Земля осени

Сергей Морейно

Земля осенью

Это совершенно удивительная книга. Она прозрачна, как бывает осенью прозрачна Земля. Когда видно не только «от Москвы до Хабаровска», как в августе (известные слова известного поэта, слегка нахрапистые, хоть поэтически точные), но от земного ядра и до стратосферы. Видно иначе, другой взгляд: как «корабль – /бесконечности последней навстречу».

Богатый и верный язык, очень спокойный, и много слов – что непросто, учитывая минималистскую закваску – стоят хорошо и благодатно. И есть в них сила; не знаю, как обходиться с этим словом в родном языке, уж больно страшна сила на Руси – но сила есть. «С виду/такой весь из себя/а случись что – не обопрешься», – так тут не так. От чтения делается легче. И вот скажите, не покривив душой, от чтения чьих стихов – десятых ли, нулевых годов – становится легче?

Мы познакомились в Вентспилсе, зимой. Начинался Великий пост, он много ходил по церквям. Вспоминаю, по воскресеньям – отказывался или нет – от рюмочки? Я думал: в чем его вера, каким Бог видится – и видится ли – ему в топких февральских снегах? Потом, из стихов (кажется) понял. «Но в тупике, в самом, казалось бы, да. Вдруг вспоминаешь возникшую некогда вершину и делаешь как бы всегда первый шаг».

Разумение Господа отложу в сторону, а вот что он действительно принимает разумно – так это то, что в мире есть сатана. Видит поле (деятельности) его – и не ерничает, не отшучивается, не богохульствует и не бежит. Берет лопату и окапывает поле по кромке, как окапывают место пожара, чтобы огонь не шел дальше. И ты тогда можешь встать у рва и смотреть: страх, ужас, река огня. Но есть и река воды; ты – в «междуречье надежды».

Это силуэт, наведенный пальцем на мокром от дождя стекле – снаружи, или – реже – на запотевшем, изнутри. Светлый вытопленный дом, правда удобств минимум. За дверями лес, но нет ничего в руках – ни кола, ни кайла. Хорошо, если шапка: добрый человек – приветить, а злой – пугнуть. И помогает. «И перед образом владычицы ему, как когда-то, как из другой жизни, пришла теплая, слезная молитва. И он попросил: «Заступись!»

Предельно точно схвачен пейзаж. Подмосковный, приволжский, приморский. Точен до слез, до приторности – вот-вот растворишься, как сахар в чае. Спасает ирония. Вдруг постмодернистским штрихом врывается Тютчев: «…я лютеран люблю богослуженья». Это – Виндава, Вентспилс. И опять серьезно: «А в узком немецком окошке – на грани чего-то с чем-то – даль. Она, Маргарита то есть, и Мефистофель. Звуки органа – высоко-высоко – зовут. И не про меня – а все-таки…» Это – Раушен, Светлогорск.

Два вектора, ведущие к холодному морю – выход или побег? А еще Таллинн, рыбья кожа. Вечная тяга смешать свою живую воду с нашей мертвой. А, может, наоборот: «Давай, брат, пойдем весной в Иерусалим и разобьем наш шатер у хладных вод». Курс – на глубину, на ее пульсацию, показания термометра не существенны. Если затягивает в водоворот, ныряй глубже (здесь можно цитировать бесконечно).

Прекрасная книга. «…И на земле осеннего стыда, – некогда написал я, – я ни псалмов Давида не услышу, ни дудочек ужасного суда». И вот, смотрите-ка: «Давид/улыбается улыбкой/грустного человека/и объясняет/как найти развалины крепости». И вот, теперь говорю (о Земле) – и осенней славы!

