Большой мир маленьких историй. Миниатюры

Приключение заказывали?

– Привет!

В ответ тишина и никакой реакции.

Повторяю: «Привет», – кожей чувствую, разговариваю сама с собой или стенкой. Толкаю в бок: «Привет»!

«Точно глухой, слепой, бесчувственный. Прошёл сквозь меня. Погодите! Как же так! Стою, как фонарный столб! Выкрикиваю приветствия, как массовик-затейник, когда на его жалкие потуги расшевелить массы – никто не реагирует.

Как он умудрился перейти меня вдоль и поперек, при этом не споткнуться? Даже ухо не почесал от моего громкого «Здрасьте»! Или что я прокричала? «Привет», – точно – «Привет»!

Внутри меня поднимается волна возмущения. Печень отзывом кольнула, поджелудочная встрепенулась. По сердцу холодком, по душе сорок восьмым размером ботинок, недавно купленных на мою премию. По мозгам, …мозги оставим в покое. Им некогда, они уже спешат на работу. То есть ноги бегут, а мозги вслед несутся, в черепушке позвякивая рассыпанной мелочью.

– Кто знает, почему Наталии Савельевны нет на работе?

«Ничего себе! Что значит, «нет на работе»? Вот же я! Сижу, пашу на своём рабочём месте, как папа Карло.

Противная Зойка Груша ехидно хихикает: «Проспала»!

– Что значит «проспала», здесь я, Анатолий Варламыч!

Но шеф глух и невозмутим, укоризненно покачивает седой гривой.

– Позвоните ей, быть может, человек заболел или с ней случилось что-то? Милосердней надо быть, внимательней друг к другу!

«Ого! Такого я от шефа не ожидала!»

– Дорогой, Анатолий Варламыч, спасибо за беспокойство, я здесь».

Он отмахивается от меня, как от назойливого насекомого.

– Выяснили, что с Натальей Савельевной? Нет? Не дозвонились? Не отвечает? Перезвоните минут через десять. Женщина немолодая, всякое может случиться.

– Это кто старуха? Я? Мне всего сорок пять лет!

Чувство тревоги нарастает. Ничего не понимаю. То есть понимаю… – нет, ничего не понимаю. Я невидима? Или меня не существует? Или массовое заражение сверхновым вирусом! Ау-у! Сейчас подойду и ущипну Зойку за толстую ляжку.

– Ой! – Зойка почёсывает бедро.

Между прочим, я не там ущипнула.

Подхожу к окну. Распахиваю его настежь. В комнату врывается осенний ветер. Поднимаю с подоконника любимые цветочки шефа, горшок с бордово-розовой геранью и…

Это ему за старуху!

Шеф срывается с места. Горшок с геранью зависает в воздухе. Зачем мне разбивать горшок? В чём его вина? Дрожащими руками Варламыч хватается за горшок с растением, возвращая его на прежнее место – подоконник. Тыльной стороной ладони утирает вспотевший лоб.

«Наваждение, – бурчит под нос. – Кто-то дозвонился до Наталии Савельевны?

– Наташка в отпуск с любовником укатила, – раздаётся голос Ирины Крохиной.

– С каким любовником, какой отпуск? – возмущаюсь, – отвешивая наглой девчонке оплеуху.

Меня не на шутку беспокоит собственная невидимость. Быть может, съела что-то несвежее?

На рабочем столе звонит телефон. Подхватываю трубку.

– Наталья Савельевна?

– Да.

– Вы меня узнаёте?

– Нет.

– А это я, ваше Приключение? Вы получили приглашение?

– Нет! Куда?

– В приключение!

– Только приключения мне не хватает!

– Но вы уже в нём! Я вам не нравлюсь?

– Нет!

– Почему? Всё так забавно выглядит! Я наслаждаюсь. А что вас не устраивает?

