Алхимик. По следам Джордано Бруно

Глава III. Духовное становление

Дни проходили за днями, стирая своими невидимыми руками все земные страхи и опасения Пабло Симона. Иногда они приносили ему удивительные подарки: то вдруг исчезнет какое-то сомнение, то на несколько минут его посетит глубокое внутреннее спокойствие, то, созерцая рассвет и позабыв о мирских занятиях и обязанностях, он вдруг испытает чистую радость.

Постепенно его заточение становилось все более добровольным; ему уже позволялась полная свобода в некоторой части подземелий и относительная свобода – под присмотром его стражей – наверху, среди руин. В последнем случае его прогулки заканчивались с восходом солнца, ведь они должны были оставаться тайной для тех немногих горожан, что забредали в эти уединенные места.

Глубоко в его сердце начала расти надежда, как прорастает из зерна хрупкий, но могучий стебель; в силу того же божественного закона его внутренние стремления перерастали его самого, становясь все более сильными, и в своем апогее превращались в скрытый пока образ кроны свершений.

Многое вызывало у него живой интерес, и прежде всего – личность таинственного человека в капюшоне, видимо одного из главных здесь, который расспрашивал его в первую ночь. Его голос казался Пабло Симону знакомым, хотя звучал не совсем естественно, как будто был изменен. Удивляла его и забота, которую по отношению к нему проявляли, удивлял и тот факт, что братство, насчитывавшее около полусотни членов, хотя и не располагало никакими видимыми денежными средствами, тем не менее имело все необходимое: еду, одежду, медикаменты, книги и инструменты. Он не раз видел огромные корзины с продуктами и дорогими лекарствами, которые потом оставляли где-то в городке для нуждающихся. Такая необычная милостыня приобретала особое значение, когда предназначалась семьям, обездоленным инквизицией. В таких случаях добавляли еще одежду, книги и небольшие суммы денег.

Пабло Симон знал, что подобные пожертвования делались без оглядки на политические, социальные и религиозные различия. Если кто-то действительно нуждался, это уже само по себе давало ему право на помощь ложи. Молодой человек помнил, как неприязненно обычно толковали все эти дары в приходе, приписывая им дьявольское происхождение и низкие цели, и с грустью размышлял о том, среди какого лицемерия и моральной нищеты ему пришлось жить.

Восхождение на горную вершину не дает подлинного ощущения высоты, если над головой не видно других гор, вздымающихся над облаками, а внизу не темнеют мрачные ущелья. Так и Пабло Симону необходимы были вершины знания и пропасти воспоминаний.

Он довольно прилично знал произведения Аристотеля, чей «Органон» был краеугольным камнем философии того времени. Схоластика многое позаимствовала у славного ученика Платона в том, что касается формы изложения и силлогистики, но всегда руководствовалась неизменным постулатом «Magister dixit» (Так сказал учитель) – памятником человеческому тщеславию под маской непогрешимости.

С помощью членов загадочного братства молодой человек подробнее познакомился с трудами Платона, которого те, кто возвысился до его толкования, называли божественным. Раньше он читал только отдельные диалоги и маленькие фрагменты «Государства», а теперь мог пользоваться более полными сводами его трудов без утомительных дополнений и комментариев переводчиков, которые впадали в апологетику и вкладывали в уста любимого ученика Сократа такое, что ему никогда и в голову бы не пришло.

Благодаря такому свободному чтению он незаметно для самого себя начал мыслить так же свободно. Ему больше не чинило препон лицемерие под личиной добродетели, когда грех, стоит лишь прикрыть его монашеской рясой, обретает черты благородства и высокой нравственности. До смерти устав от всей этой лжи, теперь он поглощал книги по пятнадцать часов в день.

Однажды его опекун принес ему Библию современного образца, однако молодой человек отказался ее взять, сказав, что в сравнении с древнегреческими трактатами она ничего не стоит. Наставник помолчал, глядя на него, а потом спокойно и строго произнес:

– Надеюсь, ты не обидишься на мои слова, но вынужден заметить, что ты ведешь себя так же глупо, как человек, который отвергает, скажем, прекрасное изделие ювелирного искусства лишь потому, что не смог стереть грязь, его покрывающую… Так что, Пабло Симон, научись очищать эту драгоценность, и я уверяю тебя, что в определенном смысле эта книга не менее ценна, чем произведения Платона и Аристотеля.

