Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

© М. Л. Уральский, 2018

© С. Гардзонио, Е. Шуган, предисловие, 2018

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2018

Несколько слов на тему книги Марка Уральского «Горький и евреи»

В ХХ столетии по совокупности самых разных, но очень важных с точки зрения жизнедеятельности мирового сообщества причин мировоззренческое отношение к евреям, сионизму, а затем к государству Израиль стало «фактором выбора», определяющим позиционирование отдельной личности, общественных организаций, наций и народов в их извечной борьбе за отстаивание своих идеологических и экономических интересов. В острой полемике по «еврейскому вопросу» голоса великих мира сего имеют, естественно, особую значимость: к ним, так или иначе, прислушиваются, на них ориентируются и их же в первую очередь стараются заглушить, когда они противоречат продвигаемой в том или ином социуме «генеральной линии».

В этом отношении Максим Горький – в своем роде показательный пример, далеко выходящий за рамки чисто национального феномена. Уникальный опыт Горького как декларативного общественника-филосемита был, несмотря на возвеличивание его личности в целом, целенаправленно обойден молчанием и вследствие этого исключен из сферы духовного опыта нескольких поколений россиян. Отметим попутно, что и в западном горьковедении тема «Горький и евреи» оказалась, как ни странно, обойденной вниманием исследователей.

Виктор Шкловский – один из самых тонких и проницательных мыслителей своей эпохи, утверждал, что

Горький был похож на неверную женщину. Он мог влюбляться без памяти. <…> Но мог внезапно и без видимой причины разлюбить, чтобы влюбиться в кого-то другого.

<…> Мы верим свидетельствам современников не тогда, когда они говорят, а когда проговариваются… [ШКЛОВСКИЙ (III)].

При всей изменчивости своих пристрастий и привязанностей Горький по жизни неизменно был другом евреев, не редко об этом говорил, еще чаще писал, никогда не «проговариваясь» и не противореча сам себе. В этом отношении ему можно верить на все сто.

Горьковский филосемитизм был и рефлексивным – результатом самопознания, и политическим феноменом. В первом случае он исходил и сферы чувствования, где видную роль играют опыт личного общения, симпатии и антипатии, часто подсознательные. В плане политическом Горький твердо стоял на позициях классического гуманизма, идущего от Ренессанса и эпохи Просвещения. Так, в знаменитом очерке «О евреях» (1919 г.) он в первую очередь спешит напомнить своим озверевшим от ужасов Революции и Гражданской войны соотечественникам «неоспоримые азбучные истины», касающиеся принципов человечности, равноправия и свободы личности. Он пишет:

Необходимо также развивать в себе нравственную чистоплотность, воспитать чувство брезгливости к проявлениям в человеке начала зоологического; одним из таких проявлений является унижающая человека вражда к людям иных племен.

Человек, исполняющий все обязанности гражданина, тем самым заслужил, чтобы за ним были признаны и все права гражданина.

Казалось бы, позиция Горького обсуждению не подлежит – она ясна и неоспорима. Эти положения, гордо и торжественно звучавшие в те далекие годы, также, без каких-либо возражений, принимается всеми нами сегодня. Однако же, когда дело касается частностей, имеющих отношение к евреям:

Ненависть к еврею – явление звериное, зоологическое, с ним нужно деятельно бороться в интересах скорейшего роста социальных чувств, социальной культуры.

Евреи – люди такие же, как и все, и – как все люди – евреи должны быть свободны,

– здесь и по сей день единодушный гуманистический пафос уступает место традиционному разномыслию как фило-, так и антисемитского толка.

Филосемитизм Горького явление уникальное! Его публичные декларации о еврейском вопросе в среде христианских писателей того времени не имеют аналогов, к тому же они чрезвычайно провокационны. Порой юдофильские манифесты Горького звучат как оскорбления в глазах тех, кто предпочитает якобы из политкорректности «стонать по поводу того, в чем все мы одинаково виноваты», вместо того чтобы, опираясь на чувство собственного достоинства, говорить горькую, но столь необходимую для своей же собственной пользы правду.

