Сибирское дело
Сказав это, Маркел замолчал. Ждал, что Мансуров сам что-нибудь спросит. Но тот ничего не спрашивал, а просто смотрел на Маркела. Тогда Маркел спросил такое:
– А что за человек был Ермак Тимофеевич, казацкий атаман? Что ты про него можешь сказать?
Мансуров усмехнулся и ответил:
– А что я скажу? Я его не видел ни живого, ни мёртвого. И при чём здесь Ермак? Что, это он, что ли, чужую шубу украл? И чужой панцирь? И…
Тут Мансуров засмеялся и закашлялся, и засвистел, изо рта опять пошла кровь, он начал её утирать и ещё сильней закашлялся. Маркел подал ему кувшин, но Мансуров только отмахнулся. Лёг на подушку, утёр губы и сказал:
– Не тот был человек Ермак, чтобы украсть. А вот чтобы силой взять, это другое дело.
– Да на Ермака никто не думает, – сказал Маркел. – Но и шуба, и панцирь, и сабля были его, ермаковские. Царь их ему пожаловал. А после, когда Ермака убили, то шуба и сабля и панцирь пропали. Царские вещицы, представляешь? И их теперь надо найти. Меня за ними послали.
Мансуров долго смотрел на Маркела, а после мотнул головой и сказал:
– Не найдёшь.
– Почему? – спросил Маркел.
– Там сам увидишь, – ответил Мансуров и снова закашлялся, с кровью.
– Где это тебя так? – спросил Маркел.
– А! – отмахнулся Мансуров. – Было одно дело. Но Ермак здесь не при чём.
– А кто при чём?
– Пелымцы.
– А это ещё кто такие?
– Это такой дикий народ сибирский. Все колдуны! И это они мне так наколдовали. Теперь я помру.
Сказав это, Мансуров замолчал, утёр губы платочком и жестом попросил подать кувшин. Маркел подал. Мансуров пил, громко дышал в кувшин. Маркел терпеливо ждал, потом, приняв кувшин, сразу спросил:
– Но как ты попал к пелымцам? Тебя же к Ермаку посылали, в Кашлык.
– Мы и пошли в Кашлык, – злобно ответил Мансуров. – На четырёх стругах и с пушечкой. Да не дошли.
– Почему?
– Не успели, – со свистом ответил Мансуров. – А были уже совсем близко. Уже был виден тот берег, а на нём стены кашлыкские. Они горели. А по реке, от Кашлыка, смотрим, нам навстречу плывут казаки. И кричат, что Ермака убили, у Кучума очень много войска, бежать надо. Ну, мы и повернули, и поплыли обратно. И казаки вместе с нами. Их было два струга.
– И вы все сразу сюда? – спросил Маркел.
– Нет, не сразу, – ответил Мансуров, утирая пот. – Сперва шли вниз по Иртышу, а после свернули на Обь, по Оби ещё прошли… И тут я опомнился! А что! За нами же никто не гонится! Куда, думаю, бежим? Что я в Москве скажу? И говорю: нет, братцы, надо нам остановиться, поставим городок, пошлём гонцов на Русь, за свинцом и порохом, а сами здесь отсидимся. А по весне придёт подмога, и мы опять на Кашлык! – Сказав это, Мансуров помолчал, потом вдруг со злом прибавил: – Бес попутал!
– Почему бес? – спросил Маркел.
– А кто ещё? – хрипло воскликнул Мансуров. – Я же тогда о чём подумал? Что кто я раньше был? Никто! Служил в Калуге сотенным по выбору, и тут вдруг так свезло – в Сибирь воеводой отправили! А я не Ермак, подумал я, я не разбойник, и я своим воли не дам, у меня будет порядок, и царь мне пришлёт свинца и пороха, и я возьму Кашлык, и обратно уже не отдам! И царь пожалует меня Сибирским князем и боярином!..
– И что?
– И уговорил я своих, – опять свистящим голосом заговорил Мансуров. – Остановились мы. Поставили городок, стали собирать запасы.
– И что дальше?
– Я же говорил: пришли пелымцы и околдовали меня. И я помер.