Земля осени

Кочевое утро

кочевое утрои нулевоепо всем параметрамкромепульсации глубиныоставь это дело на часи отвори двери сердцая не готов убираться тамоставь,чтобы принять гостяя брошу всеи уйду в походв междуречье надеждыоставь и идидело внутри тебя

В. Месяцу

Люди питались светоми детей зачинали от радугиа искусства мужчин,в нашем смысле,не было,потому что мужчины были монахии не порхала мысльбабочкой,а пребывала в сердцевосьмым созвездиемв лето воды-овцы

За поворотом летит слово судьбыно я оставляю его в нолья радуюсь погожему днюи шоколаднице на бархатцахшоколадница двигает крыльямии яблоко, прорезая листву,гулко стукается о землювода сводит яйцано я все равно окунаюсьи бегаю в лес.За поворотомКолесо убило моего сына.Вспоминаю – и стекленеюпревращаюсь в ноль.Но обратное ничтоеще не ничтоеще не конеця радуюсьтихо тающей жизнии надеюсь на встречу.

Это лунаИли не луна?Нет, фонарь.Нет, окноНа самом верхуОкно и луна.
Широкая теньодинокого мельникапо берегуXIX векгде черти быликузнечики цок-цок – лекарствоиюльская вата воды.
Ни и неВ твоем окнеТополь быстро облетелА на яблонеЕще красные яблокиСоблазна.

И в одиночестве последнемедва ли незаключеныза северной рекойосеннемпределе месяца-луныостанется едва ли ноземля прекрасная – на дноно обернемся —и с весельемза легким платьем новизныи в одиночестве последнемне будет месяца‐луны.

Абхазия

У лианы стена не пройти берегапо обрывам цветенье и гулраздвигают веселые струи долинуи упрямо волами блестяти скопленье камней обтекают, левейбоевое оружье – шипынаступает десант, убегают войскапо кустам рассыпаются жители горвсе селения – доты,осколки сознания старой вражды,распахнули ворота – встречаюттуристский поток.
Ночью волкотогнал жеребенкаот стреноженной кобылицыи задралобычная историяДавидулыбается улыбкойгрустного человекаи объясняеткак найти развалины крепостив горахДавид —ветеран войнымаленькой страныпришпиленной к морю –доит коровуживотные здесьходят с колокольчикоми небо звенит —вперед!

Вынырнутьиз потока образови полноты переживанийвыскользнутьиз постелипо нуждек несильному солнцуи защебетатьпаузапожмуритьсяв зоне переходаиз аквамаринав реальность гортанного дня

Ручей пересохи только цветущая яблоняв руслееще беседуетсо струей.

Я полечу – узнай весну с обрываЯ полечу— последний шепотокПоследняя листва в струе обрываИ корни вверх – на запад и восток.И ветер – круг, открыто – для кого-то,И круг воды за камнем обливным,И неба круг – блаженная суббота,Воды и солнца вечная работаУ поворота к дальним и родным.Я прочерчу в воде изгибы линийИ места дам расти – кому расти.А неба круг – и серенький, и синий.И стрелка – шаг навстречу, без пяти.
Птицы пощебеталипока не включилибетономешалкуи мир превратился в объектмне нравятся щуплые рабочиев замызганной униформеих голоса —лай дворовых собаких передвижения —ритм стройкии элемент стабильности:работа есть!а рядом руиныдворцов для рабочихбашенки и колоннадыкуски арматурыс бетонными набалдашникамина связкежелезнодорожной веткигеометрия рая вчеравсё живет в своем времения делаю глоток зеленого чаяи убегаю в горы – дышать
Мы все заполненыштрихами ночимы все похожина огни без точеки мусульманский месяц тетивырассвет не дастпока устали мыпока по склонам мракасердце кружити ничего внутри не обнаружитно резки сны, сопутники зари,толкают в бок – проветриться сходии вот идешь на раз, на два, на трии утренние звезды близко
На рассвете, в полмазкабрешут собаки и петухи достализа мандариновым садом тропа узкапроще лететь, раньше леталиженские формы освоил югумри фантазия – неба круг

Земля осени

Сижу до трёхИ послеНе засыпаю.

Крутит – это одна ситуацияа вертит – другаяи из другой комнатыв третьюс опорой на новые смыслыживая вода общениянадеждане таетариторическая фигурато есть слова и реальностьрасходятсяпросто дождь.
На стыке болотца и леса,Между стихом и прозойХрустальный день.

