Сарацинский клинок

Хеллемарк

С того места, где они стояли, был виден замок. Облака сгрудились позади него, и когда над Адриатикой вспыхнули первые лучи солнца, облака засверкали так, что башни и зубчатые стены, оставаясь темными, несколько отделились от черноты позади них. Поначалу свет был бледным, но вскоре он начал обретать краски, и замок Хеллемарк, серый на фоне пурпурных облаков, с каждой минутой освещался все ярче, пока камни его не пожелтели – солнце взошло.

– Пойдем, – сказал Донати.

Мария не шелохнулась и ничего не ответила. Донати перевел взгляд с Марии на ее родителей. Они выглядели старыми и очень грязными. Еще вчера это ничего не значило для Донати, но сегодня он обратил на это внимание, ибо сегодня утром он второй раз в жизни принял ванну. Для этого был важный повод. Мужчина, как правило, женится один раз в жизни. А то, что ему предстояло сегодня утром, было даже важнее, чем сама свадьба, ибо, если барон не одобрит его выбор, он вообще не сможет жениться.

Он вспомнил, что сказал барон Рудольф, и покраснел при этом до ушей.

– Видят Бог, – заревел барон, – я не позволю, чтобы какая-то девчонка из сельской таверны погубила лучшего оружейника во всей империи! Приведите сюда эту шлюху, и тогда мы решим…

Так обозвать Марию! У Донати на скуле напрягся и задергался мускул. Мария слегка сжала его руку.

– Все будет хорошо, Донати, – прошептала она, – Я не буду бояться…

Донати взял ее за руку, н они стали подниматься, по крутой тропинке, ведущей к замку. Старики за ними не поспевали. Донати не знал, сколько лет родителям Марии, но предполагал, что им обоим уже за сорок. Он должен поскорее жениться на Марии, ибо нельзя ожидать, что они еще долго проживут, а такая прекрасная девушка нуждается в защите… Он однажды слышал о вассале в соседнем поместье, который дожил до пятидесяти лет, но не поверил в это. Так долго живут только люди знатные и священники.

Они поднимались по тропинке, между участками крепостных крестьян Рудольфа фон Бранденбурга, барона Роглиано. Мария глянула на Донати, взгляд ее был мимолетен и застенчив, она, как птица, сделала легкое движение головой, так что он его даже не заметил. Донати был очень красив, и Мария очень любила его. В глубине души она всегда думала о нем как о своем рыцаре. Это были дерзкие мысли, так как деревенским девушкам не полагалось иметь рыцаря. Донати не выглядел деревенским парнем. Во-первых, он очень высокий, на голову выше всех мужчин, которых она знала. Во-вторых, у него очень белая кожа и светлые волосы.

Его мать назвала мальчика Донати. Но Мария была уверена, что его следовало бы назвать Хью, или Готье, или Жан – или любым другим норманнским именем. Его отцом должен быть норманнский рыцарь, только этим можно объяснить внешность Донати. Конечно, это был страшный грех со стороны его матери, но Мария втайне радовалась этому греху – иначе ей пришлось бы довольствоваться каким-нибудь черноволосым, смуглым юношей, коренастым, грязным, от которого всегда воняет потом и навозом.

Как красив Донати! Свои длинные волосы он тщательно расчесал и заплел в косички, уложенные вокруг головы, большую бороду, всегда выглядевшую так, словно в ней запутались солнечные лучи, разделил на пряди, каждую из которых перевязал яркими цветными нитками, как это принято у норманнов. На нем была хорошая синяя куртка, в ушах медные серьги.

До замка было недалеко, но, чтобы добраться туда, им потребовалось немало времени. Крепостные крестьяне получали от барона такой маленький клочок земли, что не хотели, чтобы даже пядь их земли использовалась как тропинка. И все эти участки располагались в разных местах. Каждое утро крестьяне вставали в кромешной темноте и начинали трудиться на крохотных участках, разбросанных по всему огромному поместью без всякого порядка или смысла.

Тропинка вилась меж этих участков, и Донати с Марией предстояло проделать путь почти в пять миль[1], чтобы добраться до замка, расположенного на вершине холма на расстоянии всего в милю. Дорога была тяжелая, особенно для стариков, но Донати был доволен. У него оставалось больше времени, чтобы любоваться Марией.

