XXI век. Повести и рассказы

Я застаю его за надеванием пиджака.

– Кого я вижу! Люба-аша!

Он раскрывает навстречу мне объятия, но я уклоняюсь, и он не настаивает.

– Смотрел, смотрел твой отчёт. Прекрасно. Даже пре-превосходно! Не каждому мужику в нашем деле удаётся так результативно поработать.

Комплимент довольно оригинальный.

– Теперь дело за малым: поставить и решить задачку.

– Я как раз хотела…

– С этим вопросом тебе помогут в триста четырнадцатой.

Он сунул мне в руки пухлую папку с моим отчётом и легонько подтолкнул к двери.

– В триста четырнадцатой. И – как определитесь с постановкой задачи, так заглядывай. Милости прошу!

Значит, «милости прошу». Ну-ну. Чем бы дитя ни тешилось.

314-я комната, вопреки всякой логике, находится не на 3-м этаже, а на седьмом. На двери, выкрашенной в чёрный цвет, скромно белеет табличка «Винник Розалинда Эйзеровна». И больше ничего – ни должностей, ни званий. Пожав плечами, толкаю эту дверь.

За огромным столом в клубах едкого папиросного дыма собственной персоной восседает Роза. Знакомый лохмотьеобразный костюм частично свисает с неё, частично возлегает на столе, покрывая собой справочники, схемы и выкладки. Едва взглянув на меня, она делает знак приблизиться, берёт мою папку и начинает листать, сминая страницы и с треском разворачивая графики. Через несколько минут этого безобразия кладёт поверх всего чистый лист бумаги и начинает покрывать его закорючками, бубня себе под нос:

– Здесь можно установить связь между «С», «Хи» и геометрическими параметрами. Получить табулированное решение либо построить номограмму, наложив ограничения по параграфу 38. Думаю, этого будет вполне достаточно.

– Я бы хотела разработать методику для всех случаев и дать рекомендации по проектированию, – осмеливаюсь пикнуть я.

Она выкатывает на меня поверх очков свои громоздкие маслины.

– Вы хотите вместе с кандидатским дипломом получить ещё и Государственную премию?

И, очевидно, опасаясь, что я скажу «да», спешит добавить:

– Для изучения работы при этих видах загружения потребуется выполнить ещё несколько серий испытаний. Вы на это пойдёте?

Ни на что такое мне идти не хочется. Увидев это, она молча суёт мне мою разворошенную папку, вложив туда листок со своими каракулями, и углубляется в прерванное моим появлением занятие.

Выйдя от неё, направляюсь в дамскую комнату, чтобы прийти в себя, а заодно поразмышлять над таинственным заклинанием «параграф 38», расшифровку коего постеснялась спросить у Розы.

В курилке, отгороженной от туалета лёгкой перегородкой, слышатся задорные девичьи голоса, и волей-неволей они притягивают моё внимание.

– У нашего Кащера, кажись, новая шлюшка.

– Это вот эта, «спичка»? Что на втором этаже поселилась?

– Ну, да. Тупая как сибирский валенок. У Верки вчера выспрашивала про линии влияния. А это у неё же в реферате всё расписано. Представляешь!

– А куда же делась вот эта… Фифа.

– Та, что в комнате с глазом? Любка? Ой, да она же старая!

– Ну, он-то, между нами, тоже не мальчик.

Обе прыскают.

– Всё лето была на экспериментах. Говорят, её там трахали всем посёлком.

– Иди ты!

– Точно. От начальника до шофёра. Драли так, что шум стоял!

Лёгкой перегородке повезло так же, как и девкам: все эти твари человеческие остались целыми и невредимыми. Тот, кто придумал повесить тут зеркало, сам того не ведая, спас их. И не только потому, что разбить его – плохая примета. Зеркало остановило меня главным образом тем, что благодаря ему я впервые в жизни увидела, насколько прав бывал Борюсик. В гневе я действительно прекрасна.

– Знаешь, какое моё самое любимое место в Москве?

– ГУМ.

– Ну-у! Ты уж сказал. Я там и не бываю-то никогда.

– Неужели Лужники?

– Не угадаешь. Ленинградский вокзал.

– Ух ты! Правда?

– М-м-м… Ты больно целуешься.

– Потому что больно люблю.

– Смотри, не наоставляй синяков.

– Обязательно наоставляю.

– Не валяй дурака! Будет же видно.

– Пусть завидуют.

– Я тебя не разочаровала?

– Ты меня очаровала. Очаровала. Очаровала!

– Ой, пусти. Это же невозможно.

– Это необходимо!

– Ты считаешь? Ты правда счи… О, Господи. Боже мой! Ма-амочки!!..

– Ты удивительная женщина. От обладания тобой сил только прибавляется.

– Тс-с… Только попробуй сглазить!

– И не подумаю!

– Хвастунишка.

– Стойкий боец.

– Вот тебе, «стойкий боец», вот тебе, чтобы не хвастал!

– Не грех и похвастать, если правда.

– Ну. И где она, ваша правда?

– Хочешь сигарету?

– Хочу. Но где наш «стойкий боец»?

– Отдыхает в ожидании приказа.

– Ах, так! Тогда сейчас возьму – и прикажу…

– О-о! Ты чудо. А я всё не мог решиться попросить тебя об этом.

– Молчи.

– Если смогу. Если… О!..

– М-м-м… А откуда ты знал, что это так вкусненько?

– А ты?

– Замётано. Оба мы кое-что знали.

– И это нас не портит.

– Напротив. Отдыхай.

– Нам не отдыхается.

– Ну, отдохни хоть чуть-чуть. Не заставляй меня испытывать угрызения совести.

