Цветок жасмина (сборник)

Тем же вечером он позвонил, разговор их затянулся далеко за полночь, и они всё никак не могли расстаться. Воистину он был счастлив и потом долго не мог уснуть, думая о Ясмин, и в конце концов убедил себя, что она по-видимому почитает за моветон звонить ему слишком часто – как-никак персидская принцесса, – и принял это к сведению на будущее.

Когда ближе к Новому году началась зачетная неделя, их встречи практически прекратились. Не то чтобы Ясмин его избегала или специально «накрылась медным тазом» – вовсе нет! – она просто была занята учебой, к которой относилась на редкость серьезно, считая, как однажды пояснила Владу, что в настоящее время это ее работа, которую она должна хорошо исполнять. Впрочем, Владу тоже пришлось поднапрячься, чтобы сдать пару особенно противных зачетов, в том числе по предмету Репейника. Из-за любовных переживаний он здорово запустил учебу, так что теперь, наверстывая упущенное, приходилось ночи напролет читать самую разнообразную литературу и зубрить, зубрить, дабы не ударить лицом в грязь и потом не бегать за преподавателем, упрашивая его принять зачет, чтобы быть допущенным к экзаменам. Университет они с Ясмин покидали в разное время и почти не виделись. А когда он звонил, она разговаривала с ним таким милым светским тоном, что ему не оставалось ничего другого, как пожелать ей «ни пуха ни пера» перед очередным зачетом и, услышав вежливое «к черту!» – отключиться. Этот ее вежливый тон доводил его до белого каления, и он готов был буквально взорваться и разразиться тирадой типа: «Да кто ты такая? Чего выдираешься? Хватит строить из себя великосветскую даму!» Однако он с полной очевидностью сознавал, что это будет их последний разговор. И когда, немного остыв, припоминал всю беседу, то оказывалось, что ничего обидного для него не было, просто в данный момент Ясмин была очень занята и не расположена к разговору.

Однако для него было сущей пыткой долго не встречаться с Ясмин. Сдавая зачеты, рефераты и защищая свою курсовую работу, он торчал в университете иногда до позднего вечера и, лишь получив заветную подпись преподавателя в зачетную книжку, покидал, наконец, придирчивую альма матер, выходил на улицу, вдыхал полной грудью морозный воздух и мысли его тотчас возвращались к ней. Всеми силами души он подгонял время, страстно ожидая начала сессии. Тогда можно будет вздохнуть свободней, потому что на подготовку к экзаменам отводится два-три дня, один из которых уж точно можно посвятить встрече с нею. Конечно, если она того захочет, добавлял кто-то внутри него довольно ехидно. Но он старался не прислушиваться к этому противному двойнику, удобно устроившемуся у него в голове.

И действительно, сессия принесла не только долгожданную свободу – но и так истово ожидаемые им встречи с Ясмин. Это было настоящее счастье.

Погода вдруг снова закапризничала, позабыла о белоснежной русской зиме и перешла в стадию перманентной европейской слякоти, сдобренной различными видами инфлюэнцы. Однако настроение Владу эта ежегодная природная напасть не портила, он редко болел гриппом и поэтому просто ничего не замечал – ведь свидания с Ясмин опять возобновились. Конечно, долго в промозглую и сырую погодку не погуляешь, но можно ведь устроиться в кафе или сходить в кино; впрочем, Ясмин кино не жаловала, резонно полагая, что показываемые нынче в кинотеатрах фильмы годятся лишь для тинейджеров и дебилов. И он радостно с ней соглашался. Хотя прежде был не прочь посмотреть какой-нибудь фантастический фильм, боевик, или что-нибудь мистическое со страшилками в образах вампиров, оборотней и т. п. Но девушка считала подобное кино «массухой», на которую жаль тратить время, к тому же, ее раздражало перманентное чавканье при пожирании зрителями попкорна – это напоминало ей свиноферму. Она предпочитала интеллектуальное кино. Перечисляя Владу свои любимые фильмы: «Орфей» и «Вечное возвращение» Жана Кокто, «Господин оформитель» Тепцова, «Женщина в красных сапогах» Хуана Бюнуэля, «Восемь с половиной» и «Амаркорд» Федерико Феллини, «Туманные звезды Большой Медведицы» Лукино Висконти и еще какие-то названия, – которых он слету не запоминал, она смотрела ему в лицо и в глазах ее скакали озорные чертики. Она догадывалась, что большинство из них Влад не смотрел, хотя всегда усердно кивал, когда она их называла. Откровенно врать он избегал, но и признаваться в собственной необразованности, особенно перед Ясмин, тоже не хотелось. Поэтому, вернувшись домой, он тотчас нырял в интернет, находил упомянутые ею картины и смотрел до глубокой ночи, поражаясь тому, как коротко и точно она характеризовала некоторые из них – такая умница.