– Меня не устраивает всё. Во-первых, я превратилась в человека-невидимку. Во-вторых, меня не слышат. В-третьих, влепят прогул. В-четвёртых, старухой обозвали! Что во всём этом вы находите смешным и забавным?

– Да, всё! Ах, да, забыла…. Вы имеете право делать всё что, вам заблагорассудится, кроме…

– Кроме?

– Вы не можете вернуться в реальность до…

Я нервно молчу. Она расценивает моё молчание по-своему.

– Вот и прекрасно. Я знала, что не ошиблась в выборе. Как я Вас понимаю. Бесконечная рутина, кошмар! Кто хочет в неё возвращаться? К работе, надоевшей кухне, мужу, заботам, проблемам! Гуляйте, дорогая, отдыхайте. Наслаждайтесь. Маленький праздник для души! Всё в Ваших руках. Да, вот ещё, чуть не забыла – ровно в полночь, вы как Золушка, вернётесь обратно. У вас не так уж много времени.

***

Выхожу в дождь. Осень.

«Давно не была на море. Интересно, как оно выглядит в плохую погоду? Так хочется»…

Ноги утонули в мокром песке. Над головой нависли тяжёлые свинцовые тучи. Вот-вот раздавят море, меня, кусок суши. Гул волн, вой ветра и во всем этом прелесть ненасытная, сумасшествие. Откуда ни возьмись пёс, как приклеился. Куда я – туда он. Странно, я с ним была когда-то знакома! Да, ведь это мой Джей! Не может быть, он так любил море. Его давно нет, а море – вот оно, бушует у моих ног. Пёс смотрит на меня бархатным взглядом, срывается с места и бежит вдоль берега весело лая, приглашая следовать за ним.

– Джей! – кричу.

Он застывает на месте, как вкопанный.

– Джей, не может быть! Мой Джей! – он уже несётся мне навстречу. – Как я соскучилась по тебе. Как здорово, что в приключении можно попасть туда, куда в обычной жизни вход воспрещён.

Поглаживаю ладонью мягкую шерсть. Ладонь истосковалась по теплу его тела. И душа истосковалась.

– Дорогуша, не печалься. Хочешь искупаться?

– Ты сошёл с ума! Шторм.

– Н-да, шторм. Тоже мне шторм. Всего на всего осень.

– Осень.

«Хочу зиму, санки. Катиться по ледяной горке с папой, как в детстве, падая лицом в снег», – просто подумала.

Неожиданный полёт, вкус снежинок во рту, падаю лицом в сугроб. Папины руки подхватывают меня, высвобождая из снежного плена. Слышу его смех, вижу улыбку на родных губах. Так красиво улыбается, …улыбался только мой папа.

– Ух, ты!

Снег блестит на солнце, мороз щиплет за уши, нос. Навалявшись в сугробе, начинаю обдумывать следующее желание. Приключение начинает мне нравиться.

– Очутиться бы с Александром Сергеевичем в осенней, парковой аллее. Пройтись с ним под руку, услышать его голос, стихи, – думаю вслух.

– Фантазёрка, – произносит папа, исчезая в снежной пыли.

***

– Как Вы хороши, сударыня. Я этой ночью не спал, любовался Вами спящей. Писал стихи.

– Александр Сергеевич, – шепчу, – я Вас представляла несколько выше ростом.

Он бросает на меня взгляд полный восторга, страсти. Касается губами прохладной руки, читает стихи. А вокруг осыпаются листья, сокращая время моего пребывания в приключении на секунды, минуты, часы. Лист – минута. Ещё лист – ещё минута. Листья падают и падают, устилая багрянцем аллеи парка.

«Что я ещё хотела? – вихрем проносится в голове, – только бы успеть, только бы успеть! Ах, да! Хочу яблок красных, сочных, спелых. Откусывать с хрустом, чтобы сок стекал по руке, как в детстве.