– Но что же в ней прекрасного? Я читал и перечитывал ее множество раз и знаю практически наизусть. А сейчас, когда мой разум избавился от страхов и я могу мыслить свободно, я вижу, сколько в ней противоречий и выдуманных историй, фантастических и бесполезных. К тому же каждый церковный собор что-то из нее выкидывает или добавляет…

– Разве я сказал: «Вот тебе чистая, совершенная и сверкающая жемчужина»? Я лишь даю тебе совет: очисти как можно тщательнее то, что у тебя в руках, и ты обретешь нечто столь ценное и столь совершенное, какое только может создать человек.

– Ты сказал «человек»? – удивился Пабло Симон. – Что-то я не понимаю – я никогда не смотрел на Библию как на творение человека, а всегда воспринимал ее только как Божественное творение. А когда и в это перестал верить, уже не мог найти в ней ничего заслуживающего внимания.

– Ты как ребенок, который наивно верит, что его отец-врач может вылечить любую болезнь. Обнаружив, что это не так, он впадает в другую крайность и больше не видит в своем родителе ничего хорошего. Но если этот ребенок чуточку подумает и обратится к истине и справедливости, ему придется признать, что, хотя раньше он и преувеличивал отцовские способности, однако отец все-таки в состоянии лечить кое-какие болезни, а многие другие – облегчать.

Пабло Симон улыбнулся, услышав такую аналогию, и попросил объяснить подробнее.

– Мы еще об этом поговорим, – последовал ответ, – однако я бы хотел, чтобы ты забыл про апологетику и про все эти холодные, формальные рассуждения. Лучше обратиться к здравому смыслу, к искренности, к прямым в своей основе мыслям, даже если они не будут следовать строгим аристотелевым канонам.

– Мне это нравится больше…

– Вот и отлично. Когда зайдет солнце, тебя найдут и проводят ко мне.

Никогда раньше ход небесного светила не казался молодому человеку таким медленным. Вопросы, что жили глубоко в его сердце, смутные атавистические страхи, рассуждения, которые только начинали сопутствовать его горячему стремлению возвыситься над сомнениями, – все это наполняло его душу беспокойством. В глубине души он хотел найти подтверждение тем истинам, которым следовали древние христиане – ученики Учителя, а его отношение к Святому Писанию было лишь криком отчаяния, несколько приглушенным милосердным Платоном.

После скромного ужина – образца простоты и умеренности, царивших в этой необычной общине, – настало время встречи.

Когда его вывели из подземелья, он полной грудью вдохнул аромат ранней весны. Шел девяностый день его пребывания здесь, и апрель 1578 года еще только начинал свое движение к смерти.

Тот, кто ожидал его, стоял шагах в двадцати, созерцая гористые склоны, где мерцали огоньки – окна сельских домов с бедно накрытыми столами, отличавшихся удивительной чистотой и простотой. Его одеяние было серым, как и капюшоны еще нескольких братьев, отдыхавших среди руин. В такой одежде их невозможно было различить даже за тридцать шагов. И хотя выглядели они необычно, их легко можно было бы принять за монахов какой-то малоизвестной секты.

Молодой человек медленно подошел к указанному ему месту.

– Мир тебе, Пабло Симон.

– Мир и вам.

Они стояли под высокими, поросшими мхом стенами молча и неподвижно, как силуэты на огромном полотне, нарисованном сепией. Черная безлунная ночь расцвела звездами, которые таинственно мерцали на небе.

Человек в капюшоне мягко взял юношу за руку и вместе с ним отошел туда, где полуразрушенные колонны еще несли на себе отпечаток былого величия.

– Так рушатся творения людей, когда время или собственные несовершенства делают их бесполезными. Так же гибнут религии, исполнившие свою миссию. Однако запомни, Пабло Симон, что, подобно тому как на месте упавших колонн возводят новые строения, на смену умершей религии приходит другая. И эта другая религия – независимо от ограничений эпохи и географического расположения – является воплощением той же насущной потребности и проистекает из того же источника. Поэтому все они в одинаковой мере божественны, а их большее или меньшее совершенство зависит от проводника – назовем его Учителем. И от взаимопонимания и взаимодействия между его учениками.

