1812 год в жизни А. С. Пушкина

19(31) марта царь во главе союзных войск вступил в Париж. Н. И. Тургенев, участник и очевидец этого события, вспоминал: «Странную картину являл в то время сей большой город. Врагов, вступивших в него с оружием в руках, большая часть населения столицы приветствовала как освободителей. В то время император Александр проявил благородные и прекрасные черты характера. Напрасно было бы искать в истории другой пример такого великодушия и благородство со стороны победителя. Российский монарх возбуждал энтузиазм парижан, других государей практически не замечали. Даже когда видели их всех вместе, всё равно кричали: “Да здравствует император Александр!”» (64, 36).

В далёкой России юный поэт не без удивления восклицал:

Вслед за капитуляцией столицы Франции последовали отречение Наполеона от престола и ссылка его на остров Эльба. На последний факт Пушкин откликнулся следующими строками в поэме «Бова»:

Пока гениальный отрок упражнялся в стихосложении, столица готовилась к встрече победителей. По проекту А. Кваренги у Нарвской заставы были построены великолепные Триумфальные ворота. 12 июня 1814 года через них прошли воины Санкт-Петербургского ополчения. Газета «Северная почта» предупреждала читателей: «Мы не станем описывать здесь ни восхитительной радости родственников, увидевших драгоценных сердцам их юношей, которых почитали уже погибшими на поле брани; ни спокойной судьбам Всевышнего покорности матерей, коих чада не возвратились оттуда и кои утешали себя тем, что Промысел Божий сподобил их славной смерти за веру и Отечество; ни восторгов детей, кидавшихся на шею отцам своим, возвратившимся от военных подвигов, с отличиями на груди, коими дети не могли налюбоваться; мы, не описывая всего того, знаем, что русские, читая сие, сами себе всё то представить могут, ибо умеют всё то чувствовать» (31, 166).

30 июля в город вошли лейб-гвардии полки Преображенский, Семёновский, Измайловский, Егерский, Гвардейский морской экипаж и две роты гвардейской артиллерии.

Газета «Русский инвалид» писала: «Нынешний день принадлежит к числу прекраснейших: победоносные воины императорской гвардии возвращались домой, покрытые лаврами». 6 сентября в столицу вошли гвардейцы Павловского и Финляндского полков, 18 октября – кавалергарды и конная гвардия, 25 октября – лейб-гвардии Казачий полк. Петербуржцы с восторгом и искренней радостью встречали овеянных славой победителей.

Пушкин писал позднее: «Война была кончена. Полки наши возвращались из-за границы. Народ бежал им навстречу. Музыка играла завоёванные песни: Vive Henri-Quatre2, тирольские вальсы и арии из «Жоконда»3. Офицеры, ушедшие в поход почти отроками, возвращались, возмужав на бранном воздухе, обвешанные крестами. Солдаты весело разговаривали между собой, вмешивая поминутно в речь немецкие и французские слова. Время незабвенное! Время славы и восторга! Как сильно билось русское сердце при слове “Отечество”! Как сладки были слёзы свидания! С каким единомыслием мы соединяли чувства народной гордости и любви к государю!»

Все с нетерпением ждали царя; городские власти готовили пышную встречу. Узнав об этом, Александр писал главнокомандующему Санкт-Петербурга генералу С. К. Вязмитинову: «Сергей Козьмич! Дошло до моего сведения, что делаются разные приготовления к моей встрече. Един Всевышний причиною знаменитых происшествий, доверивших кровопролитную брань в Европе. Перед Ним все должны мы смиряться. Объявите повсюду мою волю, дабы никаких встреч и приёмов для меня не делать».

Запрет царя решилась нарушить только его мать, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. В своей резиденции, в Павловске, она устроила праздник в честь венценосного сына. На нём была представлена интермедия и пропета кантата Г. Р. Державина: «Ты возвратился, благодатный, наш кроткий ангел, луч сердец!»