– Не отдыхается!

– Что, совсем?

– Совсе-е-ем!

– Ах, ты так?.. Но так я не вижу тебя.

– Потом. Потом будем любоваться друг другом.

– Да…

– Ого. Какая ты сильная!

– Это не я. Это моя «защитница девичьей чести».

– Она выпустит меня на волю?

– Если захочет.

– Пусть она подольше этого не захочет.

– Я ей передам.

– Господи! Уже десять. А ведь только что было утро.

– Я бы даже сказал: только что была суббота.

– Тебя же ещё надо покормить.

– Не надо. Я сыт любовью.

– Ну, к Любови не помешает чашечка кофе. Со сливками. И ма-аленький такой бутерброд.

– И штук сорок пельменей.

– Это в следующий раз. Не мешай, я ведь могу обвариться.

– Не надо меня провожать. Не хочу, чтобы ты добиралась одна среди ночи.

– Я возьму такси.

– Всё равно…

– Я позвоню тебе.

– Но это ведь будет только утром.

– Не перечь даме! Лучше лови машину. Вон она, видишь?

– Вокзал почти пустой. Наверно, все уже загрузились.

– Странно видеть вокзал, который закрывают на ночь. Ой… Съел всю помаду.

– Тебе жалко?

– Мне жалко…

– А что это у нас блестит на щеке?

– Не обращай внимания. Вот твой вагон.

– Точно.

– Знаешь, какое моё самое ненавистное место в Москве?

– Кажется, догадываюсь.

Кокнула импортную тушь. Уронила на пол и пока искала, где она там, наступила на неё каблуком. Курица слепая! Вот попробуешь сделать это нарочно – так ничего ведь не получится.

Кстати о «слепой курице». Где очки? Куда могли деться очки? Так. Спокойно. Вчера перед сном штудировала доклад. Вот он, лежит на столе как миленький. В папку его, чтобы не забыть. А ручка там есть? Слава богу, есть. Ну-ка… Не пишет, сволочь. А вот эта? Какие-то борозды делает. Да что же такое! Во всей комнате нет нормальной ручки. Не у соседей же занимать! Ага, вот в сумочке… Тьфу ты, это же косметический карандаш! Ну, всё. Приплыли, Любовь Сергеевна. Наплевать? Уж ручку-то там дадут, если что… Нет. Это не вариант. Если пойти без ручки, то буду всю дорогу думать только о ней. Нужен мне такой кошмар? А что это там торчит из расчётно-теоретического?.. Ру-учка. Родненькая. И что же ты там делала? Ой, пишет-то как здорово. В папку её. А остальные – в ведро. Чтобы, не дай бог, не спутать.

Так. Время… Время, слава богу, ещё есть. Присесть на минутку. Что ещё нужно? Автореферат. На месте. Носовой платок… Я что, собираюсь плакать? А, всё равно. Не плакать, так потеть. Что ещё, что ещё?.. Ах, да: очки же… Куда их черти занесли! Может, под кроватью? Что им там делать! Но где же тогда?

Халат валяется. Повесить? Да пусть валяется, пёс с ним. Нет, повешу… А что это там, в кармане? Надо же: очки. Откуда? Вечером я халат как будто не надевала…

Надо позавтракать. Но есть совсем не хочется. Выдержу так? Нет, всё-таки надо что-нибудь проглотить. Что бы я делала, если бы на свете не было шоколада!.. Господи, какие дурацкие мысли. А о чём будешь говорить сегодня? С чего хоть начинать-то будешь?.. Ой, мамочки, ни фига не помню! Башка пустая как турецкий барабан.

Да и хрен с ней, в конце концов. Сколько можно! Что-нибудь вякнем.

Как хорошо на улице. Солнышко. Асфальт умытый поблескивает. Клёны с чёрными стволами негромко разговаривают, листьями своими благородными покачивают. Троллейбус, вон, остановился. Чистенький, светлый. Влезть в него, да и махнуть отсюда к чёртовой бабушке. Побродить по усадьбе Кусково, в Новогиреево на прудах уточек покормить. Да мало ли куда ещё…

Они собираются нехотя, как будто из-под палки. Неведомский неслышно заходит в зал, садится где-то в стороне и сразу погружает свой массивный нос в принесённый им подмышкой журнал. Грузный Федотов с «бадиком» громыхает вдоль прохода и, добравшись до стола, сразу принимается пить минералку. Роза в своих лохмотьях усаживается у окна, не переставая что-то писать в толстой тетради. Онищенко в элегантном светлом костюме устраивается рядом с председательским местом. Говорят, стал, подлец, то и дело кидать «чёрные шары». Что б ему уехать на это время куда-нибудь на симпозиум! Нет, припёрся, засранец., по мою душу.

От этих мыслей отвлекает появление Леонида Валерьяновича, который прилетел из своего далёка для того, чтобы сыграть роль моего официального оппонента. Он – единственный, кто интересуется, нахожусь ли я в зале и вообще, существую ли в природе. Отыскав меня глазами, ободряюще улыбается и тут же отворачивается со строгим видом, дабы не давать пищу нежелательным суждениям.

Шеф со своей «зубочисткой» присаживается ближе к выходу. Он не переставая говорит ей что-то полушёпотом, и с моего места видно, как эта дура на глазах расцветает и начинает флюоресцировать.

Потихоньку в зал набираются аспиранты, командированные инженеры с периферии, студенты-старшекурсники и всякие праздношатающиеся. Ждут Ульянова. Он входит в сопровождении двух негроидов в чуднЫх, словно вязаных, шапочках. Не садясь за стол, подписывает какие-то бумаги, сердечно пожимает их фиолетовые руки и занимает председательское место.