Сижу на скамье под деревом. На голову падает большое красное яблоко, за ним ещё одно. Потрогав, вздыбившуюся на голове шишку, не расстроилась, наоборот, рассмеялась от души. С хрустом впиваюсь зубами в сочность яблочную, сок стекает по руке. Вкус! Ласковые мамины глаза искрятся улыбкой.

– Тебе пора, Золушка. Часы! Время! Время, время…

«Всё возможно, – осеняет мысль! Всему своё время и место – приключению, жизни, рутине. Рутина, рутина. Куда от неё деться?»

Мысль не расстроила. Лёгкий вздох, выдох… и только.

На меня падает ствол дерева.

Приоткрываю глаза. Так и есть, ноги мужа поперёк тела. Он так любит спать. Мяукнул потревоженный кот, перебираясь к нему на грудь. Тихо скрипнула дверь. Это сын вернулся домой среди ночи. Думает, я не слышу? Завтра он у меня получит. Залаял Шурка. Он всегда ругает сына за поздние возвращения. На долю секунды вспомнилось приключение.

«Рутина, рутина, – бьют часы на стене, – рутина, пора вставать».

В спальню заглядывает осенний рассвет. Его заспанные глаза щурятся в свете первой зари. Из седых облаков идёт дождь, шурша по крышам, постукивая в окна домов, асфальту, паркам.

Как хорошо.

«Здравствуй, Осень, – шепчу, выходя на веранду, – разглядывая серую тучку, похожую на летящую женскую фигурку.

– Я тебя не сразу узнала. Как долго я ждала тебя, рыжая затейница. Спасибо за приключение. Выпьешь со мной кофе?

Опоры для радуги

Она писала, водя по холсту тонкой кистью.

Он заглянул через её плечо.

«Вновь непонятные ему знаки. Чёрточки, точки, прямые, кривые, параллельные, пересекающиеся».

– Не надоело?

Не обращая на него внимания, продолжала рисовать не меняя позы. Даже, кисточка в её тонких пальцах не дрогнула от неожиданного вопроса.

«Странная, – подумал, – невозмутимая, неразгаданная умом и сердцем. Как можно сидеть ночами, днями, годами в одной и той же позе, малюя, малюя?»

– Паршивый день, – сказал вслух.

Она оторвала взгляд от холста.

– Наташка меня бросила или я её? Не ладится у нас с ней. На работе чёрт знает что. Все кувырком – жизнь под откос.

– Это не самое главное в сегодняшнем дне.

– Что главное? – спросил, ожидая подсказки.

– Твоё отношение и подход к проблемам.

– Ты, как всегда всё знаешь лучше меня, подскажи?

Она отвернулась, возвращаясь к рисованию. На холсте появился очередной знак вопроса, обведенный чёрным кружком. От кружка поплыли в разные стороны непересекающиеся прямые, уходя в бесконечность.

– Хорошо, – он взорвался, – я поставлю вопрос ребром – или я, или он. Выскажу всё, что о нём думаю. Скажу, что он полный деби…, дилетант в рабочих вопросах. Что ему следует поменять специальность или место работы.

Она повела плечом. Ему был знаком этот жест недовольства.

– Ты не умеешь отделять плевел от зёрен, борешься с воздушными мельницами, как Дон Кихот. Возможно, пришло время изменить себя? Поменять специальность, место работы, взгляды на жизнь, будущее – тебе не другому? Перестать дуть на холодную воду, не заталкивать проблемы внутрь живота, превращая их с годами в жёлчные камни, которые придётся удалять хирургическим путём.

– Это твой ответ или предложение?

Она вернулась к холсту, выделяя красным цветом восклицательный знак и многоточия.

– Бесконечная азбука Морзе на холсте, – высказал недовольно, с пренебрежением. – Нарисуй радугу. Разбавь серость и непонятность своих «шедевров» красками, цветом.

– Для радуги нужны опоры, а их у тебя нет.