Празднование состоялось 27 июля. Гвоздём программы был балет, который разыгрывался на лугу около Розового павильона. Балетмейстер Гонзаго соорудил декорации с видом окрестностей Парижа и Монмартра. «Наш Агамемнон, миротворец Европы, низложитель Наполеона, сиял во всём величии, какое только доступно человеку», – вспоминал один из лицеистов.

От дворца императрицы к бальному павильону шла дорожка, над которой возвышались довольно узкие Триумфальные ворота. Над ними огромными буквами были выписаны следующие строки:

Этот «шедевр» изящной словесности тут же сподвиг Александра нарисовать карикатуру: царь, раздобревший от многочисленных застолий, безуспешно пытается пролезть через ворота, а ошалевшие генералы его свиты расширяют их проём и пытаются протолкнуть в него императора.

Рисунок имел огромный успех у однокашников молодого поэта.

3 августа Святейший синод, Государственный совет и Сенат на общем чрезвычайном собрании вынесли постановление: в качестве выражения императору дани всеобщей признательности за прославление Отечества увековечить его деяния титулом «Благословенный», выбить в его честь медаль и воздвигнуть в столице памятник с надписью: «Александру Благословенному, императору Всероссийскому, великодушному держав восстановителю от признательной России».

Но царь из «чувств скромности и смирения духа» отказался принять навязываемый ему титул и попросил государственные сословия оставить вынесенное постановление без исполнения.

– Да соорудится мне памятник, – говорил Александр, – в чувствах ваших, как оный сооружён в чувствах моих к вам! Да благословляет меня в сердцах своих народ мой, как я в сердце моём благословляю оный! Да благоденствует Россия и да будет надо мною и над нею благословение Божие.

…4 июля в Москве вышел 13-й номер журнала «Вестник Европы». В нём было помещено стихотворение Пушкина «К другу стихотворцу». Это была первая публикация юного поэта, но она сразу обратила на себя внимание, особенно в лицее. В октябре там должны были пройти экзамены для перевода учащихся с младшего трёхлетнего курса на старший. Профессор российской и латинской словесности А. И. Галич предложил Пушкину написать к экзаменам подобающее случаю стихотворение.

К намеченному сроку оно было готово – «Воспоминания в Царском Селе». Александр читал его министру народного просвещения графу А. К. Разумовскому. Но экзамены перенесли на начало следующего года – на 8 января 1815-го. Испытания проходили в присутствии многочисленных гостей, среди которых были Г. Р. Державин и высокие чины империи. Юный поэт покорил их буквально с первой строфы стихотворения:

В стихотворении много деталей, связанных с пейзажами царскосельского парка и памятниками эпохи Екатерины II. Упоминание последних подготавливает читателя к главной теме – героике Отечественной войны, «дерзости венчанного царя», бича вселенной:

Но торжество завоевателей оказалось недолгим: на борьбу с нашествием двунадесяти племён Европы встал русский народ, и это не сулило захватчикам ничего хорошего:

Динамично и напористо описание в стихотворении Бородинского сражения, которое юный поэт подаёт как торжество русского оружия, волею судьбы не давшее желаемого результата.

В этой строке хромает логика: «галл» побежал и вдруг оказался в Московском Кремле – сердце России. Но здесь следует вспомнить, что логики не было и в официальных документах, исходивших из штаба М. И. Кутузова. Его первое сообщение царю было о том, что неприятель отражён на всех пунктах и русская армия удержала за собой все занятые ею позиции. В Петербурге восприняли донесение главнокомандующего как рапорт о победе, а через неделю (!) узнали о падении старой столицы. Эту двойственность в восприятии Бородина мы видим и в стихотворении лицеиста Пушкина.