Маленькая ж смуглая, она двигалась легко и быстро, как птичка. На ней была зеленая кофточка, расшитая золотом. Покойная баронесса Роглиано, Ивонна, подарила эту кофточку бабушке Марии еще в те времена, когда Роглиано был норманнским владением, до того, как сюда пришли германцы. Донати предполагал, что где-то в Италии должны быть баронские поместья, принадлежащие итальянцам, но не знал ни одного такого. Но его это мало волновало, крепостному безразлично, кому принадлежит поместье – итальянцу, норманну или германцу, – пинки и удары, которые он ежедневно получал, мало чем отличались – если не считать, что германцы били сильнее, поскольку они были крупнее и мощнее.

Донати шагнул поближе к Марии, чтобы вдыхать запах полевых цветов, которые она вплела в свои черные волосы. Он ощущал и ее собственный запах. От нее пахло лепестками роз. Доната знал почему. Лючия, мать Марии, рассказала ему.

– Донати, она не в себе. Каждые две недели, а иногда и чаще, она купается – целиком, представляешь себе? – в горячей воде с лепестками цветов. Когда вы поженитесь, ты должен обещать, что покончишь с этим. Иначе она окажется слишком слабой, чтобы родить тебе хороших сыновей.

Однако, размышлял Донати, удивительно приятно ощущать себя чистым. Его кожа горела. Он глянул на родителей свой будущей невесты: Джованни, кожевенник, и его жена Лючия вряд ли ополоснули лица в честь такого события. Одежда их грубая, суконная, служившая им и в рабочие дни и в праздники, была единственной, которую они имели. Они вряд ли припомнили» какого цвета первоначально были их блузы, теперь же они стали одного цвета с грязью, которая их покрывала, вперемежку с паразитами.

Они подошли к замку настолько близко, что могли разглядеть трупы трех крестьян, висящих на виселицах, просунутых в бойницы крепостных стен, над рвом с водой. Лесничие поймали их, когда они расставляли силки па зайцев в баронском лесу. Весна была очень холодная и влажная, и все крепостные голодали. Поэтому некоторые из них и занялись браконьерством.

Донати смотрел на тела, раскачивающиеся на цепях. Он знал всех троих. Крепкие парни, хорошие товарищи. Теперь он видел, как они раскачиваются на легком ветру. Трупы висели уже две недели, и вороны изрядно потрудились над ними. Картина была ужасная.

Мария спрятала лицо в грубой ткани его рукава и вздрогнула. Донати почувствовал, как вновь задергался мускул у него на скуле, такое случалось всегда, когда что-то задевало его. Он ощущал, что в мире не все правильно, если один паршивый заяц мог стоить жизни трем мужчинам. Но что именно неправильно, он не знал.

Это была слишком сложная работа для его ума. Весь его разум сосредоточился в его руках. Барон Рудольф называл это Божьим даром, ибо этими руками Донати мог создавать дивные вещи. Никто в Италии и в обеих Сицилиях не мог изготовить такую кольчугу, как он, не мог сделать шлем такого голубоватого блеска или выковать клинок такой крепости и остроты. Поэтому барон ценил его и даже бывал к нему добр в свойственной ему грубой манере.

Донати с Марией и ее родители зашагали быстрее и прошли по подъемному монету через ров, поглядывая вверх на острая решетки, готовые проткнуть любого врага, если эта железные ворота низвергнутся вниз. За решеткой главные лубовые ворота были еще закрыты, но сторож открыл маленькую дверцу и пропустил их. Сторож знал Донати. Все стражники знали его.

Мария никогда раньше не бывала внутри замка Она поразилась, что внутри крепостных стен оказались другие стены, башни и ворота. Баров Роглиано знал науку обороны. С сотней вооруженных людей он мог защищать Хеллемарк от врага в двадцать раз многочисленнее – так хитро был построен замок.

Теперь они оказались во внутреннем дворе крепости, в центре которого возвышался замок. Мария заткнула пальцами уши. Здесь стоял такой шум! Хрюкали поросята, собаки лаяли, дети вопили и смежаясь. В стойлах били копытами и ржали лошади. Дети, не менее грязные, чем те, которых Мария привыкла видеть в своей деревушке, играли у стогов сена, расположенных рядом со стойлами, а позади второй оружейник выковывал звенья для кольчуги, а рядом с ним кузнец подковывал лошадь госпожи баронессы.