– Какое помер?! Ты же ведь живой!
– Это тебе так только кажется, – сказал, улыбаясь Мансуров. – А внутри я давно покойник.
И замолчал. Опять стал громко, тяжело дышать. Маркел подумал: сейчас он помрёт.
Но нет! Мансуров вдруг опять заговорил, уже отчётливо, без присвистов:
– Да, стал Ермак Сибирью править. А как правил? Кто такой Ермак и кто такие казаки? Разбойники! Вот и пошли они разбойничать дальше – велели, чтобы вся сибирская земля, татары и пелымцы, и остяки, вогулы и все прочие, платили им ясак: меха, еду, питьё, а они только гуляй. И так и гуляли бы дальше, да кончился у них порох. Где ещё пороху взять, думают. В Сибири его нет, есть только у царя в Москве. И царь им не дал. А мне бы дал! И я бы для него Сибирь сберёг! А он…
И Мансуров опять замолчал. Потом, тихо засмеявшись, вновь заговорил:
– Царь Ермаку пороху не дал, а послал воеводу Болховского. У того и порох был, и свинец: по три фунта пороха на каждого и по три фунта свинца. Зато припасов не было! И перемёрли все стрельцы от голода, а вместе с ними Болховской.
– А казаки не перемёрли?
– А зачем? У них припасы были. Но немного. Только на себя.
– А как убили Ермака? – спросил Маркел.
Мансуров помолчал, потом сказал:
– Я этого не видел. А что другие говорят, я в это не верю.
– Почему?
– После сам узнаешь, когда тебе начнут рассказывать, – безо всякой охоты ответил Мансуров. И прибавил: – Давай, я тебе лучше расскажу про то, что видел сам. Покуда я ещё могу рассказывать.
А ведь и верно, подумал Маркел, вон как Мансуров побелел – как снег. И махнул рукой – рассказывай. Мансуров облизнул губы и начал:
– Вот мы сидим у себя в городке, думаем, что делать дальше. Да что думать! У Ермака было войско в пять сотен, у Болховского в семь, и что теперь от них осталось? Почти ничего. Ну и наша одна сотня с одной пушечкой, вот и вся наша сила. А тут пришло этих пелымцев просто страшно глянуть! Надо уходить, все наши говорят. А я молчу и думаю: вам такое говорить легко, а когда вернёмся, кто за всё ответит? Один я! И говорю: давайте здесь сидеть. Городок крепкий, запасов довольно, зиму отсидимся, а весной к нам придёт подмога. Но все как начнут кричать, все как…
И Мансуров опять засвистел, стал красный, начал задыхаться, схватился за грудь. Маркел быстро взял кувшин, намочил мансуровский платочек и начал тереть им ему лоб, виски, щёки. Мансуров затих. Маркел замер. Мансуров облизал губы, сказал чуть слышно:
– Помираю. Дышать нечем.
Маркел разорвал на нём рубаху. И увидел на груди Мансурова большое чёрное пятно.
– Что это? – спросил Маркел.
– Не знаю, – чуть слышно ответил Мансуров. – Само появилось.
– Давно?
– Там, в городке. И стал я помирать. И не стали они меня слушать. Собрались и ушли. И меня унесли. И вот принесли сюда. Что мне теперь говорить, как перед царём показаться?
Маркел смотрел на Мансурова, думал. Потом строго сказал:
– Ты, Иван, крест целовал говорить как на духу. А теперь вдруг запираться начал. Это великий грех!
Мансуров закрыл глаза. Сказал:
– Уйди.
Маркел сидел, не уходил. Мансуров ровно, с присвистом, дышал. Потом стал дышать реже и глубже – это он уснул. Маркел надел шапку, встал и вышел.
ГЛАВА 9
За дверью Маркела ждал Митрий, и они пошли обратно. Митрий ни о чём не заговаривал.
Зато когда они вошли к воеводе, тот сразу спросил:
– Что, ничего он не сказал?
– Куда уже там говорить! – невесёлым голосом ответил Маркел. – Там уже попа звать надо.
