о высоком, на которые так падка была Катя, выражаясь современным языком, не выносили ему мозг. Наоборот, он с удовольствием поддерживал их, поддаваясь очарованию окружающих мест. На глубокомысленно философские рассуждения он отвечал обычно кратко, глядя куда-то вдаль парой чуть прищуренных глаз, но всегда по существу, верно подмечая самую суть. А впрочем, свиду Мангупский Мальчик ничем не отличался от своих друзей, шагающих сейчас рядом с ним вниз по склону: так же любил посмеяться вдоволь над меткой шуткой, поболтать о незначащих мелочах, мило пошалить или поддаться мелким грешкам вроде сплетен или осуждения ближнего. Если бы не эта вселенская печаль в глазах, его вообще никак нельзя было бы признать среди разномастной толпы ребят.

В один из дней ребята, кроме дежурных, уходили в недальний поход на соседний мыс с самым неромантичным из всех четырёх мысов Мангупа названием Дырявый. Кате ужасно хотелось пойти с ними, но то ли она была сонной и потому небыстро всё делала, то ли куртка, испугавшись чего-то, забилась в дальний угол палатки – друзья ушли без неё. Ну подумаешь, велика беда! Катя уже бывала там в прошлом году, она знает дорогу и может запросто догнать их. А лучше никуда не бежать сломя голову, потому что когда бежишь, обязательно проглядишь самое главное, а спокойно прогуляться до цитадели, а то и до того же Дырявого мыса.

Вот и источник – другой, Мужской, величественный и красивый, вполне соответствующий своему названию. Здесь хочется посидеть и в тишине помолиться, поразмыслить о красоте окружающей природы (что, возможно, одно и то же, особенно здесь).

Вдруг, кто-то догнал её и окликнул по имени. Катя обернулась – ну конечно, всё тот-же, в сером, кажущийся выросшим из этих камней. Так просто и чуть застенчиво улыбается:

– Я передумал. Пошли вместе.

Это он о том, что пять минут тому назад, провожая Катю до источника, не мог разорваться между желанием пройтись по Мангупу и долгом дежурного по лагерю. Решил тогда, всё-таки, дежурить: нехорошо оставлять двух девочек одних готовить на всю ораву. Теперь вот, передумал. Катя была рада.

В дороге, конечно же, тоже о многом говорили, и ни с кем ещё Кате не удавалось пообщаться так искренне и непринуждённо. В какой-то момент Катя поняла, что догонять группу, пожалуй, и не надо: это ведь только она догадалась, что он и есть на самом деле Мангупский Мальчик, а для остальных он просто один из участников экспедиции. Так пусть так и будет. С участником экспедиции она ещё успеет пообщаться, когда все вернутся в лагерь и сказка отойдёт на задний план перед повседневностью, а вот настоящий Мангупский Мальчик – её находка, и пусть он даже скинет Катю вниз с обрыва, до этого она будет единственной, кто сумел с ним по душам поговорить.

Дорога, местами, приветливо улыбаясь жёлтыми стрелками, какого-то незнакомого цветка, вывела их к обломанной цитадели, приобретшей в лучах клонящегося к закату солнца совершенно непередаваемый на словах оттенок. Мангупский Мальчик легко взлетел на, понемногу осыпающуюся, стену (ещё бы, это ведь его родные места, хоть он и тщательно это скрывает), подал руку неуклюжей замешкавшейся Кате, и вот уже они вдвоём стоят на нагретых солнцем камнях цитадели и смотрят в красивейшие безмятежные дали, и здесь уже не надо говорить, потому что когда вместе молчишь, то лучше понятно.

А если забраться ещё чуть-чуть повыше, оттуда чуть ли не с единственной точки на Мангупе будет видно море. Картина в это время суток поистине потрясающая: низина далеко-далеко залита розовато-персиково-сиреневым цветом садящегося солнца, и в его лучах чётче кажется интенсивно бирюзовый оттенок, которым окрашено всё вдалеке. И примерно посередине полыхающей в последних лучах чертой проходит водораздел в самом что ни на есть прямом смысле этого слова: всё бирюзовое, что выше этой черты – небо, а всё, что ниже – море, неуловимо другого оттенка, солёное и живое. А чуть правее, но тоже где-то там, внизу, вдалеке уже начинает зажигать огни Севастополь, и там Херсонес и их друзья, но отсюда почти не видно.

Катя искоса глянула на друга: он, как заворожённый, смотрел на это фееричное зрелище, всё отказываясь верить, что это – так близко – может быть море. Он, даже, раза два или три переспрашивал

– А, может, это на закатном небе оставил след самолёт? А может, что-то ещё? – он, кажется, готов был изобрести тысячу невероятных вариантов, настолько невообразимой была эта близость моря. Они что-то ещё говорили о Боге, Которого Мангупский Мальчик наконец нашёл после долгих лет раздумий и поисков, о море и друзьях в Херсонесе, о том, что не каждый день выпадает видеть такую красоту. Катя всё смотрела на его доброе лицо – когда он не смеётся, кажется таким усталым – озарённое всё отказывающимся догорать закатом, и ей вдруг так захотелось его обнять, зарыться поглубже в тоже добрую серую футболку… Но кто знает, вдруг Мангупский Мальчик не любит, когда его обнимают? Поэтому Катя сдержалась, но, словно с намёком, рассказала ему о том, что в прошлом году влюблённая парочка их друзей (как жаль, что никто из них не сумел приехать этим летом!) тоже бегала на цитадель любоваться закатом над морем. Мальчик в ответ улыбнулся (Катя сразу вспомнила из Цветаевой – «и – самое родное в Вас – прелестные морщинки смеха у длинных глаз») и сказал, что те двое, конечно же, были правы, что любоваться закатом с руин Мангупской цитадели лучше всего ходить вдвоём и влюблённым. Потом замолчал, продолжая глядеть вдаль и думая о своей, которая наверняка была.