Донати провел Марию в кузницу и представил ее двум своим помощникам. Они дружно сдернули кожаные шапки и поклонились ей так, словно она знатная дама, и с уважительным вниманием слушали, как Донати показывал ей разные мелочи, щиты против копий, против стрел арбалета, шлемы, которые он изготовляет для барона.

Да, несомненно, ее будущий муж – человек значительный. Мария даже ощутила некоторую дрожь от радости, что ей так повезло. Теперь она будет жить во внутреннем дворе замка, может быть, даже поднимется до того, чтобы прислуживать благородной баронессе в качестве горничной – это было бы по сравнению с ее прошлым положением таким счастьем, о котором она и мечтать не смела.

Они вышли из кузницы, присоединились к Лючии и Джованни и пошли дальше, задержавшись только около клеток, чтобы посмотреть на сокольничьего, который кормил сырым мясом соколов, кричавших при этом как черти в аду. Потом миновали часовню, гораздо более красивую, чем церковь в деревне, с красивыми окнами, выложенными яркими разноцветными стеклами, пока наконец не дошли до двора, где находились жилые покои барона и высокая башня, именуемая Главной башней замка, последним оплотом обороны.

Донати подошел к дверям и очень осторожно постучал. Мария решила, что даже она произвела бы больше шума

Джулиано, управляющий имением барона, вышел к ним. Он прикрыл зевок тыльной стороной руки, потом глянул на Донати и принялся хохотать.

– Ну, Донати! – смеялся он. – Святой Боже, ты замечательно выглядишь! Эта завитая борода с ленточками! В чем дело? Господин барон ожидает тебя? Наверняка и Его Святейшество Папа. Убирайся, дурачок, пока я не нашел для тебя палку.

Но Донати стоял на своем.

– Нет, добрый провост, – произнес он своим мягким басом, – я говорю правду. Пойди и спроси его. Он скажет тебе, что сам приказал мне прийти…

Джулиано перестал смеяться и уставился на Донати.

– Почему? – резко спросил он. – Барон Рудольф не посылает за кем-то без серьезной причины. Прежде чем я рискну беспокоить его во время завтрака, я должен знать, в чем дело.

Донати взял Марию за руку и вывел вперед.

– Вот почему, – сказал он. – Я собираюсь жениться. Бога ради, Джулиано, пойди и спроси – никакой беды нет в том, чтобы спросить…

– Может быть большая беда, если я спрошу барона о чем-то, когда он не расположен, чтобы его спрашивали, – сухо заметил Джулиано. – В том числе пара сломанных ребер. Ты сам это знаешь, Донати, Ладно, ладно, я рискну. Меня тошнит от глупого выражения твоего дурацкого лица. Кроме того, он сегодня утром в хорошем настроении. Жди здесь.

Вскоре он вернулся и велел войти. Но там им пришлось еще ждать. До них доносился голос барона из столовой. Он походил на рев быка. Барон разговаривал с баронессой по-немецки. Донати был рад этому. После нескольких лет зуботычин я ударов за то, что он не понимал этого языка, значение многих слов наконец запечатлелось в его простоватом мозгу. Теперь Донати кое-что понимал, хотя не мог произнести более шести слов, не вызвав у тевтонских рыцарей взрывов хохота.

Донати посмотрел на Марию. Нет, совершенно ясно, она не понимает ни одного слова из этого грубого языка. И это очень хороша Ибо барон рассказывал своей супруге столь грубые истории, что от них зарделись бы уши любого конюха Однако баронесса смеялась с явным удовольствием, а потом ответила ему шуткой, еще худшей, чем та, которую рассказывал ей супруг.

Донати стоял весь красный от гнева.

Джулиано заглянул в дверь и, увидев, что благородная чета перешла к сладкому, подошел на цыпочках и зашептал на ухо барону.

– Давай их сюда! – загремел Рудольф. – Я хочу посмотреть на эту девку!

Донати вошел, ведя Марию за один палец – рыцарская манера, которую он перенял у благородных господ и дам. Огромный пес, натасканный на травлю кабанов, вылез из-под стола, где он и другие собаки глодали кости, которые им бросал барон. Донати заметил, что в зале воняет. Камыш и солома, устилавшие каменный пол, не менялись целый год, и животные щедро усеяли их блохами и другими паразитами. На насесте около двери кричал кречет барона, а ястреб баронессы и ее попугай, привезенный ей сарацинским лекарем с южного побережья Сицилии, тоже не прибавляли чистоты и приятных запахов, загаживая пол под своими насестами пометом.