По отражению дереваПеребегаю на ту сторону
Птица: там-там ауТам-там ауДо КалогиТак и иду.
Долгая беседа с собой:А не дурак он.

Ой-ой-ой!Каконькать захотелосьХорошо, что в лесуВ любом месте.

ВОЛЕЙБОЛ НА СНЕГУЛес дальнего поляо-ии лыжняо-я-ов ожидании волейболаyesвнутри проигрываешькрасивый пасчерез себяя-яи удароя-о-ивесеннего субботнего дняв лесуПАРАМЕТРЫ СТИХАОт солнца доВселенского паладина звукаВ ущелье бедыИли долины счастьяОт – доЭто касается пищи,Среды обитания,Геометрии внутреннего «Я».
Давление скачет. Затылок.Немного осталось опилокКвадрат пузыря головыСтучат без конца молоточкиИ точки – и кочки, и кочки,И кочки, и волны травы.Лекарство – одно разореньеИ радости старость – стареньеДавление скачет, увы.

Да неплохой он мужики бэкграунд лёгкий, арбатский.Только болтает всё время.Достал.«Володя, – нахмурю брови, – молчимпять минут».И молча кроем крышу в Завидове.Квартира в Москве у него йок,продал, а деньги – в песок.Нету денег.И здесь на птичьих правах,на честном слове.Пенсию до сих пор не оформил,лет восемь как собирается,да всё недосуг.Всё фантазии надвадцать пять лет вперед:заняться фотографией,выстроить дом в виде шалаша,стать плотником, садоводом.В сельском храме у Володи родня:дед на стене изображенв лике святого —расстрелян в тридцать восьмом.СТИХИ ИЗ МОЛЧАНИЯ, ИЗ ДОЖДЯ:ДискиВперемежку с книгами и тетрадями.Низкое небо – продолженье стола.Дождит – и в деревьях движется сокНавстречу словам.Они кружатся над талыми водами.Старый способ записи:Бумага и ручка.Лень подойти к компьютеру,Нажать кнопку.Небо низкое, без просветов, и хочетсяпросто лечь.Но внутриДвижется словоСловно сок в дереве.Стихи из молчания, из дождя.
Есть во всем такое вототчего душа поётгрузди – лужицы на шляпкахприжимаюсь плотно – зябкои за шиворот – отвеснотак торжественно – и тесноодесную и ошуюмысли умные шинкуюи гляжу – тропинка вроде(это, кстати, о свободе)и – и длинно, длинно – иполетели-и.

Отношения

Всё время на поверхности —cheese —улыбаетсяа внутрь не пускает.А можети нетничего у неговнутри —один cheese?
Единственная зацепка —боковые пути общения…И по касательной,по касательнойновые смыслывнутрии копейка-судьбасзади
С видутакой весь из себяа случись что – не обопрёшьсяУЛЬТИМАТУМПожил здесь на халяву – и хорош,вымётывайсяа он всё крылышками, понимаешь,машет —жук такой!

За передёрнутойв пустой квартирезанавескойсдвинут мирв обрез впечатленийживого пространства,в памятьо прошедшем завтра
Лежатьпроветривая яйцаи наблюдать как неба круглегко и простопревращаетсяв змеюона ползёти нету местаот занавесокТОРЖЕСТВО ТЕХНИКИЧерез каскады труби завалычешут машины – дачное направление.«Спой про машины», – просит сын.Мы засыпаемв нашем завидовском домес окнами в сад,за которымшипит шоссе точно змей.Солнце садитсяи туча, как бабочка над селом,хочет его закрыть.«Я расскажу лучше про бабочку.Она дружит со змеем», —пытаюсь я перевести разговор.«Про машину», – требует он.
На краю одиночестваи полной невозможности ничегоза границей себясамза вертолетом и синевойТО ТВАМ АСИ

Проснутьсяпросто в другом местес другими возможностями,и токи творчества,зов свободы:пошли, полетим.Человек – это не только «Я».Это овраги и пустыри,камни культурыи «мы» общения.Другое место.Проснешься —и полететь
Я ищу параллельную плоскость —ускользнуть от бреда работыи заняться своим по жизни,погрузиться в покой субботы,то есть выйти на край обрываи отдаться полёту – шире —эта странная неба жёсткость.Дважды два, конечно, четыре.