Произнеся эти слова, человек в капюшоне пригласил его присесть на камень. Теперь они совсем слились с окружающим пейзажем. После недолгого молчания молодой человек спросил:

– Если христианская религия уходит своими корнями в иудейскую, что несомненно, то почему иудаизм до сих пор существует? Ведь христианство пришло на смену этой древней религии, а в большинстве существенных вопросов эти доктрины противоречат друг другу.

– Скажи мне, милый юноша, ты видел, как в море умирает река?

– Нет, но я знаю, как это происходит.

– Тогда тебе должно быть известно, что отделить пресные воды от морских очень трудно. В устье различие очевидно, но в нескольких километрах от берега ощущается уже лишь слабый привкус пресной воды.

– Я про это читал.

– Иными словами, существуют переходные, «наполовину морские» зоны. Так же и религия, например иудейская, породив христианство, и дальше живет собственной жизнью, исполняя свою миссию для какого-то количества верующих. И точно так же через пятьсот или тысячу лет в лоне христианства появится новая религия, и она на протяжении столетий будет существовать рядом с той, которая ее породила и которая будет постепенно распадаться на многочисленные конфессии. Это закон, что правит нами, и его исполнение – лишь вопрос времени.

– Думаю, это очень вероятно и даже истинно. Однако – если я вам не сильно докучаю своими расспросами – если эти две религии, и другие тоже, рождены одной божественной силой, то почему в некоторых частях их доктрины противоречат друг другу, а их приверженцы ненавидят друг друга? Признаюсь, этот вопрос уже не первую ночь не дает мне покоя. И действительно ли один и тот же дух одухотворяет разные религии, которые существуют в одно время? Разве может одна-единственная душа одновременно оживлять разные тела? Поверьте, таинственный друг, я расспрашиваю вас не ради того, чтобы поспорить с вашими рассуждениями, которые своей разумностью превосходят всё, что я когда-либо слышал. Я лишь хочу, если это возможно, побороть свои сомнения, которые, как медленный огонь, разрушают с течением времени крепость моих убеждений…

– Я буду с тобой искренен, Пабло Симон. Давай попробуем превратить свинец этих сомнений в золото правильного знания. Начнем по порядку. Ты говоришь, что существуют религии, которые противостоят одна другой, а их приверженцы ненавидят друг друга. На первый взгляд, приходится согласиться с этим, поскольку именно так это и видится. Однако я спрашиваю тебя: действительно ли они противоречат друг другу в главном, или это касается только второстепенных элементов, добавленных к основному корпусу религии позже? Например, иудеи придают огромное значение обряду обрезания, а христиане его запрещают и скорее готовы увидеть своих детей мертвыми, чем подвергнуть их такому ритуалу. Но разве обрезание – это главное в религии Моисея? Или же это второстепенная деталь, имеющая скорее физиологические, чем духовные обоснования? Однако, попав в руки невежественных священнослужителей и фанатиков, она превратилась во что-то первостепенное. Про обрезание ничего не написано на Скрижалях Завета, которые, согласно традиции, Моисей получил на горе Синай, или Лунной горе. А разве в тех частях Евангелий, которые у разных авторов совпадают (то есть в тех частях, которые с большой вероятностью отражают действительные слова Иисуса), что-то говорится про обязательность или запрещение этого ритуала? Ты сам прекрасно знаешь, что нет. Нет необходимости приводить цитаты, ибо каждый может взять Библию и убедиться в этом сам. Мир устал от цитат, проповедей, церковных соборов и «священных войн». Людям необходимы дела, поступки, реальность. Если мы проповедуем кротость, то давайте не будем подстрекать к войне, и подстрекать не только мужчин, но и женщин, и детей, как случалось во времена Крестовых походов. Если мы называем себя смиренными последователями Иисуса Христа, то нам, по меньшей мере, не приличествует пылать гневом и не подобает купаться в роскоши рядом с теми, кто изнурен голодом и холодом, среди нищих рабов, которые годятся лишь на то, чтобы замешивать хлеб для тиранов… Если все мы – братья по вере Иисуса, который, как ты знаешь, прошел обрезание, то не будем придавать значение мелочам и не будем изгонять действительно способных людей с важных должностей в пользу своей родни. Сегодня произвол приобрел такой размах, что даже профессиональных убийц и публичных женщин наделяют почетными званиями в обмен на их деньги или их любовь.