День был уже в зените, но факелы из смоленых сосновых веток горели, распространяя отвратительно пахнущий дым, ибо замки строили для обороны, а не для того, чтобы наслаждаться светом и воздухом.

Барон Роглиано бросил только один взгляд на Марию, стоявшую перед ним с потупленными глазами, и встал. Пошатываясь, как пьяный, он шагнул к ней и, схватив ее за подбородок огромной сильной рукой, приподнял ее лица

– Клянусь Господом Богом, – проревел он, – хорошенькая девка, а, Бриганда? Жена, посмотри на ее лицо. Клянусь Святым Хильдебрандом, готов держать парк, что она не низкорожденная!

Баронесса пожала плечами.

– Она смуглая как мавританка, – с ехидством произнесла она. – Готова поспорить, что ее мать была в более чем дружеских отношениях с каким-нибудь нечестивым сарацином.

Донати глянул на мать Марии. Старая женщина чуть покраснела под загаром, но баронесса не обратила на нее никакого внимания.

– Мой господин сказал мне, – обратилась она к Донати, – что ты хочешь жениться. Теперь я знаю, почему мой мерин за две недели потерял три подковы. У тебя другое на уме, да, Донати?

– Простите меня, милостивая госпожа, – пролепетал Донати.

– О, я прощаю тебя, – засмеялась госпожа Бриганда. – Хотя и не одобряю твоего выбора. От такой хилой девки ты не получишь крепких сыновей. Кто будет у нас кузнецами, если твои сыновья унаследуют не твои, а ее руки?

– Во имя неба, Бриганда, перестань мучить парня, – прервал ее барон. – Мне нравится, как она выглядит. Но замужество дело серьезное, и я хочу задать ей несколько вопросов. Как тебя зовут, дитя мое?

– Мария, – прошептала она.

– Мария… хорошее имя. Я надеюсь, что ты будешь достойна его, ибо это имя Матери нашего Господа. Часто ты ходишь слушать мессу?

– Каждое воскресенье и все праздники, – сказала Мария. – И кроме того, иногда хожу на раннюю мессу перед тем, как выйти в поле

– Хорошо сказано, – пророкотал барон. – И ты по пятницам исповедуешься нашему доброму падре и причащаешься телом и кровью Господа?

– Да, господин, – отвечала Мария.

Рудольф наклонился так, что его тяжелое лицо оказалось совсем рядом с лицом Марии.

– Ты все еще девственница? – прорычал он.

Мария вся сжалась и побледнела.

– Да, мой господин, – прошептала она. – Но то, что господин задает мне такой вопрос, наполняет моё сердце болью.

– Ни в чем нельзя быть уверенным, – проворчал он. – Нынче все молодые стремятся прямо в Чистилище. Я имею в виду и многих высокорожденных.

Он глянул на родителей Марии, покорно стоявших позади молодой пары.

– Девка говорит правду? – прорычал он.

– Да, господин, – дрожащими голосами отозвались они.

– Отлично, – сказал барон Рудольф. – Я дам вам разрешение на брак. Пусть церемония состоится в моей часовне в ближайшее воскресенье, служить будет отец Антонио. Я окажу тебе честь, Донати, и сам буду присутствовать. Потому что, видит Бог, ты хорошо служишь мне!

– Благодарю вас, господин, – сказал Донати.

Потом он и Мария поцеловали руку барона, которую тот протянул им. Барон оказался настолько милостив, что прошел с ними по залу и даже пожелал им удачи, что обычно позволял себе только в отношении равных ему. Но они еще не ушли достаточно далеко, чтобы не слышать его громкий голос, когда он обернулся к Джулиано и сказал:

– Хорошенькая девка, а, прохвост? У меня появилось желание использовать мое Jus primae noctis.[2]

Джулиано засмеялся.

– Боюсь, господин, что у Донати достаточно денег, чтобы выкупить свою невесту.

– Кому нужны его медяки? – проревел барон. – Девочка хорошенькая. У нее прелестное лицо и складненькая фигурка. Я буду держаться буквы закона, Джулиано.

Джулиано явно забеспокоился.

– Это вызовет недовольство, господин, – сказал он. – Никто в здешних местах за последние сто лет не использовал это право.