Он просто весь задёрган и растрачени жёсткими штрихами обозначен,закатан в обстоятельства сует.Но в нем ещё живет наивный мальчики прыгает в словах веселый зайчики мы по телефону tet-a-tetИ мы по телефону проговоры,Набухших почек серые узорыИ бег на месте – на зелёный свет.
Неуверенный, неприкаянныйдобавим:как ошпаренныйстоит уу – какой грозный дядясколько в нем благодати —один живот чего стоита в сущности – ребеноккрутит белкамии не понимает:сюда не пускают
Эти люди не дадут подвинутьсяи упасть и просто опрокинутьсяа по струнке: я – не ятоненький зазор и из туннелявроде, легкая неделятополяпух, и полетел, смялимы бывали, иногда бывализапятойбесконечно занятой.

Костерок моего сюжета

Путем огня моя сторонкаНа поле Куликовом силСимволика восстала звонкоИ меч – из ножен и могилЗа мифом миф в просторах серыхЛишь солнце выглянет на час —Святая сила армий белыхСияй доспехами на насНа вас, на вы – Непрядва к ДонуИ устоять – не устоятьИ ангелы восходят к тронуИ в силе мышцы – благодатьИ у Прощеного колодцаОни собрались и вокругМиф распустился словно солнцеИ я, и ты, и он – сам-друг.
Внутри меня всего немалои утро бьется как попалои не хватает ерундыживой водыи перечеркнутый на словевсегда во всем и наготовеуйти неведомо кудаи навсегдая остаюсь в своей берлогея у экрана при дорогев пустыне вечных новостейно нет вестей.

Д. Авалиани

Митя крутит стертые словаРазрывая оболочку смыслаПрочитаешь: солнце и трава.Повернешь листок – и зверя числа.Митя бродит возле и вокругПрочитаешь: Таня или Коля.Повернешь листок и видишь: «друг»Или «воля». Закорючек воля.Митя сядет на воздушный шарПотеснит горбом седое небоИ уйдет – культуро-слово-вар,Словно вовсе не летал и не был.Но в круженье ночи, в час живойМитина игра над головой.
Закрылись желтые страницыДержавы титульный разорИ ветер – ястреб заграницыДо самых потаенных нор.И отступая в день нездешний,Продлить пытаюсь полотно:Сюжет пути и крик потешный,И утро синее окно.Но в тишине давно условнойЛетит прощание – прощайИ небо серостью просторнойИ снег валит на слово май.
Из т. д. масс-медиа бетонав лес – размыть знакомо грустьголовой пошатываясь кленахоть на миг обратно повернутьходит он – но несть ему возможностьмягких мхов и золота в горстии опять стреляют сколько можноотойди – из Фета – отпусти.
Вот – точка это. И точка опять.Утро туманное – долго молчать.Утро незрячее, без запятой,бродишь по комнатам – слабый, пустойпрочий – в тумане легком своём:прочерки, точки, и все – ни о чём.

Я помню, милая, с тобоймы выходили в час ночнойгулять.Мы выходили в темный садлет сто, наверное, назадскучать.Мы выходили, может быть.Перечитай, чтоб не забытьФета.Впереди лето.

