Агафон с большой Волги

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

С Романом Спиглазовым, временным директором совхоза, Агафон встретился на другой день. Он входил в кабинет с заранее сложившимся мнением, с чувством антипатии, представляя себе, что сейчас увидит бюрократа, проныру и интригана. А увидел за письменным столом плечистого моложавого мужчину со светло-русой, буйно вьющейся шевелюрой. Одет был Спиглазов в темно-синий костюм и кремовую вышитую косоворотку. Словом, со вкусом одет человек, красив и даже очень симпатичен с виду. Теперь Агафону было понятно, почему черноглазая казачка Варвара так рьяно защищала его – хромой Мартьян проигрывал по всем статьям.

Оторвавшись от бумаг, Спиглазов приветливо поздоровался, взял заявление, быстро прочитал и наложил резолюцию. Ни о чем не расспрашивая, вернул со словами:

– Отдадите секретарше. Она напишет проект приказа. На общих, конечно, основаниях, с двухнедельным испытательным сроком. Не возражаешь?

– Нисколько, – ответил Агафон.

– Мне Соколов говорил, что тебя хорошо знает наш финансовый бог Ян Альфредович, – продолжал Спиглазов, переходя с ним то на «вы», то на «ты».

– Да. Он работал несколько лет с моим отцом.

– Вот и отлично. Обратите внимание на расход горючего. Скоро начнется посевная, горючее для нас всё. Подвоз далекий, дороги горные, грязные, трудные, а шоферы такой народ, что за ними надо смотреть в оба.

– Понимаю, – кивнул Агафон. – Сам бывший шофер.

– Тем лучше! Я давно ставлю вопрос о том, чтобы каждый человек, работающий в совхозе, вплоть до уборщицы, овладел еще несколькими профессиями. Наши чабаны должны научиться управлять машинами; чтобы каждый тракторист или шофер смог бы в любое время заменить комбайнера, а бухгалтер мог бы сесть за руль и самостоятельно объехать кошары и отделения.

– Прекрасная мысль! – согласился Агафон.

Выйдя из кабинета, он подумал, что его мнение о Спиглазове совсем расходится с характеристикой Мартьяна Голубенкова. Директор произвел впечатление умного, образованного и дальновидного человека. Чувствовалось, что это мыслящий руководитель и на бюрократа совсем не похож. Он был прост, корректен, немногословен. Может быть, права Варвара, а не Мартьян? С таким сложным, раздвоившимся чувством Агафон передал пожилой секретарше Марии Петровне заявление.

В группе учета транспорта и механизации, куда был зачислен Агафон, по штатному расписанию полагалось иметь две единицы – бухгалтера и картотетчика, но к моменту прибытия Чертыковцева там не было ни одной. Все дела по совместительству вели другие счетные работники, в том числе бухгалтер по капитальному строительству Никодим Тарасович с украинской фамилией Малый. Он-то и познакомил Агафона с делами и ввел в курс всех счетных операций. Документация была в очень плачевном состоянии. Затрепанные, испачканные маслом, с махровыми букетами отпечатков пальцев, путевки заполнялись небрежно, разными карандашами и самописками, неразборчиво, порой совсем неграмотно. Часто прыгающие цифровые знаки пройденного километража, количества ездок и сожженного бензина надо было рассматривать в лупу. Агафону было весьма знакомо это положение по образцам дома отдыха «Большая Волга», где Зинаида Павловна настойчиво и безжалостно возвращала шоферскую мазню и заставляла все документы оформлять заново. Андриян Агафонович подтвердил ее действия кратким выразительным приказом. Правда, не сразу, но порядок был наведен. Принимая дела, Агафон обратил внимание Никодима Тарасовича на состояние документации и, несмотря на его категорическое возражение, вписал все это печальное положение в приемо-сдаточный акт.

– Вы, ласка моя, еще не представляете, какая тут у нас публика, – сдвинув на лоб большие роговые очки, предупреждал его Никодим, дыша на Агафона знакомым перегарчиком.

– А как, Никодим Тарасович, та публика насчет чарочки? – подделываясь под тон словоохотливого бухгалтера, спросил Агафон.

– Що? – словно не понимая его вопроса, воскликнул Никодим.

– Ну, насчет горилочки, как говорят украинцы, – поглядывая на смутившегося Малого, которому уже, наверное, стукнуло не меньше пятидесяти, уточнил Агафон.

– Бывает, но не очень. Иван Михайлович, наш директор, що на курорте, сам не занимается и другим не спускает, – пряча подслеповатые глаза за стеклышки очков, ответил Никодим.

– А не у вас один такой герой за двадцать километров за водкой ездил на самоходном комбайне? Говорят, привез на всю бригаду.