Голос этого обычно спокойного человека дрожал от волнения. Во времена чудовищной несправедливости, когда на кострах сжигают больных людей и детей, страдающих эпилепсией, очень сложно сохранять взвешенный взгляд, абсолютную невозмутимость.

Минуты молчания милосердным саваном укрыли мрачные воспоминания собеседников. В ушах у них все еще звучали крики сына сапожника: «Мама, мама, я горю!» В своем воображении они снова видели женщину, которую копьями заталкивают в костер, безжалостно тыча острием в почерневшее, объятое огнем тело.

– Мы немного отклонились от темы, Пабло Симон; давай вернемся к…

Он оборвал фразу и резко встал. Пабло Симон проследил его взгляд и увидел, что к ним сломя голову бежит один из братьев, большими скачками перепрыгивая препятствия. А в это время остальные быстро и безмолвно спускались в замаскированные входы-ловушки.

Они были похожи на привидения, исчезающие в трещинах своих склепов.

– Брат, брат! Где брат Двенадцатый? А где Шестнадцатый?

– Думаю, возле колокольни… А что случилось? Ты выглядишь очень встревоженным, дорогой юноша.

– На то есть причина, брат Одиннадцатый. Многочисленные группы вооруженных людей перекрыли все подходы сюда, а по старой дороге через западные ворота движется отец Педро во главе отряда из пятидесяти вооруженных до зубов отборных солдат инквизиции. Они вот-вот будут здесь!

Брат, что принес эту зловещую весть, мгновенно скрылся в направлении полуразрушенной колокольни.

Пабло Симон, который все слышал, увидел вдалеке на дороге колонну людей. Он заметно помрачнел и сжал зубы.

– Смотри, Пабло Симон, – спокойно и привычно мягко сказал ему человек в капюшоне, – я могу разобраться с этим. Но если увидят тебя, ты пойдешь на костер.

– Ну и пусть! Я не могу оставить вас одного с этими убийцами.

– Тише! Беги же, а то будет поздно!

– Нет! И горе тому негодяю, который тронет вас или обидит.

– Я говорил тебе, что стремлюсь основывать наш союз на любви, а не на ненависти…

– Моя ненависть – это любовь к человечеству! Я не святой, я ненавижу душегубов!

– Хватит! Они уже здесь. Быстрее прячься, где сможешь. Замри и молчи, и пусть тебя не слишком удивляет то, что ты увидишь. И помни: если ты убежишь, братья нашей ложи не позволят тебе выдать нас…

– Я останусь здесь не из страха, а по доброй воле… Не знаю, кто вы, но пусть вам повезет!

Пригнувшись к земле, он отбежал на несколько шагов и нырнул в щель между обломками стены. В это время к человеку в капюшоне молча присоединились двое братьев.

Шагах в ста от них зажглись несколько факелов, и группа людей миновала полуразрушенную стену, окружавшую старый замок. Пабло Симон, наблюдавший за происходившим из расщелины в толстой стене, видел, как братья спрятали под камнями свои плащи и подпоясались шнуром, тут же став похожими на обычных священников. А может, так оно и было?

В свете десятков факелов холодно блестело оружие подходивших к ним людей. Среди них юноша сразу узнал отца Педро. Высокий грузный священник шел растопырив руки, чтобы сохранить шаткое равновесие на обломках, покрывавших старинный пол. Свет факелов, казалось, делал красное лицо дородного клирика еще краснее, черты его были мелкими: маленький нос, вялый подбородок, глазки, зло блестевшие из глубоких морщин. Он не был человеком высоких идеалов или большого ума, однако ему нельзя было отказать в смекалке и находчивости, так что на каком-то этапе он мог стать опасным противником.

В этот момент первые люди с факелами приблизились к тройке братьев ложи. Пабло Симон едва смог сдержать возглас удивления: таинственный человек в капюшоне, с которым он беседовал, оказался хорошо знакомым ему в мирской жизни отцом Матео.

– Вот почему я узнал его голос! – прошептал молодой человек.

Двух других он знал лишь в лицо, они служили в новой часовне в горах.

– Отец Педро! Что это за демонстрация военной силы? – спросил отец Матео, кивая в сторону упавшей колонны, где, опершись на мушкеты, стояли два солдата.

– О, это же отец Матео! Вижу, вы здравствуете, – съязвил тот.

– А что случилось? Неужели моя жизнь в опасности?