– И то верно! – сказал воевода. – И я так и думал. Поэтому пока ты там сидел, я велел ещё кое-кого сюда подать. Есть там у них такой Касьян Панкратов, полусотенный голова. Человек серьёзный. Когда Мансуров повредился, Касьян вместо него командовал. Митрий, веди его!
Митрий вышел и быстро вернулся, ведя перед собой того Панкратова. Это был рослый, широкий в плечах человек. Вид у него был очень настороженный. Маркел дал Панкратову крест, тот его поцеловал, назвался, побожился говорить как на духу. Тогда Маркел спросил, правда ли, что они, люди Ивана Мансурова, ходили за Камень, в Сибирь. Панкратов ответил, что правда.
– Кто вас туда послал? – спросил Маркел.
– Государь царь великий князь Фёдор Иванович, – ответил Панкратов.
– А кто велел идти обратно? – тотчас же спросил Маркел.
– Наш сотенный голова Иван Мансуров, – тоже сразу, без запинки ответил Панкратов.
Маркел помолчал и продолжил:
– А Мансуров говорит, что он тогда был без памяти, и это без него решили.
– Как же это без него?! – громко спросил Панкратов. – Он же и велел идти, когда мы ермаковских встретили.
– Где встретили? И как?
– Ну, – замотал головою Панкратов, – мы тогда все вместе шли, всей сотней, на четырёх стругах, Мансуров на первом. И уже почти дошли, уже Кашлык был виден на горе, как вдруг видим: по реке, по Иртышу, к нам ещё наши струги идут, от Кашлыка, казацкие. Мы с ними сошлись и они говорят, что Ермака убили и что Кучум к Кашлыку подошёл, у Кучума несметное войско, что делать. Вот тогда Мансуров и велел всем разворачиваться и идти на Обь, на север, а там, сказал, сойдём на берег, пройдём через Камень на Печору – и домой. И мы пошли, пока что погребли, конечно.
– Куда?
– На Обь. На север. Туда татары не доходят. А мы догребли. Мы, государевы стрельцы, вся наша сотня, и ермаковы казаки, которые живы остались.
– А как убили Ермака?
– Я этого не знаю, нет! – сразу же сказал Панкратов. – А так казаки разное тогда болтали. Но что я теперь буду повторять то, чего сам не видел? Это надо у них спрашивать, у казаков, но сначала привести к кресту, чтоб не кривили.
– А где они сейчас, казаки эти?
– Остались в Устюге. Надо туда ехать и спросить.
Маркел молчал, думал. Тогда Панкратов сам продолжил:
– И вот мы пришли на Обь, а уже стало холодать, и мы стали говорить, что не дойдём до Печоры, не успеем. Тогда Мансуров велел остановиться, ставить городок. И мы поставили. Даже ещё до конца не доставили, как вдруг пришли пелымцы. Это такой дикий народ…
– Я это знаю! – перебил Маркел. – А дальше?
– И вот их пришло просто тьма, обложили нас со всех сторон, и стали жечь огонь, песни петь, плясать и своему болвану кланяться.
– Что ещё за болван такой? – спросил Маркел.
– Ихний бес, – охотно пояснил Панкратов. – Деревянный, позолоченный. Они сначала ему просто кланялись и губы ему кровью мазали, а после посадили его на высоченную жердину, может, десяти саженей, и он стал оттуда сверху кликать. Вот так утробно голосить!
И Панкратов начал подражать болвану, получилось очень гадко. Маркел махнул рукой, чтобы Панкратов замолчал, потом спросил:
– А вы что?
– А что мы?! – развёл руками Панкратов. – Крепко оробели, если сказать правду. Ещё бы! Такая зараза! И так дико орёт! И если бы они тогда сразу на нас пошли, так и побили бы. Но тут Мансуров повелел выставить на стену нашу пушечку. Выставили. Велел зарядить. Зарядили. Велел навести. Навели. Велел… Но тут уже никто не шелохнулся, боязно. Тогда он взял запал, сам ткнул – и как долбануло по тому болвану, так от него только щепки полетели! Золочёные. Ту жердину тоже в щепки. И пелымцы бежать кто куда. Мы, у кого ещё был порох, по ним из пищалей стрельнули, ещё там-сям кое-кого прибили, а остальные сбежали. И больше мы их там не видели.