Окончание сессии и следующие за ней каникулы Влад предощущал как некое райское блаженство – ведь тогда они с Ясмин будут встречаться каждый день. Предположение, что у нее могут быть на этот счет иные планы, почему-то даже не приходило ему в голову. И когда, наконец, сессия благополучно осталась позади – Ясмин сдала все предметы на отлично, тогда как у него, в основном, были твердые четверки, – они отправились отметить это радостное событие в кафе «Лакомка», где имелся огромный выбор кондитерских изделий; она обожала сладкое.

Время в кафе пролетело незаметно. Ясмин дурачилась и пробовала все новые пирожные, доедать которые затем приходилось Владу. Он принимал из ее рук надкусанный эклер, безе или наполеон, испытывая при этом почти религиозное чувство, словно она передавала ему для вкушения не обычное кулинарное изделие, а драгоценные святые дары. В «Лакомке» они засиделись до позднего вечера, а потом он долго провожал ее домой, – никак невозможно было расстаться. Гуляли по заснеженному бульвару, присаживались на скамейки, с которых он тщательно счищал снег, и целовались до одурения, до головокружения, до полной потери ориентации в пространстве и времени.

Наконец он довел ее до самого подъезда, они попрощались, и он побежал к метро – время поджимало. На последний поезд он, к счастью, успел, однако на автобус опоздал, и топал по вымершим ночным улицам несколько километров до своего дома, не замечая ни холода, ни усталости, настолько был переполнен эмоциями.

К сожалению, его радужным надеждам на каникулярное время сбыться было не суждено. На следующий день неожиданно позвонила Ясмин и сообщила, что улетает к родителям в Испанию. Огорошенный этим известием, Влад что-то пролепетал насчет того, что надеялся провести каникулы вместе, но она не поддержала эту тему, объяснив, что давно не видела родителей. Конечно, ей тоже очень жаль, она не собиралась лететь туда зимой – но так уже вышло. Возможно, в скором времени отец получит новое назначение, и тогда неизвестно, когда ей удастся с ними снова повидаться.

На несколько дней Влад впал в глубокую депрессию и, чтобы отвлечься, не нашел ничего лучшего, как с головой погрузиться в роман Германа Гессе «Степной волк», что скоро привело его к мрачным размышлениям о бренности бытия и вреде иллюзий. Однако едва от Ясмин пришла первая СМС-ка – тотчас воспрянул духом, забросил роман и переключился на изучение Испании. Она писала, что в Барселоне 18 градусов тепла, и она надеется не только на общение с родными и культурную программу, которую они для нее приготовили, но и предполагает немного позагорать. В следующих сообщениях она похвасталась, что уже побывала в Саграда Фамилиа, а теперь просто бродит по городу и все фотографирует. Особенно ее восхищали спроектированные Гауди дома, которые представлялись ей чем-то наподобие живых существ. И тогда он, окончательно позабыв про свою депрессию, немедленно полез в интернет осваивать архитектурное наследие Гауди, о котором, конечно, слышал и прежде, но особо не интересовался.

Путешествуя по стране, Ясмин посетила музей Сальвадора Дали, горный монастырь с Черной мадонной и очень жалела, что не удалось побывать на корриде, потому что сезон уже закончился. И, следуя ее маршруту, Влад тоже виртуально побывал и в городке Фигерас, где похоронен Дали, и в бенедиктинском монастыре Монсеррат, куда верующие со всего мира прибывают поклониться скульптуре Девы Марии, выточенной из черного тополя. Он настолько полно погрузился в испанскую реальность, что уже вслух разговаривал с воображаемой Ясмин, обсуждая с ней плюсы и минусы испанской кухни, стихотворений Гарсиа Лорки и танца фламенко. Срочно начав изучать испанский язык, он автоматически поблагодарил позвонившего ему Борьку по-испански, когда тот пригласил его на шашлыки. Возникла небольшая пауза, после которой старый приятель резонно поинтересовался, все ли у него в порядке с головой? И Влад понял, что пора уже выбираться из виртуального пространства в мир суровой реальности, которая порой бывает очень даже приятной. Ибо шашлычки с дымком у Борьки на даче, зимой, в немного расчищенном от снега дворе, в хорошей компании да под рябиновку домашнего приготовления – вполне могут конкурировать с испанскими красотами.