Общее горе, связанное с гибелью Москвы, юный поэт пропустил через собственные чувства, испытанные им почти два с половиной года назад:

С Москвой Пушкин связал финал заграничного похода – взятие столицы Франции:

В стихотворении трижды упоминается Александр I:

Внука Екатерины, то есть царя Александра I, славословили по всей Европе: северный Агамемнон, царь царей, император Европы, спаситель Вселенной, ангел мира, а пятнадцатилетний поэт почему-то восторга по отношению к государю не испытывал, и этот фрагмент благоразумно убрал из стихотворения. Через пять лет внёс ещё две правки, касающиеся царя. 11-я строфа стихотворения заканчивалась призывом к жертвенности: «За веру, за царя!». В новой редакции стало: «За Русь, за святость алтаря!». В предпоследней строфе также опущено упоминание о царе. Было: «Ну что я зрю? Герой с улыбкой примиренья…» Стало: «Но что я вижу? Росс с улыбкой примиренья…» За пять лет отношение Пушкина к царю изменилось кардинально. Но что интересно, уже в пятнадцать, в апогее славы Александра, личность его не вызывала восторга у юного поэта, не вдохновляла его как барда славянской дружины и сотни (если не 1 000) менее известных поэтов.

Наполеон, враг России и её обитателей, для юного поэта – «тиран», «вселенский бич», царь, «венчанный коварством и дерзостью», и вполне закономерно постигшее его возмездие:

Образ завоевателя формировался у отрока, переходившего в юношеский возраст, под влиянием сатирической литературы, изобиловавшей в 1812–1815 годах. В памфлетах французский император изображался тираном и злодеем, не признающим ни Божеских, ни человеческих законов; вся его жизнь – череда преступлений, завершившихся для удовлетворения ненасытного властолюбия и других порочных страстей. Непомерное властолюбие, лицемерие, тиранство, агрессивность, цинизм и беспринципность – вот памфлетный портрет Наполеона. Конечно, подросток, вооружённый такими «знаниями», не мог отойти от них.

…Российский монарх, скромничавший на родине, отнюдь не был равнодушен к обрушившейся на него славе.

Он был тщеславен. Зная о том, что многие из его окружения считают победу над Наполеоном простым везением, а не результатом военных талантов государя, он как-то не выдержал и кольнул генерала А. П. Ермолова (а в его лице всех злоязычников):

– Ну, Алексей Петрович, что теперь скажут в Петербурге? Ведь, право же, было время, когда у нас, величая Наполеона, меня считали за простачка?

Нет, простачком Александр I не был. Наполеон называл его византийцем, то есть лживым и коварным противником. Но и талантами полководца царь не блистал, хотя мнил себя таковым.

«Сто дней». В начале весны 1815 года Наполеон преподнёс всей Европе сюрприз. Оставив Эльбу, охранявшуюся англичанами, он с тысячью гвардейцев высадился на южном берегу Франции. Без единого выстрела с чьей бы то ни было стороны дошёл до Парижа и 8(20) марта вновь занял престол Франции. Возвращение императора простой народ встречал с ликованием, а коронованные правители Европы были в панике. Стремительный поход сверженного «узурпатора» на столицу Франции получил название «Полет орла». Известие о нём распространялось с быстротой молнии, и уже к концу марта Пушкин откликнулся на него большим стихотворением «Наполеон на Эльбе». Она состоит как бы из двух фрагментов: размышлений отверженного воителя о превратностях судьбы и его планах:

Размышления о эпическом прошлом приводят губителя народов к мысли, что не всё потеряно и надо ещё раз положиться на судьбу:

Молодой поэт не сомневался в том, что с бежавшим императором предстоит тяжёлая борьба, которая обойдётся Европе в десятки тысяч жертв:

Ради чего? Вот какой ответ на этот вопрос вкладывает Пушкин в уста «бича Европы»:

Наполеон

Странное видение поэтом перспектив грозного воителя:

водрузиться в отвоёванной короне на гробы! А вновь покорённые народы видеть пред собой поверженными в прах: «Уж мир лежит в оковах предо мной».