А Катя думала о своём, который сейчас в армии где-то в Кенигсберге (ну и что, что Калининград? Ведь сейчас здесь Мангуп, цитадель, далёкое море и закат – а значит, всё должно называться красиво). А Мангупский Мальчик похож на него любимым Катиным качеством в людях – кристальной, солнечной непосредственностью. А ещё, пожалуй, чем-то неуловимым во внешности и тем, что с первого взгляда он кажется совсем другим, чем есть на самом деле, но обе ипостаси прекрасны, хотя и совершенно разные. Хотелось вдохнуть и задержать дыхание, но пора было возвращаться.

Спустились с цитадели – Мангупский Мальчик снова подал Кате руку, не только заботливо поддерживая, чтобы ей легче спуститься, но и из-за романтики момента – и оба решили дойти до края обрыва, почти до мыса (они ведь туда изначально и шли, только группа, наверное, давно уже в лагере). И тут Катя и подумала, что Мангупский Мальчик наконец-то решил выполнить своё предназначение и утащить её вниз с обрыва, подумала почти всерьёз и, как ни странно, обрадовалась этой мысли: не столкнуть, а именно утащить – это ведь значит, что им придётся прыгнуть вместе, держась за руки. Только ему ничего не будет, он ведь Мангупский Мальчик… а Катя… пожалуй, это будет самая красивая и самая романтичная смерть за всю историю человечества.

Дошли до края обрыва. Внизу и вдалеке на холме уютным махровым покрывалом простирался лес. От высоты и красоты захватывало дух, и Катя, восхищаясь всем этим великолепием, услышала, как Мальчик сказал серьёзно и вдумчиво, голосом, уже успевшим стать ей за этот вечер почти родным:

– Вот в такие моменты и понимаешь, что над тобой Кто-то большой и мудрый…

После этих слов надо было ещё какое-то время помолчать, чтобы лучше прочувствовать этого Большого и Мудрого. Потом Катя без слов показала сложенные горсточкой руки. Она знала, что Мальчик поймёт и так, но на всякий случай пояснила:

– Да. И ощущаешь, что Он тебя держит – вот так, в ладонях – и бережёт. Каждый день, каждый шаг.

Было ли в ответ сказано что-то про то, что мы постоянно пытаемся из этих ладоней вырваться, и из-за этого все проблемы, или Кате просто очень хотелось, чтобы это было сказано в ответ, неважно. Надо было пробираться обратно, потому что нужно успеть в лагерь до темноты – а ночь на Мангупе падала после затяжных сумерек с фантастической быстротой. Конечно, точно дорогу никто из них не помнит, но это ведь не беда, потому что примерное направление ясно, а если ты не хочешь спуститься с горы, то рано или поздно выйдешь к лагерю, потому что идти больше некуда. Пошли. И снова пошли разговоры – и серьёзные, и болтовня, и Катя всё переживала, что слишком громко разговаривает, а Мальчик только улыбался и отвечал, что наоборот, далеко не с каждым можно так искренне поговорить. Видимо, на Мангупского Мальчика тоже нашло лиричное настроение, потому что цветы и травы, которых, несмотря на каменистую почву, было здесь достаточно много, в его руках как-то сами собой стали складываться в букет. Он получался красивым, разным, сделанным с душой и в самом поэтичнейшем настроении.

– Тайному другу подарю, – как обычно просто улыбался Мальчик, добавляя в букет очередную симпатичную травку или цветик.

Играть в «тайного друга» они начали ещё в Херсонесе. Суть игры состояла в следующем: тому, чьё имя написано на вытянутой тобой из шляпы бумажке, ты должен делать приятное, дарить маленькие подарочки так, чтобы человек ни за что не догадался, что это ты.

Катя улыбнулась: а вдруг это она – его тайный друг, и Мальчик сейчас подарит этот букет ей? Ну и что, что выдаст этим себя? Такие моменты надо ловить здесь и сейчас, потому что второго раза не будет.

Сделав лишний крюк, кажется, вышли к лагерю. Слава Богу. Мангупский Мальчик, которому Катя, по его просьбе, немного помогала с букетом, внимательно оглядел получившийся результат, ещё раз повторил:

– Тайному другу подарю. – И добавил, – Давай сейчас его спрячем, а потом, чуть погодя, ты подаришь? А то, мы пришли вместе, и если ты пойдёшь дарить сейчас, все сразу догадаются, от кого букет.

– Давай, – согласилась Катя. – А кто у тебя тайный друг?

Мангупский Мальчик мило растерянным жестом достал из кармана бриджей помятую записку. Катя поняла: он не всех ещё знает по именам. Как могла, объяснила, кто такая девочка Таня, означенная в записке.

– Я так и думал, – согласился Мальчик, – просто хотел уточнить. На всякий случай.

Они спрятали букет в палатке, и Мальчик вернулся к дежурству, а девочка задумалась в сгущающихся сумерках. Мечта исполнилась: она привела Мангупского Мальчика к людям. Он будет жить среди них, станет им другом. Но среди людей Мальчик, пожалуй, до времени затаится, уйдёт вглубь себя. Чтобы все по-прежнему думали, что он – один из ребят в экспедиции. А Катя будет знать правду, но будет молчать, потому что она верный друг, а сказка должна быть сюрпризом.