Возвратилась Ясмин уже после начала занятий, опоздав на пару дней. Она была настолько переполнена впечатлениями, что сама позвонила Владу, и они проговорили больше часа. Работы Сальвадора Дали произвели на нее сильнейшее воздействие, как и вообще все испанское. Она с энтузиазмом рассказывала, что при посещении монастыря Монсеррат, она впервые в жизни ощутила божественное присутствие. Во время мессы на нее снизошел поток благодатной энергии, она на физическом уровне чувствовала, как эта энергия втекает в нее через темя и разливается горячим потоком по всему телу. И это было совершенно особое переживание, которое невозможно передать словами в полной мере.

– Я-то думал, что ты у нас мусульманка, или даже зороастрийка, – подкалывал он, несколько ревнуя к ее горячности. Прежде с ним она никогда не позволяла себе подобного выплеска эмоций. – А ты, оказывается, католичка.

– Знаешь, – сказала она после длительной паузы, – я, пожалуй, все же экуменистка. Мне представляется, что Господь, или Высший Разум – это как тебе угодно – разбросал зерна истины по всем мировым религиям, мистическим обществам и так далее. Каждому досталось по кусочку пазла, который, быть может, человечеству когда-нибудь удастся собрать вместе. И тогда мы познаем истину.

– Однако мудрёно, – прокомментировал он, решив, что идея всё же довольно занятная. – Только вряд ли когда-нибудь удастся соединить вместе все религии и верования.

– В этом-то вся загвоздка… – вздохнула она. – И Бог с ней, с истиной в последней инстанции! Я тебе лучше стихи Гарсиа Лорки почитаю. Обожаю его. Купила там томик его стихотворений. Послушай, как чудесно они звучат на испанском…

AMPAROAmparo,¡qué sola estás en tu casavestida de bianco!(Ecuador entre el jasminу el nardo.)Oyes los maravillosossurtidores de tu patio,у el débil trino amarillodel canario.Por la tarde ves temblarlos cipreses con los pájaros,mientras bordas lentamenteletras sobre el canamazo.Amparo,¡qué sola estas en tu casavestida de bianco!Amparo,¡y qué dificil decirte:yo te amo!» —

читала она чуть нараспев, и он напряженно вслушивался в чужой язык, проникаясь ритмом стихов и ощущая на интуитивном уровне, как в его душе пробуждаются страсть, любовь, ненависть, предчувствие смерти.

– Ну как? – спросила она после паузы.

– Впечатляет.

– Сейчас я тебе переведу.

– Не надо. Мне кажется, я и так знаю, о чем это стихотворение.

– Но ты ведь не учил испанский!

– Пока тебя не было, немного учил. Но это неважно. Потому что поэзия, как музыка, – передает чувства непосредственно.

– Это стихотворение о прекрасной Ампаро. И о любви, конечно.

– Yo te amo – я тебя люблю – это я уже выучил.

– Явно делаешь успехи.

Он без слов почувствовал, что там, на расстоянии, у себя в комнате, она сейчас улыбается.

Разумеется, едва она отключилась, он тотчас принялся искать в интернете это стихотворение на русском языке.

Ампаро

Федерико Лорка (перевод Валерий Столбов)

Ампаро!В белом платье сидишь ты однау решетки окна(между жасмином и туберозойрук твоих белизна).Ты слушаешь дивное пеньефонтанов у старой беседкии ломкие, желтые треликенара в клетке.Вечерами ты видишь – в садудрожат кипарисы и птицы.Пока у тебя из-под руквышивка тихо струится.Ампаро!В белом платье сидишь ты однау решетки окна.О, как трудно сказать:я люблю тебя,Ампаро.