– И вы решили там остаться, – подсказал Маркел.
– Нет, ни боже мой, ни в коем случае! – поспешно продолжал Панкратов. – Мансуров-то стал помирать, задыхаться! Будто ему железным сапогом грудь отдавили. Это болван ему так отомстил. И вот лежит наш сотенный начальный голова, кряхтит, кровью харкает. Потом ещё один наш начал харкать, потом ещё один… И мы сошлись на круг и порешили уходить совсем. И ушли, и Мансурова с собой забрали. Вот тут он уже и вправду ничего не говорил и не приказывал. Принесли его сюда уже совсем чуть живого. Вот как тогда было. А он как говорит?
– И он примерно так же, – ответил Маркел. И продолжил: – И вот что ещё хочу узнать. Были у атамана Ермака три знатные вещицы, их ему царь пожаловал – это шуба, очень дорогая, чешуйчатая, кармазиновая, лёгкая, сабля в золочёных ножнах и пансырь немецкой работы, пятикольчатый. Слыхал ли ты что про такое?
– Нет, про такое ничего не слыхал, – уверенно ответил Панкратов. – Мы же Ермака не видели, и его пожитков тоже. Про это надо у его казаков, которые после него остались, спрашивать, а они, как я уже сказал, все в Устюге сидят.
– Зачем? – спросил Маркел.
– А чего им здесь, в Вологде, делать? А в Москве тем более. Они же народ гулящий. Одни из них, знаю, из Устюга собирались обратно на Волгу идти, откуда их Ермак привёл, а другие думают опять подаваться в Сибирь. Так что если хочешь их о чём-то расспросить, тебе нужно в Устюг поспешать.
– Это я ещё подумаю, – сказал Маркел.
И, обернувшись к Митрию, махнул рукой. Митрий повёл Панкратова к двери. Маркел стоял посреди горницы, молчал. Воевода пожевал губами и спросил, что Маркел думает делать дальше. А что тут думать, ответил Маркел, тут думать уже нечего, а нужно ехать в Устюг. Воевода просветлел лицом, но для верности ещё спросил, когда Маркел уезжает. Маркел сказал, что завтра утром и что с ямским двором всё уже оговорено. Не нужно ли чего в дорогу, спросил воевода. Нет, у него всё есть, сказал Маркел, поклонился великим обычаем, развернулся, надел шапку и вышел.
Во дворе уже смеркалось. Маркел, сошёл по лестнице, шумно вздохнул и глянул дальше, в сторону, на заколоченный царский дворец, на недостроенный храм без крестов… Развернулся и пошёл обратно, туда, где на крыльце губной избы его ждал Чурила. Вид у Маркела был, наверное, очень угрюмый, потому что когда он входил в избу, Чурила ничего не стал у него спрашивать, а только прошёл вперёд и указал на стол. На столе было всего полно, как говорится, но Чурила всё равно развёл руками и сказал:
– Остыло малость.
– В брюхе согреется, – строго сказал Маркел, садясь к столу.
А Чуриле не велел садиться, и тот стоял при нём как челядин. Маркел ел не спеша, без охоты. Хмурился. Чурила, осмелев, присел с краю стола, спросил, видел ли он Мансурова. Но Маркел только рукой махнул и опять взялся за еду. Чурила смотрел на него. Маркел, заметив это, кивнул на бутыль. Чурила налил в два шкалика. Они выпили, Маркел утёрся, а Чурила весело сверкнул глазами и скороговоркой зачастил, что он хорошо помнит, какое было славное винишко хлебное, которым их в Москве Маркел Петрович потчевал.
– Ладно, ладно, – перебил его Маркел. – Мне завтра в дорогу. Я прилягу.