Поэтому весь комплекс биографических, психологических, культурных, политических и литературных элементов, на которых основывается отношение Горького к еврейству, требует особенно тщательного исследования, как по причине своей «затененности», так и вследствие постоянной актуальности «еврейской темы» в наши дни. Подобного рода по-настоящему пионерские литературные исследования, конечно же, требуют от писателя не только научной добросовестности в обращении с фактами, но, в силу их тенденциозной заостренности, и моральной щепетильности, оберегающей как от идеологической однобокости и морализаторства, так и от эксцессов постмодернистского эпатажа.

Марк Уральский успешно обошел вышеозначенные крайности видения при раскрытии темы «Горький и евреи» в своей одноименной книге, которая органично вписывается в обширный ряд его литературно-публицистических работ о роли еврейства в русской культуре «серебряного века».

Воссоздавая сложный образ Горького-филосемита, Марк Уральский скрупулезно исследует обширную научно-биографическую литературу о нем, а также письма и воспоминания современников. В частности, он старается показать противоречивость восприятия Горьким актуальной действительности: и революции, которую он столь жаждал и призывал, и факта массового появление евреев на русской литературной арене начала ХХ века, чему он лично всячески способствовал, и формальных исканий советской писательской молодежи, которую он опекал. В реконструкции образа Горького, заявляемой Марком Уральским, он как литератор стоит на весьма консервативных эстетических позициях. Такая точка зрения совпадает с мнением одного из младших современников писателя – Виктора Шкловского, который в конце 1920-х гг. отмечал, что:

Насколько можно разобраться в горьковской терминологии, он считает нормой языка – язык художественной прозы 90-х годов. Чисто временные правила и навыки этого времени кажутся Горькому литературными догматами. В этом нет ничего удивительного, и мы уже видали в живописи попытку сделать передвижничество осью мира [ШКЛОВСКИЙ (IV)].

Итак, в образе Горького писателя, мыслителя и общественного деятеля сфокусированы все внутренние противоречия, характерные для советской идеологии в целом. В первую очередь надо выделить конфликт между модернистской программой интенсивного экономического развития общества, которую столь приветствовал Горький, и консервативно-охранительской политикой в области литературы и искусства, проводимой большевикам с начала 1930-х гг. Говоря в марксистских терминах, здесь налицо был антагонистический конфликт между базисом и надстройкой, сыгравший свою роль в крахе советской модели социализма (имеется в виду культура художественного андеграунда, выступавшая с конца 1950-х гг. резко критически по отношению к официальной идеологии и на этой почве конфликтовавшая с властью).

В этом конфликте «еврейский вопрос», который по мысли Горького-социалиста должен был автоматически уйти с повестки дня в обществе всеобщего равенства трудящихся, обретает новое звучание. Подъем шовинистских настроений и черносотенного антисемитизма, о которых предупреждал Горький в своей публицистике, проявился на «советской почве» уже после его кончины и достиг апогея в начале 1950-х гг. В результате столь ценимая и опекаемая Горьким еврейская национальная культура по существу была в СССР искоренена.

В новой книге Марка Уральского приводятся также интересные данные о значении Максима Горького в истории русской философской мысли, ставится вопрос о марксизме и революции, особо подчеркивается несогласие Горького с марксистско-ленинской концепцией исчезновения еврейства в бесклассовом социуме, как якобы исторического анахронизма, рудимента феодально-капиталистического общества. Марк Уральский живо и подробно, с привлечением редких документальных материалов, описывает активность Горького-общественника в деле пропаганды еврейской литературы и поддержке еврейских писателей – Шолом-Алейхема, Хаима Нахмана Бялика, Шолом Аша и др., на русской литературной сцене. Особый интерес представляют освещаемые в книге малоизвестные факты политической биографии Горького: его поездка в США в 1906 г., контакты с американскими социалистами реформистского толка, в том числе с деятелями еврейского рабочего движения США, тесные дружеские отношения с видными деятелями русского и международного сионистского движения – Владимиром (Зевом) Жаботинским, Петром (Пинхусом) Рутенбергом и др. Особняком стоит семейная история отношений Горького с его приемным сыном Зиновием Пешковым.

