Перед историческим рубежом. Балканы и балканская война
Эта оптимистическая надежда высказана была почтенным министром, разумеется, для внешнего употребления. Правительство, а это значит Пашич, Пачу и Протич, само прекрасно видит, откуда идет опасность, и принимает «свои» меры. Прежде всего, бросается в глаза стремление приблизить к власти напредняков, более «солидную» и опрятную из двух консервативных партий, переложить на них часть ответственности и, таким образом, изолировать националистов, которые обещают «не разбираться в средствах» в борьбе с нынешним режимом. Стоян Новакович – если не вождь, то реликвия напредняков – поставлен во главе «мирной» делегации. Сын его, Милета, также видный член партии, привлечен к работе в комиссии по устройству оккупированных областей. Еще более Пашич заботится об офицерстве.
Националисты опасны постольку, поскольку могут дать свою программу военной партии. Правительство всеми силами стремится воспрепятствовать этому и в этом своем стремлении очень далеко заходит навстречу потребностям и претензиям военных кругов. По существу своему очень невинная мера: решение выдавать каждому офицеру, нуждающемуся после войны в курортном лечении или отдыхе, 300 франков из истощенной государственной кассы – приобретает в этих условиях очень определенный привкус.
Но гораздо знаменательнее состоявшееся неделю тому назад – помимо парламента! – решение: установить в оккупированных областях военный режим. Полиция, администрация и суд – все поставлено под управление «главной команды» в Скопле. «Нужен года на два, на три подготовительный порядок, – говорили мне по этому поводу члены министерства, – чтобы воспитать население для свободы и парламентаризма». Вряд ли, однако, радикалы, старые и опытные политики, которые вели такую непримиримую борьбу против военно-бюрократического режима Обреновичей, сами верят тому, что победоносное офицерство является наилучшим конституционным воспитателем в стране побежденных. Чрезвычайно поучительно, что дня за два до опубликования этой меры один из влиятельнейших министров категорически заявил мне, что закон будет во всяком случае проведен через сербский парламент. На самом же деле он был опубликован в виде простого королевского указа на основании параграфа такого-то… воинского устава. Совершенно ясно, что вокруг этого вопроса шла борьба, что министры, по крайней мере, некоторые, стремились опереться на парламент, но сочли себя вынужденными в кратчайший срок капитулировать перед требованиями военной партии. Для дополнения картины нелишним будет упомянуть, что в ответ на формально-мотивированное представление президиума скупщины о необходимости немедленного созыва парламента (за отъездом председателя Андро Николича в Лондон первое место в президиуме принадлежит сейчас младорадикалам) министерство ответило: нет, не время, а когда наступит время – сообщим.
Незачем пояснять, что эта тактика гораздо больше приспособлена к тому, чтобы охранить от ударов политического кризиса старорадикальное министерство, чем парламентский режим. Но сомнительно, чтоб она вообще оказалась действительной. Внутренние судьбы Сербии зависят сейчас от факторов гораздо большего веса, чем искусное маневрирование старорадикалов вокруг напредняков и офицерства. Напряжение войны было слишком тяжким, а надежды на ее результаты слишком большими, ошибки в расчетах слишком очевидны, чтобы последствия краха можно было свести на нет семейным путем. Как ни примитивна сербская демократия, но вопрос о войне и ее последствиях кровно задевает весь народ. Адриатическое побережье захватили в надежде на Россию. Надежда, искусственно поддерживавшаяся известными русскими политическими группами, оказалась ложной. Велес, Прилеп и Битоль придется по договору уступить болгарам. Отовсюду придется уводить войска назад домой, где вообще оскудение останется, как наиболее вещественное воспоминание о подвигах и жертвах. Порожденный всем этим политический кризис может стать фатальным не только для партии Пашича, но и для всего радикального режима.
«День» N 87, 30 декабря 1912 г.