Лютой плотивзор напротив:страсть, затиснутая в жест —в беспокойном поворотеголовы —вдогонку чресл.
В час беспечности далекойвозле у какие снымы с тобою, друг широкий,в беспокойствии лунымы с тобою, друг просторный,перед – что там впереди? —говорим: рукав узорныйотмахал давно в грудимы с тобою, друг склерозный,после, за, давно назадслышим весело и звездноколокольчики звенятдекадентские напевыбормотанье старой девы.
За – не знаю зачем и сколько —за эпитет, за просто – ой!улыбнулся герой – и всё тут!полетел, исчез за горой.На границе меня и мираесть дела, семья и квартира,и привычный полет в метро,и словечко-намек: зеро.
Солнечный лед реки разбегаДетская радость первого снегаИ лесопилки пронзительный гулЯ убегаю, и утонулЛес вековой за краешком светаИ костерок моего сюжета

Касание к последним вещам

Нервы едва щекочут паркетане сквознякамягкая линия онкоцентрарассветаможнона краешке глаза подвигать предметыи не заметить шаговупрямой бессонницыявного продолженьявчерашнего.

Из нечувствияибо окаменело сердце моёи не радеет о спасении душа:сохрани в ограде Церкви Твоейот помышлений суетныхотвратии —долгое бабушек пеньезаписочкипоминальныеза десятьи за пятьдесятсо-средоточивамедомолитвадушу питает.
Сегодня во мне совершалось движеньепохожее на вдеваниенитки в иголкус непременным промахиванием:не тудаи опять возвращеньепока непрошел в игольное ушкои поспешил к вечерне.НАЧАЛО МЫТАРСТВРусский север олень охотыРазбивает прозрачный ледЯ оставил свои заботыИ скрылся за поворотУплывают белые горы,Слева, справа барашки волнЯ оставил земли проговорыИ направил в струю челнКонь и пешка, и мат в два ходаВарианты игры земнойЯ оставил безумье родаИ нырнул за синевойНо за краешком неба, в сказкеМеня встретили неба маски.
И люди словно деревьяна остановкебез всякогобого-подобьяпаденьяпаруси тот вдали —веселый такой отшельник

Охотники на машине поколесилипык-мык – обгоняют ребята                                      с корзинками илиоблака – не спеша – в свой черед.Хорошо здесь, в ельнике,прогуливаться взад – впередпо мхам глубоким: пОхрусты и постУки,«с легкой печалью», заламывая руки.Но за этим пейзажемне возникает души пространство:ни трудов новых, ни преодолений,ни любви даже,а так – постоянствоусилий на выживание:посадил, уехал,легкое недомогание,слег – пепел.Затухает традиция, определилась               жизнь и заключилась в рамки:и не понесутся под горку санки.«Пройтить – пойдем», —повстречался, наверно, леший                                                  с ружьеми растворился в отчетливом,фотореальном пейзаже,и даже… чего, собственно, даже?
Чистый Понедельникты меня прости —возьму веникподмести
На кухне вымыта посуда,и, подметая пол покуда,я слышал как внесли сосуд:благоухающее миро.А небо было сиро-сиро.Мария – слышалось – зовут.Она у ног Его сидела,ловила слово и глядела,и миро в волосах ее.
Провалы быта. Бытие.Душа готова, как Мария.Ах, эти помыслы благие.Но я, как Марфа. Боже мой!Не завлеки меня гордыня.Не упрекну. И сам отнынене в суете, но с суетой.
«Путь, который выбрал, —совершился», —так сказал – и в яму провалился:в темную, пуховую кровать.В тупике, в заторе молишь Бога:«Помоги!» И вот тебе – дорога,глина, грязь, но надобно шагатьнапрямки в какие-то канавыпод какой-то близкий и лукавыйсмех.
Давно уже страсти промчались                                          мордасти:старушка к трамваю с клюкой                                          от напастик трамваю и сумочка полная – сеть,продукты, и пуговки, пуговки – медьв кармане пришпиленном. Вос-поминанья.Заполненный шкаф. Пыль мирозданья,трясение чашек, шорох речей.Отверзи ми двери                   связкой ключей.Тело согбенное, но горячаярово воску в небе свеча.
Пере-вопля переводамного всякого народапробегает в уходящеми совсем не настоящембритва ровненько прошлаи осталась буква «А»где-то за.Просто «Я»со знаком вопроса.