В разделе, посвященном теме «Писатель и власть», рассматриваются отношения Горького с вождями русской революции: Лениным, Зиновьевым, Луначарским, Бухариным, Рыковым и др., вплоть до его последующего «союза» со Сталиным. Много добрых слов сказано автором о заступничестве Горького во времена большевистского террора, о невинных людях, которым он спас жизнь. Внесу в этот мартиролог и свою лепту. Все тот же свидетель времени, Виктор Шкловский, рассказывал такой эпизод:

У меня была (а может, еще и есть?) двоюродная сестра. Тогда ей было 15 лет. Она была левой эсеркой. Когда после неудачного эсеровского мятежа их брали, она отстреливалась. Ее приговорили к расстрелу. Мать пошла к Горькому. Горький говорил с Лениным. Ленин позвонил в ЧК и спросил – чем больна эта девушка. Ему ответили, что она здорова. Ленин сказал: когда вы научитесь понимать русский язык? Я не спрашиваю у вас – здорова она или больна. Я спрашиваю: чем она больна… Его поняли. Сказали, что у нее высокая близорукость.

Девочку освободили из-за болезни. Может быть, она еще жива где-то за границей [ШКЛОВСКИЙ (III)].

«Горький и евреи» – это очень живая, по-настоящему актуальная и честная книга, открывающая перед заинтересованным читателем неизвестные доселе страницы политической биографии великого русского писателя в широком культурно-историческом контексте истории русско-еврейских отношений.

Стефано Гардзонио

(Пизанский университет, Италия)

Горький и евреи

Тема, поднятая в книге Марка Уральского, до сего дня относилась к разряду «запретных по умолчанию». В советское время, даже в годы перестройки, говорить о близком знакомстве Горького с евреями и его филосемитизме было невозможно. Горьковеды рассказывали о его дружбе с почитаемым в СССР Шолом-Алейхемом, порой упоминали вскользь имена Х. Бялика, О. Грузенберга, Зиновия Пешкова… и этим «еврейская тема» в творчестве Горького исчерпывалась. До сего дня копнуть вглубь, тем более поднять огромный пласт столь необычной для классического горьковедения информации, в России никто не отваживался. В этом отношении автор книги «Горький и евреи», несомненно, проявил смелость: он заявил тему, обозначил ее концептуальные направления и раскрыл их в художественно-документальном ключе. Переработав массу книг и архивных документов, Марк Уральский представил на суд читателя свой взгляд на проблему, оставив при этом открытым целый ряд вопросов. Например, не-проясненным остался вопрос о скудности еврейской темы в художественных произведениях Горького, – писателя, который столь много внимания уделил ей в своей публицистике. Горький всегда был на гребне волны протестного движения русской интеллигенции против любых несправедливых действий царского правительства, в том числе ее борьбы с антисемитизмом. Его приверженность заветам русской демократической оппозиции особенно четко проявилась в деле Бейлиса, когда вслед за своим учителем В. Г. Короленко он одним из первых выступил в печати против несправедливости обвинения евреев в ритуальном убийстве. Расстановка концептуальных акцентов автором в теме «Горький и евреи» достаточно полемична. Порой, например, он склонен преувеличивать значение «еврейского влияния» на процессы, протекавшие в русской литературе конца XIX – начала ХХ в. Однако нельзя не согласиться с его базовой позицией: юдофильские настроения в самых широких слоях интеллигенции России начала ХХ в. усиливали чувства личной симпатии к еврейству, которые Горький испытывал, по его признанию, на «биохимическом» уровне. Полагаю, что и в условиях нынешних реалий эта книга, написанная ярко, с большим эмоциональным подъемом, не оставит читателя равнодушным.

Горький считал евреев «дрожжами» человечества, эта нация олицетворяла для него вечные искания духа и активную движущую силу, что отвечало его рано сложившимся революционным взглядам на существующее в мире общественное устройство. По отношению к России Горький особо негативно воспринимал веками культивируемый образ русского человека как пассивного наблюдателя, смиренного страдальца. Как-то раз в разговоре с Л. Толстым он сказал, что «любит людей активных, которые желают противиться злу жизни всеми способами, даже и насилием».