Л. Троцкий. СЕРБИЯ И ЧЕРНОГОРИЯ
Петр Карагеоргиевич приходится, как известно, зятем Николаю черногорскому. Это, однако, нимало не устраняло конкуренции между ними. Обреновичи под конец были до последней степени скомпрометированы своими политическими и семейно-придворными скандалами. Князь Николай опять стал вспоминать, что он – «первое лицо» в сербстве. Но сербская скупщина ангажировала не его, а Петра. Личное соперничество усугублялось различием режимов. В Сербии установился с 1903 года парламентарный режим. Власть двора свелась почти к нулю. Не потому, что сам по себе король Петр – «пересахаренный конституционалист», как жаловалось недавно «Новое Время», а потому, что: охота смертная, да участь горькая. Профессиональный риск, связанный с несением обязанностей сербского короля, очень высок. Этим достаточно оправдывается произведенное радикалами повышение королевского цивильного листа, но этим же и объясняется тот факт, что королю Петру приходится огорчать «Новое Время» своей ролью «пересахаренного конституционалиста». Между тем, в Черногории – под прикрытием патриархальной романтики – господствует, говоря высоким слогом, «личный режим» на манер того режима, какой заводит в отдаленном уезде господин исправник. Как поэт и романтик, Николай не делает никакого различия между своим кошельком и государственной кассой. Как прежде Милан ненавидел Черногорию, оплот сербской крамолы, которой Николай покровительствовал только из династических видов, так теперь Николай ненавидит Сербию за ее радикально-парламентарный режим, причиняющий князю беспокойство у себя в Черногории.
Прежде сербские эмигранты скоплялись в Цетинье, теперь черногорские изгнанники, и среди них бывшие министры, находят приют в Белграде. Но более всего Никола Петрович ненавидит своего тезку, Николу Пашича, как воплощение всякого зла. В «Цетиньском Вестнике», официозе князя, не редки были самые резкие нападки на сербское правительство. В 1906 году разыгралась пресловутая «бомбашка афера»; несколько человек из Сербии были арестованы с бомбами на черногорской границе. Дело это и до сих пор не выяснено, как и все, впрочем, придворно-динамитные балканские дела. Существуют три объяснительные версии: 1) бомбы изготовлены были за счет сербского государственного бюджета и имели своей исторической миссией уничтожить кое-какие династические помехи на пути объединения сербства, 2) бомбы перевозились черногорскими эмигрантами в целях скорейшего упразднения «патриархально-романтического» режима, 3) бомбы изготовлены были в Цетинье в целях упрощенной расправы – по методам Милана – с конституционной оппозицией. Возможно, впрочем, что все эти три объяснения верны, каждое в своей части, – тем более, что в центре аферы стоял знаменитый агент Настич, который мог конспирировать одновременно с Белградом и с Цетинье, а на придачу еще и с Веной, всегда заинтересованной в поддержании враждебных отношений между Черногорией и Сербией. Николай использовал бомбы, как подобает истинному государственному человеку: он переарестовал всех вожаков оппозиции, и многие из них еще и по сейчас сидят в страшной Юсоваче.
В 1907 г. происходит черногорский конституционный эксперимент такого рода: сперва октроирование (дарование) конституции, потом разгон скупщины, аресты и изгнание оппозиционных депутатов. Во время аннексионного кризиса происходит как бы некоторое сближение черногорского и сербского правительств. В Белград приезжает даже для разговоров о «совместных действиях» бригадир Янко Букотич. Из разговоров, однако, ничего не вышло, а сам бригадир, как главный обвинитель сербов в «бомбашке афере», был в сущности воплощенной демонстрацией против белградского двора и министерства. После аннексионного кризиса антагонизм еще более обострился. В 1909 году черногорский «поэт на троне» – к слову сказать, поэт без поэтического дара – ознаменовывает свое правление «колашинской аферой»: шесть виднейших оппозиционеров, действовавших преимущественно в Колашине, предаются исключительному суду по обвинению в заговоре против Николая. В качестве судей фигурировали креатуры князя, среди них – безграмотные. Все обвиненные были осуждены и казнены. Колашинская афера, протекавшая одновременно с испанским процессом Феррера,[68] породила в Сербии чрезвычайное негодование. Вся пресса была против Николая. Произошел ряд уличных демонстраций, во главе которых выступали социалисты совместно с черногорскими эмигрантами. Это окончательно испортило отношения.