– Не могу этого утверждать, однако прокурор инквизиции Лонгин, который прибыл с нами, имеет определенные подозрения.

Из тени в свет факелов вышел сам Лонгин. Высокий, худощавый, весь в черном, с черными блестящими глазами, он оправдывал свое имя – «рожденный ранить».

– Отец Матео, с благоволения нашего Господа я узнал, что в этих местах собирается для своих ужасных вакханалий братство безбожников.

Брат Одиннадцатый едва не рассмеялся, но сдержался и продолжал слушать прокурора:

– Мы переживали за вас, ибо сегодня пятница, а именно в этот день они обычно собираются. Знаю, что вы с братьями часто наведываетесь в эти руины, чтобы предаваться размышлениям. Я по настоянию нашего заботливого отца Педро привел сюда своих людей…

– Благодарим вас, Лонгин, однако мы не слышали и не видели ничего необычного, – вмешался в разговор один из братьев ложи.

– В любом случае, Лонгин, думаю, следует внимательно осмотреть все потайные места, вдруг вы найдете какого-нибудь безбожника, который здесь прячется. Что вы на это скажете, отец Матео?

– Не буду возражать, отец Педро. Если так велит ваше сердце – пожалуйста.

Вооруженные люди разделились на небольшие группы по пять-шесть человек и исчезли в руинах. Несколько из них остались возле клириков.

– А что является предметом ваших размышлений, отче? – с насмешкой спросил отец Педро.

– Совесть, – ответил отец Матео. – Разве вы не знаете, что этот внутренний голос, наш добрый советчик, – примерно то же, чем был Христос для апостола Павла? Он живет в душе каждого, и его следует освободить.

– Ох, отец Матео, вы всегда были философом. Но нужно меньше философствовать, а больше верить, ведь если совесть человека – это что-то большое, то совесть всей Святой Церкви – еще больше. Нам нужно лишь повиноваться ее правилам, ибо она есть отражение Бога на земле, а человеку не подобает тягаться с Богом.

Матео кусал губы, слушая эти рассуждения, продиктованные корыстью, а не поиском истины; они призваны были поддерживать то политическое устройство и тот социальный порядок, которые были весьма выгодны отцу Педро.

Несколько минут прошли в молчании. Трое заговорщиков героически старались казаться спокойными, пока солдаты инквизиции, набранные из профессиональных бандитов и головорезов, сновали возле замаскированных входов в подземелье. У Матео был еще один повод для беспокойства – Пабло Симон. И больше для того, чтобы скрыть свое волнение, чем из желания поговорить, он неожиданно спросил отца Педро:

– Не жалеете, что пришлось идти сюда, покинув теплый очаг в приходе?

Его собеседник присел на колонну, все еще шумно дыша и барабаня пухлыми пальцами по животу, и ответил:

– По правде говоря, я предпочел бы доброе вино из моей бочки этому холодному и сырому воздуху.

– Не следует забывать книгу Исайи, где сказано, что вино может погубить даже пророка, – не сдержался самый молодой из братьев, проявив неосмотрительность.

– Есть много вещей, которых следует остерегаться больше, чем пророчеств Исайи, – прозвучал раздраженный ответ. – Лонгин, лично отбери дозорных, пусть перевернут здесь все плиты во дворах, осмотрят подземелье, поднимутся на башню!

– Будет сделано, отец Педро.

Ум этого приходского служаки работал лучше, когда от него требовалась реакция, а грозящая неудача пробудила в нем чуткий инстинкт охотничьей собаки.

Матео еще больше забеспокоился, хотя и знал, что в доступных подземельях братьев не найти, даже если постараться.

Грохот переворачиваемых камней и плит эхом разносился в темноте, как шум далекой битвы.

Наконец, когда солнце уже поднялось над горизонтом градусов на десять, вернулся Лонгин в испачканной одежде, с расцарапанными в кровь руками.

– Нет тут никого! Мы обшарили все подземелья, там полная разруха и ни души. Никаких следов безбожников. Отец Педро, мои люди устали, раздражены и хотят пить. Прикажите прекратить эти бесполезные поиски!

Два десятка разбойников за его спиной загудели, по-звериному поддерживая просьбу своего предводителя.

Отец Педро, тщеславный и жестокий, опирался на этих людей и потакал им, осыпая подарками и разного рода маленькими радостями. Поэтому его решение было предсказуемо.