Чурила сразу встал, кликнул Никишку и велел стелить. Никишка быстро постелил прямо на лавке при столе. После Чурила с Никишкой ушли, Маркел с большего разделся, лёг, повернулся к лампадке, меленько перекрестился и подумал, что, по-хорошему, надо было бы завтра опять прийти к Мансурову да и сказать ему, что он после креста кривил, а это великий грех, и пригрозить… Но тут же подумалось, а чем грозить, когда с Мансуровым вон что случилось, страшно даже повторить. Так что нечего здесь больше делать, а надо срочно ехать в Устюг, к ермаковым казакам, если он там их ещё застанет. То есть никак нельзя мешкать. С этой мыслью Маркел и заснул.
Снился ему болван пелымский, не давал покоя. Маркел несколько раз просыпался, крестился, опять засыпал.
ГЛАВА 10
Утром Маркел проснулся от того, что услышал, как фыркает лошадь. Маркел сел на лавке и прислушался. Лошадь стояла совсем близко, прямо под окном, и фыркала. Это, подумалось, ему уже подали сани, как он и велел, пораньше. Маркел встал, кликнул Никишку и велел накрыть на стол. Никишка быстро накрыл.
Маркел неспешно ел и думал, ходить или не ходить к Мансурову, срамить его или не срамить. Доел и подумал: не срамить. Встал, быстро собрался, вышел на крыльцо. Лошадь стояла тут же, рядом. Чурила совал в сани узел. Увидев Маркела, засмеялся и сказал, что это чтобы в дороге не мёрзнуть. Маркел махнул рукой, сошёл с крыльца…
И вдруг ему очень захотел обернуться. А когда обернулся, увидел, что возле воеводских палат, сбоку, толкутся стрельцы.
– Что это там? – спросил Маркел настороженно.
– А, – нехотя сказал Чурила, – сотник помер. Сейчас будут выносить. Так ты давай, давай скорей! А то переедут путь – и не доедешь потом никогда. А ему чем уже помочь? Ничем.
Маркел согласно кивнул, снял шапку и перекрестился, сел в сани и велел трогать. Проводник погнал коней.
До Устюга дорога была дальняя и всё вдоль реки – сперва вдоль Вологды, потом вдоль Сухоны. Возле Тотьмы переехали на левый берег, после опять на правый, и так дальше по нему и ехали. А дни становились всё длинней, солнце светило всё теплей, сугробы стали падать, потом потекли. Дорога превратилась в месиво, сани то и дело застревали или даже оборачивались, проводники ругались на чём свет стоит, жалели лошадей. Лошади, чуя такое, ленились. Маркел три дня терпел, после не выдержал, достал заветный кожаный кошель и начал одаривать проводников – по алтыну, по пятачку, а то и поболее. Дело стало понемногу спориться и, на шестой день, на Преподобного Тита Чудотворца, к вечеру, когда уже начало смеркаться, Маркел наконец увидел купола и стены Устюга. Вот только Маркел стоял, как было уже сказано, на правом берегу Сухоны, а Устюг – на левом. Лёд на перевозе был уже совсем никудышный, весь в лужах, а кое-где даже в полыньях и трещинах. Проводник сказал, что надо возвращаться, потому что через реку он не поедет ни за какие деньги. Что делать, спросил Маркел. Ждать, когда лёд сойдёт, ответил проводник, и тогда брать лодку. Маркел сказал, что он очень спешит и заплатит. Проводник молчал. Маркел достал кошель и начал отсчитывать деньги. Отсчитав полтину, он остановился. Проводник вздохнул, махнул рукой, велел садиться. Маркел сел обратно в сани. Проводник перекрестился и поехал.
Ехать было очень боязно, сани то оседали, то кренились на бок, лёд под ними нещадно трещал. Проводник остановился и через плечо воскликнул, что надо бы добавить хоть пятиалтынный. Маркел засмеялся и сказал:
– Тогда поворачивай обратно, ничего не дам!
Проводник снял шапку, выругался очень богохульно, матерно, и подстегнул коня.
И обошлось, доехали до берега. Маркел отсчитал проводнику полтину, проводник её с поклоном взял и спросил, куда дальше доставить. Маркел сказал, что в губную избу.