Между тем, началась работа по созданию балканского союза. Инициатива исходила из Сербии. Князь Николай всегда был, за вычетом своей ранней юности, против сербско-черногорского союза, желая во всякую минуту иметь свободные руки для небезвыгодных финансово-дипломатических комбинаций с Петербургом, Веной и Константинополем, поочередно или одновременно. К этому присоединилась еще лютая ненависть к радикалам, особенно к Пашичу; белградское правительство хотело, чтобы зять с тестем обменялись визитами. Николай поставил условием: убрать Пашича. Условие не было принято Пашичем, и визит не состоялся.
Если тем не менее Черногория примкнула к военному четверному союзу, то не по доброй воле князя Николая, а, как это выясняет западно-европейская печать, под давлением России. После аннексии русская дипломатия, больше всего озабоченная созданием барьера против дальнейшего движения Австрии на юго-восток, ухватилась крепко за идею балканского союза. Весьма вероятно, что наш белградский посланник г. Гартвиг, опора и надежда фрондирующей русско-славянской политики на Балканах, дал Пашичу в свое время какие-либо неформальные обязательства относительно «поддержки». Во всяком случае, русская идея была: оборонительный союз против Австро-Венгрии. Между тем, сами союзники, по инициативе и под давлением Болгарии, пришли к наступательному союзу против Турции. Россия – по сообщению той же печати – попыталась было воспротивиться такому обороту дела, советовала даже Сербии и Черногории предоставить Болгарию ее собственной участи, но урок аннексионного кризиса не прошел безрезультатно, сербы не отступили, война началась.
Во время войны трения между Сербией и Черногорией не прекратились. Говорят об острых конфликтах командующего 4-й сербской армией (в Санджаке) ген. Живковича с черногорским главнокомандующим Мартыновичем и князем Николаем. Конфликты эти в последнем счете вытекают из различия военных систем: у сербов – современная армия, у черногорцев – примитивное ополчение, совершенно не приспособленное к сложным стратегическим операциям. Черногорцы храбры, способны к бурному натиску и беспощадны. Этими качествами они приближаются к албанцам. Но, подобно этим последним, черногорцы совершенно не способны к планомерным действиям, лишены выдержки и легко теряются при неудачах. Это яснее всего сказалось в полной беспомощности их под Скутари, где они не сумели даже отрезать гарнизону путь в Алессио. Однако, князь Николай ни за что не хотел делить с сербами «славу» взятия Скутари. Сербские войска совершенно не принимали участия в боях под крепостью, хотя 4-я армия была свободна, а две сербские дивизии пошли под Адрианополь.
В самой Черногории очень недовольны сомнительными успехами черногорских войск, понесших большие потери. Несостоятельность патриархально-исправницкого строя обнаружилась, как это всегда бывает, в несостоятельности армии. Можно ожидать, что эта война поведет в Черногории, как и в Турции, к внутренним реформам, которые положат конец произволу и финансовым непотребствам на Черной Горе. Удержится ли Николай Негош – предсказывать трудно. Но всякому предоставляется право считать недоказанной необходимость особой черногорской династии. Соединение Черногории с Сербией сразу ввело бы 250 тысяч черногорцев в рамки более культурного общежития, а для Сербии явилось бы самым простым и естественным разрешением вопроса о выходе на Адриатику. Так рассуждают сербы, и это, конечно, не лишено симптоматичности.
«Киевская Мысль» N 353, 21 декабря 1912 г.
Л. Троцкий. ИЗ ИСТОРИИ ОДНОЙ БРИГАДЫ
Корреспонденты видели и много и мало; они наблюдали все то, что предшествует войне, они видели «продукты» войны: раненых, пленных, зарево пожаров; слышали гул пушечной пальбы. Но им не дали возможности проделать поход вместе с армией и поглядеть на военные операции изнутри. Приходится путем допросов, и притом с пристрастием, со слов участников восстановлять картину жизни и смерти армии на полях сражений.