И опять потянулась привычная учебная рутина, включая нудные лекции Репейника, практические занятия и прочие студенческие «радости». Однако Влад был счастлив, ведь теперь он встречался с Ясмин ежедневно, на лекциях они сидели рядом, и он был переполнен ощущением ее присутствия. Единственное, что действовало на нервы, так это бесконечно тянувшаяся зима, которая, словно на качелях, раскачивалась между морозной русской и слякотной европейской, будто никак не могла определиться с национальной принадлежностью. Холода сменялись оттепелями, и это было еще хуже, потому что тогда под ногами чавкало подтаявшее грязно-ледяное месиво, от которого город не могли избавить ни убиравшие снег машины, ни многочисленные дворники, работавшие в авральном режиме. Влад приезжал в университет затемно и покидал либо в сумерках, либо наступавшей уже в шестом часу ночью. На его душевном настрое почти полное отсутствие светового дня отражалось мало, хотя порой он все же чувствовал себя подавленным, в то время как Ясмин поникла, словно нежная орхидея. Она часто простывала, хандрила и после лекций сразу спешила домой.

И вдруг в конце февраля все сказочным образом переменилось. Природа вспомнила о грядущей весне и, наконец, сменила гнев на милость. Низкие серые тучи, беременные снегом, разошлись, их сменили белые многоярусные облака. Солнце засияло ярче, его лучи уже ощутимо грели лицо и руки, – Влад сразу это почувствовал, потому что из принципа ходил всю зиму без перчаток, закалялся. Небо сделалось выше, словно поднявшись над горизонтом, и приобрело оттенок ярко-голубой финифти. И настроение резко поднялось, словно солнце переключило внутри его организма какой-то скрытый рубильник с минуса на плюс. Что-то подобное, вероятно, происходило и с Ясмин. Она поправилась, перестала хандрить и часто позволяла ему провожать себя до самого подъезда.

А потом на мартовский город обрушилась ранняя весна, вестники которой – грачи – своими беспокойными гортанными криками возвестили ее официальный приход. И уже не имело значения, что плюсовые дневные температуры ночью сменялись минусовыми, что периодически город засыпало снегом, – весна вела свое тотальное наступление и не собиралась сдавать позиций. Световой день удлинялся на глазах, повышая тонус жителей мегаполиса и обещая им счастливое будущее – ведь за весной обязательно грядет лето.

Ясмин явно повеселела. Влад обожал ее шаловливое настроение: тогда лицо девушки становилось похожим на хитрую лисью мордочку, а в глазах прыгали чертики. На бульваре они гонялись друг за другом, как малые дети, и когда он ловил ее и сжимал в объятьях, она почти не вырывалась и позволяла себя целовать, конечно, если поблизости не было народа.

В ту пятницу после занятий они медленно шли рядом, держась за руки, отчего приходилось лавировать среди толпы людей, заполнившей тротуары: день был теплый и солнечный, вдоль поребриков неслись черные ручьи, смывающие с городских улиц зимнюю грязь, в лужах плескались чумазые голуби, одновременно не забывавшие громко ворковать и ухаживать за подругами. Ясмин пребывала в задумчивости. Влад все пытался развеселить ее какой-нибудь шуткой и заставить хотя бы улыбнуться, но она только ласково поглядывала на него и вновь погружалась в свои мысли. Наконец, словно придя к определенному заключению, повернулась к нему и спросила: «Какие у тебя планы на завтра?»

– Никаких, – ответил он, не раздумывая.

– Хочешь, поедем ко мне на дачу?

Еще бы он не хотел!.. В воображении тотчас пронеслась вереница образов, от стандартного шашлыка во дворе до самого дерзкого и невозможного, о чем лишь можно мечтать, – даже голова закружилась.

Следившая за выражением его лица Ясмин, кажется, разгадала ход его мыслей и едва заметно усмехнулась: «Ну, значит, договорились…»

Весь следующий день Влад провел как в тумане. И когда после занятий они с Ясмин ехали сначала в метро, а потом пересели на электричку, он ощущал себя не в своей тарелке, словно все происходило с ним и одновременно с кем-то другим. И позднее, когда они шли по подтаявшей слякотной просеке между столетними елями от остановочной платформы к дачным домикам, ему все еще не верилось, что он наедине с Ясмин, далеко-далеко ото всех, может быть, даже на другой планете. Она что-то говорила ему, он отвечал и, наверное, невпопад, потому что она порой иронично поглядывала на него.

Наконец подошли к невысокому деревянному забору. Она открыла калитку, и они ступили на участок. Деревянный двухэтажный дом с застекленной верандой и башенкой, крытый местами побитой временем и невзгодами черепицей, выглядел пожившим и не слишком ухоженным. Было заметно, что он действительно старый, выстроен, скорее всего, в начале прошлого века. «Да-да, – ответила Ясмин на его немой вопрос, – дача прадедушкина».