– Було такое, только не у нас, – признался Никодим Тарасович. – То, кажись, було у соседей, не то в «Горном», не то в «Степном». Здесь ховай боже, для Чебаклы негоже, – испуганно замахал руками Малый, удивляясь его чисто бухгалтерской въедливости.

Через несколько дней Агафон составил проект приказа о новом порядке оформления путевок, завизировал его у Яна Альфредовича и представил Спиглазову. Тот подписал без единого звука. Возвращая бумагу, сказал:

– Созови шоферов и механиков, поговори с ними по душам. Это в порядке твоей партийной нагрузки. Даю задание не как директор, а как член партийного бюро. Ясно?

Несколько дней спустя Агафон собрал в клубе всех имеющих отношение к транспорту людей и поговорил с ними начистоту, заявив, что не только липы, но и ни одного небрежно оформленного документа к учету принимать не будет. Некоторые начали было пререкаться, ссылаться на всевозможные дорожные, полевые условия, но Агафон по своему характеру не склонен был уступать. Выйдя вместе с шоферами и трактористами из помещения, он залез в кабинку грузовика, на котором приехали участники совещания, потеснил своим могучим плечом удивленного водителя, именно того, что больше всех отстаивал старые порядки, взял у него баранку и включил зажигание.

– Ну, ну, поглядим, что ты за птица! – крикнул нагловатый шофер Афанасий Косматов.

Агафон понимал, что от того, как он сейчас проедет, зависит его будущий авторитет перед водителями. Спокойно проехав вдоль улицы, он лихо, не хуже любого заправского шофера, развернулся и так же мастерски подкатил обратно.

– А ты, оказывается, можешь! – похвалил присутствующий на собрании Михаил Лукьянович Соколов и поддержал Агафона во всех его благих начинаниях.

– Теперь чертяка этот не даст нам тянуть резину, – заметил кто-то из водителей.

– Слышь, друг! – весело крикнул шофер центральной усадьбы Володя Лигостаев. – Брось ты к шутам свою контору и айда к нам в гараж. Человеком будешь, а там ты заживо духами пропахнешь вместе с Марьей Петровной…

– Ничего, я и запаха бензинчика тоже не боюсь, – под хохот водителей ответил Агафон, чувствуя, что контакты с таким боевитым, как механизаторы, народом у него начинают налаживаться. Он знал, что настоящие водители не любят пустой, дешевенькой агитации. Им нужно сразу показать, что умеешь, как знаешь, на что способен, и они тогда примут тебя в свою спаянную семью. Он здесь же, на улице, условно заполнил все графы путевки, поставил свою размашистую подпись и сказал:

– Только так, ребята! Иначе шею накостыляю.

– А он может, – посматривая на его широкие плечи и высоченную фигуру, согласились водители и разошлись, кто к своим машинам, а кто в чайную.

Шли дни. Жизнь хороша тем, что она идет без устали и меняется. Совхозные дела, общие, единые у всего коллектива заботы – скорее начать и быстрее закончить сев – увлекали Агафона все больше и больше. Его интересовало здесь все. В свободное от работы время на Хоцелиуса сыпался град вопросов. Умный и опытный Ян Альфредович постепенно и обстоятельно внушал Агафону, что совхоз, успешно развивающий лишь племенное козоводство, по существу, хозяйство однобокое, потому и убыточное. Убытки за пять последних лет выросли до миллиона рублей.

Совхоз располагал обширными сенокосными угодьями и кроме пятнадцати тысяч коз имел еще отделения крупного рогатого скота, молочную, свиноводческую и птицеводческую фермы. По существу, это были карликовые отделения, приносившие убыток. Все отделения, вместе взятые, в просторечии именуемые фермами, засевали 2500 гектаров, в том числе была и кукуруза, занимавшая только 350 гектаров.

Для Агафона это было не только откровением, но и полезной школой. Все, что он видел и слышал на новом месте, будоражило его и не давало покоя. Расспрашивая Яна Альфредовича, он постепенно добрался до самого главного. Ему хотелось прямо спросить своего учителя, как он, старейший коммунист, умный и опытный работник учета, так спокойно рассказывает, а не бьет в набат, не кричит «караул», как любил говорить Карп Хрустальный. Агафон спросил об этом в мягкой и вежливой форме.

– Я тебя понимаю! – рассмеялся Ян Альфредович. – Ты хочешь сказать, что старый хрыч Хоцелиус умеет только болтать языком да копаться в своем садике, а как государственный контролер ни черта не делает!

– Вовсе я так не думаю. Что вы! – смутился Агафон.