I
"Наша бригада называлась летучей, потому что предназначалась для поддержания постоянной связи между 1-й и 3-й армиями. За сутки с лишним до объявления войны мы стояли на сербской границе, между селами Свирци и Новакова Чука. В войну, признаться, не верили. Совершенно не верили ни солдаты, ни мы, офицеры, что будут сражения, и что каждый из нас – вот так, как есть – пойдет в огонь. Статочное ли дело? Думали, что все сведется к военной демонстрации: попугаем Турцию и вынудим к уступкам. Оказалось – не так. Еще накануне объявления войны, часов около 12-ти дня, получилось известие, что арнауты напали на наши пограничные посты, и нашему полку отдано было приказание немедленно броситься в атаку. На пограничных постах у нас стояли ополченцы, вооруженные негодными русскими берданками. Арнаутов было около тысячи человек, под командой Идрис-Сефера, одного из перваков Иссы Болетинаца.[69] У них были мартинки и сербские скорострелки, которыми мы же их вооружили во время албанского восстания. И денег они тогда от нас получили. Хотели, чтоб в случае войны они шли с нами совместно. Вышло наоборот. С нашими ружьями в руках арнауты первыми напали на наши караулы и без труда завладели ими. Почему так? Сказалась, конечно, религиозная связь с Турцией, а главное, албанцы поняли, что дело идет о разделе Албании между Сербией и Грецией, и что нужно защищать свои поля, избы и стада. Обманутые надежды – как? из наших ружей, на наши деньги, да против нас же? – крайне ожесточили нашу армию. Отсюда, главным образом, и пошли жестокости. Но о жестокостях позже…
Получив приказ, мы всем полком бросились к границе. Бежали, что есть мочи, без всякого порядка, без соблюдения каких бы то ни было правил и предписаний, вроде того, как люди на пожар бегут. Я командовал «водом» (взводом), это человек 70, – когда добежал, вокруг меня оказались сплошь чужие солдаты из других рот. Не все прибежали: пользуясь беспорядком, трусы отстали. Албанцы стояли меж своими караулами и нашими и стреляли. Шагов за двести мы с криком «ура» стали наступать, открыв беспорядочную стрельбу. Албанцы отступили к своим ближним караулам. В это время комитаджи (четники), находившиеся на границе вместе с ополченцами, при помощи ручных бомб овладели первым турецким караулом. Арнауты отступили назад на Новакову Чуку, все время отстреливаясь, и заняли караул приблизительно в 2.000 шагах расстояния от нас. Тут подоспела наша батарея. Дали три выстрела, очень метких, – крыша дальнего караула обвалилась на наших глазах. Арнауты покинули позицию и бежали. Нагнать их нам не удалось. Мы потеряли 40 человек убитыми и 80 ранеными, в том числе 4 офицеров. Арнауты большую часть своих убитых и раненых увезли с собой. Они почитают это священным долгом.
Под Свирцами произошло мое боевое крещение. Очень тяжело вспомнить. Выстрелы, когда знаешь, что по живым людям стреляют, совсем иначе звучат! Нехороший звук! Въедается в мозг. На следующий день, когда никакого сражения не было, я слышал эти выстрелы непрестанно. Идешь, сидишь – стреляет. Промерзлый холст палатки трещит от ветра, а мне явственно слышится ружейная стрельба, частая, злая. Подле караула, когда добежал, увидел первого убитого неприятеля – лежит на спине, молодой, худой, безбородый, весь скорчившись, с выпученными глазами: пуля вошла в лоб и вышла через затылок. После того я много перевидал убитых и раненых, но те все расплылись в памяти, а этот, первый, с выпученными глазами и круглой дырочкой во лбу, остался в сознании навсегда… Ночевал эту ночь в турецкой караулке, несколько раз приходилось проверять посты и каждый раз ступал в темноте меж албанских трупов: их десять или пятнадцать валялось вокруг здания. А внутри караулки кошка и собака выли всю ночь, страшно выли, – этого ужаса нельзя рассказать словами… Я не выдержал и велел солдатам убить их.