– Опоры для радуги? – спросил удивлённо. – Первый раз слышу такую ересь!

– Радуга – мост, и как любому мосту ей нужны опоры, иначе ….

– Радуга – всего лишь атмосферное, оптическое явление, когда Солнце освещает множество водяных капелек дождя, тумана…

– В тебе нет солнца, только туман и дождь – серый, мелкий, нудный. Даже, не ливень – не ливень.

– Ты не умеешь рисовать!

– Я не художница, я твоя Жизнь. Моей рукой водишь ты, я лишь изображаю то, что ты творишь.

Он задумался, разглядывая знаки на холсте.

– Неужели моя жизнь так неинтересна, монотонна? Выглядит нище и серо?

– Ты хозяин. Каков хозяин – такова жизнь. Возьми кисть, попробуй изменить рисунок на холсте своими руками.

Она протянула ему кисть. Кисть вздрогнула в его пальцах. Он окунул её в алую краску, рисуя на холсте яркую дугу. За алой полосой последовали жёлтая, синяя, оранжевая, зелёная дуги.

– Просто и красиво. Так и продолжай, сказал любуясь нарисованной радугой.

Неожиданно краски потеряли яркость и цвет, радуга исчезла с холста.

– Почему? – только и спросил.

– Не хватает опор, – ответила Жизнь.

– Где их взять?

– Где? Ты меня спрашиваешь? Создай! Слепи! Прими решение. Не жди ни от кого подсказок и наставлений. Только сам. Ты хозяин своей жизни, другой у тебя не будет. Твоя радуга никогда не взойдёт, пока не воздвигнешь опор.

Она отвернулась, отложив кисть. Сложила на груди руки.

«Знак протеста», – понял он. – Я подумаю, а ты пока малюй.

Она не тронулась с места. Сидела и смотрела в окно, на застывшие на небе серые тучи и нудно моросящий дождь.

День выдался не таким уж плохим, как он предполагал. С боссом объяснился. Написал заявление об уходе, босс принял и одобрил. Его шеф не такой уж дилетант. Скорее всего проблема в нём самом, не любит он свою работу. Не горит сердце. Не приносит удовольствия – не его. С завтрашнего дня начинается совсем другая жизнь. С Наташкой объяснился. Простила ли? Главное, он понял – дальнейшая связь не имеет смысла. Без взаимного доверия, любви, взаимопонимания, родственности душ- счастья не построить. К чему тянуть «кота за хвост». Что ещё? Ещё многое предстоит сделать, главное не топтаться на месте, не вязнуть в ненужных связях, не принятых решениях, двигаться вперёд, к свету. Жизнь, не так уж плоха, если смотреть на неё с правильной точки преломления призм.

Неожиданно пошёл ливень. Он спешил домой. Возле церкви на мокром асфальте сидел нищий, обычный нищий, мимо которого он проходил каждый день, не обращая внимания. На этот раз он почувствовал, как сжалось сердце.

– Возьмите зонт, он вам пригодится и ещё вот это, – вытащил из куртки несколько бумажных купюр, вложив в мокрую ладонь мужчины. – И ещё, – он снял куртку, накидывая на плечи изумлённого нищего, – оденьтесь, холодно.

Дождь хлестал по лицу, поникая под одежду. Такого дождя не было давно. Он шёл совершенно мокрый, но довольный всем происходящим. Что он чувствовал в душе? Легкость, невесомость, уверенность, будто крылья выросли за спиной, а не мокрые лопатки торчали из-под прилипшего к телу свитера. Человеку было хорошо. Около подъезда в луже сидел котёнок, жалобно попискивая.

– Малыш, где твоя мамка?

Котёнок потёрся о его ногу.

– Пока найдётся твоя кормилица, приглашаю к себе на постой, – он взял на руки невесомое тельце, прижав к мокрой груди.