– А насилие – главное зло! – воскликнул Лев Николаевич и, чтобы смягчить жесткость своего возражения, дружески взял Горького под руку. Однако же «Яснополянский отшельник» не переубедил Горького, как не смогли переубедить его в отношении ко многим сокровенным вопросам бытия ни о. Иоанн Кронштадтский, ни Ленин с Марксом. При всей своей революционности и оправдании насилия как средства борьбы с различными формами мирового зла (в т. ч. антисемитизмом), Горький всегда пытался оставаться если не «над схваткой», как его многолетний друг и собеседник Ромен Роллан, то соблюдая внутреннюю дистанцию, так как осознавал, что навязывание чужой воли губительно для индивидуальности писателя. «Не принимать в свою душу чужое, нахально сорящее» – было его кредо.

Конечно, считать Горького совершенно «свободным» от диктата внешних сил художником было бы неверно. Однако наделенный от природы любознательностью, умом и темпераментом борца, он в высшей степени был отзывчив к человеческой боли, расположен к состраданию. Открытое сердце писателя болело болями всего мира, в том числе и скорбями еврейского народа. Леонид Андреев очень метко назвал антисемитизм «горбом», который он, как каждый русский, ощущает на своей спине:

«Когда влез мне на спину “еврейский вопрос”? Я не знаю. Я родился с ним и под ним. Надо всем понять, что конец еврейских страданий – начало нашего самоуважения, без которого России не быть» (Из статьи «Первая ступень» в литературном сборнике «Щит», Москва. 1916). Для Горького «еврейский вопрос» стоял не только как моральная проблема: евреи были для него не интеллектуальной абстракцией, а народом, с которым он сошелся близко и задушевно. Еще юношей, во время своих скитаний по юго-востоку Российской империи, он подвизался в качестве наемного работника в еврейской колонии на Украине, позже брал уроки иврита у одного самарского часовщика, а в зрелом возрасте основал «Общество по изучению жизни евреев», участвовал в издании сборника «Щит», в котором вместе с ним публиковались лучшие литераторы того времени: Л. Андреев, К. Бальмонт, В. Брюсов, И. Бунин, З. Гиппиус, Ф. Соллогуб, Д. Мережковский, Тэффи и др. (сборник имел успех и выдержал три переиздания). Секретарем редакции и ближайшим помощником Горького в подготовке сборника и газеты «Луч» был адвокат Соломон Познер, отец Владимира Познера, поэта, входившего в группу «Серапионовы братья». Горький принял участие в судьбе этого талантливого юноши и до конца жизни поддерживал с ним дружеские отношения. Существовала и более тесная связь: писатель стал крестным отцом Зиновия (Залмана) Свердлова, сына его друга, нижегородского гравера, старшего брата будущего первого главы большевистской России, к концу жизни бригадного генерала французской армии и кавалера ордена Почетного легиона. Зиновий, приняв фамилию Пешков, много лет провел под заботливым покровительством Горького, которого до конца жизни называл своим отцом.

Нахум Соколов, один из известных деятелей сионистского движения, писал о Горьком: «Он полагает, что когда-нибудь погромы станут лишь печальным достоянием истории» – и подвергал сомнению столь безоговорочный оптимизм писателя. Время показало, что, увы, он не ошибался. Сегодня, несмотря на то, что страшная реальность Холокоста осталась в прошлом, мы все также позволяем себе унижать других и молчать, когда нас унижают. Что-то порочное заложено, видимо, в самой природе Homo sapiens, и хотя Горький считал, что «человек – это звучит гордо», реалии ХХ в. и нашей повседневности отнюдь не свидетельствуют в пользу этого утверждения. «Горький и евреи» – это не только страницы биографии великого русского писателя, а книга, которая поднимает вопросы, относящиеся к разряду «вечных». Потому, наверное, некоторые линии в ней только намечены, причем весьма условно, что-то и вовсе не попало в поле зрения автора, который, впрочем, нисколько не стремится к «всеохватности», не претендует на исчерпывающую полноту. При этом книга поражает обилием цитат первоисточников – из мемуаров, дневников и писем современников, которые говорят сами за себя, тем самым заменяя авторские комментарии.