Албанцы, говорят, очень храбры. Пожалуй, и так, только эта храбрость совсем особенная, непригодная для нынешних войн. Они бросаются в стремительную атаку, не отдавая себе полного отчета в последствиях, сокрушают все, что могут сокрушить, беспощадны в натиске и в истреблении побежденных. Но в случае неудачи легко теряются и, раз отбитые, уже не собираются для нового наступления. Их бегство принимает такой же стремительный и безотчетный характер, как и наступление. Это не армия, а вооруженные роды, племена. Старики с могучими седыми бородами и рядом – мальчики 17 – 18 лет…
Пленные, оторванные от своих, очень жалки. Не раз бывало, что приведенный моими солдатами арнаут падал на землю, униженно извивался и жалобно молил: «Аман, аман»… Я строго запрещал убивать их, но скажу прямо: не помогало. Прикажешь отвести пленника к командиру, солдат отведет его шагов на пятьдесят, потом слышишь выстрел. Дело сделано. Откуда такая жестокость? Я сперва думал, что солдаты-крестьяне лелеют мысль переселиться на новые земли и заблаговременно стремятся очистить их от старых хозяев. Нарочито заговаривал с ними: вот, мол, теперь много земли у вас будет. Нет, не хотят переселяться сюда даже те, кто из этих же мест недавно переселился в Сербию, – а в моем полку, как пограничном, таких было не мало. Места здесь дикие, хозяйство плохое, обработка земли варварская, ни дорог, ни школ, ни врачебной помощи.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Революция в Персии. – Оппозиционное движение в Персии начинает нарастать уже в конце прошлого столетия, когда Англия и Россия стали требовать от персидского правительства все новых и новых льгот и привилегий, разорявших и закабалявших страну. В поисках денег для удовлетворения своих прихотей «шах-ин-шах» («царь царей») не останавливался перед предоставлением иностранным капиталистам даже таких концессий, которые затрагивали самые существенные интересы Персии, как, например, аннулированная впоследствии концессия английскому капиталисту барону Рейтеру (1872), являвшаяся, по оценке самих англичан, «совершенно необычайной, полной передачей в руки иностранца всех промышленных ресурсов государства». В 1890 г. шах Насер-эддин предоставил одной английской компании монополию на обработку и продажу табаку во всей Персии, что вызвало резкое возмущение всех слоев персидского народа, усмотревшего в этой «уступчивости» шаха начало распродажи страны иностранцам. В результате ряда демонстраций и энергично проведенной в течение двух месяцев своеобразной стачки курильщиков и торговцев табаком, шах должен был отказаться от концессии, уплатив англичанам 5 миллионов рублей отступного. Получила ряд концессий и Россия (рыбные ловли на Каспийском море, телеграф в Северной Персии, лесные промыслы в Мазандеране, бирюзовые копи), завоевавшая к началу нынешнего столетия исключительное влияние на шаха и сделавшаяся в Северной Персии фактическим хозяином. Помимо концессий, царская Россия закабаляла Персию и более прямыми способами: по шахскому указу 1879 года была организована персидская казачья бригада, составленная из персов, но находившаяся под командой русских офицеров. Эта бригада держала в своих руках все три северные столицы: религиозную (Мешхед), шахскую (Тегеран) и княжескую (Тавриз), при чем в Тавризе к «валиагду» (наследник престола) был приставлен в качестве советника русский генерал. Англия же сосредоточила свое внимание на южных областях, захватив богатые нефтяные источники по реке Каруну и подчинив своему контролю все побережье Персидского залива.
Это неприкрытое расхищение персидского народного достояния, не встречавшее никакого сопротивления со стороны шаха, крайне уронило престиж последнего. Не только молодая персидская буржуазия, которая при создавшихся условиях была лишена всякой возможности нормально развиваться, но и высшие классы, феодалы и духовенство, перешли в оппозицию. У этих последних были свои причины: духовенство боялось судебных реформ, которые шах собирался ввести по требованию англичан и которые лишили бы духовенство судебных функций и, следовательно, значительной части доходов; феодально-бюрократические круги возмущались тем, что шах не делится с ними всякого рода «займами», предоставлявшимися Россией, и окружает себя русскими и вообще иностранными советниками, оттесняющими на задний план персов.