Такое нетривиальное восприятие личности Наполеона объясняется тем, что в России того времени господствовала «чёрная легенда» о французском императоре, одной из характерных черт которой была его демонизация. Русская православная церковь придавала противоборству России и Франции религиозный священный смысл. Поэтому в печати можно было встретить такое: «Кровожадный, ненасытный опустошитель, разоривший Европу от одного конца её до другого! Ты восседаешь на престоле своём посреди блеска и пламени, как Сатана в средоточии ада, препоясан смертью, опустошением и пламенем» («Сын Отечества», 1812/1).

В устных проповедях Наполеона прямо называли антихристом, пришедшим в Россию за многие грехи наши. Преуспели в этом и учёные мужи, путём цифровой эквилибристики доказывавшие, что по древнееврейскому исчислению имя Наполеон соответствует 666, а это число зверя, то есть антихриста. Духовная и мирская пропаганда подкреплялись фактами кощунственного отношения завоевателей к православным храмам (французы в основном действительно были неверующими, то есть безбожниками).

Словом, молодому поэту сложно было в характеристике французского императора выйти за рамки пропаганды середины десятых годов XIX столетия. И ещё. Стихотворение «Наполеон на Эльбе» писалось в самом начале знаменитых «Ста дней» – второго правления Наполеона. Общая обстановка в Европе была тревожной. Против Франции, с такой охотой избавившейся от Бурбонов, формировалась миллионная армия, нацеленная на её границы. Франция, истощённая 20-летними войнами, могла противопоставить союзникам не более 300 тысяч человек. Мир затаил дыхание в предчувствии новых бедствий и жертв.

Пушкин явно колебался в решении вопроса: чья возьмёт? С одной стороны, уверял читателей в неизбежном поражении великого воителя: «Трепещи! Погибель над тобою!» А с другой – констатировал: «И жребий твой ещё сокрыт!»

Увы, раскрытия судьбы баловня побед ждать оставалось недолго. Окончательно и бесповоротно всё решило сражение при Ватерлоо. Русская армия в нём не участвовала, тем не менее и австрийский император Франц, и прусский король Фридрих Вильгельм III, и иже с ними – все признали Россию главной в тех усилиях, которые были направлены на двукратное низвержение Наполеона. В зените славы Александр I возвращался на родину. В столице опять готовились к его торжественной встрече.

По этому случаю высокое начальство заказало Пушкину стихотворение. 28 ноября Александр препроводил директору департамента Министерства народного просвещения И. И. Мартынову «Оду Александру» («На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году»):

Этой целью была столица Франции, и Александр I дважды торжественно въезжал в неё. Этому история не в малой степени обязана его супруге Елизавете Алексеевне. Как помнит читатель, Кутузов был против заграничного похода. Мнение фельдмаршала разделяла значительная часть русского общества, и царь колебался. Но императрица настаивала на преследовании Наполеона «до Парижу».

Прославляя Александра, Пушкин дал в стихотворении развёрнутую картину боевых действий – от вторжения Великой армии в Россию до падения Наполеона:

Основной упор в стихотворении сделан на заграничном походе, когда Александр действительно проявлял свои лучшие качества: целеустремлённость, решительность, упорство и веру в возможность победы над лучшим полководцем его (и не только) времени. Это принесло царю заслуженное признание всех монархов Европы и её народов:

Здесь, по-видимому, надо оговориться в отношении выражения поэта «власть мятежная». Европейские государи считали Наполеона исчадием Великой французской революции, так сказать, её наследником и правопреемником, ввергшим мир в череду кровопролитных войн. А потому он «поставил себя вне гражданских и социальных отношений. В качестве врага и нарушителя спокойствия в мире он подлежит общественному возмездию», – гласила декларация, принятая 13 марта участниками Венского конгресса.