Человек, берущий в руки эту книгу, должен сознавать, что документальная проза такого качества – это отнюдь не развлекательное чтение. Она потребует от читателя и любознательности, и эрудиции, и сосредоточенности. Но за все это он будет вознагражден, ибо узнает много нового и о личности Горького, и о развитии сионистского движения в России, и о расколе еврейского национально-освободительного движения на две враждующие партии, и о том, как писатель в 1920-е годы спасал театр Габима, и какой спор о неправде и лжи возник между Горьким и его адвокатом Оскаром Грузенбергом, и об удивительной судьбе Зиновия Пешкова…

Несомненный литературный талант Марка Уральского и его способность свободно мыслить, без оглядки на стереотипы и авторитетные мнения, вызывают у меня симпатию к автору книги «Горький и евреи», и я желаю ей счастливой читательской судьбы (хотя «еврейское счастье» – это почти оксюморон).

Введение[1]: Горький вчера и сегодня

Максим Горький фигура в пантеоне русской писательской славы и легендарная, и мифологическая. В его честь был названы самые разные объекты: пароходы и теплоходы, первый советский многомоторный самолет[2], город, поселки и улицы, колхозы и совхозы, театры, библиотеки, музеи и дворцы пионеров, многие из которых и по сей день носят имя «великого пролетарского писателя».

Можно понять, почему Ленин назвал Толстого «зеркалом русской революции»… Но именно Горький в гораздо большей степени заслуживает, чтобы его назвали «зеркалом русской революции», причем зеркалом чистым и незамутненным [АГУРСКИЙ. С. 74].

Если смотреть в него также и незамутненными предвзятостью глазами, то открывается смысловая ретроспекция Русской революции во всем ее историческом величии и глубочайшем трагизме. В ней яркими точками высвечиваются темы: «Ленин и Горький», «Горький социал-демократ и большевик», «Горький и вожди русской Революции», «Роман “Мать”», публицистические откровения «Исповеди» и «Несвоевременных мыслей», статьи «О русском крестьянстве», «Если враг не сдается – его уничтожают»… и в придачу ко всему громадное эпистолярное наследие —

около 20 тысяч писем, адресованных политическим и общественным деятелям, писателям и ученым всего мира, рабкорам, селькорам, «делегаткам», простым домохозяйкам и детям. Писатель переписывался едва ли не со всеми выдающимися людьми своего времени: Л. Н. Толстым, А. П. Чеховым, В. Г. Короленко, И. Е. Репиным, Ф. И. Шаляпиным, И. А. Буниным, Л. Н. Андреевым, А. М. Ремизовым, В. В. Розановым, М. М. Пришвиным, И. С. Шмелевым, М. А. Шолоховым, И. Э. Бабелем, В. Ф. Ходасевичем, Б. Л. Пастернаком, М. М. Зощенко, А. П. Платоновым, П. Д. Кориным, К. С. Станиславским, В. И. Немировичем-Данченко и многими другими.

<…> с политическими, общественными и государственными деятелями: г. В. Плехановым, В. И. Лениным, И. В. Сталиным, Л. Д. Троцким. Л. Б. Каменевым, Н. И. Бухариным, А. И. Рыковым, Г. Е. Зиновьевым, М. Н. Томским, В.М. Молотовым, С. М. Кировым, Г. Г. Ягодой, А. В. Луначарским, А. А. Богдановым, Г. А. Алексинским, В. Л. Бурцевым, В. Е. Жаботинским, Б. Николаевским и др.

<…> с крупнейшими учеными России и мира: И.П. Павловым, К.А. Тимирязевым, А.Д. Сперанским, К.Э. Циолковским, Л.Н. Федоровым, А.Н.Бахом, Ф.А. Брауном, В. Оствальдом, Ф. Нансеном, А.М. Игнатьевым, С.Ф. Ольденбургом, Н.А. Семашко, С.И. Метальниковым и мн. др.

Среди иностранных корреспондентов Горького – Б. Шоу, Р. Роллан, А. Франс, г. Уэллс, Ф. Нансен, К. Гамсун, г. Гауптман, Б. Брехт, С. Цвейг, Л. Барбюс, К. Каутский, М. Хилквит и другие [СПИРИДОНОВА (II). С. 10].