– Здесь я барон! – загремел Рудольф. – И я использую это права

Мария посмотрела на Донати.

– О чем он говорит? – прошептала она.

– Я не понимаю, – отозвался Донати, – но мне не нравится, как это звучит. Я знаю, это по-латыни… – Он сосредоточенно напряг лицо и стал повторять снова и снова: – Jus primae noctis, Jus primae noctis…

– Почему ты повторяешь эти слова? – спросила Мария.

– Чтобы запомнить их. Когда я увижу отца Антонио, я скажу их ему, а он объяснит мне, что они значат…

– Ты тогда придешь и расскажешь мне? – спросила Мария.

– Конечно, моя птичка, – отозвался Донати.

Однако он увидел отца Антонно только в середине следующего дня, когда тот шел по внутреннему двору. Донати подошел к священнику, держа в руках шапку, и остановился перед ним.

Отец Антонио улыбнулся, глядя на этого большого, простодушного, как ребенок, парня.

– Ну что, Донати? – спросил он. – Я слышал, что ты берешь Марию в жены. Ты сделал верный выбор, сын мой. Она хорошая и ласковая девушка. Она будет тебе хорошей женой…

– Благодарю вас, святой отец, – сказал Донати. – Отец…

– Да, Донати?

– Что означают слова Jus primae noctis?

Отец Антонио уставился на него.

– Повтори еще раз, – потребовал он.

Донати повторил. Тосканский диалект, на котором он говорил каждый день, не так далеко ушел от латыни, а Донати, несмотря на свою внешность и рост северянина, был достаточно итальянцем, чтобы иметь способности к подражанию. Поэтому он сумел воспроизвести слова достаточно точно.

– Кто сказал эти слова? – спросил старый священник.

– Господин барон Рудольф. Я знаю, что он говорил о Марии. Он говорил Джулиано, что хочет применить это Jus…

Отец Антонио побледнел под загаром.

– Нет, сын мой, – стал он убеждать Донати, – твои уши обманули тебя. Господин не мог произнести таких греховных слов.

– Святой отец, но я уверен! – настаивал Донати. – Что они значат, эти слова?

Отец Антонио вздохнул.

– Мне тяжело говорить тебе это, сын мой. На нашем родном добром тосканском они означают право первой ночи. Это позорный обычай, введенный франкскими рыцарями, которые называли его правом господина. Согласно ему, эти благородные рыцари настаивали на своем праве требовать, чтобы любая: невеста их крепостного в ночь своей свадьбы отправлялась в постель господина, чтобы вернуться на следующее утро к своему законному супругу… Это закон, который, несомненно, достойнее нарушать, чем соблюдать. За всю свою жизнь я не слышал ни об одном случае применения этого обычая в Италии. Раз или два, в бытность мою студентом в Париже, французские сеньоры применяли его, но французы ведь наполовину варвары. Но даже там вассалу разрешалось купить свободу своей невесты от притязаний сеньора за небольшую цену…

Донати сжимал и разжимал кулаки. Кожаная шляпа, какой она ни была прочной, лопнула по шву в его руках.

– Барон не хочет пенни, – прошептал он. – Он сказал, что Мария хорошенькая… и что у нее ладненькая фигура… и что ом будет держаться закона.

– Я поговорю с ним, – сказал отец Антонио, – хотя не могу представить, к чему это приведет. По сравнению с нашим господином Рудольфом, бароном Роглиано, мул просто образец сговорчивости.

– Да, – спокойно заметил Донати, – мула можно убедить… с помощью силы, святой отец.

Отец Антонио посмотрел на Донати. Ведь, будучи главным оружейником, он имел доступ ко всему оружию в замке.

– Предоставь это мне, Донати, – сказал священник. – Я не допущу кровопролития. Подумай сам! Барон такой же сильный, как и ты, и он привычен к оружию. Он сразит тебя раньше, чем ты соберешься нанести удар. И даже если, не дай Бог, ты сумеешь свалить барона, его вооруженные слуги разрубят тебя на части на глазах у Марии…

– Лучше я погибну, – упрямо сказал Донати, – чем она будет обесчещена.