Дома было спокойно и уютно. Размеренное постукивание часов. За стеной соседи смотрели детектив. Там кто-то кричал и отстреливался. Он улыбнулся шуму. Сегодня ему не мешало ничего и никто. Было просто хорошо. Котёнок, накормленный, высушенный после душа, завёрнутый в его халат спал на кресле.

«Назову его Пух. Я думал он серый, а оказался белым, как пух. Никому его не отдам. Не буду искать его мамку, да и не нужен он ей – он нужен мне, а я ему».

Неожиданно он вспомнил о ней.

«Ушла. Куда? Почему?»

Только сейчас обратил внимание на одинокий мольберт у окна. На холсте сияла радуга, красуясь разноцветными дугами, уходящими в бесконечность.

Минор для будущего холста

В его душе, а потом и в доме, поселился сероватый с голубизной минор. Сказать, что ноты, из общего аккорда грусти засиделись, задержались, загостились – ничего не сказать. Они обжились, свив уютное гнёздышко.

Он не противился минору, наслаждаясь им, как музыкой, вдыхая, как свежий ветер. На холсте у окна жила картина «Пара слов о маленькой грусти». Краски на ней потемнели от минора, грусти стало больше, чем он когда-то задумывал.

В его доме, от затянувшегося минора, перегорели лампочки в прихожей, потом в спальне, в некогда светлой и уютной гостиной.

Дому стало неуютно от минора, но мужчина этого не замечал.

***

Она мажор. Ей непонятен минор. Во всём: в осенней непогоде, шепчущей грусти она находила весёлые нотки, не говоря об аккордах, переливах, переходах с одной мажорной гаммы в другую. Она мажор – яркий, блещущий, неувядающий. Мажор родился с ней, а быть может, даже опередил её появление на свет своим ярким рождением.

– Ты минор, я мажор, – говорила она ему. – Но твой минор слишком минорен, не надоело? Ты уже пахнешь плесенью, затхлостью. На твоём челе паук свил паутину.

– А ты всегда весела. Не надоело ходить под ручку с мажором? Не устала от него?

– Как можно устать от радости, жизни, яркости? – недоумевала она, перебирая его поседевшие от долго минора пряди.

– Как можно постоянно веселиться? – спрашивал он, пересчитывая веснушки на её лице.

– Встрепенись, сбрось с души минорный саван, – упрашивала она, – запуская в него горсть мажорных аккордов.

Он недовольно морщился от их шумной весёлости, как от комариного назойливого писка.

– Испей мой минор, как вино. Не залпом, по глотку, наслаждаясь. Ты поймёшь сколько в нём вкуса, красоты, оттенков. Тебе не захочется возвращаться к легкомысленному мажору.

Она со смехом отпивала из его бокала терпкий минорный напиток. Он был вкусен, сладок, как мёд, слишком сладок, терпок и крепок. У неё кружилась голова.

Нет, это не для неё. Её мажорный коктейль лучше, ароматней, легче. В нём, как в шампанском бурлят разноцветные, радужные пузыри. Она предпочитает другие ощущения: солнце, свет, жизнь, лёгкость, радость. В мажоре неповторима каждая палитра, оттенки, изюминки.

– У меня к тебе предложение, давай разбавим мой мажор твоим минором, должно получиться что-то потрясающее!

Он соглашается. Ему тоже интересна идея – совместить грусть и радость, дождь и солнце, радуги и грозы в одном бокале. Вязкие капли сероватого с голубизной минора и разноцветные бурлящие, пузырящиеся капли мажора.

В бокале всё кипит, меняя цвет, температуру, настроение.

Они пробуют напиток из одного бокала одновременно, потягивая, каждый из своей соломинки.

Её безудержный смех переходит в нежную улыбку. Его бледное лицо приобретает свежесть. В нём появляются давно забытые: улыбка, чувство радости.

– Вкусно, – шепчет она, отпивая радость и покой.