– Ничего, вполне еще крепенькая, – сказал Влад, по-хозяйски оглядывая строение. – И участок тоже такой… нормальный, – ничего больше он придумать не мог и замолчал.

– Участок более-менее возделанный, – пояснила Ясмин. – Под окнами растут кусты сирени, а чуть дальше, на клумбе, летом целые заросли жасмина. Бабушка любит цветы и умеет с ними договариваться, в отличие от меня. У нее все приживается и цветет: и нарциссы, и гиацинты, и пионы, и лилии; про астры, фиалки, незабудки, гладиолусы и хризантемы, – я просто умолчу, это само собой разумеется. Про таких садоводов, как она, говорят, что у нее «зеленый палец». А вон там, между березок летом подвешивается гамак. Обожаю дремать в гамаке, особенно в жару, когда с речки тянет прохладным ветерком. На веранде у нас проживает деревянный столетний стол, вокруг которого собрались скрипучие венские стулья. К ним у меня слабость – помню их с детства. Отдохнешь в гамаке, потом поднимешься по ступеням на веранду, а там, на столе – миска с земляникой и кувшин с холодными сливками…

– Хватит Ясмин, у меня уже слюнки текут от всей этой летней благодати. Я захватил бутерброды. У вас хотя бы чай можно подогреть?

– У нас все можно, – коротко ответила она, отпирая входную дверь. И снова чему-то усмехнулась.

И только войдя внутрь, он понял, чему она усмехалась. Неказистый внешний вид старого дома совершенно не соответствовал его внутреннему убранству. Вернее, соответствовал полностью, ибо и мебель, и украшавшие комнаты керосиновые лампы, мелкие безделушки и кружевные салфетки были из того, прошедшего времени, бережно сохраненные потомками прежних хозяев этой загородной дачи. И хотя обстановка была настоящим антиквариатом, каким-то образом она превосходно вписывалось в современность и явно постоянно использовалось.

– Идем, запустим отопление, – позвала Ясмин.

Они спустились по лестнице в добротный просторный подвал, и она ловко включила газовый котел, который тотчас негромко заурчал, как довольный кот. Снова поднялись на первый этаж и в кладовке, расположенной возле кухни (современная газовая плита, СВЧ-печь, вместительный холодильник и прочие современные прибабахи ничуть не портили впечатления) набрали березовых поленьев для камина.

Поначалу березовые поленья никак не желали разгораться, и едкий дым шел в комнату, но затем камин прогрелся, ровно загудело пламя, словно негромко напевая что-то низким голосом. Ясмин устроилась на невысоком табурете возле камина и заворожено смотрела на огонь. Влад не мог глаз отвести от ее задумчивого лица с тонкими точеными чертами, на котором отражались отблески пламени. Сидя чуть поодаль в глубоком вольтеровском кресле, он чувствовал себя абсолютно счастливым. Они вдвоем, вокруг столетний лес, и этот старый дом, шагнувший в наши дни из далекого прошлого и существующий как бы в двух временных измерениях одновременно: в прошлом и настоящем. Окружающая реальность вдруг приобрела черты полного совершенства и законченности. Гармония царила и в комнате, где они находились, и за стенами дома. И центром этой гармонии и абсолютного совершенства была Ясмин.

То всеобъемлющее чувство, которое он испытывал по отношению к ней, пожалуй, даже не помещалось в слово любовь, настолько оно было огромным и несоизмеримым с его прежними ощущениями и переживаниями. Его юношеские влюбленности отличались от него, как небо от земли. Порой и раньше ему казалось, что он полюбил по-настоящему, казалось до тех пор, пока не появилась Ясмин.

А потом она повернула голову. Ее темные, удлиненные к вискам глаза газели из волшебной восточной сказки, не отрываясь, смотрели на него. Глаза эти завораживали, подчиняли, заполняли собой весь мир. Он не помнил, как они поднялись на второй этаж в спальню, как оказались в постели. Он ощущал себя невесомым и, словно через магический кристалл видел себя и Ясмин со стороны. Реальность исчезла. Они с Ясмин парили среди звезд. Ощущение безвременья и полета – это все, что он помнил. И еще – неописуемое, неземное блаженство.