Но действительно массовый, народный характер движение приняло только в 1905 – 1906 г.г. Поражение царской России в войне с Японией разрушило в глазах персов ореол непобедимости «белого царя» и ослабило тот страх, который они испытывали перед всесильными русскими генералами. Революция же 1905 года в России дала оформление персидскому национальному движению и сыграла громадную агитационную роль в борьбе против шахского абсолютизма. Тысячи персидских рабочих получили революционный закал в Баку; там персидские эмигранты-революционеры проникались революционной идеологией, печатали свои прокламации, закупали оружие. А впоследствии, после разгона Ляховым первого меджлиса (см. ниже), ряды персидских борцов пополнились прибывшими из Закавказья революционерами, сражавшимися под начальством Саттар-хана (см. прим. 33) и других вождей конституционалистов.
Первые вспышки революции произошли в Тегеране и носили своеобразный, чисто персидский характер. В декабре 1905 года большое число горожан и духовенства, в знак протеста против несправедливых налогов, «садится в бест», т.-е. укрывается в том или ином недоступном для правительства месте (мечети, иностранные посольства), заявляя, что не выйдет, пока не будут удовлетворены предъявленные требования. Волнения и «бесты» следуют один за другим и достигают высшей точки в августе 1906 года, когда наиболее влиятельное духовенство (муджтехиды) в сопровождении тысячных толп народа торжественно покинуло столицу и удалилось в городок Кум; одновременно в английском посольстве (англичане тогда охотно поддерживали конституционное движение, желая создать затруднения своим соперникам – русским) «село в бест» около 10 тысяч тегеранских купцов и ремесленников, и город совершенно замер. Шах Мозаффер-эддин, незадолго до этого потерпевший неудачу в попытке получить заем в России, которая, в связи с революционными событиями, сама испытывала денежные затруднения, должен был пойти на уступки и объявил о созыве меджлиса (парламента).
Меджлис открылся в октябре 1906 г. Его деятельность носила весьма прогрессивный характер: была отменена продажа должностей; «энджумены» (выборные комитеты в городах, состоявшие в массе из купцов и ремесленников) получили право избирать судей; сбор десятины был изъят от помещиков и передан администрации; был значительно уменьшен цивильный лист шаха; были уничтожены «тиюли» (феодальные пожалования) и т. п. В сентябре 1907 г. преемник Мозаффер-эддина, шах Мемед (Мохаммед) – Али, подписал «дополнение к основным законам», т.-е., в сущности, конституцию.
Но шах вскоре перешел в наступление. Ему значительно помог тогда еще могущественный Абдул-Хамид, двинувший турецкие войска в персидский Азербайджан. Стала на его сторону и царская власть, подавившая революционное движение в собственной стране и решившая расправиться с персидской «смутой». Англия, прежде заигрывавшая с конституционалистами, теперь, по соглашению 1907 г., договорилась с Россией о разделе Персии на «зоны влияния» и стала также, по крайней мере официально, поддерживать шаха. Опираясь на «держав-покровительниц» и, в первую очередь, на силы казачьей бригады, Мемед-Али совершает реакционный государственный переворот. 23 июня 1908 г. командир казачьей бригады полковник Ляхов, в полном согласии с царским посланником Гартвигом, бомбардирует меджлис, разгоняет муджтехидов и депутатов, а наиболее «опасных» вешает. После этого Ляхов назначается военным губернатором Тегерана с диктаторскими полномочиями.
Персия вступает в полосу гражданской войны. Вспыхивает революция в Тавризе, где «фидаи» («жертвующие собою» за революцию) героически обороняются в течение 9 месяцев против шахских банд (см. прим. 33). Восстает Решт, превратившийся в «вольный город». Выступили в защиту конституции и горцы-бахтиары, которых тайно поддерживали англичане, испугавшиеся чрезмерного усиления России. В июне 1909 г. начался поход на Тегеран; с севера двинулись рештяне, с юга – бахтиары. В августе войска конституционалистов вступили в Тегеран. Шах бежал в русское посольство (16 августа) и впоследствии переправился в Россию. Меджлис объявляет Мемед-Али низложенным и возводит на престол его одиннадцатилетнего сына Ахмед-Мирзу.