Туда ехать оказалось далеко – сперва через весь Верхний посад, потом через тамошний кремль. Маркел ехал, удивлялся – на городской заставе было пусто, решётки на всех улицах откинуты, и даже открытые ворота кремля никто не охранял. Вот там, в воротах, Маркел и не выдержал, сказал:
– Что это у вас такое? Как в казаках!
– Так мы в казаках и живём, – загадочно ответил проводник.
– А воевода где?
– Он ещё в прошлом году помер. А нового пока не прислали.
Маркел больше ничего не спрашивал. Проводник довёз его прямо до крыльца губной избы, вынес узлы и даже постучался в дверь. На стук вышел мрачный невысокий человек и грубым голосом спросил, кто вы такие будете. Маркел молча показал овчинку. Тот человек ещё сильнее помрачнел, но всё же отступил на шаг. Маркел вошёл в избу. Тот человек, было слышно, взял Маркеловы узлы и потащил их за ним следом.
Маркел прошёл через сени в палату. Там на столе горела плошка, на лавке лежали овчины. Наверное, кто-то на них спал и только что с них поднялся. Маркел оглянулся. Тот мрачный человек положил узлы на стол и, обернувшись, окликнул:
– Игнаха!
Вышел Игнаха, крепкий детина, одетый как подьячий. Маркел спросил:
– Вы кто?
– Я – Тимофей Костырин, здешний губной староста, – назвал себя тот мрачный человек, кивнул на Игнаху и прибавил: – А это – Игнат Заяц, губной целовальник.
Тогда и Маркел представился:
– Маркел Петрович Косой, стряпчий Разбойного приказа, из Москвы. По государеву срочному делу.
– А где Трофим Пыжов? – спросил Костырин.
– Трофим Порфирьевич Пыжов умре, – строго сказал Маркел. – Зарезали его. Два года тому назад, Теперь я вместо него.
Костырин широко перекрестился и сказал:
– Земля ему пухом! Ловко ножи метал.
Маркел тоже осенил себя крестом и, помолчав, сказал:
– А у вас, сказали, воеводы нет. Кто же тогда теперь вас держит?
– Держит нас Борис Борисович Бычков, государев думный дьяк, – ответил Костырин. – Но он два дня тому назад уехал в Мезень. Будет через три недели. А ты, может, чего желаешь с дороги?
– Перекусил бы я чего горячего, – сказал Маркел.
Костырин кивнул Игнахе. Тот подступил к печи, начал разгребать уголья, раздувать их. Маркел снял шапку. Костырин спросил:
– А к нам по делу? Или просто так, проездом?
– По делам, – уклончиво сказал Маркел и оглянулся на Игнаху.
Игнаха подал миску тёплых щей. Отрезал хлеба. Налил водки. Маркел спросил:
– А вы чего?
– А мы уже поевшие, – сказал Костырин.
Ладно, подумал Маркел, и чёрт с вами, и принялся есть. Костырин сидел сбоку и молчал. Игнаха стоял возле Костырина. Какое место гадкое, думал Маркел, ни воеводы, ни стрельцов, ни даже царёва дьяка. А где казаки? Спросить, что ли? Но так и не спросил, смолчал, вычерпал две миски щей, выпил четыре шкалика, в голове приятно зашумело, кровь забегала. Зачем, думал Маркел, спрашивать, на хмельную голову ещё чего не так вдруг ляпнешь. И он молчал. Доел, утёрся, крякнул и сказал, что хорошо пошло, теперь можно отдохнуть, а завтра сразу за дела. Костырин опять спросил, за какие.
– Первым делом, – ответил Маркел, – истопите баньку. А там дальше будет видно. А пока бы я прилёг.
Игнаха мигом постелил. Маркел сел разуваться и напомнил, что завтра надо начать с баньки. А после, когда он остался один, Маркел долго лежал без сна, ему почему-то думалось о том, что Костырин снюхался к казаками и как бы не было от этого какой беды. Но после Маркел как заснул, так и спал до самого утра.