Когда он очнулся, она лежала рядом, и голова ее покоилась в ямке на его плече. Кажется, она задремала. Он слышал ее ровное дыхание и боялся двинуться, чтобы не нарушить ее покой. И еще ему представлялось, что стоит только шевельнуться, и то невыразимо прекрасное, что между ними произошло, тотчас утратит ауру волшебства, которой сопровождаются его отношения с Ясмин, и сделается приземлённей и обыденней.

Наконец она открыла глаза, потянулась и произнесла сказочную фразу, которой он нисколько не удивился, потому что все происходящее и было сказкой: «Как же долго я спала…»

И они вернулись на грешную землю.

Ясмин быстро натянула свитер, он последовал ее примеру. Несмотря на включенное отопление, дом еще не слишком прогрелся.

– Есть хочешь? – спросила она, угрем влезая в обтягивающие джинсы.

– Не то слово – умираю, как жрать хочется! У меня же бутерброды в сумке…

– До твоих бутербродов дело дойдет, – пообещала она. – Идем на кухню.

В кухне они опустошили холодильник, наделав кучу сэндвичей с ветчиной, сыром, красной рыбой – все, что нашлось. Открыли бутылку красного вина. От виски он отказался.

– Это дедовы запасы, – пояснила она с набитым ртом. – Он здесь любит бывать зимой, иногда живет подолгу. Говорит, в тишине да на природе лучше думается.

– Дед у тебя крутой.

– Ты даже не представляешь, насколько! – чуть заметно усмехнулась она. – Понимаешь, он долгое время проработал за границей.

– Ну и что? Сейчас многие работают за границей, – пожал он плечами.

– Как тебе объяснить… Он работал еще во времена Советского Союза. И не под своим именем.

– А-а… понятно. Нелегал. То-то взгляду него такой, такой… пронизывающий. Когда на меня смотрел, будто рентгеном просвечивал.

– Он, действительно, людей видит насквозь, – очень серьезно сказала Ясмин.

– А он знает, что мы с тобой на даче?

– Он знает, что я с подругами поехала на дачу.

– А если он вдруг приедет?

– Не приедет. Хотя, возможно, и догадывается, что я здесь вовсе не с подругами.

– Однако, – слегка поежился Влад. – Я, конечно, не боюсь, но не очень-то приятно, когда…

– Исключено, – жестко сказала Ясмин, – у нас в семье следить не принято. Лучше налей мне еще вина!

А потом они снова сидели возле камина, смотрели на пламя, читали вслух любимые стихи, целовались и любили друг друга. И Влад снова легко шагнул из привычного земного измерения в другое, незнакомое; и в этой новой вселенной существовали только двое: он и Ясмин.

Трясясь воскресным вечером в полупустой электричке, они сидели, тесно прижавшись друг к другу, и молчали. Обоих переполняли чувства, выразить словами которые не было никакой возможности, – можно было только расплескать и опошлить. Но расстаться даже с самой малой толикой собственных фантастических ощущений, ни он, ни она не желали.

Влад проводил ее до самого подъезда, зашел в вестибюль с мозаичным мраморным полом, проследил, как она поднимается по лестнице, и вернулся на улицу. Домой добирался на автомате: все его мысли и чувства занимала Ясмин. Он любил ее до самозабвения, до сумасшествия, до потери собственного я. Прикажи она ему: «Прыгни с крыши!» – и он бы прыгнул, не задумываясь. Она полностью завладела его душой и телом; он понимал, что находится в ее власти, но ему нравилось быть ее абсолютным рабом.

Дома сразу прошел в свою комнату, погасил свет и лег, накрывшись с головой пледом. Хотелось дольше сохранить те ощущения, которыми он был сейчас переполнен. Мысленно возвращаясь в субботний вечер, он буквально по минутам восстанавливал в памяти малейшие нюансы произошедшего между ним и Ясмин. Все случившееся было одновременно невероятным и великолепным. Хотя… она ни разу не призналась ему в любви. Но ведь и он не произнес заветных слов. А нужны ли вообще слова, если и так все совершенно ясно?!

Любовь делает человека практически невменяемым. И пусть предмет любви является иллюзией, сотворенной в мозгу «больного» биохимическими процессами, происходящими в организме, для самого человека, подхватившего «любовный вирус», это суть абсолютная реальность. Как и недосягаемое совершенство предмета его любви. Она – чудо, необыкновенная, единственная. Для пораженного стрелой Купидона это истина, не требующая доказательства.