Союзники полагали, что «узурпатор» королевского престола Франции не пользуется поддержкой народа и сильно ошиблись. Наполеон вторично отрёкся от власти 10(22) июня 1815 года, а сопротивление союзным войском продолжалось ещё три месяца. Только 14(26) сентября генералу К. Гакке сдалась цитадель Седана, а мир с Францией был подписан и того позже – 8(20) ноября. То есть последняя война с павшей империей закончилась отнюдь не с падением её главы.

Но вернёмся к лицу, которому посвящено стихотворение. Петербуржцы с умилением и восторгом встречают царя, «везде сияет торжество», а Александр «в ликующей толпе» – «России божество». Поэт взывает к нему:

Победы, дважды венчавшиеся вхождением в Париж, конечно, воодушевляли, но сердца не грели. Простые смертные предпочитали мир и тишину. Их взгляд на войну Пушкин выразил в заключительных строках стихотворения:

Следует отметить явный диссонанс в отношении юного автора к государю.

В стихотворении «Воспоминания в Царском Селе» внук Екатерины II не грел дух поэта восторгом. Стихотворение «Александру» – сплошь комплиментарно. Почему? Во-первых, тому были объективные причины – победы русского оружия, к которым царь имел непосредственное отношение. И во-вторых, стихотворение «Александру» было заказным и предназначалось для прославления царя. Пушкин писал упоминавшемуся выше И. И. Мартынову:

«Милостивый государь, Иван Иванович!

Вашему превосходительству угодно было, чтобы я написал пьесу на приезд государя императора; исполняю ваше повеление. Ежели чувства любви и благодарности к великому монарху нашему, начертанные мною, будут не совсем недостойны высокого предмета моего, сколь счастлив буду я, ежели его сиятельство граф Алексей Кириллович благоволит поднести государю императору слабое произведенье неопытного стихотворца!»

В стихотворении царь – «наш» (это повторяется дважды), он «добрый», он «отец», «спаситель», «храбрый», «величествен» и «бессмертен». Неплохой набор эпитетов. Правда, несколько сомнителен по отношению к живому человеку последний, но цепляет другой – «спаситель». Это определение всё же более правомерно по отношению к сыну Всевышнего. Кстати, ещё 14 августа 1814 года Александр I постановил проводить в день Рождества Христова ежегодное празднество «Рождество Спасителя нашего Иисуса Христа и воспоминание избавления Церкви и державы российской от нашествия галлов, и с ними двадесяти язык».

Русская православная церковь придала войнам с Наполеоном религиозный колорит. Это прежде всего «демонизация» личности императора Франции, которая объясняется разностью мировоззрений и менталитетов противоборствующих сторон, то есть различием столкнувшихся цивилизаций. Победа над Наполеоном была воспринята в России как победа христианства и традиционно консервативных ценностей над европейским «безбожием» и идеями просвещения, породившими французскую революцию.

Автор популярного в то время сочинения «Русские и Наполеон Бонапарте» А. Я. Булгаков писал, что французская армия потерпела в России поражение потому, что «была окружена народом, во всех отношениях единственным: религией, языком, обычаями и нравственностью, коему ни Наполеон, ни его невидимая армия иллюминатов4 не могли внушить коварных и пагубных учений».

Современный историк Л. В. Мельникова увидела в рассуждениях Булгакова «мотив национальной исключительности и религиозного мессионизма русского народа, получившего широкое распространение и развитие в русской философии XIX века. Подъём национального самосознания, наступивший в русском обществе после победы над Наполеоном, вскоре нашёл отражение в формулировке Российской государственной доктрины: «православие, самодержавие, народность». Что касается «образа Наполеона», то вскоре после смерти низвергнутого императора он претерпел кардинальные изменения. На смену «чёрной легенде» пришёл наполеоновский миф.

«Отважной верою исполнилася грудь». Пушкин быстро мужал; в период пребывания в лицее он сетовал: «Целый год ещё плюсов, минусов, прав, налогов, высокого, прекрасного! Целый год ещё дремать перед кафедрой; это ужасно. Безбожно молодого человека держать взаперти».