– Ты думаешь, твоя смерть спасет ее от насилия? – простонал отец Антонио. – О, сын мой, сын мой, как мало ты знаешь об этом мире! В этом случае ее будут передавать от рыцаря солдату, и так по всей цепочке вниз, пока даже конюхи не насладятся ею. Пойдем в часовню, где нас никто не сможет подслушать, я посоветуемся. Для тебя есть один путь, Донати, – бежать из поместья. По закону, если ты будешь отсутствовать год и одни день, ты свободен от своей клятвы господину…

– Но остаются, – сказал Донати, – ворота, опускная, решетка, подъемный мост, арбалетчики на башнях, вооруженные всадники…

– Они подумают, что ты едешь справлять медовый месяц с благословения барона. Знаешь, Донати, я передумал. Я не буду с ним разговаривать об этом деле. Пойдем…

Если бы барон Рудольф обращал внимание на такие мелочи, он мог бы заметить, что Донати очень мало ест и совсем не пьет на пиру, который барон по доброте своей устроил во внутреннем дворике для своего верного слуги. А несколько позже, когда все были поглощены представлениями жонглёров и акробатов, глотателей мечей и пожирателей огня и скомороха с пляшущим медведем, барон так увлекся этими выступлениями, что не заметил, как серв из аббатства провел через внутренний двор двух отличных верховых мулов, не уступающих лошадям.

Однако барон был в слишком хорошем настроении, чтобы замечать такие мелочи. Его маленькие голубые глазки не отрывались от стройной фигуры Марии, сидящей рядом с Донати с потупленными глазами. Действительно, прелестная девушка. Она, конечно, будет напугана и, возможно, даже попробует сопротивляться. Но у барона Рудольфа было достаточно опыта в таких делах. Он был уверен, что после него этот здоровенный болван, ее муж, Марию только разочарует. Барон громко расхохотался при этой мысли.

Ближе к вечеру все отправились в часовню, где отец Антонио прочитал священный обет. В конце, глядя прямо в глаза барону, он громко произнес:

– Кого соединил Бог, да не разлучит никто!

При этих словах Рудольф чуть поерзал в кресле. А священник продолжал.

– Сеньоры, – сказал он, глядя на барона – Добрые господа и милостивые дамы, с разрешения нашего благодетеля барона я хочу провести Полчаса в доме священника вместе с новобрачными. Они люди молодые и неопытные. Поэтому я имею обыкновение давать таким молодым парам советы, чтобы они избежали греха и искушения плоти. Вы разрешаете, господин?

Барон нахмурился. Новая задержка. Он сгорал от нетерпения насладиться этой маленькой черноволосой девушкой, но…

– Разрешаю! – рявкнул он. – Но только полчаса, не больше.

– Благодарю вас, господин, – сказал отец Антонио и увел Донати и Марию.

Через сорок пять минут, когда барон Рудольф в ярости ворвался в дом священника, он обнаружил отца Антонио одного за чтением иллюстрированной рукописи Священного Писания.

– Ты сказал – полчаса, – прогремел Рудольф. – Прошло уже гораздо больше!

И только тут он понял, что священник один.

– Где они? – взревел он. – Ты помог им бежать, ты знал…

– Что я знал, господин? – вкрадчиво спросил священник.

– Неважно! Где они?

– Уехали, конечно, – сказал отец Антонио. – Я ведь просил у господина только полчаса. Как вы сказали, господин, прошло уже больше. Они молоды, влюблены друг в друга и ищут уединения. Теперь, когда их любовь освящена церковью во славу Господа нашего, я не видел причин задерживать их. Господин, конечно, разрешил им удалиться?

– Нет! – заревел Рудольф. – Я не разрешал! Ты глупец! Слепой, лицемерный глупец! Или… Это ты? Если ты замешан в их бегстве, я…

– Я глупец, – невозмутимо сказал отец Антонио. – Оставим это так, господин. Ибо или я глупец, не замечающий ужасную греховность великих мира сего, или мой господин стоит перед опасностью отлучения от церкви и потери своей бессмертной души. Я думаю, моя Глупость – достаточное основание, чтобы покончить с этим делом…

– Покончить? – фыркнул барон. – Никогда!

Он выбежал из дома священника во внутренний двор. И спустя мгновение отец Антонио услышал его рев:

– К оружию! К оружию! Ганс! Карл! Отто! Уолдо! Генрих! За ними! Они не могли уйти пешком далеко… Что? Мулы? О, этот проклятый священник! Я его… Вперед, вы, лентяи! В погоню!