– Это, Гоша, к слову пришлось. Я не люблю красные словечки. Может быть, я действительно стар и мне надо переходить на пенсию… Но ты не думай, что я только умею за яблоньками ухаживать. У меня этот миллион убытков в печенках сидит! Мы с директором совхоза набросали свой план, составили докладную записку на имя нашего начальства. Подсчитали: для того, чтобы работать безубыточно, нам нужно иметь дополнительно десять тысяч гектаров удобной пахотной земли. Первую половину мы просим изъять от совхоза «Степной». Это как раз те земли, которые территориально и хозяйственно тяготеют к нам. Вторую половину мы также хотели бы иметь от соседнего колхоза «Урал», который не может обработать всей своей земли.

– Это что – очень слабый колхоз? – спросил Агафон.

– Да, – подтвердил Ян Альфредович. – У него не хватает рабочей силы. Ему помогает город: приезжают студенты, школьники. Если мы получим эту землю, то сможем без дополнительного привлечения государственных средств и штатных добавок увеличить производство мясного и молочного скота. Мы подсчитали, что за счет излишков товарного зерна мы покроем часть наших убытков, полностью используем технику, увеличим посев кукурузы. Даже при теперешних условиях мы можем заложить шестьдесят тысяч центнеров кукурузного силоса и столько же накосим сена. У нас есть колоссальные возможности. Как видишь, мы что-то думаем о нашем будущем!

– А как на это смотрят партийные органы, райком, обком партии? – записывая что-то в блокнот, спросил Агафон.

– Полная поддержка, – ответил Ян Альфредович. – Все упирается в министерство, но там больше всего занимаются реорганизациями. А что ты там записываешь, между прочим?

– Некоторые факты. Вы мне рассказали такие, что над ними следует поразмыслить.

– Я гляжу, ты крепко подрос, – посмеиваясь, говорил Ян Альфредович.

– Подрастаем, Ян Альфредович, и размышляем, но не все еще понимаем, как нужно.

– Что еще тебя волнует? – спросил Ян Альфредович.

– Не только нужды нашего Чебаклинского совхоза. Большинство зерновых совхозов все-таки дают, как вы сказали, прибыль. А жители отдельных деревень едут в город за хлебом. Что вы на этот счет думаете, почему не хватает самого главного – хлеба?

– Отвечать сразу на такой вопрос – это все равно что балансировать на острие ножа. – Ян Альфредович перешел на легкий, иронический тон. – Как финансист, я пользуюсь бухгалтерским термином – балансировать, – раздельно продолжал он. – Всякое хозяйство, какого бы профиля оно ни было, я рассматриваю именно с финансовой точки зрения. Рентабельными должны быть все хозяйства, все колхозы, все фабрики, все заводы. Ты должен понять простую истину: когда есть деньги, легко думать о расширении производства, о новых машинах, о породистых козах и телках, о домиках со светлыми окнами и широкими дверями, чтобы рабочий и колхозник могли протащить в них новую мебель.

– Как финансист, вы богато думаете, Ян Альфредович, – усмехнулся Агафон.

– Да, как финансист, я так думаю, а вот как коммунист…

Ян Альфредович замолчал. В ожидании чая они сидели на веранде. В молодом саду гудели пчелы и чуть слышно шевелилась листва, мягко и ласково заигрывая с горным ветром.

– Как коммунист добавлю, что мы еще не научились хозяйничать, распоряжаться умно на нашей советской земле. Очень и очень плохо относимся к общественным ценностям. Не бережем народное добро, думаем о нем, подсознательно или нет, как паразиты: это «не мое». А вот все, что в его доме, в садике, – это «мое». Вы, молодежь, в первую очередь должны взять себя за горло, вытащить паразита и задавить в самом зародыше. Иначе он вас схватит мертвой хваткой.

– Нас учили быть честными, справедливыми, – начал было Агафон.

– Многие хотят быть честными, да не каждому это удается, – прервал его Ян Альфредович. Поднявшись с плетеного стула и приглашая Агафона к чаю, продолжал все тем же слегка ироническим тоном: – Ты тоже, Гоша, все собираешься честно рассказать, почему удрал из института, а вот не можешь.

– Не могу, Ян Альфредович, – это верно, – смущенно и растерянно ответил Агафон.

– Значит, есть на это причины?

– Есть, Ян Альфредович, – признался Агафон.

– Потерпим. А ты хорошенько подумай.

С гор наплывали сумерки, сад заполнялся ими и постепенно темнел.