– Вкусно, – шепчет он, с любопытством прислушиваясь к новым ощущениям.

– Главное не переборщить с минором.

– Не увлечься вечным мажором.

– Во всём знать меру.

– Позволить времени, настроению, жизни, самим себе плавно перейти на новый лад.

– Найти свой минор и мажор.

Её взгляд останавливается на картине. «Пара слов о маленькой грусти», – шепчет она.

– Я допишу её, обязательно допишу, – произносит он. – В ней не хватает капли мажора и тогда, её мимолётная грусть засияет новыми красками на минорно-мажорный лад.

Неожиданно в доме, оживают перегоревшие лампочки, наполняя его мягким светом. На темных улицах фонари, поднимая тяжёлые веки, восторженно хлопают подслеповатыми глазами. Звёзды трепетно спешат навстречу друг другу. Луна, перекатываясь с боку на бок, хрустальным шаром, загадочно подсвечивает небеса неоновым светом. Даже, тучи на небе не беспокоят её. Она рада им, как мать своим детям.

Незаметные вкрапления, лёгкие штрихи.

Улыбка, грусть. Дождь за руку с радугой. Ветер, играющий золотистыми прядями солнечных лучей. День, ночь, он, она. Капли маленькой грусти на холсте. Как немного нужно для счастья. Как много нужно, чтобы стать счастливыми. Минор, мажор, душа, глаза и для начала… услышать друг друга.

Палач и жертва

Жертва, выпорхнула их жарких объятий, не чувствуя себя жертвенным «барашком», поцеловала своего палача. Как сладки его объятия, поцелуи, клятвы. Как многозначительны и прекрасны зарисовки в её воображении. Зарисовки счастья.

Он уверенный в себе, в своей жертве. На красивом лице торжествующая улыбка палача. Она жертва. Жертва святой наивности, самообмана. Готова обмануться за поцелуй, взгляд, слово, комплимент, за подаренную ночью надежду на что-то большее, чем просто ночь.

Палач и жертва. Слабый и сильный. Побеждает тот, кто сильнее.

Я не согласна. Побеждает тот кто готов к победе. Кто знает, быть может, в этот момент палач меняется местом со своей жертвой. И с этой минуты всё меняется в ходе событий.

«Дайте поживиться!» – кричит толпа.

Я найду для вас жертвенную косточку, но без мяса и крови, гладкую, с запахом ветчины или копчёных рёбер.

Моря крови не будет.

Я не кровопийца. Просто задумалась, как изменилась толпа за прошедшие века? Чего ждёт? Кому отдаст предпочтение? Палачу или жертве?

Решайте сами по какую сторону баррикад стоять. Кому аплодировать, кого оплакивать.

Зрелищ! Народ требует зрелищ!

***

«Хороша. Очень хороша».

Он облизал острые клыки, с трудом проглатывая слюну. Давно в его лапы не попадала такая аппетитная жертва. Игра в «кошки-мышки» началась. Жертва прошла мимо. Он уловил пряный запах корицы, исходящий от её тела, одежды.

«Сладкая, как булочка», – подумал, крадучись за ней тёмными переулками.

Жертва на то и жертва, чтобы не почувствовать, не заподозрить, не услышать крадущихся шагов, мягкую волчью поступь палача идущего по пятам. Она напевала под нос весёлую песенку.

Луна осветила темную аллею по которой отважно постукивали высокие каблучки. Фонари добавили к цвету её волос тёплой желтизны.

Звёзды, ну что звёзды, они просто-напросто отказались принимать участие в ночном «кошмаре» и не вышли из-за туч. Небо, за час до происшествия, залитое звездными потоками, светящимися ночными островками, рассержено задвинуло шторы-тучи, отказавшись от участия в заговоре. Оно обвинило луну в меркантильности, тупости, тщедушности, предательстве, в пособничестве палачу, обозвав соучастницей преступления. Луна рассердилась, плюнув на всех последней серебряно – молочной каплей, скрылась за горой.