Утром его разбудили, сказали, что баня готова. Баня оказалась тут же, за углом, отдельный вход. Пар был славный, напарился всласть. Вышел, сел, дышать было легко, смотрелось весело. Очень захотелось есть.
Но только он взялся за ложку, как вдруг вошёл Костырин и сказал, что его, Маркела, Матвей спрашивает. Какой ещё Матвей, спросил Маркел, а у самого внутри всё ёкнуло. И неспроста, потому что Костырин ответил:
– Мещеряк, какой ещё Матвей. Атаман Сибирский.
– Сибирский атаман – Ермак, – сказал Маркел.
– Был Ермак, а после весь вышел, – не без насмешки ответил Костырин. – Как убили Ермака, казаки сошлись на круг и кликнули Мещеряка вместо него. И вот этот Мещеряк их из Сибири вывел.
– Вывел Мансуров, – поправил Маркел.
– Га! Мансуров вывел! – скривился Костырин. – Да его самого чуть вынесли. А тех, кто его выносил, вёл Мещеряк. И он, атаман Сибирский Мещеряк, теперь, со своими людьми, здесь, в Угличе, сидит и про тебя спрашивает. Что это, говорит, за козявка объявилась здесь такая – Маркелка-стряпчий из Москвы.
– Не Маркелка, а Маркел Петрович, – без всякой обиды ответил Маркел. – И что тут ему спрашивать? Пускай приходит, и поговорим ладком. Или робеет атаман, что не идёт?
– Да ты знаешь…
– Знаю, – перебил Маркел. – И потому ещё раз говорю: пускай приходит. Иди и передай ему: Маркел Петрович ждёт.
– Ну, москва, смотри, потом не обижайся! – в запале воскликнул Костырин и вышел.
Маркел встал и заходил по палате. После сел. После снова встал и заходил. После опять сел и даже немного развалился, и принялся ждать.
ГЛАВА 11
Ждать пришлось долго. Но вот, наконец, во дворе послышались шаги, потом простучали каблуки по крыльцу, после в сенях. Затем распахнулась дверь, и вошёл атаман Мещеряк. Был он высокий, чернобородый, в широкой соболиной шубе, мех на ней так и сверкал, переливался, а сбоку, на серебряном наборном поясе висела сабля – дорогущая. Маркел засмотрелся на неё, залюбовался и даже подумал, не та ли это сабля ермаковская, но тут же понял – нет, не та, у той серебряные ножны, хоз чеканен и огнивцо золочёное, а тут… Вдруг Мещеряк громко сказал:
– Так это ты и есть тот из Разбойного приказа, из Москвы?
– А что? – спросил Маркел.
– Сопля какая!
Маркел усмехнулся и опять спросил:
– Лаяться пришёл? Или по делу?
И при этом встал и легонько тряхнул рукавом, кистень в рукаве заёрзал. Мещеряк, будто это учуяв, не стал выступать вперёд, как собирался, а так и оставшись у двери, прибавил:
– Ты что, так и будешь меня при пороге держать?
Маркел широко провёл рукой и пригласил:
– Проходи, садись под иконы. Желанным гостем будешь.
– А если я некрещёный?
– Окрестим.
– А ты языкастый, москва, но мы и не такие языки…
Но дальше Мещеряк не досказал, а поворотился к иконам, перекрестился, поклонился в пояс, прошёл и сел в красном углу, снял шапку, тоже соболиную, положил её на стол и предложил:
– И ты садись. На царской службе ещё настоишься.
Маркел усмехнулся, сел напротив, спросил:
– А ты царю не служишь?
– Нет, – с достоинством ответил Мещеряк. – Нам, вольным людям, этого нельзя – служить. И также и отцы, и деды наши не служили. Когда покойный государь Иван Васильевич на Казань выступил, он нас к себе на подмогу позвал. И мы откликнулись, пришли. Но крест царю не целовали! За Божью правду мы ходили, вот как! И за неё и бились. Так с той поры и повелось. Так и теперь в Сибирь ходили, против агарян нечистых. Но агаряне нас… того. Перехитрили, нехристи. Ермак Тимофеевич поверил им – и они его убили.