Без Горького невозможно понять глубинные народные корни большевистской революции, которую нельзя рассматривать только через марксистскую призму [АГУРСКИЙ. С. 74].

Сам Горький, говоря о своей роли в русской Революции, писал:

Первейшей задачей революции я считал создание таких условий, которые бы содействовали росту культурных сил страны… Ради этой цели тотчас после февральского переворота весной 17 года была организована «Свободная ассоциация для развития и распространения положительных наук» – учреждение, которое ставило задачей своею, с одной стороны, организацию в России научно-исследовательских институтов, с другой – широкую и непрерывную популяризацию научных и технических знаний в рабочей среде [ГОРЬКИЙ (III). Т. 20. С. 28].

Всеохватность исторической фигуры Горького, включающей в себя отражения «проклятого прошлого», трагедии «великого Разлома» и иллюзии «светлого будущего», во многом связана с той ролью, которую по воле судьбы он играл в культурной и общественно-политической жизни России первой половины ХХ в. Горький был востребован повсеместно, ибо всегда, так или иначе, «наводил мосты»:

между социализмом и ницшеанством, классикой и новой русской литературой, Россией и Западом, эмиграцией и СССР, большевистской властью и интеллигенцией, Сталиным и новой культурной элитой и т. д. У Горького выстраивались уникальные отношения с очень разными писателями и мыслителями (Ницше, Достоевским, Толстым, Чеховым, Андреевым, символистами, реалистами, новыми советскими писателями, Лениным, Сталиным, Роменом Ролланом и многими другими), с очень разными понятиями, такими как Бог, Свобода, Человек, Правда, Социализм. Он имел очень необычное для русской литературы отношение к русскому народу, евреям, насилию, жалости.

<…>

Словом, Горький – звезда невероятной яркости, интенсивности и влияния, среди русских писателей – «замечательных людей» – самый сложный персонаж для биографии [ДОБРЕНКО (III)].

Всем этим во многом объясняет феномен его извечной «актуальности»: на протяжении более ста лет (sic!) Горький неизменно притягивает к себе внимание литературных критиков, литературоведов, культурологов и писателей, подвизающихся в области документальной прозы[3]. И хотя песен о нем не сложили, существует немало легенд, конспирологических мифов, а также всякого рода очернительских домыслов, касающихся его личности и страниц биографии.

До сих пор у историков литературы вызывает удивление, как уникальное в литературной среде явление, динамика обретения Горьким писательской славы: короткий период безвестности (1892–1897), колоссальная продуктивность первых 15 лет деятельности, сопровождавшаяся шумным успехом у публики в России и за рубежом (1891–1906[4]) и последующая известность как классика не только русской, но и мировой литературы, основоположника нового направления в искусстве – социалистического реализма.

«Карьера Горького замечательна, – писал впоследствии князь Д. П. Мирский, – поднявшись со дна провинциального пролетариата, он стал самым знаменитым писателем и наиболее обсуждаемой личностью в России… его нередко ставили рядом с Толстым и безусловно выше Чехова». В 1903 году было продано в общей сложности 103 тысячи экземпляров его сочинений и отдельно 15 тысяч экземпляров пьесы «Мещане», 75 тысяч экземпляров пьесы «На дне». В то время такие тиражи считались огромными. <…> Успех немецкой версии «На дне» был настолько ошеломляющим, что она затем выдержала 300 (!) спектаклей подряд, а весной 1905 года уже отмечалось 500-е представление «На дне» в Берлине [БАСИНСКИЙ (I). С. 27 и 36].

На долгие годы вчерашний провинциал Горький становится кумиром русской читающей публики.

Горький был в СССР третьим по числу издаваемых книг русским классиком, уступая здесь пальму первенства лишь А. С. Пушкину и Л.Н. Толстому, и самым издаваемым советским писателем. За 1918–1986 гг. общий тираж 3556 изданий его книг составил 242,621 млн. экземпляров! [НЕМИРОВСКИЙ, ПЛАТОВА. С. 292, 308],