Городские власти неожиданно решили экономить на электричестве, отключив в городе свет. Фонари замерли на полу-вздохе, медленно угасая. Всё погрузилось во мрак: город, одинокая аллея, девушка и песенка. Но, то ли девушка оказалась не из робких или ранее никогда не слышала о преступлениях – петь не перестала, наоборот запела ещё громче. Её звонкий голосок эхом блуждал в темноте, отбиваясь от стен, деревьев, взлетал к облакам, и не находя там жизни, возвращался на землю.

Зверь наслаждался преследованием. Он прикрыл глаза, разрешая себе предвкусить вкус молодого тела, его предсмертные судороги, кровь на клыках, мольбу в глазах жертвы. Он будет неумолим, беспощаден.

Неожиданно он рассердился.

«Почему именно она? Хороша, жаль до слёз!»

Но жертва избрала себя сама. Он её не приглашал в это безлюдное глухое место, где обычно поджидал жертву!»

От досады был готов вцепиться клыками в свою руку, но подумав о боли передумал. Палачу запрещено думать о боли, чувствах жертвы. Его предназначение карать.

Она была в шаге от него. Он протянул руку в чёрной перчатке, чтобы схватить её за горло, сзади, но девушка вдруг повернулась к нему лицом.

– Слава Б-гу. Как я вам рада! Я уже стала бояться звенящей тишины и пустоты аллеи.

Он опустил руку в полной растерянности.

Первый вариант неожиданного нападения на жертву сорвался, по причине жертвы.

Они шли рядом по пустынной, парковой аллее. Палач искоса бросал на жертву взгляды.

– Не боитесь?

– Уже нет. Вы рядом! У меня было чувство, что за мной следят. За каждым кустом виделись глаза. Вам знакомо это ощущение? Неприятное. Мурашки по коже. Можно я возьму вас за руку?

«Самое время», – подумал палач, обхватив девушку правой рукой, левой, пытаясь схватить за горло, повалить на землю, а потом…

Он ничего не успел сообразить. Она зажала его мёртвой хваткой, крутанула, перекидывая через себя. В его локте и спине что-то хрустнуло.

– Осторожно, вы чуть не упали! – воскликнула жертва, поднимая своего палача на ноги. – Смотрите под ноги, так можно и голову расшибить. Хорошо, что у меня реакция быстрая.

И вторая попытка потерпела крах.

«А может, ну её. Тоже мне жертва. Каратистка чёртова. Руку сломала, как пить дать – сломала».

Рука болела, распухая на глазах. Но азарт не покидал. С одной стороны, сомнения одолевали в правильности выбора жертвы, с другой – жертва была так соблазнительно хороша, что отпустить её на свободу, оставив в живых, не представлялось возможным. Она превращалась из жертвы в опасного свидетеля.

Неожиданно пошёл дождь.

«Хорошая примета, – дождь смывает все следы», – подумал палач, предвкушая, следующий шаг.

У девушки светились глаза. Она остановилась, сняла с ног туфельки и зашлёпала босыми ногами по тёплым лужам. Темнота будто радовала её, хотя какая девушка не боится темноты? Промокшее платье прилипло к фигуре, резко обозначив на груди взбухшие соски. Он завыл. Оскалив клыки, бросаясь на жертву. Луна не преминула взглянуть на картину нападения. Звезды, высвобождая серебристые головёнки из надтреснувших туч, с интересом и ужасом наблюдали за происходящим. Ветер, а что ветер? Блудливый шалун, «беспокойное хозяйство», когда он оставался в стороне? Пробежав с десяток метров вдоль аллеи, замер, не мешая, не возражая, не воя – молча стих в ветвях деревьев.

Он нежно целовал её губы, сжимая в объятиях тонкий девичий стан. Она отвечала на его поцелуи робко, потом жарче, страстно.