Back in the USSR

Старухи в очереди жмутся,столовая дрожит как блюдце,к подносу тыркает поднос.Пролился суп, но стол достойно.Я примостился, мне довольно —от пота, запахов зарос.Но лето – резвая комета,глядит как лозунг с того света,сопит и крутится всерьез.Я выбираюсь своевольнок троллейбусу и – пшел! – спокойнопо шару-шарику вразнослечу как блюдце, как поднос.
В берете синем у крыльцастоит товарищ без лицаи шепчет громко: «Подлецы!»Уснула очередь за ним.А два могучих продавцав ответ кивают без концаи повторяют: «Подлецы!»И выпускают дым.Душистый дым от сигарет.Товарищ – да, товарищ – нет.
«В храм намедни детей носили». —«Скользко, поди?» – «Потихонечку                                                          шли.Младшего, надо давно, причастили,с старшим водицы святой испили,просфорку съели, к кресту подошли».«Ох, хорошо! Лишь бы в школе                                                   не знали».«Знают, вот горе, позавчераотца к начальству-то вызывали,говорили, вишь, объясняли,а то, мол, с работы уйти пора.И учительница, ах, я не знаю…детей поставила, давай ругать,о ин-кви-зиции… не понимаю…до трех часов ведь… Бог с ней,                                                   какая…»«Ну что ты, что ты, мать!Все ничего! Господь спасёт,Пресвятая Дева покровом покроет,святой Пантелиимон исцеление                                                     принесёт».
Утро плотное, утро совсемцып-цып-цып – прибегут – им малокаша маннаядухотанаступаети растет.Подберу слова:«плоть» и «смерть»наколю дрована крылечке присяду«Мда, —сосед —то да сё —в коммунию(палец вниз)собираюсь.

И не зная ни утра ни светабеспокойства весеннего дляя в вагоне сижу без сюжетаи глазею на девушек бля.А калека подносит открыткивсяких тварей: купине хотишь?завяжу шнурок на ботинкепотянусь и того – поспишь.
В дружественной обстановкея шагаю по Петровке,где аптека, где музей,где троллейбус-бармалей.И с веселою толпою,с газированной водоювсё мечтаю, всё спешу,одиночеством дышу.
Несутся школьники по кругувдоль по решеток и дворцов.Я осень – тихую подругу —спокойность синяя цветов.Здесь пил вино, здесь целовались,вдоль по, вдоль за – канала затакая жизнь, такая малость,экскурсионные глаза.Сейчас присяду на скамейкеи – осень, Болдино – на старт.Но нет! Прохожий в телогрейкестоит «подвинься» тут как тут.
Ни декабрьским ледоходомни волненьем tete-a-teteв передряге дальних летБлоком ни иль теплоходомгреет не, томит нискольконавевает никудаа – отчетливые строкипетербургская судьбане чахоточный, возможноа закрученный, затемне сумняшеся ничтожемежду всех и – между тем
Дачи – их много – в сосновомза Щучьим – трасса, перегоняютконьковымшагом мечтающего, цепляет взгляд —компания поддатая – к Ахматовойлыжи громкие – по шершавому —                                                          к дачемимо колодца – и не иначекартошка с селедкой, водка(Ахметьев добавит: молодка)возле залива, да-с, культурно,недалеко от Санкт-Петербурганепонятно что там дальшеи как там дальше:семью стихами не прокормить.
Возникали чувства всякие,выходили люди важныеи читали по бумажке,и играла всюду музыка,развеселая такая.Друг за другом наблюдали —как одеты и обуты.Улетали в небо шарики,громко хлопали ладошии, казалось, все хорошие.
Молоток неугомонно,свежесть краски – обновленье,новых парт столпотворенье,теплый дождик – на сентябрь.Я – всем новый – оживленно,класс – от шуток, и косички —засмотрелся. «А, отличник!» —Колька выполз как дикарь.Чинят стенд – пошел на помощь.Колька сбоку снова тянет,а Наташка и не взглянет,что-то пишет в дневнике.