Возвращаясь домой, Агафон увидел, что его дожидается на веранде Мартьян. Утром он опять начал возиться с новым своим изобретением. Теща не знала, что зять ладил мотор и трубы к насосу для полива ее же огорода. Она с яростью набросилась на него с упреками, обвиняя в нерадивости к домашнему хозяйству и прочих грехах. В сердцах она позабыла, что вчера Мартьян выкидал из хлева уйму навоза и добрую половину перевез на тачке в огород. Агафья Нестеровна срывала зло на зяте из-за того, что в доме кончилось зерно и нечем было кормить птицу. Предстояло ехать на базар и платить немалые деньги. С утра из сельмага она притащила на загорбке почти полный мешок еще теплого, только что выпеченного в совхозной пекарне хлеба. Разламывая хлеб в корыте, ворчала:

– Целое лето на комбайне чертоломил. А нет чтобы лишнюю пудовку зерна в хозяйство забросить аль охвостья какого для кур.

– Чему учишь, теща? – Труба с просверленными дырками, которую Мартьян прилаживал к муфте, со звоном выпала из его рук.

– Невелик убыток, – продолжала Агафья Нестеровна. – Вон Захарка Пальцев небось охулки на руку не положит. Скота-то не меньше нашего держит.

Возразить теще было трудно. Захар Пальцев кормил свой скот, и все знали, что за счет совхоза. Да и один ли только Пальцев? А кормежка скота магазинным хлебом? Пригородные и сельские хозяйки, где есть свободная торговля хлебом, возят буханки мешками. Это распространилось, как знал Агафон, и в Подмосковье, где пуд сена стоил два с полтиной, а пуд печеного хлеба – дешевле на двадцать шесть копеек. И здесь повелось… Варвара сразу «забросила» на машине два десятка буханок хлеба. Мартьян не вытерпел, заговорил с ней об этом.

– Подумаешь, какой экономист нашелся! От жильца, что ли, набрался? Ты бы лучше добыл для матери, чем ей корову подкармливать. Сметану есть любишь, а зерна не припас, – отрезала Варвара.

Да, и тут она была с ним непримирима, а с матерью единодушна. У Мартьяна же счастливая неиссякаемая потребность вечно служить людям, верить в разумное, доброе. А Варя, как и Агафья Нестеровна, верила в жирный кусок и дарила своей благосклонностью Романа Спиглазова. Поэтому разлад в семье давно уже принял определенные формы, и не только материальные. Умный, откровенно-правдивый Мартьян, по существу, был одинок, если не считать редких встреч с Глафирой. Появление Агафона для Мартьяна было очень кстати. Дружеское сближение этих разнохарактерных людей росло и крепло. В предчувствии близкого и неотвратимого разрыва с семьей Мартьян отшвырнул трубу и пошел к Агафону в боковушку.

– Кажется, опять с тещей дискутировали? – спросил Агафон.

– Такое, брат, чувство, будто в соломокопнитель попал… Душно, друг.

Мартьян рассказал о причине перепалки.

– Это проблема номер один, как говорят газетчики, – сказал Агафон.

– На селе столько же проблем, сколько в алфавите букв.

Лицо Мартьяна потемнело.

– Есть же самые главнейшие. Как вы, Мартьян Савельевич, считаете?

– Самой главной проблемой считаю воспитание человека.

– Это слишком вообще, – возразил Агафон.

– Мне думается, прежде всего надо научить человека не только мыслить, но и критически разглядывать самого себя. Вот это я и пытаюсь, в частности, внушить Варваре, – пояснил Мартьян.

– Какой же успех? – спросил Агафон.

– Ничтожный.

– Значит, тупик?

– Не тупик, а глубокая пропасть. У нас с Варей… – Мартьян не договорил. В голосе его прозвучала боль. – Мы оба такие разные, а тут еще теща.

Агафону нетрудно было представить себе большой контраст между Агафьей Нестеровной и Варварой и этим смуглым умницей парнем.

– Слабовато я оснастил свое семейное счастье, – с горечью и насмешкой продолжал Мартьян. – Агитировать за воспитание – это вещь хорошая, а вот перевоспитывать… Теща моя хочет, чтобы я крал из бункера комбайна зерно для кур, яички которых я ем за столом. Варя добывает через Романа Спиглазова козий пух и вяжет платки, а теща их сбывает. Может быть, это частности? А вот управляющий отделением открыто кормит своих хряков за счет фермы. Афонька Косматов не уйдет из мастерской до тех пор, покамест не сунет в карман кружок изоляционной ленты или моток провода, а на поле накидает в машину совхозного сена. Кстати, а как у нас используется транспорт – обрати внимание – все начальство ездит на грузовиках.

– Это уже не частности, – подхватил Агафон. Столкнувшись с этим, он собирался писать докладную.

– Чтобы сорвать две первые дыньки, Роман Спиглазов гонит на бахчу грузовик, да еще даму рядом с собою посадит…

Мартьяну трудно было признаться, что дамой этой была Варя, жена его. Тут ведь ничего не утаишь, но и прямо не скажешь.