ВЕЧЕР В ДЕРЕВНЕЗвезда послушною кобылкойглядела сумрачной опилкой,труба раскинула дымы.Вторая смена шла забором,помято избы косогором,и перетявкивались псы.Шоссе носилось, притухая,Кузьмич пыхтел возле сарая,и на крыльце скучали мы.
Солнечко мое солнечко солное,грибков бы тебе еще баночку,посиди, погляжу, Машенька,схожу в погреб принесу квашеной.Пойдем завтра пораньше к вырубке,там малины, чай, бабы ведрами,и лукошко возьмем, белых-то.Вот какая ты стала, поди узнай!А тут ходит Кузьма, спрашивает,я ему, стало быть, в городе.Хорошо не забыла нас, ладно что,попей простоквашки ещё.

Вентспилские записки

Labrīt! Labdien! Labvakar! Sveiki!И полынья между домамиобщины русскойи латышскойее словами не закрытьно улочки ведут безбеднок заснеженному побережьюи точки, точки, запятые:гуляет публика,а мореобозначает кораблии рай неведомой земли.Uz redzēšanos! Sveiki!
Я полюбил мерцающие купыискусственных деревна берегу бульвараи дворника с лопатой у окнабежит тропинка снав приморском паркебесплатно – снеги классика органая лютеран люблю богослуженьяхотя прохладно в церкви Николаяментальный ветер гонит в неизвестностьвот девушка из Вентспилского замкастрельба из лука – древнее занятьеи сердцем понимаешь: пригвоздит
Это пространство их жизнилегкое и не обязывающеени к чемуприкосновенийпочти не бываеттолько улыбкапонимаемых интересоввоспроизводство среды

Церковь белых эмигрантовчто осталось – не осталосьдва штыка в живот буржую:близко родина мояи стоят суда у моларитуал воспоминаньяпо-латышски ектенья
У мола лениво жуеттраву воды винт сухогрузасуда пасутсяждут своего часазахода в Вентускульптура «Корова матрос»в объективеони подойдут, заговоряти я не пойму в чем делоподержу ребенкавытряхну мелочь«Сходи в магазин», – попрошу сынаи постепенно дойдет:здесь мертвые и живые.Ничего страшного.Только что это значит?Умереть легков здравом уменакануне еще причаститься.Но я говорю не о переходеа о новом пространствепросто реальностьтакая же, как прогулка на рыноки суетаобыкновенная проза жизни.Тихо суда проходят плечо задеваязеленый маяк гонит ихк терминалу
Поля снегов, поля душиНедвижны, только заяц пляшетИ хутора глядят антеннамиНа запад сновАвтобус заберет в ближайший городокНе рынок – шопотерапияКапуста квашеная четырех сортовСметана – ложку ставь, не упадетА рыбный погребок – весь соль иЗапах.Обратная дорога в темнотеПо тоненькой кишке от остановкиПо отраженью Млечного пути.
Начало поста за границейВ портовом, заснеженном городкеТолстой, старопечатной страницейСлужба тянется, свечка тает в руке.Бабушки пух и дамы-квадратикиМужчины-спички, углы носовИ это – род избранный, харизматикиОсвобождаются от оковНе к совершенным пришел ГосподьПреобразится и наша плоть
Что такоекасание к последним вещамбез пафоса и нажимав режиме обыденной жизни?Или быт совсем запрещен?И только огоньсимволы его,вроде пайки хлебаблокадного Ленинграда?А если просто больное горлоИ все равноребенка в садик вестии на работу к восьмиусловный конвейери он же, смею думать,корабль —бесконечности последней навстречу.
Всегда радуюськогда вижу морскую дальвчерасолнце говорило со льдинамиа сегодняволна разбивает остатки припаянебо брызнет весенним лучоми сомкнетсяна море ветрено и свободнооно как бы открываетпространство в душеи оставляет зазормежду бытиеми быванием
Тропа через дюнык побережьювсегда пробита